Едва за Гермионой закрылась дверь, как Вольдеморт развернулся к Червехвосту.
— Последи за Прорицателем, — рявкнул он. — Я не желаю, чтобы он, очнувшись, помчался за девчонкой.
Червехвост крепко-накрепко вцепился в Рона и дёрнул его вверх — юноша только подивился невероятной силе металлической руки: в кожу будто впечатались раскалённые железные полосы.
Окинув задумчивым взглядом Рона, Вольдеморт снова обернулся к Червехвосту.
— Кстати, мальчишку нужно подготовить для ритуала. Нужна его кровь.
Точно, Рисенн же говорила — потребуется его кровь.
Люциус покосился на гриффиндорца со вспыхнувшем интересом.
— Вся кровь? — уточнил он.
— Какая разница, — безразлично пожал плечами Вольдеморт. — Если он будет в зале во время Церемонии, то всё равно умрёт: человек не способен выдержать такой уровень магии. Такая кончина как раз для него — умереть, видя как я обретаю беспредельное могущество.
— Но Гарри-то тут нет, — заметил Рон, чьё тело ещё напоминало негнущуюся деревяшку, однако в голосе снова зазвучали триумфальные нотки. — Вам никогда его не захватить, вот так-то!
Красные кошачьи глаза Вольдеморта прищурились.
— Заблуждаешься, Прорицатель. В настоящий момент Гарри Поттер пробирается к замку, я чувствую его приближение и видел его в Зеркале, когда он шёл. А он упрям, не находишь? Что ж — теперь недолго осталось.
Как Рон ни пытался сдержаться, он ощутил выражение ужаса, появившееся на его лице:
— Гарри? Идет сюда? Один?
— Нет, не один, если быть точным. С ним сын Люциуса, — сообщил Тёмный Лорд. — Однако он полумёртв, так что вряд ли представляет угрозу, меня это совершенно не беспокоит. Если всё пойдёт тем же темпом, как сейчас, то к сумеркам они как раз прибудут. Аккурат к началу Церемонии, — он улыбнулся, — хотя… если они попадут в тоннели, то могут чуть-чуть и припоздниться: там немало…. немало всяких разных пакостей, — красные глаза запульсировали кровавыми озёрами, а язык скользнул по губам. — Ужасных пакостей.
Какой же из меня Прорицатель, если не способен это увидеть? — в отчаянии подумал Рон. — Гарри… как же я тебя подвёл…
Дверь снова распахнулась, и вошла Рисенн, бледная и спокойная, как демоническая маска. Платье спереди было разорвано, словно кто-то рвал его в приступе отчаяния… Волна тошноты накрыла Рона.
— Дело сделано, — оповестила она. — Девчонка мертва.
— Ты не находишь, что здесь чертовски темно, а, Поттер? Ты не можешь сделать свет поярче?
— Нет. Если в этих тоннелях есть кто-то ещё, я не желаю, чтобы он нас заметил раньше, чем мы его.
— Естественно. Куда как лучше, если он накинется на нас в темноте.
— Я услышу. Расслабься, Малфой. Оцени вид.
— Какой вид? Мы ж с тобой похоронены во глубине румынских руд. Хотя для того, кто вырос в чулане, это наверняка запредельные живописные красоты.
— Это действительно великолепно. Посмотри на эти стены — сталактиты… они будто усеяны драгоценными камнями — красными, синими, зелёными. Мы словно попали в шкатулку с драгоценностями.
— Да ну?
— Что-то у тебя голос больно тосклив. Разве ты не видишь?
— Вижу. Грандиозно. Да, пожалуй, посимпатичней многосущной проститутки.
— Что? Ой. ОЙ! Черт, из-за тебя, придурок, я на сталактит напоролся.
— Можно подумать, это я по борделям мотаюсь.
— Я по ним не мотался, меня туда случайно занесло. Чистой воды совпадение. Я даже не понял, что именно произошло.
— Так-так… Кажется, то же самое бормотал Лонгботтом, когда Миллисент застукала его голым рядом с Пульсирующими Пионами.
— У Невилла слабость к растениям, только и всего.
— Ну-ну.
— Я решил, что это подходящее укрытие.
— Не могу назвать это хорошим местом. Разве ты не боялся, что тебя засекут?
— Думаю, я удачно замаскировался в толпе из трёх дюжин людей, выглядящих в точности как Гарри Поттер.
— Ты не пытался с собой поговорить?
— Вот еще. Гадость какая.
— Ну, не знаю… Имей я такую возможность, я бы с собой чуток поболтал. Не хотел, чтобы моё многочисленное я чувствовало себя проигнорированным.
— Ну, с тобой там можно было наговориться досыта, было бы желание…
— Естественно. Полагаю, меня частенько выбирают.
— Слушай, временами твоё зазнайство даже меня поражает. Тебе что — совсем не противно?
— Будто от этого что-то изменится. Так ты всё же пытался со мной побеседовать?
Гарри что-то неразборчиво буркнул.
— Да ладно тебе. Мне ты всё можешь рассказать.
— Так, Малфой, я отказываюсь об этом говорить.
— Ну, а ты…
— Нет.
— Тьфу, всё удовольствие испортил.
Наполненный розами сад одиноко пустовал под звёздным небом, землю засыпала лёгкая снежная пудра, хотя воздух отнюдь не был холодным. Высокий каменные стены загораживали от Джинни остальной замом, и по-весеннему цветистые поля, в разные стороны расстилающиеся по холмам.
Времена года противоречили здесь друг другу, но, впрочем, какая разница? Они делали то, что он им велела. В конце-то концов, это были её собственные грёзы.
Она разгладила своё переливающееся зелёное платье и в третий раз обвела сад взглядом. Воздух напитывал запах роз и дымка, небо усеяла колючая звёздная пыль, откуда-то доносилась тихая музыка — как и в ту, давнюю ночь, когда она сидела на скамейке в таком же розовом саду, слушая мелодию, льющуюся из окон Большого Зала. В полночь они всегда играли «Зелёные рукава».
Словно по сигналу, где-то в ночи кто-то невидимый заиграл:
…Увы, любовь, ты жестока со мной,
— Но не я… — шепнул он ей на ухо.
Он подошёл к ней по усыпанной ракушками и камешками тропинке — тихо-тихо, она даже не услышала — и теперь стоял, залитый лунным светом: сосульки светлых волос, стеклянные осколки глаз; весь в чёрном, как и Драко, единственное цветное пятно — яркое зелёное кольцо на бледной левой руке.
Она почувствовала, как руки сами собой стиснули коленки.
— Что «не ты»?
— Жестоким я с тобой отнюдь не буду, — он опустился на скамью рядом. Даже запах от него шёл такой же. Цитрус, пряности и мыло.
— Ты побрился.
— Но ты ж сама меня просила…
По-прежнему вцепившись в коленки, она повернулась к нему, к его похожему в лунном свете на маску, лицу, её сердце подпрыгнуло в самое горло, впервые с начала этой иллюзии, поскольку внезапно он стал Драко, стал совсем другим: перед ней действительно стоял Драко с его опущенными глазами и нечитаемым выражением; Драко, в которого она влюбилась, однако же понять и познать которого не могла…
Может… потому-то ты его и любишь, что не в состоянии его познать, — шепнул тихий внутренний голосок.
Она голосок заткнула.
— Ты стал другим…
Он лишь кивнул. Рука поднялась к её подбородку и легонько коснулась его. Её сердце застучало быстрее. Всё развивалось как-то слишком динамично. Она качнулась прочь, вспоминая, о чём же у них шёл разговор в ту ночь. Да, точно: они говорили о Гарри… она всё помнила. А потом она его поцеловала, он шарахнулся, и был ею обвинён в том, будто влюблён в другую…
Сейчас же он сидел, глядя на неё. И ей снова пришло в голову сравнение этого отрешённого, спокойного лица с прекрасным, однако же абсолютно пустым домом, в котором можно напридумывать себе всё, что угодно…
— Подарок я принёс тебе, — сказал он.
Она улыбнулась, заправила за ухо прядь волос.
— Как мило, что ты вспомнил обо мне.
Он не ответил, просто уронил ей в руку деревянный ящичек, завёрнутый в чёрную ленту, и беспечность этого жеста тоже напомнила ей о Драко; робея, она трясущимися руками развязала ленту, гадая, чем же на деле закончится эта ночь в розовом саду…
Коробка открылась. Серебряная тонкая цепочка. С серебряной же подвеской, только здесь серебро было чуть тронуто временем. И слова на обратной стороне.
J’aime et j’espere.
— Не ведаю, что в надписи сей говорится, — призналась Джинни.
— Что значит «Я люблю и я надеюсь», — он наконец-то повернулся к ней лицом. — Могу ли на тебя её надеть?
Она кивнула, повернулась, приподняв волосы и ощутив, как его пальцы, застегивая замочек, прикоснулись к её шее.
— Этот кулон… — он почти шептал слова ей в волосы, — он издавна у нас. Хотел я, чтобы отныне ты его носила — всё потому, что я тебя люблю. Любил тебя, ещё тебя не зная, боролся я собой, не в силах чувств признать. Что, дескать, одиночество причиной и только дружба это, не любовь… Но образ твой в моей душе и сердце, всегда со мной он, он со мной всегда. Не покидает ни на миг и даже…
Она резко развернулась, кулон стукнулся об шею, а волосы снова рассыпались по плечам.
— Скажи мне, кто ты?
Он сидел и смотрел на неё, напоминая сейчас прекрасную статую с пустыми глазами:
— Кем хочешь, чтоб я был, скажи мне — я им стану…
— А кем ты сам желаешь стать, скажи? — отрезала она.
Она поднял вверх лицо, и ветер вцепился в волосы, а пустые серые глаза заискрили льдисто-зеленой и морозно-синей глубиной, так же, как и у Драко, однако… сердце замерло в груди и Джинни удивилась — как она могла перепутать его пустоту со сдержанностью Драко?..
О, сколько ж раз в своих мечтах она возвращалась в этот розовый сад, желая, чтобы всё закончилось иначе… Да, наверное, ей именно этого хотелось, — изысканных подарков, сбивчивых слов любви, дышащих искренностью в каждой заминке… — однако мечтания эти не имели ничего общего с Драко, с тем, каким он был, и тем, чего он мог бы захотеть.
Она хотела настоящей любви, а не её символов, и хотела она именно Драко, настоящего Драко, а не его цвета и формы, собранных ею в уме. Ежели ей не суждено этим владеть, то имитация не нужна и подавно. Она хотела вернуться и стать собой — только и всего.
Наклонившись, Джинни поцеловала его — Тристана, Драко или кем там он был. Его губы оказались прохладными и мягкими, она будто поцеловала воздух. Взгляд её, когда она отстранилась, наполнился жалостью: он был чистой ровной стеной, на которую она могла отбросить любую тень. Только мечта, от которой она отказалась.
— Прости, — вздохнула она.
— Но здесь получишь ты, что пожелаешь… — в его голосе она услышала печальные отголоски когда-то жившего в ней детского томления. — Всё, что ты хочешь, что представишь ты…
— Все, что сейчас хочу я, — пробудиться.
Джинни поднялась на ноги.
Она даже не взглянула на его лицо, сразу же позабыв, — мчалась по тропе сквозь розовые кусты, впивающиеся в неё, до крови царапающие кожу и разрывающие платье. Ей было больно, однако это не имело значения: её сердце выстукивало «прос-нись, прос-нись, прос-нись!»
И вот, вокруг опустилась темнота; замок, сад — всё исчезло, остался только мрак и её собственное тяжелое дыхание.
Проснуться.
Я хочу проснуться.
Том, разбуди меня.
Разбуди.
Впереди в тоннелях что-то было. Гарри уже давно это чувствовал, хотя и продолжал непринуждённо болтать с Драко, гадая, ведомо ли про то Драко, и, если нет, должен ли он, Гарри, об этом сообщить.
Они шли довольно долго, достаточно для того, чтобы глаза Гарри привыкли и сквозь прорехи в стенах тоннеля он начал замечать всполохи дневного света. Но, помимо этого, он замечал кое-что ещё: тени, утекающие прочь по мере их приближения: крючковатая шипастая лапа, принадлежащая, возможно, гигантскому крабу, мелькнула за углом, потом откуда-то донёсся странный звук, будто что-то мокрое шмякнулось на камни и уползло… Волосы Гарри встали дыбом.
Похоже, свет палочки их отпугивал. Он надеялся, так пойдёт и дальше, однако на пути запросто мог попасться кто-то, кому свет помехой бы не стал. Как, например…
В этот момент, перепугав Гарри до смерти, на плечо ему легла рука Драко.
— Поттер, ты видишь?
— Где? — рука сама собой дёрнулась к рукоятке меча.
— Там свет впереди. Похоже… ну, пока не очень понятно… Что-то типа прохода в скалах.
Гарри прищурился: Драко оказался прав, впереди действительно мерцал свет, льющийся из узкой щели меж камней, как из-за приоткрытой двери. Гарри почувствовал облегчение.
— Молодец, Малфой. А я, было, испугался, что ты утратил способность видеть в темноте… — пошутил он.
Драко убрал руку с его плеча:
— Да, признаться, я действительно отличаю свет от тьмы куда лучше, чем сам предполагал.
Драко умолк, однако Гарри не стал развивать эту тему; он торопился к выходу из тоннеля. С каждым шагом свет становился всё ярче.
— Давай выбираться отсюда, Малфой, пока нам…
Его схватили чьи-то руки, дёрнули в сторону, шмякнули об стену, едва не выбив дух. Приложившись затылком об острые камни, Гарри наяву увидел посыпавшиеся из глаз искры. Когда мир вокруг снова прояснился, он первым делом взглянул на Драко, обнаружив того в аналогичном своему положении: схвачен, руки за спиной.
Вампиры. Гарри узнал их — те самые, с пражских улиц. Однако тут, под землёй, мертвенно-бледные лица и кроваво-красные перекошенные рты казались раз в десять страшнее. На большинстве вместо одежды болтались какие-то рубища с пятнами, о происхождении которых Гарри даже думать не хотелось.
Судя по виду Драко, тот переполнялся гневом и отвращением — он морщился от ледяного прикосновения стиснувших его запястья рук. Испуга Гарри не заметил, впрочем, Драко вообще редко позволял себе его демонстрировать. Гарри уже собрался задать слизеринцу мысленный вопрос, когда в коридоре, откликнувшись многократным эхом, зазвучал музыкальный голос.
— Пока вам… что? — к ним, старательно обходя пятна солнечного света, льющегося сквозь просветы в стенах, приблизился Гэбриэл. В отличие от прочих, на нём красовалась отлично скроенная мантия, на пальцах искрились тяжёлые кольца, а на обрамлённом тёмными волосами лице сверкали пронзительные, лишённые зрачков глаза. — Пока вам не повстречалось нечто неприятное? Тебе однажды удалось от меня уйти, и я был вынужден вернуться к Тёмному Лорду с пустыми руками. Но не в этот раз, — в острой улыбке блеснули клыки. — Уверен, Тёмный Лорд не пожадничает и дозволит мне отведать твоей крови перед тем, как я доставлю тебя к нему. Между нами, даже лучше, если ты прибудешь к нему слабым. Что касается твоего приятеля… — он мотнул головой в сторону Драко, — не сомневаюсь, тебе понравится наблюдать за нашим пиршеством, что продлится до самой его смерти. Хотя… нет, дабы никто не сказал, что я немилосерден, я дозволю тебе, если пожелаешь, закрыть глаза.
Первым ответил не Гарри, а Драко; сам Гарри задохнулся от сдавивших грудь ужаса и ярости. А потому он просто смотрел, как Малфой, откашлявшись, с обычной холодной вежливостью обратился к Гэбриэлу:
— Всё прекрасно за исключением одного. Не стоит так жаждать нашей крови. Она отравлена.
— Врёшь, — выдохнул Рон, обретя дар речи.
Рисенн кинула в него полный жалости взгляд.
— Нет. Её тело лежит в Ритуальном Зале. Я взяла это, — она вытащила из рукава толстую золотую цепочку, — с её трупа.
У Рона сам собой распахнулся рот.
Эпициклическое Заклятье Драко.
И тут он поверил, что Гермиона мертва, ведь заклятье можно получить только двумя способами — либо владелец по собственной воле отдаст его, или же оно будет отобрано после его смерти.
Это было частью магии. А Гермиона бы никогда и ни за что не отдала Заклятье сама. Никогда.
Его оглушило, всё вокруг поплыло, будто во сне. В груди вскипал вал боли, ярости и горя, и Рону казалось, будто он не здесь, будто он парит и смотрит на всё откуда-то сверху. А вот когда он упал…
Гермиона… Гермиона!!!
— О… — Люциус откровенно веселился, — можно мне? В конце концов, ведь это же я его сделал.
— Отдай, — махнул рукой Вольдеморт, и Рисенн заскользила через комнату к Люциусу; но в миг, когда она проходила мимо Рона, чёрные глаза вонзились к него, будто пытаясь что-то сказать.
— Сам понимаешь… — тихо пробормотала она, — другого пути не было.
Рон в неё плюнул.
Рисенн отшатнулась, её глаза полыхнули… однако, она продолжила свой путь, подойдя к Люциусу. Он принял Заклятье и повесил себе на шею.
— О… Надо же, какое лёгкое… Признаться, я и забыл…
— Господин, ваш сын уже одной ногой в могиле, и жизненная сила истекает из Заклятья — так же, как она покидает и его тело.
— Да, действительно, — кивнул Люциус. — Кстати, о жизненной силе… Ты напомнила мне… — он повернулся к Вольдеморту. — Мой Господин, я ни в коей мере не собираюсь торопить вас, однако время идёт. Тот человек, о котором я говорил, — тот, что убил ваших Пожирателей Смерти, — он умирает.
Вольдеморт со сладострастьем в глазах баюкал Чашу.
— Вот и славно. Пусть себе умирает, потом мы скормим его труп упырям в винном погребе.
На лице Люциуса вспыхнуло нетерпение.
— Мой Господин… этот человек… полагаю, он для вас куда важнее, чем горстка покойных Пожирателей…
Вольдеморт перестал ласкать Чашу.
— Он убил моих слуг, — мрачно сообщил он.
— И тем не менее он может стать самым лучшим, самым великим вашим слугой за все времена.
Вольдеморт опустил Чашу, хотя снова начал с вожделением поглаживать её.
— Ну, хорошо. Приведи его.
Люциус кивнул и поднял руку, решительным движение крутнув на пальце тяжёлое кольцо. Точно на три четверти оборота.
— Отравлена? — прищурился Гэбриэл.
Гарри почувствовал, что хватка вампиров ослабела, а сами они о чём-то неприятно зашушукались. Как можно осторожней он нащупал висящий на бедре меч, дивясь, что это за бред вдруг придумал Драко — из всех его идиотских баек это, пожалуй, была самая тупая, глупая и нелепая…
Гэбриэл рассмеялся.
— Какая прелесть. Видишь ли, даже если ты отравлен, на нас это не произведет ровно никакого эффекта, ведь мы же — не люди, коих может убить такой пустяк, как лихорадка, шепоток болезни или же ранение.
— Это яд иного рода, — возразил Драко, — и для вас он тоже смертелен.
Гарри был поражён: не знай он наверняка, как обстоят дела, то и сам оказался введён в заблуждение словами Драко. Он прикинул, успеет ли Драко выскочить на солнечный свет, если его прикрыть и с мечом в руках задержать остальных. Хотя… Их слишком много: десятки красных глаз, поблёскивающих в темноте, — ряд за рядом…
— Мне страшен только солнечный свет, — раздражённо дёргая губой и вновь обнажая клыки, сообщил Гэбриэл. — Ну же, мальчик…
Когтистая рука кинулась змеёй, вцепившись в руку Драко и подтянув слизеринца ближе, тогда как вторая заскользила вдоль лица, проследив линию от уголка глаза до нижней челюсти. Драко смотрел строго вперёд, мысленно твердя отчаявшемуся задавать вопросы Гарри одно и то же.
…Стой, где стоишь, Поттер. Просто стой.
…Но, Малфой!
…Гарри, стой там! — заорал Драко, и его мысленный голос зазвенел так громко, что, ошеломлённый, Гарри отшатнулся. В следующий миг он с ужасом увидел, как Габриэл в некой пародии на объятия притянул Драко к себе… приподнял подбородок… склонился…
Клыки вампира погрузились в горло Драко.
Первое, что она осознала, — боль. Второе — вкус крови во рту. Джинни попробовала вздохнуть снова и едва не лишилась чувств от пронзившей её боли. Будто в бок вонзили кинжал.
…Похоже, одно ребро точно сломано. Но где я?
Она лежала на чём-то жёстком, голова чуть выше, ноги поджаты. Колено прострелила боль. Джинни медленно открыла глаза, поморгала. Закрыла. Снова открыла.
Чернота. Не темнота — именно чернота. Ничего не видно, хоть глаз коли.
От ужаса Джинни завопила в голос, попыталась сесть, и в этот миг вокруг неё возникли чьи-то руки: они схватили, вонзились пальцами в плечи.
— Ты жива.
Она не узнала голос во тьме, и ужас, как живое существо, заколотился в её груди.
— Ослепла… — прошептала она сквозь кровь во рту, — я ослепла…
— Нет… — что-то легонько скрипнуло, и, к её огромному облегчению, вокруг посветлело, явив взору то, что изнутри походило на чёрный мраморный короб.
Ни окон, ни дверей…
Склеп без всякого намёка на выход.
— Ты не ослепла. Но я думал, что ты уже умерла.
О, теперь она узнала голос. Вывернувшись из стиснувших её плечи объятий, Джинни развернулась к Тому.
Он, привалившись к одной из чёрных стен, смотрел на неё в упор. Его руки, рубашка, колени, даже волосы — всё пропитала кровь, однако же, похоже, он был не ранен. Джинни с содроганием поняла, что он держал её всё то время, пока она была без сознания. Сразу засосало под ложечкой.
— Пыталась покончить с собой… — даже в тусклом свете Джинни видела синий яд глаз Тома.
Она обтёрла рот рукой. Кровь.
— Пыталась покончить с тобой, — уточнила она.
— И с собой заодно. Вирджиния, я впечатлён, — теперь его голос вился по-змеиному. — Всегда считал тебя слабой и бестолковой. Похоже, я был прав только наполовину.
Том, ты, как всегда, горазд поговорить, — кисло подумала Джинни.
— Что тебе за дело, если я умру? — отрезала она, отодвигаясь от него как можно дальше.
— Если умрёшь ты, я тоже умру. Соответственно, я пытался тебя спасти, — внезапно лицо его исказилось, сразу став безобразным. — Если б только не предательство… Люциус предал меня. Убью, порву… — забушевал Том.
Мысли Джинни пошли кувырком.
Совсем недавно, в доме Паркинсонов, она хотела умереть, однако сейчас уже вероломно радовалась, что этого не случилось. Не тому, что Том её спас, — тому, что выжила. Потом она подумала о бедняжке Пенси Паркинсон… Покойной Пенси Паркинсон…
— …раскалю его кровь… сорву плоть с костей… сделаю кубок из черепа! — громко закончил Том.
— Значит, меня ты убивать не собираешься, — сказала Джинни.
— Да нет же, дура! — ахнул Том и осёкся. — Я не могу убить тебя, не причинив боли себе. Мы с тобой связаны, и моя жизнь зависит от твоего бессмысленного и бесполезного существования.
— Вот уж это мне повезло так повезло.
— Тебе повезёт, если мы сбежим из этого склепа, — в глазах Тома танцевали искры мрачного веселья. — Ты останешься единственным человеком в этом мире, которому я ничего не могу сделать, — ни убить, ни ранить. Надо будет придумать, как можно тебя использовать…
Припомнив давешнюю сцену в доме Паркинсонов, Джинни попятилась ещё дальше. Поцелуи. Его руки. Странное, мучительное удовольствие, как удовольствие от беспокоящего сломанного зуба…
— Не волнуйся, — насмешливо произнёс Том, будто читая её мысли, — если я тебя изнасилую в твоём нынешнем состоянии, тебе точно конец. Хотя, в принципе, я бы не возражал, — он засмеялся, увидев изменившееся выражение её лица, однако сразу помрачнел. — Хотя сейчас я и на это не способен — я слабею вместе с тобой, и, похоже, нам обоим суждено окончить свои жизни в этом мерзком склепе. Вот ведь дрянь…
Джинни не восприняла последнее на свой счёт, кроме того, она осознала — Том прав, она действительно умирает. Чёрные точки заплясали перед глазами.
— Том… — начала она, однако он внезапно дёрнулся, уставившись на кольцо, что было надето на его левую руку.
— Он меня зовёт! — зашипел он. — Да как он только смеет… Вирджиния, а ну, держись за меня! Держись за меня!
Джинни, напротив, отпрянула, и тогда он, чертыхаясь, схватил её за запястье, заставив взвыть от боли. И тут же её потянуло куда-то, словно она взялась за портключ, — мгновение спустя бок о бок с Томом они куда-то мчались сквозь пространство.
Едва вампир начал свою трапезу, Драко оцепенел. Гарри увидел его безвольно опустившиеся руки и тут же кинулся вперёд, однако прочие вампиры не зевали, и уже мгновением спустя он был схвачен, скручен — крепко стиснутые руки за спиной — и брошен на землю.
Тихие шепотки позади. Шуршащие смешки вокруг… Однако они тут же смолкли, сменившись поражённым и испуганным шипением. Хватка на кровоточащих запястьях Гарри ослабла, позволив ему даже приподняться на колени и взглянуть… Он не поверил собственным глазам.
Гэбриэл отшатнулся, а Драко, хотя и бледный, тем не менее, твёрдо стоял на ногах. Гарри мог видеть на его горле проколы от укуса, тёмные, будто бы от крови, однако никакой крови не наблюдалось. Рубашка была разорвана длинными вампирскими ногтями — однако же снова ни капли крови; зато сам Гэбриэл пал на колени, его лицо раздулось, почернело, когтистые руки рвали собственное горло…
Драко взирал на него спокойными, будто серые зеркала, глазами.
— Тебе же говорили. Я предупреждал, что может случиться.
Из продранной глотки жутким потоком хлынула кровь, глаза Гэбриэла полезли на лоб, голова моталась из стороны в сторону, а рот распахнулся, будто он молил о помощи своих чудовищных приятелей. Однако, булькая от ужаса и вытянув руки, словно пытаясь оградить себя от наступления армии распятий, прочие вампиры толкались у входов в тоннели.
Вот и до Гарри дошла очередь: он оказался на ногах рядом с агонизирующим вампиром — тот умирающим насекомым едва дрыгался в ручье из собственной крови. Взмах — и меч вонзился прямо в сердце Гэбриэла. Булькнув, тот испустил дух, и пламя охватило труп, рассыпав его горсткой праха.
Гарри поднял взгляд к Драко, встретившему его с неким тихим отчаянием. Только сейчас гриффиндорец заметил, что тот кровоточил, — просто кровь была бесцветной; серебристыми потоками она стекала за воротник, сияющими пятнами расплываясь на рубашке. Если даже раньше он не знал, если б мог не поверить собственным глазам, теперь деваться было некуда: Гарри смотрел на отравленную кровь Драко, чувствуя, как внутри него самого что-то трескается и рассыпается, впиваясь бритвенно-острыми осколками в тело.
Наверное, это сердце… но ведь сердце не такое острое и жёсткое…
Он в ужасе уставился на Драко.
— Ты не исцелился… И не исцелялся… — пробормотал он.
— Повернись, — спокойным и ровным голосом ответил тот. — У тебя за спиной ещё один.
Действительно — в тоннельном призрачном мраке Гарри увидел ещё одну пару красных глаз и стиснул эфес меча. Если тварь шагнёт к ним, он должен её убить. Он хотел кого-нибудь убить.
Вампир заговорил, обращаясь к Драко:
— Tu… Tu esti mort ca si mine.
Произнеся это, он исчез в одном из боковых проходов, двигаясь по-крабьи боком. Гарри проводил его взглядом. Внезапно кто-то потянул его за руку — Драко. Но выглядел он сейчас ужасно подавленным — Гарри не доводилось ещё видеть ничего подобного.
— Пойдём, что ли… Надо бы выбраться отсюда, пока ещё кто-нибудь не пожаловал по наши души.
Лишь сделав несколько шагов Гарри осознал, что по-прежнему сжимает в руках окровавленный меч. Он сунул его в ножны и следом за Драко вышел из пещеры на солнечный свет.
Не успел Люциус крутнуть кольцо на пальце, как раздался негромкий хлопок. как при аппарировании, и у его ног возникли две скрюченные фигуры, будто брошенные туда невидимой рукой. Рон увидел съёжившегося белокурого юношу и на миг принял его за Драко, однако нет — для Драко волосы были слишком тёмными, однако он тут же позабыл о его существовании, заметив рядом вторую фигуру. Девушку в разорванных джинсах. Девушку с копной огненно-рыжих волос.
— Джинни! — он попытался подняться, однако Червехвост намертво вцепился в него металлической рукой. — Джинни!
Девушка до боли медленно приподняла голову и посмотрела в его сторону. Улыбнулась — нежно, так нежно, как улыбалась ему, лежа в своей колыбельке.
— Рон… Ой, Рон, это ты…
Она умолкла, когда юноша рядом с ней тоже сел, и в этот момент Рон вдруг понял, что это Симус Финниган, хотя до странности на похожий на себя самого, — в частности, наряженный почему-то в весьма подозрительную расфуфыренную белую рубаху. Кроме того, он был весь в крови. Рон вытаращил глаза. Убийца Пожирателей Смерти — Симус Финниган?! Да не может такого быть. Рон окликнул его, однако Симус лишь тупо таращился на него в ответ.
— Люциус?.. — Вольдеморт с отвращением взирал на двух возящихся у его ног подростков. — Жду твоих объяснений.
— Мой Лорд, — начал Люциус, шагнув в сторону сжавшейся и обхватившей себя руками Джинни. — Похоже, что…
В этот миг Джинни, теряя сознание, с криком повалилась на пол. Симус тут же кинулся к ней, схватил… Голова её запрокинулась.
— Она умирает! — заорал он Люциусу. — Придурок! Что ты натворил?!
Умирает?..
Рона обуял ужас — нет… невозможно… Гермиона мертва… а теперь и Джинни… Он не мог этого позволить. Не мог.
— Джинни! — Рон с истошным воплем вырвался из хватки Червехвоста. — Пусти меня, мать твою! Червехвост, ты что не видишь, — это же моя сестра! Это же Джинни! Ты же её с детства знал! Пусти, ублюдок!
Червехвост с яростным полурёвом-полустоном перехватил Рона — металлические пальцы впились ему в глотку. Юноша закричал бы, да вот только теперь он не мог даже вздохнуть. Глаза сами собой закатились, и вокруг воцарилась темнота.
Щель меж камней оказалась достаточной широкой, чтобы Драко сумел протиснуться на волю, а потом помочь выбраться Гарри. Оставив всю свою кожу на камнях и чувствуя себя выскочившей из бутылки раскрошившейся пробкой, Гарри осмотрелся. Они стояли в узком ущелье меж двумя серыми скалами, всё вокруг было засыпано камнями, а по дну, взбивая пену поверх высоких валунов, неслась чёрная река, с противоположного берега которой уходила к перевалу тропа. Набухшее стальными тучами небо сулило, в лучшем случае, снег. Надо сказать, этот ландшафт являлся одним из самых унылых, какие доводилось видеть Гарри.
Он обернулся к Драко — тот, прикрыв глаза, привалился к одному из валунов. Измождённое лицо цветом напоминало раскинувшееся над головами зимнее небо. И вдруг Гарри осознал, что в последнее время Малфой постоянно норовит к чему-нибудь прислониться — к стенке, дереву или же предмету интерьера. А он-то принимал это за демонстрацию усталой скуки от драматических выступлений Гарри. Теперь же Гарри понял: таким образом тот просто пытается сохранить силы…
— Малфой… — на звук имени полуприкрытые глаза Драко сверкнули серебром. — Что та тварь тебе сказала?
— Он сказал «ты такой же покойник, как и я», — ровным голосом откликнулся тот и снова отвернулся. Гарри опять увидел следы укуса на его шее; при свете дня они смотрелись ещё ужаснее — свежие ранки с запекшейся светящейся кровью. — Нельзя сказать, чтобы это было так уж далеко от истины: пусть я хожу, однако я уже мёртв. Да и ходить, похоже, мне осталось недолго.
— Не понимаю… — у Гарри ум заходил за разум, — а как же противоядие?..
— Никакого противоядия не было, — тихо возразил Драко. — Да, Гермиона любила его так именовать, однако никогда не подразумевалось, что меня можно вылечить — разве что чуть отсрочить смерть…
— И насколько отсрочить?
— Полагаю, речь шла о неделях. Впрочем, какая разница…Когда Гермиону похитили, — Драко развёл руками, — всё противоядие, что было, отправилось вместе с ней. И у меня нет ни капли.
— Почему ты мне не сказал? — резко спросил Гарри. — Мы бы задержались, приготовили ещё…
— Гарри, да я не знаю, как его готовить, — улыбка Драко была сумасшедше спокойной, как если бы яд и бесконечная усталость лишили его даже способности волноваться о собственной кончине. — Знала только Гермиона, — пауза. — Не знаю, есть ли толк в моих извинениях, но, как бы то ни было, прости.
Гарри мог только хлопать глазами. Губы Драко произнесли «прости», однако глаза сказали совсем иное.
Я так устал, что мне на всё наплевать.
— За что ты просишь прощения? — наконец спросил Гарри. — За то, что умираешь? Или за то, что не сказал мне об этом? Я знаю, почему ты мне не рассказал, — думал, мне всё и без того ведомо.
Драко едва заметно кивнул, будто боясь, что и этот жест может лишить его драгоценных сил. Он избегал встречаться взглядом с Гарри, потому смотрел куда-то за него, словно прикидывая, как перебраться через кипящую на дне ущелья реку. В серых глазах-зеркалах Гарри мог видеть отражение мутных чёрных вод.
— Я не знал, — произнёс Гарри почти шёпотом. — Прошу, поверь мне — я действительно не знал.
Будто испугавшись мольбы в его голосе, Драко резко взглянул прямо на него, и Гарри впервые заметил, как, словно кислота прекрасную картину, яд пожрал былую красоту слизеринца, оставив лишь кости и тени: бескровные губы, синие круги под глазами — единственное цветное пятно — и бурлящую на дне глаз чёрную воду.
…Да как мне в голову могло прийти, будто он поправился…
— Я знал, что ты не в курсе. Но вижу, теперь-то ты понял.
— Спасибо… — тихо ответил Гарри, и часть его всё никак не могла прийти в себя от того, как безобразно они вели себя по отношению к друг другу ещё совсем недавно. Давешний гнев ушёл, и они общались с бережностью и заботой пришедших на похороны людей.
— Я извиняюсь не за то, что умираю, а за то, что не иду с тобой.
— Но ты же идёшь со мной, — возразил Гарри и тут же осёкся, осознав, о чём это Драко. Паника тысячекрылой стаей забилась в его груди.
— Нет. Ты ведь не об этом. Ты же не имеешь в виду, что хочешь остаться тут.
Драко лишь улыбнулся — впрочем, это подёргивание губ меньше всего напоминало именно улыбку — и снова уставился мимо Гарри, на беснующуюся воду.
— Умирая однажды, я видел реку… Знаешь, когда мы вылезли из пещеры, мне вдруг показалось, будто я опять умер и вернулся в то место. И — поверишь ли? — я обрадовался, подумав о переправе на ту сторону. Переправе в один конец. Я обрадовался, подумав, что могу остаться и отдохнуть…
— Ты же сказал, что не хочешь умирать…
— Нет. Хочу остаться с тобой. Присматривать. Всегда идти рядом. Я имел в виду именно это. Кровь связала нас, Гарри, но не только она — вещи куда более судьбоносные и необъяснимые. Но я… я эгоист: согласись, никому не хочется умирать в семнадцать лет, — а потому я хочу жить, оставаясь молодым… и быть рядом с теми, кого я люблю… Хочу путешествовать, хочу увидеть мир. Потом ещё хочу жениться и когда-нибудь обзавестись детьми… И безбожно забаловать их, превратив в изрядных засранцев… А потом отдать концы в собственной кровати — чтобы мне было при этом лет под двести и чтобы причиной моей смерти стало проклятье чьего-нибудь ревнивого мужа.
— Ага, а теперь ты скажешь, «много хочешь — мало получишь».
— Ничего подобного. Однако, Гарри, я едва стою ногах и сам не знаю, сколько ещё смогу идти… А вскоре я в придачу ещё и ослепну — пойми, я просто не доберусь до того места, куда ты направляешься, стану просто обузой.
Гарри протянул руку, взял Драко за запястье — тонкое и костлявое, будто связка прутиков, где под холодной кожей бился пульс, отдавались удары сердца, что гнало по телу отравленную кровь.
— Если ты не сможешь идти, я тебя понесу. При помощи магии, на руках — как угодно. Ослепнешь — стану твоим поводырём. Возьми мою силу. У меня её предостаточно. Прими ж её.
Он крепко стиснул руку Драко, будто пытаясь таким образом вдохнуть жизнь в друга — вдохнуть её через кровь и плоть, через связавшую их навеки магию.
Жилка под его пальцами забилась сильнее, и, подняв взгляд, Гарри увидел, как скулы Драко порозовели, покрывшись неровным румянцем.
— Прими её, Драко. Ибо я не оставлю тебя здесь.
— Гарри… — неверным голосом начал Малфой, но умолк и через миг снова заговорил, в этот раз уже больше походя интонацией на себя самого, прежнего. — Эй, Гарри, ты меня кости сломаешь.
Отчаяние ударом кинжала пронзило Гарри, он отшатнулся, отпустив Драко, и резко отвернулся, уставился в реку, сам не понимая, чего ему так отчаянно хочется: плакать, кричать или же как следует вмазать кулаком по камням.
— Какой же я дурак… — прошептал он. — О чём я только думаю… Я же не могу передать тебе свою силу… её же так не передашь…
Позади хрустнула галька. Драко подошёл, встал за плечом, и они молча воззрились на ущелье и на яростную реку, прогрызшую себе путь сквозь камни, на тернии, заполонившие берега, на петляющую сквозь них тропу, на отвесный утёс.
Лёгкая рука легла Гарри на плечо.
— Передашь, — возразил Драко. — И ты передал.
Развернувшись, Гарри встретился с его решительным взглядом, и сердце кувыркнулось в глотке.
— Ты хочешь сказать…
— Надо идти, — коротко ответил Драко. — До сумерек переправиться через реку будет проще.
Он распрямился, двигаясь со стариковской осторожностью и неторопливостью. И всё же пошёл вперёд. Гарри, чуть помедлив, заспешил следом.
Это было уже третье её столь странное пробуждение. На этот раз, очнувшись, Джинни увидела над собой синий бархатный балдахин, поддерживаемый четырьмя колоннами красного дерева. Сама она лежала на кровати под ним.
Джинни снова смежила веки.
Замечательно. Брюки, полные огня, вновь приветствуют меня. Как знать, может, на этот раз я действительно умерла.
Она подняла руки, закрыв лицо, и ощутила шершавость наложенных повязок.
Глаза снова распахнулись, она села и огляделась, обнаружив себя в крохотной комнатушке, вырезанной прямо в скале, судя по каменным стенам. Кто-то уложил её на льняные простыни и прикрыл тяжёлым бархатным покрывалом с узором из чёрных шипов.
В медной курительнице рядом с постелью дымился ладан, с противоположной стены смотрело обрамлённое золотом зеркало, в котором она увидела себя — фигурку с рыжими волосами, почти полностью замотанную в бинты — повязки были не только на руках и, как она выяснила, откинув покрывало, ногах, но даже на голове. Кроме того, кто-то переодел её в простую льняную сорочку.
Она прикинула, кто бы это мог быть, потом осторожно подвигала руками-ногами, ожидая укусов боли, однако та не пришла. Тогда Джинни поднялась и принялась изучать себя в зеркале.
Бледная. Зато целая. На лице ни ссадинки, только желтоватый, как старый пергамент, след от сходящего синяка. На шее что-то серебристо блеснуло, Джинни нашарила тонкую цепочку, потянув за которую она увидела круглую серебряную же подвеску. Она остолбенела.
J’aime et j’espere.
Мысли спутались, перед глазами снова мелькнул сад её грёз, потом полное муки пробуждение в склепе рядом с Томом, его руки, вцепившиеся в неё, когда их закружило и понесло…
Она ахнула и выронила кулон.
Рон.
Она повернулась, ожидая увидеть его, — может, даже прямо за спиной — однако комната была совершенно пустой. Но она же видела, его, верно? Или это просто очередная галлюцинация? Кажется… там ещё мелькнул Люциус Малфой и какой-то кошмарно выглядящий смертельно-бледный человек с красными кошачьими глазами…
Замок щёлкнул, выдернув её из размышлений. Развернувшись, она обнаружила Тома, и рука сама собой взлетела ко рту.
Откуда он взялся? Ведь в комнате не было ни окон, ни дверей! А он… Он стал другим и, осознав это при его приближении, Джинни шарахнулась прочь.
Если в нём и оставалось нечто от Симуса, то теперь оно исчезло окончательно, превратив Тома в того, кем он был раньше, — кем он был, шагнув к ней из дневника; он пришёл таким, каким Джинни запомнила его, каким он маячил в смутных видениях и грёзах.
Чернильно-чёрные волосы, белое, как бумага, лицо. Полные нездорового огня синие глаза, сияющие из-под чёлки, двумя газовыми горелками. Даже одежда снова была старомодной: сюртук, белая рубашка и небрежно наброшенная тёмная мантия.
Том ухмылялся.
— Вирджиния… Ты скучала по мне?
— Том, — прошептала она. — Что ты с собой сделал… Что сделали с тобой?
— Гламур… — он протянул руки, искоса окинув её недобрым взглядом. — Мне помог мой старший я. Нравится?
— Старший ты? Ты имеешь в виду Вольдеморта? — горло перехватило от ужаса.
— Именно. Люциус доставил нас к нему. А Люциус весьма умён, играя сразу на обе стороны… Я в восхищении. Конечно, это не значит, что я не прикончу его потом, однако… Потрясающе.
— Мне казалось, ты ненавидишь Вольдеморта… Хочешь уничтожить его.
— Было дело, — усмешка Тома стала шире. — Похоже, старику я приглянулся: видишь, он исцелил тебя по моей просьбе, пристроил в эту комнату, дал новую одежду, вернул мне мой истинный облик… И пообещал посадить по правую руку от себя, когда мир покорится его власти.
— Ой, Том… Но ведь ты бы никогда не согласился стать правой рукой — кого бы то ни было…
— Истинно так, — усмешка Тома растаяла, став таинственной улыбкой. — Но он-то этого не знает. Он показал мне, как будет происходить Ритуал. Весьма своевременные и очень полезные сведения. Один человек становится в центр круга и произносит имя Бога, когда тот появится в зеркале. Старикан-то думает, что это будет он… — синие глаза полыхнули. — У меня имеются возражения.
— Сам себя предашь?
— Молодым везде у нас дорога, — и Том подкрался к Джинни. Действительно, именно «подкрался»: ступая мягко и бесшумно, будто пантера, он приблизился и протянул руку, коснувшись её волос. — И когда свершится это, маги всего мира будут пресмыкаться перед нами… — промурлыкал он.
— Пресмыкаться? — отдёрнулась от его руки Джинни.
Том задумчиво воззрился на неё.
— Я собираюсь править миром вместе с тобой. Я долго думал о наших узах, Вирджиния. Сначала посчитал их ненавистью. Банально. Люциус полагал, будто это любовь. Абсурд. Но я наконец-то понял, кто ты для меня. Ты — соединившие меня с этим миром узы. Когда Ритуал свершится, от великолепия моей силы можно будет ослепнуть: моря будут расступаться от взмаха моей левой руки, горы — рассыпаться от мановения правой. Я смогу уничтожить мир в одно мгновение, но чем тогда останется управлять? — Том не касался её, однако Джинни совершенно отчётливо представляла себе скольжение этих пальцев по волосам… щеке… Он продолжил говорить настолько тихо, что едва можно было разобрать отдельные слова. — И именно ты предотвратишь это. Вернёшь меня в реальность.
— Да я скорее умру, — еле слышно ответила Джинни, утопая в бархате голоса и синеве глаз.
…А если б так было всегда?..
И мысль об этом перепугала её больше, нежели всё остальное.
— Никогда… Ты никогда не умрёшь, Вирджиния, душа моя. Ты будешь жить вечно, жить рядом со мной, напоминая мне о приведшей меня в мир плоти, пусть даже остальной мир погрузится в пламя и рассыплется прахом. Придёт конец Вселенной — однако мы всё равно будем вместе, правя пустотой…
Он светло улыбнулся своим словам. Джинни захотелось закричать, но она внезапно осознала, что утратила способность издавать звуки вообще; вцепившись в раму зеркала, она только смотрела на него. Том повернулся, пошёл прочь, сверкая серебристой отделкой мантии.
Снова открылась дверь, хотя она её и не увидела, — и он, так и не обернувшись, просто исчез.
Пальцы Джинни разжались. Она беззвучно осела на пол.