Ловец

Глава восьмая. В которой Стана подсматривает за целующейся парочкой, госпожа Лея печалится, а Гермиона получает страшные вести.

Предложение отправиться на пикник к Янтре, высказанное за завтраком Виктором, показалось странным всем, даже племянникам, которые, впрочем, разве что громче завизжали от восторга. Госпожа Лея метнула в Виктора тревожный взгляд и с непроницаемым лицом что-то заметила по-болгарски. Крум чуть покраснел, у него дёрнулась щека — как всегда, когда он начинал нервничать, — и он что-то эмоционально и торопливо произнёс. Сельвия, его старшая сестра и мать Станы, сидевшая за завтраком рядом с Гарри и уберегавшая его от назойливых покушений дочери, укоризненно вздохнула и попыталась разрядить нагнетавшуюся атмосферу улыбкой и каким-то замечанием, которого, впрочем, ни Гарри, ни Гермиона всё равно не поняли.

Они чувствовали себя страшно неудобно из-за воцарившегося за столом напряжения, подозревая, что причина недовольства госпожи Леи кроется именно в их приезде и связанными с этим неудобствами. Да и разговор на языке, которого они не знали, не добавлял уверенности в себе.

Гарри вяло доцарапал с тарелки что-то под названием дроб-сарма и, вежливо улыбнувшись и поблагодарив всех, скользнул из-за стола, взглядом позвав Гермиону за собой.

Она мило кивнула Виктору, аккуратно прикоснулась к краю губ вышитой салфеточкой и, улыбаясь, пошла за ним. Однако лишь только они очутились в коридоре, безмятежная улыбка сползла с её лица.

— Мне кажется, я ей не нравлюсь, — с самым несчастным видом пробормотала Гермиона.

— Кому?

— Госпоже Лее. Что, не видишь, как она на меня смотрит? Что я ни скажу, как ни повернусь, у неё всегда такой суровый вид… А мне и без того кусок в горло не лезет… Не смейся! — полувозмущённо пихнула она вопросительно приподнявшего бровь Гарри в бок. — Просто этот хлеб, все эти специи и названия, после которых не знаешь, что и увидишь на своей тарелке…

— А я-то подумал, что тебе хочется организовать международную ассоциацию борьбы за свободу домашних эльфов. Чтобы спехам завидно не было, — фыркнул Гарри и предусмотрительно отодвинулся подальше. Он, при всей его непритязательности и дурслейской закалке в отношении еды и её количества, тоже частенько пробовал подозрительное на вид и на слух блюдо, призывая на помощь всю деликатность и вежливость гостя. А однажды, невнимательно полив что-то на своей тарелке стоявшим поблизости соусом, он на несколько минут превратился в изрыгающего пламя дракона. Сам он пламени, правда, не увидел — глаза заволокло слезами от безумной остроты, словно во рту взорвалась бомба.

— Слушай, а почему тебя вообще это волнует? — поинтересовался он, в такт шагам шлёпая ладонью по холодным перилам каменной лестницы, ведущей наружу. — Нравишься — не нравишься… Вот Снейпу ты тоже не нравишься, но из-за этого ты же так не переживаешь…

— Ну, не знаю… — смешалась Гермиона. — Просто она — мама Виктора, и мне хотелось…

— А зачем? — перебил её Гарри, постаравшись придать своему голосу как можно больше беззаботности, словно бы он задал этот вопрос исключительно из желания поддержать беседу. — Какая разница, всё равно мы скоро уезжаем…

…И, надеюсь, никогда сюда не вернёмся…  — мысленно закончил он.

Гермиона совсем смутилась и пожала плечами:

— И ещё этот пикник…её очень беспокоил данный вопрос. Нет, она, конечно, не раз бывала на пляжах, однако, никогда ещё не ходила на пляж ни с Гарри, ни, тем более, с Виктором — даже здесь получалось всё время так, что её брали с собой сёстры с детворой, а Гарри, вообще, предпочитал ходить купаться в одиночестве (как она подозревала, стесняясь своего нескладного вытянувшегося тела и неумения плавать). — Мне кажется, ей совсем не по вкусу эта идея. И я… Я уже хочу обратно домой… — она жалобно подняла на Гарри глаза. — В школу…

…А я-то как хочу… — подумал Гарри. Но вслух утешительно произнёс:

— Осталось всего три дня. А потом пара недель — и мы снова отправимся в Хогвартс… — теперь, когда возвращение стало таким близким и реальным, мысли о нём приходили не только радужные. Он снова отчётливо увидел бледное безжизненное лицо Седрика, вспомнил траурные повязки на рукавах хаффлпаффцев и опухшее от слёз лицо Чу, одного взгляда на которое было достаточно, чтобы сразу понять, что все его неосознанные мечты и желания не имеют, да и не имели никакого будущего… Какими детскими они ему сейчас показались, эти переживания, — как подойти к ней, что сказать, как пригласить…с учётом того, что за всем этим последовало…

Гермиона тронула его руку, словно прочитав мысли:

— Гарри… Всё обязательно будет хорошо. Ты…мы с тобой сумеем со всем справиться… — он вскинул на неё взгляд, и она быстро уточнила, — ты, я и Рон. Просто…это надо пережить, Гарри.

Он угрюмо кивнул, и они пошли по заброшенному саду, храня молчание. Гермиона вела его в одно чудесное местечко, что показал Виктор во время их первых прогулок.

Ей сразу полюбилась эта каменная скамья над полуразвалившимся фонтаном, от которого остался только ручеёк, струящийся сквозь мраморные обломки. Она иногда приходила сюда одна — послушать птиц, подумать, позаниматься. Солнце резными пятнышками просачивалось сквозь густые кроны деревьев, прыгало по страницам, щекотало шею. Часто они сидели здесь вдвоём с Виктором, он расспрашивал её и рассказывал сам — о своей команде, о том, какой у них на пятом курсе был смешной учитель по Смертельным заклятьям, о том, что хочет попробовать себя в роли преподавателя, и уже предложил свою кандидатуру Дамблдору…

— Я слышал, у вас проблема с учителями по Защите от Тёмных Искусств? Не проверить ли мне на себе, насколько сильно проклята эта должность? — улыбался он и она, смеясь, отговаривала его, говоря, что предпочла бы, чтобы эту должность занял кто-нибудь попротивней, вроде Снейпа.

— А ты бы вполне мог вести у нас Зелья, — расфантазировалась она. — Вот было бы здорово! У меня бы тогда они точно стали любимым уроком!

Она осеклась и подняла на него взгляд. Он смотрел на неё — так странно, так серьёзно, словно и не умел улыбаться. Его глаза, словно пальцы слепого, ощупывали её лицо. Медленно-медленно они скользнули по щекам, коснулись губ и замерли. Он прерывисто вздохнул и прикусил губу. Она вздрогнула, глядя на него, ей неожиданно стало не по себе…

Гермиона тряхнула головой, отгоняя эти воспоминания, присела на разогретый солнцем камень и поманила к себе Гарри. Он медлил, по-прежнему погружённый в какие-то размышления. Она нетерпеливо потянула его за руку и усадила рядом. Он очнулся и поднял на неё глаза — они оказались куда ближе, чем она предполагала, и все умные мысли и слова выпорхнули из её головы, как воробьи из худого сарая. Она опустила взгляд к коленкам и поймала себя на том, что болтает ногами, — как в детстве, когда начинала нервничать. Повисло неловкое молчание, нарушаемое только сочным шелестом густой листвы у них над головами да шумной птичьей сварой где-то высоко в ветвях. Гарри сидел и исподлобья смотрел на неё, она видела это краешком глаза. Он опёрся руками о скамью и, чуть сутулясь, склонил голову, став похожим на нахохлившегося и растрёпанного птенца, выпавшего из гнезда. Внутри неё нарастало напряжение, и, не зная, как разрядить его, Гермиона в каком-то порыве вдруг положила голову ему на плечо. Гарри вздрогнул, его рука, что только что лежала на замшелом камне между ними, обняла её и с силой прижала к нему.

Он уткнулся лицом в её волосы и замер. Шли минуты, у Гермионы уже затекло всё тело, однако она боялась шевельнуться, чтобы не спугнуть это сладкое, это волшебное ощущение… Неожиданно он взял её голову и прижал к своей груди — она услышала, как быстро-быстро колотится его сердце, услышала, как он прерывисто дышит, — зажмурившись, она впитывала в себя эти звуки, чтобы никогда не забыть и ни с чем не спутать их. Она выпрямилась и подняла взгляд — он ждал её — медленно провела ладонью по его щеке, уже лишившейся детской гладкости и безупречности, почувствовала, что он потянул её к себе и, закрывая глаза, в последний миг перед поцелуем увидела, как сомкнулись его ресницы.

Всё, что она успела понять за это краткое мягкое мгновение, наполненное сопением и вздохами, — что носы людям очень мешают. И что целоваться, оказывается, тоже надо учиться. Видимо, Гарри пришла в голову та же мысль, потому что он не отпустил её, а только перехватил поудобнее и…нет, определённо…носы надо отрезать…

Он перестал обнимать её (она едва не охнула от разочарования) и вдруг с лёгкостью подхватил за талию и посадил к себе на колени таким быстрым и резким движением, что, боясь упасть, она обхватила его за шею и прижалась всем телом. У неё было ощущение, словно она медленно растворяется в чём-то ужасно приятном и чуть-чуть колючем, как тыквенная шипучка. Она потёрлась щекой о его щёку, но он настойчиво наклонил её голову к своему поднятому лицу и снова потянулся к ней чуть приоткрытыми губами.

О да…так гораздо лучше… — эта мысль была последним воробьём, с весёлым чириканьем вылетевшим из её опустевшей головы. У неё вообще больше никакой головы не было, как не было и ничего вокруг — она оглохла и ослепла, ничего не чувствовала, кроме его прикосновений, всё более настойчивых, хотя и не очень уверенных. Его рот дрогнул, приоткрылся, он робко коснулся её губ языком — таким горячим и влажным, что у неё перехватило дыхание, и она не смогла удержать почти беззвучный стон, — приняв это за одобрение и приглашение к дальнейшим действиям, он осторожно коснулся им её зубов, словно робкий странник, стучащийся в дом. Она послушно распахнула двери, и он нырнул внутрь.

Она обнимала его всё сильнее и сильнее; повинуясь каким-то инстинктам, руки сами гладили его спину, ерошили волосы, нежно касались шеи. Она провела пальчиком вдоль ворота его майки, чуть царапнув кожу ногтём, решительно сунула ладонь за шиворот — нежная кожа, топорщащиеся острые лопатки — он задохнулся и распахнул глаза, совершенно ошалевшие, безумные, счастливые.

— Хочешь, я сниму майку? — шёпотом спросил он.

Она не успела ни удивиться, ни испугаться, ни ответить, ни, вообще, сообразить, что к чему, — ветка громко хрустнула под чьей-то ногой, кусты зашуршали, и показалась сияющая физиономия Станы, с трудом удерживающей смех.

— Вас все ждут. Там, — произнесла она, махнула рукой в неопределённом направлении и зашлась в приступе беззвучного хихиканья.

Гермиона, смущённо заёрзала на коленях у Гарри, тот ещё не пришёл в себя и по-прежнему крепко прижимал её к груди. Она осторожно высвободилась и поднялась, чувствуя, что заливается краской от задорного и по-детски бесстыдного взгляда Станы, рассматривающей её с головы до ног — от разлохмаченных руками Гарри волос до загнувшегося подола платья.

Гарри что-то пробормотал и, поднявшись, начал торопливо выправлять майку из-под ремня. Засунув для лучшей маскировки кулаки в карманы, он, всё ещё слегка пошатываясь, с тем же ошалевшим выражением лица пошёл за девушками, периодически спотыкаясь и налетая на кусты.

Я ничего не понимаю, не узнаю его. В последнее время он так изменился, а после приезда этих детей из Англии и вовсе потерял голову. Мне страшно за него, я чувствую, что-то с ним не так.

Он плохо ест, даже не замечая, что у него в тарелке, он стал резким и хмурым, на любое моё замечание он взрывается и грубит…

Он всегда был не особенно общительным — видимо, сказалось не слишком весёлое и лёгкое детство — однако это никогда не касалось семьи. Сейчас же он стал совершенно нелюдим: больше не играет с племянниками, шарахается от сестёр, Витомир однажды завёл своё «тили-тили-тесто» — Виктор напустил на него паука, в которого превратил моё любимое кресло…

Он целыми днями прячется — то в лаборатории, на которую наложил Запретные

чары, то в библиотеке, то куда-то улетает…

Товарищи по команде, поздравляя меня с его победой, спрашивали, что с ним случилось, всё ли у него в порядке… Никто не помнит его в таком состоянии со времени той достопамятной истории, когда он, отмечая совершеннолетие в компании этого ужасного Деяна (слава Богу, его выгнали из команды!) оказался у «Чёртовых кошечек», да ещё учудил там такое, что потом месяц не сходил со страниц «Самых скандальных колдунов». Как удалось замять ту историю — ума не приложу, потребовались все связи Каркарова и даже вмешательство министра спорта…

Когда как-то недавно я вошла ночью в его комнату, на столе громоздились книги — похоже, он всё-таки решил специализироваться на Тёмной магии средних веков, — валялись перья, смятые пергаменты, посылки с какими-то заказанными им ингредиентами. А он метался во сне по кровати, что-то крича, с кем-то борясь и споря, кого-то защищая. Я ничего не смогла понять из этих обрывков фраз, междометий… Я просто села и, как в детстве, когда он, тогда щуплый тихий ребёнок, болел — взяла его за руку и начала гладить по голове. Но это не помогло — пришлось применять успокоительные заклинания. Постепенно он затих и слабо улыбнулся во сне.

Где ты был, мой мальчик…что тебя так мучит?..

Да, он влюблён в эту малышку, но я никогда, никогда не видела Виктора таким… Мне страшно за него, я не могу понять, что же происходит, я чувствую, — он летит в пропасть, из которой нет возврата, — в душе у него горит какое-то тёмное пламя, пожирающее его изнутри.

Я не знаю, чем и как помочь ему. Он сам не ведает, что творит, пытаясь завладеть этой девочкой, он не понимает, как она ещё мала, не видит, что они влюблены друг в друга с мальчиком, который приехал с ней… Но когда я попыталась ему об этом сказать, он наставил на меня палочку и пообещал, что наложит заклинание Silentium.

Виктор совершенно ослеп, он разрушает себя и всё то, что с таким упорством создавал, — свою карьеру, свою жизнь, свою душу.

Мальчик мой, сынок… Что с тобой происходит?

И Гарри, и Гермиона потом не раз вспоминали этот день — последний счастливый день уходящего лета и последовавшей за ним осени. День, когда закончилось их детство. Долгие серые и мрачные недели, последовавшие за ним, стёрли полутона, убрали все оттенки, оставив разрозненные яркие картинки, солнечные вспышки воспоминаний и ощущение чего-то нереально-сказочного, что, как вода, просочилось сквозь рассеянно раскрытые пальцы.

Она помнила расплавленное сверкающее золото реки, обжигающие прикосновения горячего песка, из-за которых приходилось по-козьи скакать на цыпочках, нелепо размахивая руками… Помнила, как мурлыкали нежную песенку раскачивающиеся качели, на которых она сидела и ждала Гарри.

Он невнимательно разговаривал с Виктором, пытавшимся перекричать разодравшуюся из-за надувных лягушек малышню. Гарри, подозрения и ревность которого уступили место блаженному счастью, кивал, слушая вполуха, и смотрел на качели. Ему казалось, что солнце струится прямо сквозь Гермиону — всё вокруг сверкало, сияло, на воде играли солнечные блики, брызги висели разноцветной радугой, её волосы колыхались на ветерке, переливаясь темной медью…

— …только хвост, и никаких жабр. Так что это совсем не больно — как раз для того, чтобы немного повеселиться.

— Ага, конечно, я с удовольствием, — перебил его Гарри, едва ли понимая, с чем соглашается, и, не в силах больше терпеть, отправился к качелям.

Гермиона заметила его и похлопала ладонью по тёплому от солнца сиденью, пригласив присесть рядом. Она видела, что он не знает, с чего начать, да и сама тоже не могла найти подходящих слов.

Они раскачивались, синхронно болтая ногами, и молча наблюдали за гоняющимися друг за другом на водяных лягушках Станой и Боряной. В этот миг волшебная горка выкинула Витомира почти на середину реки — никогда нельзя было угадать, где ты окажешься, рискнув с неё скатиться.

Кричали чайки, колышущаяся под ветерком ива напевала шелестящую песенку; от золотой ряби резало глаза. Воздух был напоен жаром, свежестью и предвкушением счастья.

Он накрыл её руку своей, она повернулась.

— Пойдём купаться?

Гермиона улыбнулась, и едва слышно шепнула:

— Я хочу, чтобы ты снял майку…

Он покраснел, смущённо рассмеялся и начал послушно раздеваться — она наблюдала, чуть склонив голову. Вот он стянул футболку, едва не уронив в песок очки, вот никак не может победить упрямую пряжку ремня… Гарри пытался не смотреть на Гермиону в упор — во-первых, понимал, что на людях это просто неприлично (хотя с трудом мог удержаться), а во-вторых…во-вторых, ему было всего пятнадцать, он был влюблён, счастлив и боялся, что это станет слишком очевидно для всех.

У него чуть тряслись руки, он ощущал её взгляд и, как ему казалось, догадывался, о чём она сейчас думает. И в глубине души надеялся, что она думает именно об этом…

В тот же миг он почувствовал, как ему на плечо легла тяжёлая рука:

— Гарри, вообще-то, там есть раздевалка, но если ты предпочитаешь делать это публично…

Заалев, как маков цвет, Гарри тут же испарился.

Крум присел рядом с Гермионой и протянул ей раскрытую ладонь:

— Хочешь, я научу тебя нырять?

Какое-то странное чувство кольнуло её — да, где-то это уже было, где-то она уже это слышала…перед глазами всё дрогнуло, словно, она находилась в трогающемся поезде, ей неудержимо захотелось принять его руку и пойти с ним — неважно, куда, зачем…

Она судорожно вздохнула — и в тот же миг всё прошло, словно и не было. Он сидел и пытливо смотрел ей в лицо, будто чего-то ждал.

— Нет, Виктор, — легко улыбнулась она, — я пока не хочу… Сейчас Гарри вернётся — пойдём все вместе…

Ей показалось странным — его лицо дрогнуло, брови чуть удивлённо приподнялись…но в тот же миг он словно взял себя в руки, снова обретя самый безмятежный вид. И через минуту она уже обо всём забыла.

А потом они втроём, держась за руки, вбежали в тёплую воду, окунулись в нежное струящееся золото… Они брызгались и смеялись, гонялись друг за другом на бешеных разноцветных лягушках, летали с этой сошедшей с ума горки…

Она помнила, как Гарри, осмелев, нырнул и обнял её под водой, напугав до смерти и звонко получив тяжёлым хвостом по спине. А его прохладное скользящее прикосновение её мокрого тела преследовало потом не одну ночь, заставляя мучительно ворочаться и стискивать кулаки с такой силой, что ногти оставляли на ладонях красные серпики кровоподтёков…

Потом, вспоминая этот день, она каждый раз чувствовала, что у неё сводит горло, и глаза начинает щипать от слёз, — он был тогда рядом, они были вместе…

Накупавшись до синих трясущихся губ, они грелись на солнышке, чуть дрожа и тая от жары, от сковавшей тела усталости, от сонной блаженной лени. Он, прищурившись, смотрел на неё сквозь ресницы — облупившийся на солнце носик, забрызганный веснушками, чуть угловатое, начавшее наливаться женственностью тело, испачканные, как всегда, чернилами пальцы и ладони, облепленные песком ноги…

Убедившись, что на них никто не смотрит, она провела ладонью по его плечу, загорелому, чуть шелушащемуся от непривычного солнца; он слегка наклонил голову и коснулся её кисти быстрым поцелуем…

Один Крум вспоминал это день с ужасом. Он не мог понять, что случилось: почему она совсем не обращала на него внимания, почему никак не реагировала на те ключевые фразы, что по ночам напевал ей баюнок, почему этот чёртов Поттер скользил по нему снисходительным взглядом победителя…

И, чёрт возьми, почему этот кот всё время тёрся рядом, мяукал, смотрел влюблёнными глазами и периодически пытался требовательно ухватить за шиворот?!

Неужели ошибся во время приготовления зелья? Это невозможно, он не первокурсник, рассыпающий по столу ингредиенты, не умеющий донести их от ступки до котла, — всё было приготовлено совершенно точно.

Он снова и снова перечитывал порядок изготовления — но нет, всё сделано правильно, всё сделано верно.

Он собственными руками надушил зельем её подушку и отправил в комнату баюнка.

Так в чём же дело?

Вернувшись к себе, Гарри с наслаждением залез в ванну (в этот раз ему пришлось за ней погоняться, у той сегодня было игривое настроение, и она отпрыгивала всякий раз, едва он заносил ногу), но лишь только он смыл с себя весь песок, как в дверь настойчиво забарабанили — так внезапно и громко, что ванна подскочила на всех своих четырёх лапах и выплеснула на пол почти половину воды.

Поскальзываясь, на ходу заворачиваясь в полотенце и шаря по комнате глазами в поисках чего-нибудь, что можно на себя набросить, Гарри, шлёпая босыми ногами, подошёл к двери:

— Кто там?

Стук повторился, ещё более настойчивый, из-за двери раздался голос Гермионы — взволнованный и срывающийся:

— Гарри, Гарри, это я, открой скорее!

— Сейчас. Я, вообще-то…моюсь… — он щёлкнул замком и тут же метнулся обратно в ванную, где, чертыхаясь и с трудом удерживая равновесие на залитом водой полу, натянул на влажное тело одежду, и вернулся в комнату.

Однако, увидев Гермиону, он тут же позабыл обо всех фривольных мыслях, бессовестно пришедших ему на ум: бледная, как полотно, она стояла, сжимая в руке выпуск Ежедневного пророка.

— Это только что пришло с совиной почтой, — на её лице не было ни ужаса, ни страха — вообще ничего. Это была белая маска.

Гарри развернул газету, и ему сразу бросилась в глаза набранная крупным шрифтом шапка:

«Смерть министра Магии.

Весь волшебный мир потрясён известием, что утром 12 августа жена министра Магии мистера Корнелиуса Фуджа миссис Аугуста Фудж, войдя в кабинет своего мужа, обнаружила его мёртвым. Все обстоятельства указывают на самоубийство: предсмертная записка, палочка — орудие самоубийства (из достоверных источников известно, что речь идет о Непростительном Заклятии); наложенные на дом охранные заклятия исключают возможность проникновения в дом посторонних. Миссис Фудж сообщает, что в последнее время муж был сильно угнетён и подавлен.

Всем известно, что слухи о возрождении Того-Кого-Нельзя-Называть, муссируемые в последнее время, вызывали крайне отрицательное отношение покойного министра, однако, судя по его предсмертному письму и по последним событиям, происходящим в нашей стране, они были более чем не лишены оснований. Нашим специальным корреспондентам удалось узнать что, в записке покойный министр полностью признаёт свою вину за недальновидность и упущенное время и сообщает, что подобный груз непосилен для него. Это событие выплыло на поверхность только сейчас, спустя несколько дней, после того, как молниеносные точечные атаки Пожирателей Смерти разобщили деятельность магических подразделений, и страна оказалась на грани хаоса и кризиса.

В верхних эшелонах власти начался раскол: часть высокопоставленных персон (возглавляемая Люциусом Малфоем) предлагает заключить некий мирный пакт, мотивируя это тем, что таким образом волшебная общественность выиграет время и сумеет оттянуть приближающееся открытое противостояние.

Оппоненты, коих представляют такие известные волшебники, как возглавляющий Гильдию Авроров Дэниэл Хаммер, а также назначенный временным исполняющим обязанности министра Магии директор школы Чародейства и Волшебства Хогвартс Альбус Дамблдор категорически против подписания любых договоров с представителями Того-…»

Гарри опустил газету и невидящим взглядом уставился в окно.

Началось…

— Гарри, ты посмотри, там, на второй странице — там снимки…нападению подверглись дома некоторых волшебников… Может, и Нора тоже… В маггловских городах — взрывы и теракты… Погибли люди… Мне страшно…

Он поднял глаза и испугался: он никогда не видел её такой — бледное растерянное лицо, трясущиеся губы, стоящие в глазах слёзы. Гермиона попыталась взять себя в руки и прикусила губу, у неё вырвался какой-то булькающий звук, и она стиснула горло руками, словно пыталась удержать рыдания.

Он смотрел на девушку, испытывая какое-то странное чувство: он и боялся, и не боялся, по телу бегали мурашки, однако источником их был не страх. Он подошёл к ней, приподнял к себе её лицо и вытер со щёк слёзы.

— Не плачь, — серьёзно сказал он. — Не надо плакать. Это война, и мы должны быть сильными. И не должны бояться — они только этого и ждут.

Она послушно кивнула и ткнулась ему в грудь головой. И он вдруг увидел, что она — умная, находчивая, никогда не терявшая присутствия духа, — что она хрупкая и беззащитная; ему безумно захотелось защитить её, спрятать от всех напастей и ужасов. Он обхватил её руками, как птица, защищающая крыльями птенца и, подняв голову, взглянул в окно, где по-прежнему лучезарно сиял беспечный летний день.

Не прошло и часа, как они вернулись с Янтры. Но это было уже словно в другой жизни.

— Мы не должны бояться, — как заклинание, повторил он, сам не зная, кого хочет в этом убедить.