Ловец

Глава восемнадцатая,
в которой гриффиндорцы играют в азартные игры, слизеринцы «развлекаются», а Гермиона неоднократно испытывает потрясение.

Гермиона забилась в самое дальнее купе и, уронив книгу на колени, невидяще уставилась в окно. Ужасно хотелось спать — ей пришлось подняться с кровати ни свет, ни заря — и, как назло, именно в то утро, когда, в кои-то веки, удалось спокойно заснуть. А она ещё решила прийти заранее, чтобы ни с кем не встречаться… Прильнув щекой к прохладному стеклу, девушка рассеянно блуждала взглядом по перрону, мокрому от сеявшего с ночи дождика. Около урны сидела унылая облезлая кошка. Косолапсус, вальяжно растянувшись на сиденье рядом, мурлыкал и в такт её машинальным поглаживаниям подёргивал кончиком хвоста. Окна последнего вагона выходили на самый конец платформы девять и три четверти — здесь не было ни толчеи, ни беготни, ни суетящихся школьников. Только морщинистая от ветра лужа и глянцево поблескивающие деревья вдалеке.

Хлопнула дверь вагона, послышались негромкие голоса и приближающиеся шаги. Щёлкнул замок соседнего купе. Потихоньку школьники заполняли весь поезд, добравшись и до самого последнего вагона, но Гермиона по-прежнему сидела одна, поминутно вздрагивая и напряжённо вслушиваясь, пытаясь различить знакомый ритм шагов и негромкий, чуть хрипловатый тенорок.

Опустив глаза к часикам, она увидела, что секундная стрелка завершает последний круг. И вот — всё, девять часов. Поезд шумно содрогнулся, и перрон медленно-медленно двинулся назад. Лужа и кошка ушли в небытие, сменившись машущими кому-то родственниками… мимо плавно проплыли лица мистера и миссис Уизли… у Гермионы кувыркнулось сердце, и она инстинктивно отклонилась, спрятавшись за занавеской. Она сама не могла понять, почему так поступила.

Колёса стучали всё быстрее и неразборчивее, платформа девять и три четверти, набирая скорость, проскользила мимо окна и осталась позади. Теперь — долгие часы дороги, Хогвартс распахнёт перед ними свои двери, лишь когда день сменится вечером. Серый, словно полинявший от дождя, пейзаж за окном нагонял уныние, что было совершенно излишне, учитывая непреходящую тоску, в которой пребывала Гермиона последнюю пару недель. Вздохнув, она вернулась к книге, лежавшей на коленях и перелистнула страницу.

Если и существовало у Гермионы Грейнджер, пятикурсницы и старосты Гриффиндора, какое-либо лекарство от душевных терзаний, то это была учёба. Почти половину учебников пятого курса она уже тщательно изучила — сосредотачиваясь на особенностях церемониальной магии средних веков и сравнительном анализе каббалистической и классической нумерологии, ей на какое-то время благополучно удавалось забыть об остальном, включая, к глубокому беспокойству миссис Грейнджер, и еду. Иногда матери приходилось трижды подогревать обед, пока Гермиона добиралась до столовой из своей комнаты, где, не разгибаясь, вгрызалась в гранит колдовской науки и заваливала кровать свитками.

Как-то ночью, шлёпая босиком к холодильнику за апельсиновым соком, она услышала разговор, доносившийся из-за приоткрытой двери родительской спальни. Сначала, смутившись, Гермиона хотела было поскорее пройти мимо, но знакомые имена заставили её затаить дыхание и замереть с поднятой ногой.

— …твоя идея. Я ведь говорила, что добром эта поездка не кончится. Я потом писала Крумам, пыталась выяснить, что же у них там произошло, — судя по всему, мать сидела у зеркала, занимаясь вечерним туалетом. Она всегда была очень внимательна к своей внешности.

Послышалось шуршание газеты и вопросительное бурчание отца — как ни напрягала Гермиона слух, слов ей уловить не удалось.

— Конечно, меня заверили, что всё было в порядке — не более чем обычная подростковая ссора. Но лично мне, — что-то звякнуло, видимо, мать с силой опустила на туалетный столик баночку с кремом, — категорически не нравятся подростковые ссоры, в которых участвует моя дочь и двое мальчиков. Особенно, если одного из них мальчиком можно считать весьма условно — этому Виктору Круму уже двадцатый год.

Гермиона почувствовала, как её разрывают два мучительных желания: немедленно сбежать и остаться и дослушать до конца.

— И мне не нравится, — опять что-то звякнуло, похоже, миссис Грейнджер не на шутку разошлась, — что после возвращения Гермиона тает на глазах, не выходит из своей комнаты, целыми днями и ночами корпит над учебниками.

— Да-да, — откликнулся отец. — Помимо всего прочего, она может испортить глаза.

— Господи, какие глаза?! О чём ты говоришь?! Милый, пойми — наша девочка уже выросла, и, боюсь, проблемы, которые могут нас ожидать в ближайшем будущем, куда серьёзнее, чем кариес и близорукость! — Гермиона закрыла глаза и больно прикусила губу. Ей было и обидно, и смешно. — И потом, у них что-то разладилось с Гарри — Гермиона старательно избегает всякого упоминания о нём, а на мой вопрос, помирились ли они после возвращения, едва не разрыдалась. А этот мальчик мне очень нравится, и, по-моему, ей самой тоже — ведь она всё лето постоянно о нём вспоминала. Ума не приложу, что могло произойти. Ах, говорила же я тебе — не к добру эта поездка: что, вообще, может понадобиться вполне взрослому мужчине от пятнадцатилетней школьницы, если он не слабоумный и не извращенец?

Гермиона покраснела. Ответ напрашивался сам собой.

— Дорогая, по-моему, ты всё преувеличиваешь…

— Нет, дорогой, по-моему, это ты всё преуменьшаешь… Кстати, Молли написала мне несколько писем — конечно, сейчас трудно полагаться на её слова, но ей показалось, что Гарри определённо… — раздался скрип отодвигаемого стула — мать встала и Гермиона, боясь разоблачения, осторожно попятилась и вернулась к себе, позабыв, куда, собственно, направлялась.

В ту ночь она никак не могла заснуть: от всколыхнувшейся обиды и боли хотелось то ли плакать, то ли кричать. А тут ещё родители, оказывается, совершенно беззастенчиво лезли в её жизнь и наводили справки у окружающих. Фу, как противно.

Проворочавшись до рассвета без сна, она за день переписала эссе по Истории магии, удлинив его на три фута, а также рассчитала свой гороскоп на первые шесть недель учебного года. Судя по нему, ничего хорошего её не ждало.

Оставшиеся до конца каникул дни слились у Гермионы в сплошной поток свитков, учебников, бесконечный процесс очинки перьев и откупоривания очередных пузырьков с чернилами. Мистер и миссис Грейнджер мрачнели, неоднократно пытались завести с ней разговор, однако все отвлечённые темы рано или поздно сводились к вопросам о Гарри и Круме и неопределённым ссылкам на половое созревание и сексуальные взаимоотношения. Гермиону изрядно повеселило, что сами родители при этом мучительно краснели, несмотря на медицинское образование и весьма передовые, по мнению друзей и соседей, взгляды. Словом, уезжала из дома Гермиона со смутным облегчением, хотя прекрасно понимала, что испытания ещё впереди.

И они начались, едва девушка, попрощавшись с родителями, шагнула сквозь барьер: все попытки думать о чём-то приятном — например, предвкушать вручение значка старосты или составлять список обязанностей, которые в связи с этим ей необходимо будет выполнять, — оказались безуспешными; мысли, рано или поздно, акцентировались не на том, ЧТО ей придётся делать, а на том, что ей придётся всё делать ОДНОЙ.

Естественно, о том, чтобы просто подойти и заговорить с Гарри, помириться и выяснить отношения, не шло и речи. Гермиона не могла простить ни оскорбительных поступков, ни брошенных ей прямо в лицо обидных слов.

Уютно устроившаяся на коленях толстенная книга «Тёмные заклинания и Проклятья». Теория как нельзя больше подходила к мрачным мыслям. Вздохнув, Гермиона перешла к следующему параграфу: «Проклятие может наслать любой человек, просто выразив желание, чтобы такому-то был нанесён такой-то ущерб. Однако эффективность проклятия зависит от состояния и положения проклинающего. Считается, что проклятия обладают большей силой — и поэтому более опасны — когда их насылают люди авторитетные. Проклятия, произносимые на смертном одре, обладают максимальной силой, поскольку вся жизненная энергия проклинающего уходит с этим проклятием.»

Вяло усмехнувшись, Гермиона прикрыла глаза. Вагон ритмично покачивался, стук колёс усыплял — в схватке со сном она, определённо, проигрывала. Отложив книгу на сиденье рядом, девушка привалилась к оконной раме и тут же почувствовала, что веки налились свинцом, и глаза категорически не желают открываться. Вздохнув, Гермиона устроилась поудобнее. Косолапсус перелез на освободившиеся колени и замурлыкал вдвое громче, блаженно жмурясь и перебирая лапами.

— Три — три! — брови Джорджа были покрыты сажей, кончик носа Гарри закоптился, щёки Фреда и Рона украшали идентичные чёрные разводы. — Ну, решающую, — и он начал раздавать карты. Они играли пара на пару в подрывного дурака: Джордж с Роном против Фреда с Гарри. Джинни сосредоточенно болела и пыталась подсказывать, за что уже один раз получила щелчок по засунутому в чужие карты носу.

Она была не единственным зрителем: за взрывоопасным поединком одним глазом следил Ли Джордан, периодически отрываясь от «Квиддич-экспресса», свежий номер которого захватил в дорогу. Время от времени он цитировал наиболее интересные комментарии к недавним матчам и, глотая слюнки, зачитывал рекламу фирм-производителей мётел и спортивной амуниции.

— Кстати, Гарри, — перевернув последнюю страницу, Ли развернулся к Гарри, который размышлял над очередным ходом, уткнувшись в свои карты, и не замечал знаков, усиленно подаваемых ему Фредом, — что-то я не видел сегодня твоей подружки. Куда запропастилась Гермиона? На перроне её не было.

— Понятия не имею, — буркнул Гарри и сделал ход, от которого Фред беззвучно застонал и покрутил пальцем у виска. — И она мне не подружка — с чего ты взял?

Рон усмехнулся и дёрнул бровью, что не осталось незамеченным.

— Да ну? — жизнерадостно протянул Джордан, расправляя затёкшие ноги и устраиваясь поудобнее, с видом, недвусмысленно демонстрировавшим, что менять тему он не собирается. — Признаться, тогда, на вокзале мне так не показалось — вы смотрелись, как заправская парочка, отправляющаяся в романтическое путешествие. Что — медовый месяц не удался? Молодая оказалась строптивой и сварливой?

— Оставь его, Ли, — с притворной укоризной остановил друга Джордж, которого неудачный ход Гарри спас от неминуемого проигрыша. — Не видишь, у человека разбито сердце? Не береди старые раны, будь великодушнее.

Все, кроме Джинни, для которой выражение «бередить старые раны» имело свой, тайный смысл, засмеялись. Гарри сделал над собой усилие и сумел выдавить кривую улыбку. Больше всего ему хотелось, чтобы его оставили в покое. Кроме того, он, и правда, волновался, потому что, как ни крутил головой, так и не увидел Гермиону на вокзале. Рон, вызвавшийся, как настоящий друг, пойти и посмотреть, где она может быть (хотя на его прямой вопрос Гарри лишь пожал плечами и с напускным равнодушием сказал «а мне-то что, делай, что хочешь»), у соседнего вагона встретил свою Эшли, после чего забыл обо всём на свете и вернулся только к отправлению поезда с блаженной улыбкой от уха до уха.

— Нечестная игра, вы применяете психологические методы воздействия на противника! — с напускным возмущением сдвинул брови Фред, в этот момент карты в его руках снова взорвались, и он замер с раскрытым ртом и закопчённым, как у трубочиста, лицом. С волос Гарри тоже посыпалась сажа.

— Ну, что — теперь пару партий в шахматы? — приглашающе громыхнул коробкой Рон, но его никто не поддержал — думать больше не хотелось ни о чём, кроме как о еде: уже перевалило за полдень, и вот-вот должна была появиться буфетчица со своей тележкой. Поднявшись, Гарри отправился умываться, Рон последовал за ним.

Вагон плавно покачивало, по стеклу медленно сползали капельки дождя. Держась за поручни, юноши шли мимо закрытых дверей, из-за которых доносились голоса. Дверь одного из купе оказалась открытой нараспашку: на плюшевом сиденье вальяжно раскинулся Драко Малфой, напротив него теснились Гойл и двое незнакомых ребятишек лет одиннадцати — видимо, будущие первокурсники. Все трое внимали Малфою с одинаково благоговейным выражением на лицах:

— Слизерин — лучший факультет, мы не занимаемся всякой сельскохозяйственной ерундой и не корпим, как проклятые, над учебниками. Это удел тупоголовых хаффлпаффцев и зубрил из Равенкло. И мы не вопим, размахивая палочкой, как оголтелые гриффиндорские ублюдки. Нет — мы постигаем тонкую науку колдовства и манипулирования людьми при помощи зелий. Мы разливаем по флаконам славу, варим известность, запираем под замок смерть…

— …Что не мешает вам оставаться придурками и неудачниками, верно, Малфой? — не удержавшись, перебил Рон.

Глаза Малфоя полыхнули яростью, но он посчитал, что ввязываться в драку на глазах (на виду у?) первокурсников было бы проявлением слабости, а потому, остановив жестом встрепенувшегося было Гойла, презрительно ткнул пальцем в гриффиндорцев:

— Вот как раз — яркий пример студентов Гриффиндора: рыжий оборванец из многодетной семьи и несчастный сирота. Понимаете ли, в каждой школе есть свой социальный факультет — для разного маргинального сброда. Да, кстати, — Драко повернулся к онемевшим от негодования Рону и Гарри, — что-то я не видел вашей магглорождённой подружки. Или она, наконец-то, поняла, где ей самое место и решила больше не совать нос в приличные заведения?

Рон побагровел от ярости, у Гарри в глазах потемнело, он сам не заметил, как выхватил палочку и наставил её на ухмыляющегося во весь рот Малфоя, который не поменял позы и по-прежнему сидел, вальяжно откинувшись на спинку и закинув ноги в до блеска отполированных ботинках на стол.

— Обратите внимание, дети, нападать на безоружных — это тоже в их правилах. А ведь я всего лишь перечислил очевидные факты, — сообщил слизеринец таким тоном, будто он отвечал на экзамене по Уходу за Магическими Существами: «А если его стукнуть, он станет фиолетовым. В крапинку» .

Рон заскрипел зубами и опустил уже занесённую руку. Гарри не двинулся, чувствуя, что внутри всё бурлит от гнева. В голову назойливо лезли строки из книги по повышению квалификации авроров. Внезапно дверь вагона отворилась и, грохоча коваными ботинками, к купе подбежал Кребб.

— Я нашёл — в конце поезда, — задыхаясь, сообщил он и, отпихнув Рона с Гарри, уселся на краешек сиденья напротив Драко.

— Спасибо, Винс, — поблагодарил его слизеринец царственным кивком головы. — Думаю, теперь у нас будет, чем заняться в дороге, — глаза его недобро блеснули и, взмахнув палочкой, он захлопнул дверь перед носом потерявших дар речи Рона и Гарри.

— Я его сейчас убью, — выдохнул Рон. Гарри молчал, скрипя зубами и с трудом удерживая себя от того, чтобы распахнуть дверь и наслать на Малфоя проклятье помощнее — Раздувающее или Задоголовое.

— Погоди, — тем не менее, он нашёл в себе силы остановиться и унять разыгравшееся воображение. — Тогда мы только продемонстрируем, что всё, что нёс тут этот гад, — правда.

Рон застонал и, яростно стукнув кулаком по стене, вслед за Гарри пошёл в тамбур. Пинком распахнув дверь в туалет, Гарри склонился над раковиной и с остервенением начал смывать копоть с лица.

— Интересно, чем они собрались заняться? — отплёвываясь, произнёс он.

— Понятия не имею, но — мантикрабов им в штаны — уверен, что ничем хорошим, — мрачно откликнулся Рон, растирая лицо полотенцем с таким усердием, словно хотел оттереть все веснушки. — Ничего, в школе мы с ним посчитаемся. И за это тоже.

Гермиону разбудил тихий щелчок двери. Ещё не открыв глаза, она прислушалась к звонкому постукиванию колёс, почувствовала потряхивание вагона… В купе кто-то вошёл. Прикрыв ладошкой рот, девушка сладко зевнула и открыла глаза. Да так и замерла: напротив неё с кривой усмешкой на лице и со скрещёнными на груди руками восседал Драко Малфой, а в дверях, блокируя все пути к отступлению, стояли ещё более расширившиеся за лето (правда, Гермионе пришло в голову другое слово — «распухшие«) Крэбб и Гойл. Её сердце ухнуло в пятки.

— Крэбб, Гойл! — Драко перевёл взгляд на своих телохранителей. — В нашем купе слишком шумно от глупой мелюзги, а мне не хочется, чтобы меня сейчас беспокоили. Летом было столько дел, столько переживаний…

— … приятных, — басовито хохотнул Крэбб.

На губах Драко вспыхнула и тут же погасла лёгкая одобрительная усмешка.

— Хорошо, что вы нашли пустое купе, здесь можно хотя бы немного отдохнуть перед началом учебного года, — Драко потянулся и закинул ноги на сиденье Гермионы, та едва успела подобрать свою мантию. Косолапсус на её коленях прижал уши и, ощерившись, заурчал. — Только вы не находите, что здесь как-то странно пахнет? Какой-то… грязью? Гойл, открой окно!

Гойл протопал в купе и, перешагнув через вытянутые поперёк ноги Драко, наступил Гермионе на ногу Она вскрикнула, от боли слёзы брызнули из глаз.

— Малфой, ты просто редкостный хам! — прошипела она сквозь зубы, вскакивая.

— Ах, вот оно что… — слизеринец медленно поднялся, и Гермиона обнаружила, что для того, чтобы яростно смотреть ему в глаза, ей приходится задирать голову. — Вы только взгляните — вот же он, источник грязи! Парни, вышвырните её и не забудьте протереть сиденье — как бы не подцепить какую-нибудь дрянь, упаси меня Мерлин.

Гермиона потянулась к своей палочке, но остановилась, увидев насмешливый взгляд Малфоя:

— Ну же, смелей-смелей! Магглорождённая староста Гриффиндора затеяла драку ещё в поезде! Это будет большим разочарованием для Дамблдора — в кои-то веки магглокровка стала старостой — и сразу же такой конфуз…

— Пятьдесят… нет — сто очков со Слизерина, — дрожащим голосом произнесла Гермиона, но её перекрыл громовой хохот:

— Ах, какая досада: семестр ещё не начался, так что… — Малфой насмешливо развёл руками. И тут же, словно потеряв к ней интерес, уставился в окно, снова удобно устроившись на сиденье.

Гермиона застыла, растерявшись от ярости, негодования и страха.

— Что, она ещё здесь? — Малфой неожиданно оторвался от созерцания заоконного пейзажа. — Вышвырните её вон вместе со всем барахлом.

Не успела Гермиона и глазом моргнуть, как уже сидела поверх сваленных в проходе вещей. Последним из купе вылетел воинственно завывающий Косолапсус. Судя по чертыханью Кребба, его окровавленным рукам и лицу, кот им просто так не дался. Дверь захлопнулась, и из-за неё донёсся издевательский смех.

Кусая губы и размазывая по лицу горячие от гнева слёзы, Гермиона начала машинально складывать вывороченные вещи обратно в чемодан. У неё было ощущение, будто её изваляли в грязи — с ног до головы. Пальцы не слушались, перед глазами всё плыло — но вдруг она услышала чьи-то шаги и увидела две пары рук, пришедших ей на помощь.

Когда поезд добрался до Хогсмида, начало смеркаться.

Пейзаж за окном, наконец-то, остановился, и, всё ещё немного покачиваясь после долгой дороги, студенты потянулись из вагонов на перрон, где первокурсников поджидал Хагрид. Дождь прекратился, было тепло, как летом, от земли шёл пар и густой запах прелой травы и цветов. Распрощавшись с Трэйси и Кевином, которых принял под своё начальство Хагрид, Гермиона осторожно перебралась через лужи к ближайшему безлошадному экипажу. За несколько часов, проведённых вместе с новичками, которые помогли ей собрать вещи и пригласили в своё купе, она вполне пришла в себя и сумела собраться — в конце концов, староста факультета не может быть раскисшей сопливой нюней, правильно?

От Малфоя Гермиона решила держаться подальше.

Ничего-ничего, — утешала она себя, — вот начнётся семестр — тогда-то можно будет постоять за себя совершенно законным способом.

В Хогвартс все вступили аккурат к ужину — об этом свидетельствовало как дружное бурчание в пустых желудках, так и аппетитные запахи, витающие в коридорах. Хотя, возможно, Гермионе уже просто мерещилось: она вспомнила, что первый и последний раз сегодня ела рано-рано утром, ещё дома; после всех переживаний в поезде ей кусок в горло не лез, хотя Трейси настойчиво пыталась поделиться с ней волшебными сладостями.

Поток студентов в чёрных форменных мантиях, гудя, как растревоженный пчелиный рой, влился в Большой Зал и разделился на четыре ручейка. С трудом протиснувшись сквозь тесную компанию хаффлпаффцев, так и норовивших увлечь её за свой стол, Гермиона прошла к столу Гриффиндора и села на место старосты — у самого подножия возвышения, на котором восседали преподаватели. Профессора были почти все в сборе — пустовало всего четыре стула. Вот из-под стола вынырнул профессор Флитвик и взгромоздился на гору подушек. Ещё одно место принадлежало Хагриду, в этот момент переправлявшему через озеро первоклашек. Чьи же ещё два?

Гермиона вздрогнула: оказывается, задумавшись, она уставилась прямо на Дамблдора, и директор, встретившись с ней взглядом, чуть заметно подмигнул. Улыбнувшись в ответ, она повернулась — и сердце замерло. Где-то посередине ряда тёмных и русых голов гриффиндорцев яркими маячками сияли рыжие шевелюры представителей семейства Уизли. А вот и Гарри… Гермиона почувствовала, как засосало под ложечкой. Она знала, что должна немедленно отвернуться, но ничего не могла с собой поделать: он сидел к ней спиной, о чём-то разговаривая с Дином Томасом, а ей безумно хотелось увидеть его лицо. Только сейчас она ощутила, как соскучилась. Оказывается, именно этого мига она и ждала…

Словно почувствовав её взгляд, Гарри начал медленно поворачиваться.

Опусти глаза! Ну же! Быстро!  — приказала себе Гермиона, но безрезультатно:

она заворожено следила, как Гарри здоровается с однокурсниками — кому-то машет, кому-то улыбается. Вот он уже в профиль. И вот… В тот миг, когда их взгляды скрестились, Гермиону словно ошпарили кипятком, вздрогнув и покраснев, она резко отвернулась, уставившись на Снейпа. Бледно-жёлтое лицо профессора тут же дёрнулось, будто он страдал от зубной боли. Впрочем, Гермиона ощутила примерно то же самое. В конце концов, она опустила глаза в свою пустую тарелку и просидела так до самого начала распределения.

Шляпа заняла своё место на табурете, распахнулись двери, и между столами, изумлённо вертя головами, вслед за торжественно вышагивающим Хагридом затопали первокурсники. Гермиона, развернувшись, разглядывала восхищённые и испуганные лица. В толпе она нашла вздёрнутый носик Трейси — та, открыв рот, изучала великолепное убранство Большого зала. Сама Гермиона уже настолько привыкла и к факелам в вычурных золотых скобах, и к тысячам плавающих прямо в воздухе свечей, и к великолепным стягам с гербами факультетов, на которых вздымался лев, расправлял крылья ворон, извивалась кольцами змея и копошился барсук, что едва ли обращала на это внимание. Особенно сейчас.

Она в очередной раз покосилась в сторону Гарри: тот снова разговаривал. На этот раз с Роном. Оба улыбались. Потом Рон схватил со стола вилку и сделал вид, что сейчас воткнет её в Гарри. Тот засмеялся, схватил ножик, и они, похоже, начали фехтовать под столом. Гермиона почувствовала, как с каждой секундой раздражение и обида на юношу испаряются, — ещё пара взглядов, и она будет готова кинуться ему на шею.

Наконец, шарканье и топот смолкли, в тишине Шляпа прокашлялась, извергнув из себя облачко пыли, чихнула и начала ежегодную Сортировочную песню. Гермиона слушала вполуха — от голода, переживаний минувшего дня и от того, что Гарри сидел совсем рядом, но был абсолютно недосягаемым, внимание совершенно рассеялось. Кроме того, признаться, она мало что понимала в стихах, предпочитая красоте рифмованных строк поэзию формул, цифр, расчётов и заклинаний. Шляпа что-то пела про Основателей, про замок у озера — но слова вылетали у Гермионы из головы, даже не задержавшись. Лишь названия факультетов заставили её встрепенуться:

Если ты смышлён и упорен,
Равенкло тебе станет домом.
Коль опасности не боишься,
Свяжешь ты судьбу с Гриффиндором.

Хаффлпафф любит труд и усердье,
Ум и хитрость — для Слизерина,
Распахни мне свой ум, своё сердце…

Шляпа продолжала петь, но дальше Гермиона не слушала.

Ум и хитрость — для Слизерина? Как же! «Злость и хамство — для Слизерина», — она нашла за слизеринским столом прилизанного Малфоя. Тот, задрав голову, рассеянно смотрел в зачарованный потолок, барабаня пальцами по столу.

Началась Сортировка, малыши (как снисходительно окрестила их Гермиона, благополучно забыв, с какой дрожью в коленках она сама когда-то шла к табурету) — бледные или, наоборот, красные от волнения постепенно перемещались из общей очереди за ликующие в честь новичков столы. Гермиона совсем не удивилась, увидев в рядах гриффиндорцев и Трейси Алесини, и Кевина Сторма — её новых друзей. Честно говоря, когда они распределялись, она даже скрестила наудачу пальцы, чтобы новички попали именно на её факультет.

Наконец, Шляпу вынесли из Зала (Гермиона с вожделением смотрела в тарелку, она уже и не чаяла, что пир когда-нибудь начнётся), и Дамблдор поднялся для произнесения традиционной речи. Золотые звёзды на тёмно-синей мантии и остроконечной шляпе таинственно поблёскивали, а длинная седая борода делала его удивительно древним — наверное, таким же, как и сам замок.

— Итак, дорогие друзья, Хогвартс снова распахнул свои гостеприимные двери, и мы рады приветствовать вас в этих стенах. Сейчас, когда в мире происходит много страшных событий, многим из нас и, к сожалению, вас, пришлось столкнуться с ними лицом к лицу… — Дамблдор помедлил. В тишине Гермиона услышала судорожный вздох сидящей рядом Кэти Белл, лишившейся летом матери. Она сочувственно коснулась рукава семикурсницы, и та ответила слабой благодарной улыбкой. Выдержав траурную паузу, Дамблдор продолжил. — Но сейчас вы в школе, под защитой и надёжной охраной, и теперь ваша главная задача — учиться, не покладая рук. Надеюсь, вы блестяще с ней справитесь. И прежде, чем начнётся пир… — по залу прокатилась волна возбуждения, все изрядно проголодались. Дамблдор улыбнулся, — я хотел бы сделать ещё несколько объявлений. Первое касается системы защиты Хогвартса. В этом году входы и выходы из него — абсолютно все, — подчеркнул Дамблдор, и Гермиона готова была поклясться, что в этот момент глаза директора остановились на Гарри, — блокированы. В случае экстренной необходимости вы должны обратиться к декану своего факультета. Посещение Хогсмида дозволено старшекурсникам при наличии специального разрешения от декана. Вопрос о третьем курсе будет решён ближе к Хеллоуину, — раздался негромкий вздох разочарования. — Список запрещённых для посещения мест в этом году расширен, старосты факультетов поместят его на досках объявлений в гостиных. Кстати, о старостах. Я рад представить школе новую старосту факультета Гриффиндор — мисс Гермиону Грейнджер! В виде исключения старостой стала пятикурсница — с учётом её выдающихся успехов в учебной и научной деятельности. Мисс Грейнджер, пройдите к нам — профессор Макгонагалл вручит вам ваш значок старосты, — слегка покраснев от смущения и удовольствия, Гермиона поднялась и подошла к столу преподавателей. Профессор Макгонагал прикрепила на её мантию серебряный значок с гербом факультета и фамилией.

— Мисс Грейнджер, — негромко произнесла она, когда аплодисменты стихли, и Дамблдор перешёл к заключительной части своей речи, — вот в этой папке находятся все инструкции, права и обязанности старост, правила снятия и начисления баллов, сверху — пергамент с паролем, вы должны уничтожить его сразу же, как прочтёте и передадите своим однокурсникам…

Следующие слова потонули в новом всплеске аплодисментов: подняв глаза, Гермиона увидела, как одно из пустующих мест занял плотный и лоснящийся мужчина с густой копной волос. Лучезарно улыбаясь, он помахал всем рукой и поклонился, едва не столкнув головой со стола свой кубок.

Засунув папку под мышку, Гермиона пошла на своё место.

— И, наконец, преподаватель по основам магической коммуникации — Виктор Крум!

От восторженного рёва зала у Гермионы едва не заложило уши. Руки сами собой разжались, и пергаменты посыпались на пол. Она почувствовала, как краснеет, бледнеет; не в силах поверить своим ушам, обернулась: да, ошибки быть не могло. Растерянно хватая ртом воздух, Гермиона повернулась к столу Гриффиндора и встретилась взглядом с Гарри. В глазах юноши была такая обида, презрение, укор и мерлин-ещё-знает-что, что у Гермионы брызнули слёзы. Присев на корточки, она начала слепо сгребать пергаменты.

— Итак, всех с новым учебным годом! Да начнётся пир! — взмахнул руками Дамблдор, — и под ликующее гудение блюда на столах наполнились самыми вкусными и изысканными яствами; разговоры затихли, сменившись сосредоточенным причмокиванием, чавканьем, звоном ножей и вилок.

Ещё пять минут назад Гермиона ужасно хотела есть. Теперь она не могла дождаться, когда же торжественный ужин закончится: с одного бока её жёг пронзительный взгляд чёрных глаз Крума, с другой — наполненные презрением возмущённые глаза Гарри. Гоняя по тарелке вилкой зелёный горошек, Гермиона почувствовала, как в ней нарастает раздражение по отношению к обоим.

Какого чёрта он заявился в Хогвартс? Какого чёрта он ничего мне не сказал? Какого чёрта Гарри смотрит на меня так, словно… словно я предложила ему взять у Вольдеморта пару уроков по Непростительным заклятьям? Какого чёрта?

— Гермиона, попробуй рагу — потрясающе вкусно, — Кэти, заметив, что Гермиона ничего не ест, решила за ней поухаживать. Увидев дрожащие губы и подозрительно сияющие глаза старосты, она громко ахнула. — Господи, да что с тобой? Из-за чего ты так расстроилась? Разве ты не рада, что твой Крум…

— Он не мой! — истерически всхлипнула Гермиона. Сидящие поблизости начали переглядываться, поняв, что ещё чуть-чуть, и она не сможет совладать с собой, Гермиона хриплым от сдерживаемых слёз голосом шепнула:

— Кэти, мне что-то нехорошо… Наверное, в поезде укачало: умоляю, проводи первоклашек в гостиную. Пароль — Vertex, — и под изумлённые взгляды студентов, прижимая обеими руками к груди растрёпанную папку с торчащими из неё пергаментами, Гермиона, не поднимая глаз, торопливо зашагала к выходу.

Я простоял за углом коридора, возле входа в гостиную Гриффиндора весь вечер, поджидая её: я не знал пароля, впрочем, даже если бы знал, ничего бы не изменилось — не мог же я на глазах у всего факультета пройти в спальню к девушке, чьё имя газеты и без того настойчиво связывали с моим. Это бы дало неисчерпаемую тему для сплетен, слухов и разговоров, не нужных ни ей, ни мне. А потому я затаился за статуей в нише и просто ждал, надеясь, что она всё-таки выйдет.

В коридор не доносилось ни звука, хотя, когда портрет розовой толстухи отодвигался, из дверей выплёскивались раскаты смеха, шум взрывающихся хлопушек — похоже, гриффиндорцы решили продлить праздник. Время от времени туда-сюда шмыгали студенты; Поттер с Уизли куда-то отправились, пройдя буквально в трёх шагах от меня. Проплыли оживлённо обсуждающие последние школьные новости привидения Гриффиндора и Равенкло.

Её не было.

Я и не представлял, насколько соскучился по ней, насколько боялся за неё: расследование взрыва поезда, на котором они с Поттером должны были, не измени мы с Дамблдором планы, отправиться на вокзал — вернее, на тот свет — ничего не дало. И, судя по линиям на руке, это было не последнее испытание и опасность, ожидавшие её в этом году.

Летние недели, проведённые вдали от неё, я разрывался между желанием рассказать, предостеречь, вырвать из неё обещание быть осторожной, и молча и незаметно следовать за ней повсюду, охраняя каждый её шаг. После долгой и мучительной схватки победило второе, хотя в душе осталось чувство, что я совершаю ошибку.

Настало время отбоя. Припозднившиеся ученики прошмыгнули в гриффиндорскую гостиную, факелы ярко вспыхнули напоследок и почти погасли. Всё вокруг погрузилось во мрак.

В тишине разносились приглушённые вопли беснующегося где-то наверху Пивза.

Стараясь двигаться как можно бесшумнее, я вернулся к себе.

Выплеснув зелье в пламя, человек отбросил в сторону кубок. Тот зазвенел по каменному полу и откатился в темноту. Зеленоватые языки огня стали ярче, из висящего в них слитка заструился сизый дым, на глазах становясь всё плотнее и плотнее, обретая форму человеческой фигуры. В тот миг, когда бесплотная тень распахнула бесцветные глаза, колдун высыпал в пламя порошок, и плечи призрака тут же безвольно опустились, руки разжались, лицо обрело выражение покорности.

Довольно хмыкнув, колдун начал произносить заклинание.

Оно было длинным и сложным, оно считалось утерянным много веков назад. К растаявшему во тьме потолку, под которым плавали облака зеленоватого дыма, понеслись древние, тёмные слова могучего заклятья.

Голодные демоны распахнули свои кошачьи глаза, откликнулись многоголосым воем, завертелись в безудержном хороводе, колдун вскинул руки, его громовой голос покрыл безумный визг белёсых теней, несущихся в сумасшедшей пляске… Всё исчезло.

Изящной бледной рукой он отёр пот с высокого лба и отступил в темноту. Губ коснулась довольная улыбка. Колдун подошёл к стене, испещрённой письменами, и коснулся её рукой:

— Господин мой, всё выполнено. Они в Хогвартсе. Оба.