Ловец

Глава десятая. В которой дождливым днём Гарри практикуется в боевой магии и говорит стихами, а также приводятся слова призрака, чрезвычайно его озадачившие.

День встретил Гарри раскатами грома и монотонным шелестом дождя. Вставать не хотелось — всё болело так, словно на нём всей школой тренировали заклятье Ступефай. И, возможно, не один день.

Впрочем, даже если бы он чувствовал себя как-то иначе, желания вылезать из кровати всё равно не было. День ничего хорошего не сулил — и, словно в подтверждение этой мысли, опять сверкнула молния, прогрохотал гром; дождь, заброшенный порывом ветра на подоконник, звучно пробарабанил по помятому серебряному кувшину.

Гарри мрачно взглянул на него, перевёл глаза на стол — и у него засосало под ложечкой: в вазе красовались фрукты и печенье, под белоснежной, вышитой красным крестиком салфеточкой что-то стояло. Похоже, завтрак.

Даже не пытаясь думать, зачем, почему и кто распорядился доставить это к нему в комнату, Гарри поплёлся в ванную. Кривясь от ноющей боли во всём теле, вяло плеснул в лицо водой и, облокотившись на раковину, с отвращением уставился на себя в зеркало.

Признаться, он делал это нечасто: во-первых, считал это не самым мужественным занятием на свете (конечно, формулировал он это не так, однако суть-то от этого не менялась), во-вторых, бриться ему было ещё рано (что его не то чтобы сильно печалило, но уже начинало слегка волновать), а для чего ещё нужны зеркала, он не знал.

— Э-эх, дурень… — пробормотал он своему лохматому отражению с синими кругами под глазами и унылым выражением лица. Потом подумал и показал язык. Это не помогло — веселее не стало, более того, он почему-то почувствовал себя оскорблённым. И даже разозлился. Особенно, когда зеркало насмешливо фыркнуло в ответ. Вылив на голову пригоршню воды, не слишком-то успешно попытался примять и хоть как-то пригладить спутанные ночным ветром волосы, делавшие его похожим на какого-то диковинного дикобраза, и вернулся в комнату.

Мысль о том, что придётся провести в ней безвылазно оставшиеся дни, неожиданно навеяла на него тоску. Он уныло взглянул на лужу, лениво перетекавшую с подоконника на пол, на аккуратно заправленную спехами за время его утреннего туалета кровать, на окно, за которым серая пелена дождя казалась плотной непроницаемой стеной, — и едва не взвыл. От предательской мысли, что Гермиона с Крумом сейчас сидят в библиотеке около уютно потрескивающего камина за очередным трактатом, беседуют о чём-то интересном или, может… — о нет, от этой мысли Гарри даже затошнило.

Хотя, возможно, это было от голода.

Он принялся за завтрак, сначала едва ли ощущая вкус того, что ел, но постепенно всё с большим интересом и вниманием относясь к заботливо приготовленной для него трапезе. Составив поднос на пол (через несколько минут его уже не оказалось на прежнем месте), Гарри задумчиво взглянул на учебники…и решительно тряхнул головой.

Спустя пару часов он с наслаждением потянулся, слыша, как скрипят и трещат затёкшие мышцы и косточки, и отложил в сторону перо.

Трактат по Зельеварению особенно удался: помимо тринадцати основных способов применения змеиного яда для идентификации и нейтрализации негативных магических субстанций, Гарри, порывшись в книгах, обнаружил ещё три, причем получал ни с чем не сравнимое удовольствие, иллюстрируя это подробными описаниями и комментариями, каждый раз представляя себе на месте объекта проведённых исследований Крума.

Ну, если Снейп и в этот раз не будет доволен… (Забегая вперёд — Снейп был доволен. Но не сумел наступить на горло собственной песне, сначала дав Гриффиндору десять очков за лучшую летнюю работу, а потом сняв двадцать за истошный вопль Невилла, усевшегося на подложенные Дином Томасом на стул бараньи глаза. Так что урок кончился традиционными минус десятью очками с Гриффиндора).

Гарри поднялся и, подойдя к окну, свесился через подоконник, подставив голову прохладному дождю. Пахло свежестью, мокрой травой, водой. Камни под окном глянцево блестели.

По-собачьи помотав головой, отряхиваясь от воды, Гарри вернулся к столу. От долгого сиденья и ночных полётов всё болело, от книг трещала голова, ещё не полностью разогнувшиеся после вчерашнего пальцы больше не могли удерживать перо… Он вздохнул и решительно позвонил в колокольчик.

Спустя полчаса, воровато прокравшись мимо двери Гермионы, он уже шагал по коридору к полуразрушенной башне, обнаруженной в один из первых дней, когда он случайно заблудился в замке. За спиной упруго покачивалась набитая помидорами футболка, превращённая, за неимением лучшего, в мешок.

Башня встретила его негромкой капелью сквозь прохудившуюся крышу, воркованием голубей и приглушённым стуком дождя по черепице. Битые камни и скорлупа от птичьих яиц, щепки и какой-то железный хлам — именно то, что нужно. Во всяком случае, ни одна живая душа точно сюда не потащится. Особенно в такую погоду.

Аккуратно разложив помидоры рядком на прогнившем бревне, Гарри вытащил из-за пазухи свой вчерашний конспект и ещё раз внимательно его изучил.

— Итак, Заклятье Explosio или Взрывающее… Указать на объект, потом резкое движение кистью вверх и вправо… Так-так… Explosio!

Гарри был потрясён тем, что у него получилось с первого раза и, главное, КАК это получилось — до сих пор заклинания не были его сильной стороной и требовали многочасовых тренировок. Даже глядя на то, что случилось с помидором, он почувствовал себя не очень хорошо. Однако мальчишеский гонор и природное любопытство не дали остановиться на достигнутом — через час помидоры почти кончились, зато стены, пол, бревно и сам Гарри были щедро политы томатным соком и заляпаны красной мякотью, навевающей пугающие мысли о кровавых жертвоприношениях. За Взрывающим заклятьем последовало Измельчающее, Режущее — словом, Гарри почувствовал, что день не потрачен впустую. Покончив с тремя последними обречёнными на заклание овощами тремя уверенными взмахами палочки, он с чувством мрачного удовлетворения протёр очки и как следует вытерся опустевшей футболкой. С непривычки он чувствовал себя совершенно измотанным.

Следующая задача оказалась куда труднее: то ли Гарри плохо законспектировал, то ли что-то упустил, то ли просто так устал, что был не в силах сосредоточиться — а может, и замахнулся на слишком сложное для себя — но защитная оболочка никак не хотела получаться. Судя по условиям использования, она должна была предохранить от некоторых проклятий, а также препятствовать повреждениям при столкновении физических тел друг с другом. У Гарри же не получалось ничего крупнее и прочнее мыльного пузыря, лопавшегося даже от слишком сильного дыхания.

— О, смертное дитя, зачем пришёл ты? Зачем нарушил грёзы ты мои?

Он неожиданно раздавшегося заунывного тихого голоса прямо над ухом Гарри едва не выпрыгнул из собственных штанов.

Воистину, страх изменяет границы человеческих возможностей, — осознал он, очутившись в следующий миг метрах в трёх с палочкой наизготовку напротив уныло колышущегося в воздухе полупрозрачного призрака в длинном платье и увядшем венке. Длинные дымно-белёсые косы спадали почти до пояса. На лице девушки застыло страдальческое выражение — что-то в ней неуловимо напомнило Гарри Плаксу Миртл. Однако эта — определённо — была куда симпатичнее.

— Я… Извините… — Гарри обвёл глазами башню и впервые осознал, во что он превратил и без того не самое привлекательное помещение. Всё было забрызгано настолько, что на ум приходила мысль, что тут совсем недавно прирезали стадо свиней. — Я потом уберу… Простите… Я не знал, что тут кто-то есть…

— Покоя нет нигде мне в этом замке… Я счастлива была бы в тихом месте предаться созерцанью и мечтам. Но мне не суждено уединенье, лишь только в грёзы окунусь свои — о вечности, о суете мирской — как снова юнец назойливый шумит и суетится… К чему все эти возгласы и крики?

Гарри молчал, не зная, что сказать, от завываний на него нашла оторопь, и он мысленно попросил призрака убраться куда-нибудь подальше. Однако прозрачная дева, видимо, была не прочь пообщаться, коль скоро её уединение всё равно было нарушено самым бесцеремонным образом. Она сделала более благосклонное выражение лица и взглянула на Гарри полными печального любопытства глазами.

— Что привело тебя сюда, о, юный рыцарь?

— Я…я искал тихое место, где можно было бы попрактиковаться в боевых заклятьях…на улице дождь. Я как-то был здесь и подумал, что тут никого нет, и я никому не помешаю, — сбивчиво забормотал Гарри. И, подумав, снова прибавил, — извините. А вы… — порывшись в памяти, он вспомнил какие-то обрывки из рассказа Младена. — Это ведь Солнечная башня, да? И вы — Лукреция?

Девица просветлела и с достоинством сделала что-то вроде реверанса. Ей явно польстило, что Гарри назвал её по имени.

— О да, мой юный друг… — от всех этих эпитетов — «юнец», «смертное дитя», «юный рыцарь» — Гарри уже начал раздражаться: девица вряд ли была много старше его самого. Ну, если, конечно, считать прожитые ею годы… Вздохнув, он решил, что, пожалуй, не стоит акцентировать на этом внимание. — Скажи мне, мальчик милый, к чему тебе вся эта суета? Волшебники, победы, пораженья… Есть только свет и тьма, они — внутри тебя. И не помогут палочкой маханья, и не помогут ненависть и гнев… От скверны лучше помыслы очисти, пойми, что жизнь — пустая трата дней, не придавай ей важного значенья и не пытайся смысла ей придать…

— Но ведь война грядёт и битва уже близко! — возразил Гарри и мысленно чертыхнулся: от завываний Лукреции голова шла кругом, он сам не заметил, как его ответы тоже начали укладываться в размер.

— Все войны — суета, жизнь смысла лишена. Смерть, впрочем, тоже… Всё тщета, пустое — и битвы, что весь мир грозят обрушить, — о, сколько раз я видела всё это. Ты встанешь в строй — и рухнешь от проклятья, и не оставишь память о себе. Ты, милый смертный мальчик, станешь прахом, песчинкой — мир не вспомнит про тебя… И позабудет дату твоей смерти задолго до того, как, бездыханный, ты рухнешь наземь… Будет всё, как прежде — пройдут века, всё снова повторится: вновь зло воспрянет, снова грянет битва, и жертва твоя будет не нужна, пойми, малыш… Оставь же эти крики, и эти жесты глупые — оставь. Уединись в заброшенной пустыне, и осознай, что мир тебе не нужен… Ведь главное — ты сам…

— Нет, это всё неправда! Мир нужен мне, и если я могу…

— О, смертное дитя, что можешь знать ты? Что можешь ты? Ведь сотни лиц у зла — не сможешь устоять ты перед ними и защитить не сможешь никого… Зачем же делать вид, что ты всесилен? Зачем бессмысленно пытаться устоять, зачем сопротивляться и бороться?

Гарри упрямо набычился. Но, в самом деле, — не спорить же с этой девицей. Уж если даже Младен за несколько веков не смог образумить её…

Она сделала несколько кругов по башне, снова зависла перед ним, сняла веночек и, старательно расправив засохшие цветы, опять аккуратно приспособила его на голову.

— Поверь, теперь я знаю всё о смерти. О мести. Ярости. Любви. О состраданье. Считаешь, лишь живых снедают страсти — о нет, тому пример я яркий, ведь смерть для меня не стала избавленьем — и призраки подвержены страстям, покоя нет для девы и за гробом… — Лукреция взмыла на пару футов вверх и зависла, молитвенно сложив руки. Было очень забавно смотреть, как сквозь неё идет дождь. Гарри даже захотелось поймать эти капельки: интересно, они холоднее остальных или нет?

— Это вы про Младена? — рассеянно поинтересовался юноша, прикидывая, как бы это сделать понезаметнее.

— Ужасный, невоспитанный развратник! — определённо, будь она живой, она бы покраснела, Гарри увидел, как её щеки начали серебристо переливаться. — Мужчины — грязные убогие созданья, от женщины им нужно лишь одно!

Перед глазами Гарри помимо его воли снова встала картинка Крума, целующего нежный изгиб шеи Гермионы, и он, скрепя сердце, мысленно согласился с нудной Лукрецией, испытав к ней даже что-то вроде сострадания.

— А как вы?.. — слова соскочили с губ быстрее, чем Гарри успел захлопнуть рот. Он отнюдь не был уверен, что все призраки так же любят разглагольствования о своей смерти, как Плакса Миртл или Почти-Безголовый-Ник.

— Как умерла я? — радостно подхватила она, и Гарри с облегчением перевёл дух. — Мужлан презренный к горлу нож приставил, чтоб крепость свою девичью сдала. Когда ж его отвергла непреклонно, замуровал меня он в комнате пустой, где дни свои печальные скончала.

— Какой кошмар… — Гарри, словно между прочим, дотянулся-таки до капающего сквозь неё дождя. И правда, это скорее напоминало градины, нежели капли.

Надо же, как интересно…

— О да, кошмар ужасный, — подхватила Лукреция, в голосе которой зазвучали кокетливые нотки. — Девица неприступна быть должна, я девственность свою ценила выше жизни… И выше жизни он ценил любовь — не получив её, меня он проклял страшно и вверг в бессмертье, смертью наградив…

Гарри смущённо кашлянул и снова завертел головой, с деланным вниманием разглядывая живописно украшенный им разор и запустение Солнечной башни.

— Пожалуй, я пойду…

— Как жаль…прощай, мой рыцарь… — скробно пропела дева и вдруг нырнула вниз, подлетев прямо к его лицу и заглянув в глаза своими полупрозрачными, как родниковая вода, очами. Гарри готов был поклясться, что в них мелькнуло что-то вроде сострадания. И насмешки. — Есть один урок, что вынесла из смерти я жестокой: одно и то же чувство может стать клинком отравленным иль крепкою бронёю… Убьёт тебя предательской рукой, иль защитит от смерти неминучей…

И она бесшумно исчезла в полу, оставив Гарри в недоумении стоять посреди заляпанной помидорами башни, хлопая глазами.

Немного поразмышляв о последней фразе невинно убиенной Лукреции, он решительно взмахнул палочкой:

— Purgatio! — всё вокруг приобрело прежний заброшенный серый вид, кровавые останки помидоров бесследно исчезли. Дождик меланхолично постукивал о битую черепицу на полу, под крышей снова тихонько ворковали успокоившиеся голуби. — Servo involucrum! — ещё раз попробовал Гарри, и, ткнув пальцем разноцветный переливающийся пузырик, звонко лопнувший при прикосновении, отправился к себе.