Глава 18. Когда Земля была маленьким, тёплым шариком…
— Когда боги создавали этот мир, они вложили в него самое дорогое своему сердцу: Мананнан дал ему воду, Негалления — землю, а Великий Гоибниу подарил камень и металл. Он мечтал, обучит первых людей прекрасному искусству ковки металла и резьбы по камню. Но лишь немногим первым дан был этот величайший дар. И он отобрал этих первых, и так был создан народ кобольдов, великих мастеров. Изначально мы жили на болотах, извлекая руду из их недр. Но её запасы стали исчерпываться, и добывать её стало всё сложнее и сложнее год от года. И взмолились тогда наши предки: «О, Великий Гоибниу, ты был всегда добр к своему народу, не оставь его и теперь, во времена тёмные и мрачные, когда недра болот истощились. Не дай величайшему искусству, которое ты подарил нам, забыться в веках!», — вскричал Финн, а потом резко перешёл на загробный благоговейный шёпот. — И он пришел к народу кобольдов и отвёл его в горы, где повелел им жить в пещерах и продолжать дело предков: добывать и облагораживать руду, и обрабатывать камни. Но в этих мрачных подземельях нам не хватало света солнца и силы, которую давала природа всем живущим наверху. И точно так, как это происходит сейчас, кобольды начали вырождаться. И вновь мы воззвали к Великому Гоибниу… — опять прокричал Финн, оглашая пустую тишину пещер эхом своего голоса. — И вновь он был благосклонен к своему народу и сошёл, чтоб дать ему жизнь и священный огонь. Великое пламя жизни, что плавило металл, но не обжигало живых существ, а давало им жизненную силу…
— Очень интересно. А почему бы вам не воззвать к нему и теперь, коль он такой добрый? — прервал его величественный доклад Сириус.
За спинами ребят пробежал шепот неодобрения, Бран очень тихо утробно зарычал и сжал свои богатырские кулаки, Финн нахмурился, но голос его остался таким же невозмутимо-таинственным.
— Немного терпения. Мы как раз подошли к сути дела.
Сириус недовольно кивнул головой, давая понять, что готов дослушать эту историю до конца.
— И так Великий Гоибниу дал нам жизненную силу, заключённую в огонь. И день, и ночь лилось священное пламя из огненных жерновов, — он помахал рукой, и кобольды расступились, пропуская их вперёд, к тёмной нише, которую ребята до сих пор не замечали.
Но из-за разного освещения было трудно определить даже глубину ниши, что уж говорить о том, что должно было покоиться в ней. Финн, по-видимому, догадался, чем вызвано смущение ребят. И жестом руки попросил кого-то из кобольдов передать ему факел. И когда свет от него пал на нишу, ребята увидели…
— Это огненные жернова, — сказал Финн, указывая свободной от факела рукой на стену ниши, где красовался круг печати саламандры, размерами превышавший рост даже самого высокого из кобольдов.
— Да нет же. Это печать саламандры, — как ни в чём не бывало сказал Сириус, будто втолковывал маленьким детям, что «Ассио» — это призывное заклятие, а не отталкивающее.
— Нет. ЭТО — огненные жернова! — повторяя тон Блека, начал разъяснять парню Бран. — Они боооольшие, а печать саламандры — мааааленькая.
— Ничего не понимаю, — закрутил головой Мягколап, — маленькие огненные жернова, большая печать саламандры. А как тогда будет называться среднее по размеру ЭТО? Вы уж как-нибудь разберитесь со своими священными камушками… или что там… амулетами…
Финн тихо рассмеялся:
— Бран, говорит о форме. Но главное их отличие — это суть. Огненные жернова — это следствие, печать саламандры — причина. Печать — это подарок Великого Гоибниу, огненные жернова — творения наших рук. Печать — одна, огненных жерновов — много. Печать — это река, огненные жернова — каналы. Улавливаете разницу? — Финн пару раз махнул перед лицами ребят кистью руки, словно стараясь разогнать в разные стороны понятия, о которых толковал.
— Вроде, — кивнул Джеймс. — А где же печать?
Финн тяжело вздохнул, передал факел кому-то из стоявших рядом и, заложив руки за спину, двинулся в сторону коридора, уводившего куда-то в глубины подземелья.
— Дело в том, что у печати всегда было своё место, которое охранялось нами, и извлекалась она из него, согласно легенде, только два раза. К сожалению, я ничего не могу о нём сказать, так как вот уже около тысячи лет ни один из нас туда не попадал… Мы всегда ковали оружие для людей, так уж повелось издавна, пока люди от кого-то из особо болтливых или корыстолюбивых представителей нашего народа не научились ковать его сами. Но наше оружие всё равно было лучше, ведь оно делалось с помощью священного огня. Оно помогало в бою своему хозяину, а потому знающие воины не жадничали и покупали оружие у нас. И однажды к нашему народу пришёл один из величайших колдунов того времени — знаменитый чёрный маг…
— Салазар Слитерин… — закончил за Финна фразу Люпин.
— …Именно. Он сказал, что хочет управлять миром и сможет это сделать с нашей помощью. Сначала мы отказывались, но потом…
— Он предложил вам много блестящих камушков, и вы согласились… — выдвинул свою догадку Сириус.
— Не совсем так, — с тяжёлым вздохам произнес Финн, — но ты почти угадал. Он пообещал нам изгнать горных троллей, от которых нам всегда житья не было. И мы согласились.
— А разве от оружия зависит, победит воин или нет?
— Иногда да. Печать саламандры несёт в себе великую силу. И эта сила заставляет врагов проигрывать, потому что силы, магические и физические, которые они тратят на то, чтоб тебя победить, — становятся твоей силой. Так что победить его можно либо не сопротивляясь, но тогда тебя, скорее всего, ждёт смерть, либо с помощью другого такого же меча… — кобольд вновь тяжело вздохнул и продолжил. — И мы выковали для него меч, и впервые, с тех пор как Великий Гоибниу даровал её нам, печать была извлечена и оттиск её украсил меч Слитерина.
— Но он вас обманул! — осмелев от собственной догадки, выпалил Червехвост. В этот момент ребята вступили в довольно широкий, но низкий коридор, так что им пришлось пригибать головы, чтоб не стукнуться о его свод.
— Именно. Убить он нас не мог в силу умения исчезать, которое нам даровано с рождения. Но от троллей он наши горы так и не очистил. А потом началась великая война в надземном мире, и даже мы слышали отзвуки её. И Слитериин, возможно бы, свершил свой план, если бы однажды к нам не пришёл ещё один великий маг. Он был очень зол. Пригрозил, что сотрет наш народ с лица земли, чего бы это ему не стоило, если мы не выкуем ему меч равный по силе мечу Слитерина. И мы выковали, и второй раз была извлечена печать, и её оттиск украсил второй клинок…
— Это был Годрик Гриффиндор?
— Да, — кивая головой подтвердил старейшина. — Это был Гриффиндор. Он взял ещё тёплый меч и уехал прочь. А потом была великая битва. Семь дней и ночей сотрясались земля и небо от ударов магических клинков, искры от них спалили леса вокруг ристалища, глубокие шрамы пролегли на лице равнины, где они бились. И на рассвете восьмого дня всё это прекратилось. Мы не знали, кто победил, но молили Великого Гоибниу, чтоб это был Гриффиндор. И к вечеру он приехал к нам и привёз оба клинка. Меч Слитерина мы сразу же растопили в священном пламени, и он утратил свою силу. Но Годрик Гриффиндор хотел, чтоб мы уничтожили и его меч, но у нас рука не поднялась расплавить клинок великого мага-воина. А он ведь был велик и очень могущественен… — Джеймс кашлянул, и Финн вынырнул из моря панегириков и продолжил рассказ. — И чтоб обезопасить нас и других существ от самих себя, чтоб больше никогда не появилось ещё одного непобедимого меча, он создал преграду, которая никогда не пропустила бы ни одного из нас к печати, — Финн замолчал.
— Так почему же печать перестала действовать? — нарушил молчание Сириус.
— Это самая грустная часть истории. Около двухсот лет тому назад появился в наших местах один чёрный маг. Он прослышал от кого-то из наших об этой легенде. Он всё крутился тут так да сяк. А однажды огненные жернова начали гаснуть, сначала это было не очень заметно… Вобщем, когда все поняли, что печати нет на месте, то кто-то вспомнил, что жернова стали гаснуть сразу после исчезновения мага, а кто-то, что видел его недалеко от преграды. Маг не вернулся в этот мир, вероятно, он умер, как и многие смертные, что пытались туда пройти. И тогда мы поняли, что сбылось предсказание. А главной нашей ошибкой было то, что мы думали, что это будет кто-нибудь из нас, и никак не могли предположить, что это будет человек, — Финн понурил голову, словно каясь за эту ошибку своего народа.
— Предсказание? Какое предсказание? — спохватился Джеймс, когда они вышли из казавшегося бесконечным коридора в довольно просторную келью. Здесь не было резьбы по камню, единственными украшениями её был держатель с одиноким факелом и красивый плетёный купол, за который крепился задёрнутый полог.
— Когда Годрик Гриффиндор лежал на смертном одре, наш народ пришёл к нему, чтоб попрощаться. И когда к нему подвели Маху… это сложно объяснить, но у них это семейное, она предсказала, что кто-то извлечёт печать, но, не умея пользоваться её силой, погибнет, оставляя наш народ умирать. Но некоторое время спустя придёт на этот свет его истинный потомок по духу и крови и вернёт нам жизнь. И что мы его сразу узнаем. Тогда Гриффиндор погладил малышку по голове, ведь она была ещё совсем ребёнком, и, вложив в её руку свой клинок с печатью саламандры, повелел ей поклясться передать этот клинок своему наследнику. И она поклялась, и вот уже долгие столетия эта клятва держит её на этом свете. Она даже пыталась покончить жизнь самоубийством, так говорят, несколько веков тому назад, но всё равно не умерла. Ужасно, наверное, видеть, как твои близкие и родные уходят, а ты остаёшься… — в голосе Финна скользнули нотки печали и сочувствия.
Он замолчал и, подойдя к пологу, одёрнул его. Ребята чуть было не вскрикнули от неожиданности в первый момент, но сдержались. Тусклый свет факела упал на что-то замотанное в чёрные лохмотья. «Что-то» при ближайшем рассмотрении оказалось старухой, больше похожей на мумию. Жидкие, бесцветные волосы обрамляли её голову перистым ореолом мученичества, в изъеденном морщинами лице прятался свет, разрисовывая его удивительными узорами.
— Маха, — почти нежно произнёс Финн.
— Финн, — проскрипел голос женщины, больше похожий на песню несмазанных дверных петель. — Какая радость, он пришёл, — женщина открыла глаза, и Джеймс с удивлением отметил, что они были не блеклыми, как это часто бывало у пожилых людей, а чёрными, как угольки. Женщина взглянула на него и улыбнулась в беззубой улыбке. — Наконец-то я уйду в мир вечных пиров и праздненств.
Мумия заворочалась, и медленно, будто ей это приносило нестерпимую боль, потянула руку к ребятам. Финн подтолкнул Джеймса к женщине, и тот нехотя взял её сморщенную ручку.
— Пришёл, — благоговейно прошептала она. — Слушай же меня, мой мальчик, слушай внимательно, — медленно протянула Маха. — И не забудь ни слова…
Джеймс замер и навострил уши, пытаясь уловить легчайший звук, который вырвется из её губ. Если бы он нашёл в себе силы обернуться, то увидел бы, что мародёры за его спиной вытянулись по струне в нетерпеливом ожидании. Глаза Махи вдруг округлились, зрачки закатились, её затрясло, и она сжала его руку словно клещами. Было ли Джеймсу больно, он не знал, в голове что-то стучало, и его тоже словно колотило вместе с прорицательницей. И тут женщина замерла так же внезапно, как и затряслась, и ослабила хватку. И её губы открылись, выпуская звонкий, почти детский шёпот, совсем не похожий на скрип, которым она только что говорила. И Джеймс понял, что уже слышал его когда-то давно после первого посещения пещеры, но забыл. А теперь вспомнил. Теперь Маха могла бы не произнести ни слова, но он бы всё равно знал, что она должна сказать:
Лишь храбрый сердцем и быстрый умом
Вернёт печать света в её отчий дом.
Пройдёт он сквозь льды и сквозь огненный рок
И мудростью вскроет последний замок.
Маха замолчала, её лицо зажгла беззаботная улыбка, глаза-угли уставились в плетёную решётку купола. Джеймс смотрел на женщину всё ещё не в силах понять, что происходит, когда её рука обмякла и с тихим шорохом упала на кровать. Где-то за его спиной прокатился возглас удивления.
— Маха! — закричал Финн, кидаясь к женщине.
Чьи-то сильные руки оттащили Джеймса от кровати назад, и в ухо дунул голос Брана:
— Она его прапрапрабабушка.
Джеймс оглянулся и понимающе кивнул. Он ожидал услышать крики, вопли, стоны и Бог его знает что ещё. Но ничего этого не было. Наоборот, когда он обернулся, полог уже был задёрнут, а на лице Финна светилась почти лучезарная улыбка, хотя на морщинистой щеке старосты ещё виднелся след одинокой скупой слезы.
— Она прожила долгую счастливую жизнь. Она не могла дождаться, когда сможет уйти в мир вечных пиров и праздненств. И вот наконец-то её желание сбылось. Я счастлив, я правда счастлив. Ей там наверняка понравится, — произнёс он то ли прощальную речь, то ли оправдательную своему поведению. — Но у нас есть куда более важные дела, — он вытащил одинокий факел из держателя и вышел из кельи, оставляя её на растерзание темноте.
Подготовил: Alexxxi,
