Много загадочных существ живет в Запретном Лесу: единороги, кентавры, гиппогрифы, мантикоры, химеры, одичавшие оборотни, лешие, а с недавних пор еще и соплохвосты. Поговаривают, что где-то в горах на окраине Леса свирепый дракон стережет древние сокровища, а три старухи-пифии, уйдя от мира, заколдовали часть Леса так, чтобы никто не мог найти к ним дорогу, дабы не затуманивать внутреннее око престарелых предсказательниц. В реке, что впадает в Озеро, живут самые прекрасные русалки, в горах обитают ужасные тролли, а в старой заброшенной маггловской шахте находится самая большая община гоблинов в Британии. И, конечно, в Лесу есть свои сказки и легенды, и среди них такие, которые много-много лет передаются из поколения в поколение, и совсем новые, и правдивые, и уж откровенно сказочные, иногда загадочные, таинственные, иногда смешные, но чаще — печальные или даже ужасные, как и сам Лес…
Бэйн был в отвратительном настроении: звезды говорили что-то важное, но он видел только одно — Неизвестность. И теперь кентавр чувствовал тревогу за кого-то из своих: ведь полулюди-полукони от природы самые талантливые звездочеты, но им не дано знать свое собственное будущее или будущее кого-то из племени. Бэйн стоял посреди лесной поляны и ждал. Ждал Ронана, но тот, как назло, бродил где-то, предаваясь своим как всегда печальным размышлениям. Бэйн стал нетерпеливо перебирать копытами, потом пробежал круг рысью и, в конце концов, с яростью отбил задними ногами, словно это могло как-то вырвать Ронана из объятий трагических дум и заставить поскорее прийти на поляну. Бэйн очень не любил ждать, но прекрасно понимал, что искать кентавра в Лесу — все равно, что иголку в стоге сена. В другой ситуации он наверняка бы ушел, но сейчас Ронан ему был нужен как никогда, и Бэйн решил дождаться, во что бы то ни стало. Чтобы хоть как-то убить время, он огляделся: кругом все было ему известно и совершенно, до тошноты неинтересно: и высокие многовековые деревья, и куст синего бадьяна, за который преподаватели Травологии и Зельеварения продали бы душу дьяволу, и поросший желтым вереском высокий обрыв над рекой — все это навевало скуку и желание немедленно закрыть глаза и задремать. Интересно Бэйну было смотреть лишь на звезды. Но именно на них кентавр смотреть и не мог: боялся увидеть вновь все то же — Неизвестность. А яркие звезды толпились на бархате неба, они сияли драгоценными камнями, далекие, прекрасные, всегда очень милосердные к избранному ими народу — кентаврам. До того милосердны, что утаивали от них их собственные судьбы.
Наконец среди деревьев показался Ронан: лошадиное туловище каштанового цвета, кудлатая рыжая борода и такие же рыжие растрепанные волосы. Не здороваясь, он подошел вплотную к уже задремавшему от долгого ожидания Бэйну и тихим, полным печали голосом спросил:
— Ты звал меня?
Бэйн встрепенулся, а потом, увидев у самого своего лица длинный ронанов нос и большие влажные глаза, чуть не встал на дыбы. Но до него сразу же дошел смысл сказанных Ронаном слов, и он мгновенно проснулся:
— Как ты узнал? Неужели тебе звезды сказали?
— Нет, мне Джэйри сказал, что угрюмый Бэйн стоит на поляне у обрыва в сонном оцепенении и бормочет что-то про проклятого Ронана, которого никогда нет, когда нужно, — в голосе Ронана прозвучал легкий укор.
— А звезды? — не обращая внимания на интонации Ронана, спросил Бэйн, а затем, подозрительно нахмурившись, добавил, — Ты что-то видишь?
— Неизвестность, — тихо промолвил Ронан и, отвернувшись, медленно пошел к обрыву. Желтый вереск скрадывал звуки: обычный цокот копыт звучал едва слышимыми шорохами.
Бэйн чувствовал, что Ронан не желает больше говорить, да и вообще прекрасно понимал, что ничего нового он у Ронана не узнает, поэтому, не оглядываясь, бросил «до свидания» и быстро поскакал домой.
Скорость всегда помогала привести мысли в порядок, но, как быстро понял Бэйн, не в этот раз. Он летел галопом, почти не касаясь земли, прыгал через огромные поваленные деревья и широкие канавы, но из головы все не шла тревога, она стала подобна занозе, что сама по себе не болит, но не позволяет и на минуту забыть о её существовании.
Бэйн ещё издали заметил, что двери его хижины приотворены, поэтому не удивился, увидев сидящего перед очагом Джэйри, только хмыкнул тихонько (все-таки сидящий кентавр — столь же забавное, сколь и редкое зрелище). Джэйри был красив — самый красивый и самый молодой из всего племени: белое в черных пятнах туловище, белокурые волосы и поразительно синие глаза. Бэйн всегда считал его за сына, может быть, потому что хотел видеть своего собственного сына именно таким, может быть — потому что Джэйри больше всех из племени любил и уважал Бэйна. И сегодня, увидев, что звезды сложились в Неизвестность, Бэйн стал сильнее всего тревожиться именно за Джэйри.
Пытаясь отогнать мрачные мысли, Бэйн налил себе и гостю по стакану вина и приготовился слушать: Джэйри никогда не заходил просто так, всегда имелась какая-то причина. Бэйн догадывался: его интересует то, что творилось этой ночью на небосклоне, и он надеется узнать это у более старого и мудрого кентавра. Но Джэйри молчал. От природы нетерпеливый, Бэйн ненавидел, когда кто-то намеренно тянет время, и сам спросил первым:
— Что говорят тебе сегодня звезды?
Джэйри сделал хороший глоток из стакана и как бы между прочим отвечал:
— Я не смотрел сегодня на небо…
— Что? — чуть не поперхнулся вином Бэйн, — Ты не делал ЧТО?
— Я не смотрел на небо, — Джэйри в изумлении поднял глаза на своего товарища, — а что?
Бэйн ответил не сразу. Сперва он подошел вплотную к Джэйри, заглянул в его глаза, в очередной раз невольно поражаясь их синеве, и тихо спросил:
— Мальчик мой, ты влюбился?
Джэйри буквально взорвался хохотом, так что Бэйн почувствовал себя полным дураком. Худшее, но от этого не менее предсказуемое, что мог он ожидать от такого молодого и привлекательного кентавра, была влюбленность, любовь, дети, а также боль, разочарование, предательство — в общем, все, что в его понимании означала женщина. За всю свою жизнь он имел дело с тремя представительницами прекрасного пола, не считая матери, и остался крайне отрицательного о них мнения. Да уж, с женщинами Бэйну не везло, и он не желал того же Джэйри. Хотя теперь он понимал, что к женщине сегодняшний визит молодого кентавра отношения не имеет, его тревога лишь возросла.
— Что же тогда? — слегка опешив, спросил Бэйн.
— Ты, как никто другой, знаешь легенды Леса, — Джэйри, легко поднявшись на все четыре ноги, прошелся по комнате и, оперевшись о высокую столешницу, сделал глоток из своего стакана. После недолгой паузы он продолжал, — что ты слышал о синей птице?
— Синей птице счастья? — переспросил Бэйн.
— Да, — подтвердил Джэйри, слегка кивнув.
— Прекрасная сказка для жеребят, — отвечал Бэйн, разом поскучнев. Он в самом деле лучше многих знал сказания и легенды Леса, и ему порядком надоели просьбы рассказать что-нибудь подобное. Это была одна из причин того, что он много лет назад покинул общину и поселился в маленькой хижине в глубине Леса.
Не дожидаясь расспросов, он продолжал:
— С незапамятных времен символом счастья считается птица необычайно синего цвета, — Бэйн бросил быстрый взгляд на Джэйри и тут же подумал, что, если бы птица существовала на самом деле, её цвет все равно уступал бы цвету глаз его гостя, — тот, кто сумеет её поймать, получает все: удачу, счастье, любовь, уважение.… По легенде много-много лет назад она поселилась в Лесу и с тех пор периодически являет себя кому-нибудь… Её многие видели, я в том числе, правда — очень издалека, но в то, что она на самом деле птица СЧАСТЬЯ, я не верю. Скорее всего, эта легенда — вранье, — вынес свой вердикт Бэйн.
-Нет, — с жаром возразил Джэйри, да так, что Бэйн вздрогнул и расплескал добрую половину остававшегося в стакане вина, — меня вот что интересует: её хоть кто-нибудь ловил?
— Нет, те, кто утверждал, что поймал её, наверняка врали, потому что на них продолжали сыпаться как удачи, так и неудачи. Ну а те, кто уходил на её поиски, никогда не возвращались, — пожал плечами Бэйн и одним глотком осушил свой стакан. Внезапно он стал очень суров и, подозрительно глядя прямо Джэйри в глаза, спросил:
— Зачем это тебе?
— Я видел её, я знаю: она — не миф! Она реальна, как мы с тобой. И она… она — совершенство, воплощенное, законченное, восхитительное совершенство, она несет с собой счастье. И я её поймаю, — закончил Джэйри, поставив одновременно стакан на стол и точку в разговоре. Он медленными шагами покинул хижину, но через мгновение просунул голову в дверную щель и спросил, не хочет ли и Бэйн пойти вместе с ним. Не дожидаясь, пока тот передумает, Бэйн вылетел вслед за Джэйри.
Они ходили уже много часов подряд, но никаких следов синей птицы не было и в помине, чему Бэйн, в отличие от Джэйри, был рад. Лишь перед рассветом, когда тьма сгустилась ненадолго, чтобы потом оставить Лес до следующей ночи, Джэйри воскликнул:
— Вот здесь, здесь я её видел в тот раз!
Не успел Бэйн произнести «Но сейчас её, как видишь, здесь нет. Пойдем домой: переночуешь у меня», как на поляну, посреди которой они очутились, начали сыпаться искры. Они были ярко-синие и не такие горячие, как искры от костра, а лишь едва теплые. Они летели сверху, и оба кентавра подняли голову, чтобы посмотреть на источник этого явления. То, что они там увидели, заставило Бэйна вскрикнуть наполовину от неожиданности, наполовину от огорчения. Но его тихое восклицание мгновенно было перекрыто громким воплем радости: Джэйри вставал на дыбы, отбивал задними ногами, смеялся и плакал от счастья.
И вправду, зрелище было завораживающим: прямо над ними кружилась, испуская огненное сияние, синяя птица счастья. Она была — огненный фонтан, чьи брызги долетали до них, кентавров, оседая на головах и крупах теплым светящимся снегом. Она запела, и звуки её песни, потусторонне прекрасные, наполняли мозг, заставляя его блаженно опустеть, и вместе с тем благословляя на подвиги, изгоняя из сердца страх и наполняя его мужеством и решимостью. Песня была абсолютно неземная, как и сама птица, она была — воплощение совершенства. Бэйн узнал это существо, что именовалось птицей счастья, это был феникс, но вместо золотисто-красного оперения на этом красовалось ярко-синее. Он кружил над их головами, опускаясь все ниже и ниже, сердце замирало в груди в предвкушении беспредельной, бескрайней радости.… Но Бэйн чувствовал, что не весь он подвержен той эйфории, что передается им с Джэйри от ярко-синего существа: в нем снизу, откуда-то от копыт поднималась тревога. Тревога не за себя, а за того, кто стоял сейчас рядом, отбросив бурную сперва радость и оставив себе нечто большее — надежду на вечное счастье, предвкушение его.
Бэйн знал откуда-то, что птица не для него, не к нему она прилетела, не ему принадлежит и не для него поет. Ей нужен Джэйри, мечтатель, романтик, бунтарь, очень похожий на своего старшего брата Флоренца, не так давно изгнанного из общины… Ей нужен Джэйри, вечно воюющий с вековыми традициями внутри племени и за его пределами, не признающий правил, созданных не им… Ей нужен сын — была главная мысль, она прозвучала диссонирующим аккордом к мелодии феникса, и тотчас нить песни начала таять, оставаясь такой же громкой, она перестала затрагивать потаенные струны его души, она стала — обыденной.
А тем временем птица подлетела к Джэйри на расстоянии чуть больше вытянутой руки, она манила за собой, тянула в предрассветную темноту. Но прежде чем Джэйри успел сделать хоть шаг, на нем буквально повис Бэйн, загораживая его от птицы и не давая ступить и шагу.
— Не сегодня, — шипел он, одновременно пытаясь отцепить руки Джэйри от своих плеч, — только не сегодня, если она — для тебя, тогда она прилетит ещё, а если нет, если это просто случай, тогда не надо, не нужно тебе чужое счастье…
— Не сегодня — повторял он много-много раз, борясь с ополоумевшим от ощущения близкого счастья кентавром, который был на добрых тридцать лет моложе его и несравненно сильнее. Впоследствии Бэйн не мог вразумительно объяснить себе, как ему тогда удалось удержать Джэйри и не дать уйти за фениксом, настолько это казалось невозможным. Но, тем не менее, синяя птица счастья улетела на восток, откуда показались вскоре первые лучи солнца. Потеряв её из виду, Джэйри перестал сопротивляться, он сразу как-то весь обмяк, и Бэйну пришлось тащить его за собой почти всю дорогу до хижины, где, обессиленный, Джэйри мгновенно заснул, улегшись на подстилке перед очагом, хотя почти всегда кентавры спят как лошади — стоя.
Подбросив немного хвороста в очаг, Бэйн налил себе полный стакан вина и залпом осушил его — так хотелось пить. Сердце билось с бешеной скоростью и никак не хотело успокаиваться. То, что он увидел этой ночью, останется в его памяти навеки, подумал он. Но как же она была прекрасна, эта птица! Законченное, влекущее совершенство. Идеал. Бэйну стало интересно, каким видел феникса Джэйри, но лично им она воспринималась как что-то недоброе, она приносила тревогу, беспокойство. Но с другой стороны, она не для него, она — для Джэйри…
Бэйн достал из сундука необъятное шерстяное одеяло — благодарность Хагрида за небольшую услугу, которую Бэйну случилось оказать ему — и укрыл Джэйри: создавалось впечатление, что тому холодно. Не успел Бэйн приготовить еду, как заметил, что Джэйри бьет озноб. После короткого осмотра он облегченно вздохнул: ничего серьезного у Джэйри не обнаружилось, просто нервное истощение. Бэйн быстро приготовил зелье, помогающее при этом недуге, и осторожно влил Джэйри в рот.
Теперь как минимум до следующего утра он мог быть спокоен: зелье содержало корень асфоделя, а значит, было немного снотворным.
Бэйн пообедал, оставив немного еды для Джэйри, и начал читать книгу, что принес ему Хагрид. Буквы расплывались перед глазами, давая понять, насколько он устал. А из головы все не шла эта проклятая птица.
Она приносит счастье. Но нужно ли ему, Бэйну, такое счастье? Быть может, оно — чужое? Но в любом случае, оно — бесплатное, не полученное в результате трудов и опыта, а упавшее, в буквальном смысле, с неба. Бесплатный сыр, подумал Бэйн, глубоко вздохнув, и закрыл глаза.
Бэйн и не заметил, как заснул: дремота незаметно уступила место предательски подкравшемуся сну. Когда он очнулся, а очнулся он резко, будто вынырнув из глубины небытия на чистый, свежий воздух, сразу почувствовал, что ноги его затекли. И в то же мгновение его мозг пронзила мысль: Джэйри. Он огляделся, свет очага озарял всю скупую обстановку хижины, Джэйри нигде не было.
Бэйн не успел испугаться, он вообще не успел как-либо распознать свою реакцию — он был уже далеко от дома, его тело двигалось с быстротой молнии, несмотря на затекшие конечности. Но как бы быстро он не скакал, все равно его душа неслась на полшага впереди, а в голове металась, билась в истерике, истекала кровью одна-единственная мысль: главное — успеть.
Время приобрело какие-то непонятные свойства: оно то растягивалось, и тогда Бэйна охватывала паника, что вот сейчас — все, и он не успеет, или, наоборот, сжималось до минимального объема, а Бэйн летел ещё быстрее и не мог остановиться, и ему казалось, что он уже слишком далеко, не успеет вернуться обратно, и опять — все потеряно. В сотый раз он проклинал себя за то, что заснул, что проспал самого дорогого для него друга, почти сына.
Внезапно он заметил впереди сияние и узнал ту поляну, где прошлой ночью они видели птицу. Сияние это точно исходило от феникса, но ни его, ни Джэйри за деревьями видно не было. Свет начал меркнуть и Бэйн понял: они удаляются, причем с какой-то нереальной, невозможной скоростью. В том, что Джэйри там, Бэйн не сомневался.
И снова — дикая, бешеная скачка, огромные препятствия, но самое ужасное — страх потерять их из виду. Дыхание становилось прерывистым, ноги болели, левое заднее копыто саднило, но времени не было даже на то, чтобы на короткий миг остановиться и осмотреть ногу. Пот стекал по лицу, по спине, по крупу, заливал глаза, не давая четко видеть, что же впереди. Внезапно у Бэйна появилось ощущение, что он сейчас же, сию секунду, упадет и умрет. Но он не мог себе позволить этого, потому что среди деревьев ещё мелькала чудо-птица, и где-то там, подле неё — Джэйри. Казалось, что и они замедлили свой безумный бег. С каждым движением, которое отзывалось нестерпимой болью во всем теле, свет меж деревьев становился все ярче, даже стал виден силуэт кентавра, но сейчас Бэйна волновало одно: главное — успеть, главное — догнать.
Теперь Бэйн не мог больше скакать, не мог даже бежать рысью, только идти шагом, но все равно он не отставал. Скоро птица и кентавр совсем остановились на какой-то поляне, а через несколько секунд туда уже прыгнул через бревно — последнее препятствие — и Бэйн. Ноги не слушались совершенно, и он не смог приземлиться нормально: передние подкосились, едва коснувшись земли, и он упал, сделав кульбит через голову, но что-то смягчило падение. Куст синего бадьяна… Бэйн понял, что птица привела их на ту поляну, где он только вчера разговаривал с Ронаном.
Феникс поднялся высоко над землей, и Джэйри не мог бы достать его, даже если бы хотел. Но он не хотел, не тянул к нему руки, вообще никак не выказывал желания поймать его. Лица Джэйри Бэйн не видел: тот стоял к нему почти спиной, но мог представить во всех подробностях. Вся фигура молодого кентавра выражала бесконечное, беспредельное, бескрайнее счастье. Быстрый бег всегда пьянит, но обычно он — лишь минутное, незримое, едва ощутимое прикосновение свободы, сегодня же Джэйри получил — СВОБОДУ.
Синяя птица счастья кружила над поляной, огненно-синяя, разбрасывала она вокруг себя клоками сияние, брызгами — синий снег искр. И вдруг вновь, как вчера, сверху полилась неземная, божественная в своей красоте, но потусторонняя и жуткая песнь феникса. Она дарила свободу — бери, сколько хочешь.
Теперь феникс кружил у самого лица Джэйри, и тот мог, если бы захотел, протянуть руку и просто взять птицу за хвост, но он лишь стоял по-прежнему спиной к все ещё силящемуся подняться с земли Бэйну.
И вдруг сильным взмахом крыльев феникс отдалился от Джэйри на небольшое расстояние, засыпав его пламенеющими звездами, как бы зовя за собой. Джэйри сделал один неуверенный шаг, потом ещё один, ещё, — и вот он уже снова идет за птицей. Он уходит. Бэйн сделал очередную попытку подняться, но вновь повалился на куст бадьяна. Он не мог сдвинуться с места и уже в отчаянии думал, где же искать потом Джэйри, когда заметил, куда ведет того синяя птица, приносящая счастье. Она вела его к обрыву.
— Джэйри, не надо, — так громко, как только мог, крикнул Бэйн, но голос прозвучал тише шепота.
Феникс теперь сиял ещё ярче, песня стала громче. Замерев на секунду, птица пролетела вокруг Джэйри, и тот обернулся, дабы не упустить её из виду. Только теперь Бэйн увидел лицо друга, оно, освещенное пламенеющим фениксом, выражало счастье, свободу. Свободу от желаний, чаяний, ощущений, от дружбы и привязанностей. Оно светилось предвкушением ещё большей, бесконечной свободы.
— Стой, Джэйри, пожалуйста, стой, — шептал Бэйн как молитву, — мальчик мой…
Синяя птица окутала кентавра водопадом огня, потом отлетела на какое-то расстояние, как бы оценивая свое творение, и взмыла над пропастью, орошая дождем искр глубокую бездну, на дне которой мчалась река. Она летела к звездам. За ней, плавно, легко, абсолютно свободный, последовал Джэйри.
Бэйн смотрел на небо, на звезды, куда держала путь синяя птица счастья. Она улетала, исчезала в предрассветной мгле. Одна.
А звезды говорили теперь — Неизбежность.
— Неизбежность, — болезненно повторил Бэйн.