Ловец

Реклама

купить

Глава двадцать восьмая, в которой под сенью Хогвартса едва не звучит Смертельное проклятье, а домовой эльф нарушает школьные правила.

Тонкий голосок в душе пискнул, что она совершила серьёзную ошибку, решив обратиться к нему за помощью, и теперь, оставаясь в кабинете, где нет никого, кроме них двоих, только усугубляет её. Но отступать было поздно. И некуда: никто другой сейчас не мог бы помочь, не задавая лишних вопросов. Хотя, вероятно, всё может обернуться не так, как она себе представляла, когда продумывала визит в кабинет преподавателя Защиты от Тёмных Искусств…

Гермиона судорожно вздохнула и боязливо покосилась на Крума. Она молчала, не зная, с чего начать, его напор ошеломил и испугал: она терпеть не могла, когда на неё кричали, но сейчас не испытывала ни раздражения, ни желания ответить и отстоять свою точку зрения. Только страх. Страх и дурное предчувствие.

Широкоплечий, высокий и чуть сутулый, Виктор стоял спиной, и, барабаня пальцами по стеклу, смотрел в окно, за которым уже наступил ранний зимний вечер. Мантии на нём не было, только чёрная рубашка с закатанными, несмотря на холод в кабинете, рукавами и чёрные же брюки. Вкупе с бледным лицом, чёрными волосами и густыми бровями его тёмный силуэт напомнил ей о вампирах.

Наверное, стоило сказать Гарри, куда я пошла… — мелькнула очередная запоздалая мысль. — Но он ни за что бы меня не отпустил…

Гермиона тихонько тронула дверь за спиной. Та легко подалась, и девушка перевела дух: если что, можно успеть убежать.

Виктор повернулся — его лицо уже разгладилось и стало совершенно спокойным, даже отрешённым, лишь подёргивающаяся щека напоминала о вспышке гнева несколько минут назад.

— Так чем я могу помочь тебе, Гермиона? — тихо спросил он.

Она решилась:

— Я хочу кое-что у тебя спросить Виктор, — едва она произнесла имя, как лицо его просветлело, и на губах мелькнуло даже некое подобие улыбки. — Про Ритуалы Подчинения.

Густые брови удивлённо приподнялись.

— Про что? — протянул Крум. Вот теперь он точно улыбался. Ей нравились эти редкие улыбки, было в них что-то такое, что заставляло её с гордостью поднимать голову. Кроме того, мало кто мог бы похвастаться тем, что видел улыбающегося Виктора Крума. — Ты не перестаёшь меня удивлять, Гермиона… Ты твёрдо уверена, что хочешь специализироваться на Нумерологии и Трансфигурации, а не на Защите от Тёмных искусств? Да где ты, вообще, откопала эту информацию?

— Там и ещё вот здесь, — кивнув на фолиант Гриндевальда, Гермиона вытащила из-под мантии потрёпанный томик, насчитывающий уже не первый век. — Я кое-что посмотрела в нашей библиотеке, потом написала запрос в Библиотеку Министерства… Тут рассказывается про ритуалы подчинения. И выполнение некоторых из них — самых сложных и сильных — упоминается как навеки утраченное. Но в книге Гриндевальда я видела подробный рассказ с иллюстрациями… только не успела прочитать… а когда Гарри попал в подземелье, он очутился в месте тайных сборищ соратников Вольдеморта, Пожирателей Смерти… — перескакивая с пятого на десятое, сбивчиво заговорила она, испытывая невыразимое облегчение от того, что рассказывает о наполнявших её страхах и подозрениях кому-то умному, сильному и взрослому. Сейчас ей всё объяснят. И всё кончится. — Мне кажется, он видел атрибуты и место исполнения именно этого ритуала. Следовательно, Гарри… да и все мы, — тут же поправилась она, подозревая, что такой аргумент может выглядеть сомнительно в глазах Виктора, — в большой опасности… Эти нападения — на него, тебя, Рона… отравление профессора Гатто… Я тут успела кое-что записать…

Гермиона протянула Круму исписанный обрывок пергамента, который она взяла со стола в кабинете Дамблдора. Он бросил на него быстрый взгляд, покрутил в руках, машинально сунул в карман и помрачнел.

— Я понимаю, о чём ты, — чёрные глаза вернулись к её лицу, улыбка с губ пропала, теперь он был воплощением серьёзности. — Но не уверен, что могу рассказать тебе об этом… Ведь в вашей школе Тёмная магия не изучается — даются лишь общие сведения да некоторые приёмы самозащиты, а всё, что вы читаете, — не более чем исторические исследования и обзоры… Во всяком случае, пока, — неожиданно закончил он и, увидев её вспыхнувший интересом взгляд, пояснил, — на ближайшем Школьном Совете я хочу поставить вопрос об уроках по Боевой магии. А что касается Ритуалов подчинения… — он взял книгу из её рук и быстро просмотрел несколько страниц и оглавление. — Да, я так и думал. Общие фразы. Я расскажу тебе в двух словах. Правда, не очень хорошо помню подробности — мы ведь проходили это курсе на втором, столько времени уже прошло… Итак: вообще ритуалов довольно много, но все их можно свести к четырём основным типам, и самый простой — это Подчинения Тела. Как ты понимаешь, таким образом можно создавать идеальных воинов. Чтобы не быть голословным… — он прошёл к высокой книжной полке, занимавшей всю стену. — Послушай, что написано об этом здесь, — к нему в руку с полки сама собой соскользнула толстая книга, и Крум начал нараспев читать по-болгарски — слова на незнакомом языке, словно бусины, одно за другим нанизывались на его бархатный, низкий голос. В них был ритм и, наверное, рифма, они завораживали. Виктор остановился, поднял глаза и снова заговорил по-английски. — Здесь описывается произошедшая в древности битва между двумя магами: «Но часто враны кричали, трупы деля меж собою; а галки речь говорили, сбираясь лететь на обед. То было в тех ратях и тех походах, но битвы такой и не слыхано! От утра до вечера, от вечера до света звучат заклятья страшные, гремят мечи о доспехи, трещат харалужные копья в поле незнаемом…» — он опустил книгу и замолчал на миг, словно прислушиваясь к затихающим словам. Ветер за окном взвыл и кинул в стекло пригоршню снега. — Человек под этим заклятьем становится машиной для войны и убийств — сильной, послушной, выносливой… Следующая ступень — Подчинение Разума. Таким способом любого мага, мудреца или учёного — каким бы нравственным и гуманным человеком он ни был — можно заставить служить самым низменным целям. Например, изобретать изощрённые яды или страшное оружие, способное разом уничтожить тысячи людей…

— Атомную бомбу, — прошептала Гермиона. Он замолчал, сделал к ней несколько быстрых шагов и взял за руку.

— Что ты сказала? Я не понял…

— Нет, ничего, — попыталась улыбнуться она и осторожно потянула свою руку из его пальцев. Не тут-то было.

— Ты вся дрожишь… Тебя напугали мои слова?

— Н-нет, — покачала она головой, — просто у тебя в кабинете ужасно холодно. Почему ты не затопишь камин?

— Холодно? Я не заметил. Странно: раньше я совершенно не переносил холода, а теперь люблю — тепло меня расслабляет, мешает работать… Incendio! — в камине вспыхнул огонь, наполнив маленький кабинет светом и теплом. Крум быстрым движением развязал тесемки на мантии Гермионы и потянул её с плеч. — Сейчас здесь будет жарко. Сними. И это тоже.

Не успела Гермиона запротестовать, как мантия и тёплая вязаная кофта уже были переброшены через высокую спинку стула.

— А какие ещё есть Ритуалы Подчинения? — оборвала она повисшее молчание, во время которого Крум задумчиво перебирал её пальцы, глядя, как ей показалось, в неведомые дали. Его руки были холодными и удивительно мягкими, Гермиона даже не сразу поняла, что шершавые мозоли с ладоней и пальцев почти полностью пропали.

Он больше не летает, — догадалась она, и ей почему-то стало грустно.

— О, следующие требуют высочайшего мастерства — не каждому тёмному магу подвластны две последние ступени. Тот, кто владеет их секретом, может контролировать не только разум и тело, но так же души и сердца. Подчиняя сердце человека, можно заставить его делать то, что противно его натуре — самые ужасающие вещи: убивать, пытать… даже родных и друзей. Даже любимых. И при этом всё остальное время человек будет находиться в здравом рассудке. Правда, недолго — как правило, самая сильная психика не выдерживает, и люди на глазах деградируют и сходят с ума. Обычно злые маги пользовались этим, когда не слишком волновались о судьбе исполнителя и не боялись разоблачения. Но Тёмной магией высочайшего уровня остается ритуал Покорной души. Если верить книгам, изобретён он был в XIVвеке Альфонсом де Борджиа, который использовал его для своего возвышения и восшествия на папский престол. Все свои чёрные дела он проворачивал чужими руками, превращая людей в послушных марионеток, лишая их воли и разума, заставляя годами выполнять самые жуткие и отвратительные поручения.

Крум снова умолк и потёр лоб, словно его пронзил приступ внезапной головной боли.

— Альфонс де Борджиа — этот тот самый, из династии… — осторожно продолжила Гермиона, в глазах которой уже горел огонь интереса и исследовательского азарта.

— Верно, знаменитая семья убийц и отравителей. По восшествии на престол стал папой Каликстом III, — подхватил Крум.

— А потом рецепты зелий и заклинания канули в Лету. Но Гриндевальду удалось отыскать и восстановить их. К счастью, это произошло слишком поздно, он не успел использовать их в войне, и Дамблдор…

— Правильно. Гриндевальд был уничтожен, его сторонники и приспешники понесли заслуженное наказание, а все книги и свитки были сожжены. Почти все, — поправился Крум, увидев, что её взгляд метнулся к книге на столе.

— А существуют ли какие-нибудь признаки, по которым можно установить, находится ли человек под заклятьем или нет?

— Ну, конечно, — кивнул он и снова потёр лоб. — Правда, для того, чтобы распознать их, нужен большой опыт… Очень часто их путают с другими проклятьями, да и просто — физическим и душевным недомоганием. Ночные кошмары, провалы в памяти, тянущая боль в груди… И главное… — он глубоко вздохнул и замолчал. — И главное… — правая рука взлетела к горлу, он судорожным движением, словно его что-то душило, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

И снова замолчал. Гермиона, затаив дыхание, ждала продолжения. И оно последовало незамедлительно, хотя оказалось куда неожиданнее, чем она думала: Крум вдруг пошатнулся и, силясь удержаться на ногах, опёрся на стол. Рука снова потянулась к воротнику, дёрнула его, одна из пуговиц отскочила и звонко запрыгала по столу, Крум потерял равновесие и осел на ковёр, умоляюще глядя на Гермиону и силясь что-то сказать.

— Виктор! — она метнулась к нему, успев подставить руку до того, как он едва не разбил себе затылок о кованый сундучок. Осторожно опустив его на ковёр, девушка схватила кувшин, набрала полный рот воды и прыснула ему в лицо, потом, поколебавшись, расстегнула ещё две пуговицы на рубашке и, намочив платок, протёрла холодной водой грудь, заметив крупный синяк — видимо, до сих пор не сошедший след удара Дракучей Ивы.

Он судорожно вздохнул и открыл глаза.

— Я сейчас позову мадам Помфри! — Гермиона хотела подняться, но он крепко сжал её руку.

— Не надо, это не в первый раз. Я уже обращался к ней — она не нашла никаких отклонений… наверное, авитаминоз… смена климата… — Крум глубоко вздохнул, кровь начала приливать к лицу, он пошевелился и слегка приподнялся на локтях, не отрывая от неё взгляда. Лицо его было бледным и беспомощным, густые чёрные брови напомнили ей то ли косматых гусениц, то ли разлохматившиеся зубные щётки: настолько неуместно они смотрелись над полными отчаяния яркими чёрными глазами. — Обо…оботри мне лицо… Прошу тебя.

Она снова намочила платок и осторожно провела им по лбу, вискам, губам… Он прикрыл глаза и с облегчением вздохнул.

— Эта голова… Иногда перед глазами всё меркнет, а боль такая, что выворачивает наизнанку… Я потом даже не сразу могу понять, кто я и где… И как сюда попал…

Гермиона плеснула воды в стакан и поднесла к его губам. В памяти всплыли строки из учебника по Магической медицине. Ничего хорошего они Круму не сулили.

— Виктор, — осторожно начала она, — возможно, это действие яда. Или последствия твоей травмы. Нарушение мозгового кровообращения, например. Эти мигрени могут быть симптомом серьёзного заболевания, тебе надо обязательно…

Он протянул руку и приложил палец к её губам. Его рука пахла дымом, чернилами и какими-то сладкими травами, напомнившими ей о жаркой Болгарии, солнечном пляже; о том, как весело и легко ей было с ним летом. Пока она не поняла, что…

Гермиона замолчала, внезапно осознав, что сидит на корточках рядом с распростёртым на полу молодым мужчиной. И что этот мужчина уже нежно гладит её по лицу и смотрит очень… гм… специфическим взглядом.

Гермиона почувствовала, что краснеет, начала суетливо расправлять юбку и натягивать её на колени.

— Э… хм.. Тебе уже лучше? — уточнила она, отведя глаза в сторону. — Я, пожалуй, пойду. Позову мадам Помфри, и вообще — у меня ещё Гербология не выучена… и расчёт по Зельям не закончен. Спасибо, что помог мне разобраться с этими ритуалами…

— Конечно… Подожди ещё секундочку: что-то мне нехорошо… по-моему, у меня жар… — она не могла понять, действительно ли он говорит то, что думает, и это её тревожило. На всякий случай она тронула его лоб кончиками пальцев.

— Если и так, то несильный… Я всё же думаю, что тебе стоит обратиться к мадам Помфри; как бы то ни было, я сейчас…

— Рукой невозможно точно определить, есть у человека жар или нет, — перебил он, как будто не слышал её слов.

Она недоумённо осеклась на полуслове.

Да он же просто хочет, чтобы я его поцеловала! Какая же я идиотка!

— Виктор… но…

— Гермиона, я же не прошу, чтобы ты целовала меня, — словно прочитав её мысли, произнёс он, чуть сдвинув брови, — но разве ты не можешь просто проверить, есть у меня жар или нет? Или ты так неукоснительно соблюдаешь школьные правила, по которым нарушением считается даже неформальное обращение к студенту или преподавателю (Раздел 7, пункты 4.1 и 4.2. Прим. авт.)? Умирай я сейчас от кровопотери, ты даже перед лицом смерти не оказала бы мне первой помощи? Или же я настолько неприятен и противен тебе?

— Но ты ведь не умираешь? — глупо возразила Гермиона. И ещё больше покраснела.

Он молчал, укоризненно глядя на неё. Поколебавшись, она наклонилась и осторожно коснулась губами его лба — как будто целовала спящую кобру, которая в любой момент могла проснуться. И смертельно укусить.

Он не шелохнулся, лишь прикрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Нет, я думаю, что всё в порядке, — вынесла она вердикт, смущённо кашлянув.

— Гермиона… — Крум взял её за руку и потянул к себе, девушка почувствовала, что ещё миг — и она потеряет равновесие и упадёт ему прямо на грудь; её буквально парализовало от испуга и неожиданности. — Гермио-о-на… — нараспев, как год назад, повторил он и вдруг грустно улыбнулся. — А ты ведь не веришь, не доверяешь мне. Боишься меня, правда?

— Ну, что ты, Виктор… Как я могу тебе не верить, ведь мы же друзья, — дрогнувшим голосом возразила она и, не удержавшись, добавила, — хотя… твоё поведение в последние время меня, действительно, пугает… Мягко говоря. То, что ты себе позволяешь — это просто… просто… Оскорбительно! Я никогда не давала тебе повода… — заводясь, заговорила она, позабыв, что, идя сюда, пообещала не упрекать и не вспоминать о том, что было. Просто узнать, что хотела, и уйти. И вот, её планы рушились один за другим, создавалось назойливое ощущение, что он вертит ею, как хочет, добиваясь того, чего ему нужно.

Крум быстро коснулся кончиками пальцев её запястья. Глаза помрачнели.

— Я так виноват… Прости — не знаю, что на меня нашло… Вернее, я как раз знаю… А вот ты — разве ты не догадываешься, что со мной, — это не было вопросом. Он почувствовала исходящее от него напряжение и какую-то томительную горечь, как летом, в совятне, накануне своего отъезда из Болгарии. — А хочешь, я скажу тебе, в чём дело? — шепнул он, чуть приподнявшись, отчего рубашка на груди распахнулась ещё больше, а синяк, как ей показалось, потемнел, словно налился кровью.

— Виктор, не надо, — собравшись с силами, она подняла на него глаза и тут же отвела их, не в силах выдержать идущую от него горячую волну.

Дурочка, убегай, и немедленно! Пошли его к чёрту и беги!

Но что-то мешало ей даже подняться на ноги, лишало способности быстро реагировать, и она продолжала сидеть рядом с ним на корточках.

— Надо… — хватка на её руке стала крепче, быстрым и резким движением он зажал в той же руке и второе её запястье. Она задёргалась — но теперь было уже поздно.

— Виктор! — Гермиона вскрикнула, постаралась вывернуться, — но его пальцы стали стальными. Она попыталась подняться на ноги, но он был быстрее и через миг уже прижимал её к книжному шкафу. — Помогите! Кто-нибудь! — отчаянно закричала она.

— Девочка моя, что ты кричишь? Не надо, ведь я ничего тебе не сделал… я ведь люблю тебя, — если Гермиона когда-то (ну, о-очень давно) и мечтала о том, что он скажет ей эти слова, то явно в несколько иной ситуации: он навалился на неё грудью и придавил к стеклу шкафа, прижал коленом её ноги — она не могла даже брыкаться. Изловчившись, она в порыве отчаяния укусила его в предплечье. — Милая, что же ты всё время кусаешься… — укоряюще шепнул он ей в волосы. Лицо светилось нежностью и печалью. — Ты же всё знаешь, всё понимаешь… Правда? Ты… я… Ведь не может быть иначе… — он легонько коснулся её лица, движения были мягкими и плавными, и это ужаснуло её куда больше, чем резкость и грубость во время их последней встречи в коридоре Хогвартса. Она уже вообще плохо соображала — унизительное чувство беспомощности, и бессмысленности любого сопротивления лишило её этой способности.

Гермиона почувствовала на своей груди бесцеремонную руку и завизжала, надеясь, что этот не самый типичный для хогвартсовских классов и коридоров звук привлечёт хоть чьё-то внимание. Впервые в жизни она мечтала увидеть Пивза, Кровавого Барона и Плаксу Миртл. Причём, желательно — всех сразу.

Где-то вдалеке хлопнула дверь.

Укоризненно покачав головой, свободной рукой Крум вытащил из-за пояса палочку:

— Silentium! — в тот же миг из горла словно разом выдернули связки — как она ни силилась, ей больше не удалось издать ни звука.

— Не надо… Я сначала хочу поговорить с тобой… Просто поговорить… Я не причиню тебе боли, я ничего тебе не сделаю — я не могу… И не вынуждай меня. А потом… всё кончится… И всё будет хорошо, моя девочка.

Ей казалось, что всё это ужасный сон… ну, или же какое-то страшное недоразумение. Она изо всех сил зажмурилась, потом открыла глаза — Крум в упор смотрел на неё, чуть покачивая головой, словно в такт какой-то неведомой мелодии. Губы шевелились — он что-то шептал. Громче, громче… И вот он уже говорил — что-то говорил по-болгарски. Глаза подёрнулись поволокой, она с ужасом почувствовала, как он наваливается всем телом, как рука снова протискивается между их телами, как дёргает за воротник её блузки… Послышался треск отрывающихся пуговиц, и через миг она ощутила прохладу его кожи, коснувшейся её тела, и его пальцы начали путешествие от шеи вниз… Она затрепыхалась, как птица в силках и, запрокинув голову и зажмурившись, беззвучно зарыдала, умоляя только об одном: чтобы кто-нибудь пришёл и спас её. Или же чтобы всё кончилось как можно скорее.

Вдруг он громко вскрикнул, зачертыхался и отшатнулся прочь так резко, словно был отброшен неведомой силой. Не смея поверить в избавление, она открыла глаза.

Крум — взлохмаченный, в расстёгнутой рубашке размахивал в воздухе рукой, отчаянно шипел и дул на пальцы, кожа на которых покраснела и пошла волдырями, словно он сунул их в огонь. Потом перевёл взгляд на Гермиону и замер: растрёпанная и заплаканная девушка в разорванной на груди блузке смотрела на него круглыми, похожими на блюдца глазами, наполненными отчаянием, ужасом и слезами.

— О, Мерлин, что я делаю?! Прости… — он кинулся к ней, но не успел даже поднять палочку, чтобы снять заклятье, как дверь кабинета распахнулась и в тот же миг взревела сирена.

— Stupefy! — перекрыв её, раздался звонкий голос, в последний миг Крум успел увернуться, и сногсшибатель просвистел в каком-то футе от Гермионы, врезавшись в шкаф. Стекло весёлым искрящимся дождём посыпалось на пол, книги и пергаменты радостно вырвались на свободу, замусорив весь пол у её ног. Звуков почти не было слышно: их перекрывал вой сирены

Второе заклинание было выпущено точнее: профессора ударило в живот и швырнуло через стол. Книги грудой повалились на пол, следом упала чернильница, кувшин с водой. Гермиона вяло удивилась, что преподаватель даже не пытается обороняться. Но недоумение, с каким лежащий на полу Крум взирал на человека, которого он меньше всего думал увидеть в своём кабинете при сложившихся обстоятельствах и от которого вовсе не ожидал ничего подобного, пропало, сменившись отстранённым, мрачным выражением. Вот он вскинул палочку — Гермиона, похолодев, смотрела, как медленно поднимается рука, и губы начинают шевелиться… прочитала по губам первое слово Непростительного Заклятья…

Беззвучный крик разорвал грудь, она рванулась вперёд, но ноги подкосились, отказавшись служить, она вцепилась в ближайший стул и тут же, собравшись, схватила и занесла его для удара… Но в этот миг распахнулась дверь, и в кабинет вбежали встревоженные профессора Флитвик и Макгонагалл.

— Профессор Крум!

Перед их глазами предстала весьма занимательная картина: освещённые жизнерадостным светом камина ошалевшая гриффиндорская староста со стулом в руках и взволнованный, раскрасневшийся студент с волшебной палочкой наизготовку в другом конце комнаты, в которой царил полный разгром: залитый чернилами и засыпанный битым стеклом пол, изуродованный книжный шкаф, горы книг и серпантины свитков, меланхолично кружащиеся в воздухе перья. Крума, заваленного книгами и пергаментами, им видно не было.

— А где профессор? — спросила Макгонагалл, рассеяно обведя взглядом кабинет и совершенно не отреагировав ни на погром, ни на выражения лиц, ни (к большому облегчению Гермионы) на некоторый, если можно так выразиться, беспорядок в её одежде. Девушка быстро прикрылась мантией, покосилась под стол и снова посмотрела на Макгонагалл, недоумённо пожав плечами. — Вы что тут делаете? У вас индивидуальные занятия? Тренировки? — Гермиона торопливо закивала. — Немедленно возвращайтесь в гостиную, нет — я сама провожу вас. Только что произошло новое нападение.

Студенты безмолвно (хотя Гермиона, собственно, и не могла выбирать) подчинились и оставили поле боя, где, держась за грудь устремив невидящий взор в потолок, лежал поверженный Крум.

Уже в гриффиндорской башне, глядя вслед уходящей Макгонагалл, Гермиона сообразила, что среди вещей, оставленных ею в кабинете Крума, были самые большие драгоценности: «Mearixa» Гриндевальда, составленный ею конспект одной из глав и книга о Ритуалах Подчинения. За один вечер она лишилась всего, что они с Гарри с таким трудом добыли.

Но сейчас это показалось ей сущим пустяком.

За деканом захлопнулась дверь в гриффиндорскую башню, и они остались вдвоём перед портретом Полной леди. Но, не торопиясь заходить в гостиную и всё ещё задыхаясь от изумления и потрясения, он развернулся к ней:

— Гермиона, что это было?! Я не мог поверить своим глазам! Почему ты ничего не рассказала профессору Макгонагалл?! — Гермионе не приходилось видеть у него такого потрясённого выражения.

Она жестом показала, что вообще не в состоянии ничего произнести.

— Что? Я не понимаю.

Сними заклятье!

— Да что с тобой? У тебя нервное потрясение? Ты не можешь говорить? — он волнения голос сорвался на октаву вверх и дал смешного петуха, эхом откликнувшегося от каменных стен пустынного коридора.

Да! Сними заклятье, болван!

— Ты как хочешь, а я позову профессора Макго… Ай, недерись!

Fi-ni-te In-can-ta-tum!

Наконец, он сообразил. Теперь юноша выглядел ещё расстроеннее и куда более возмущённым, на его и без того всегда румяных щеках вспыхнули яркие пятна.

— Спасибо! Спасибо тебе… Ты просто молодец, я не ожидала…

— То есть он лишил тебя голоса?! Чего он хотел?.. — и, сообразив, осёкся, задохнувшись от возмущения и гнева.

— Всё в порядке, главное, что всё в порядке, только никому ничего не рассказывай, я умоляю, — шёпотом затараторила Гермиона, вцепившись в рукав его мантии с такой силой, что ткань не выдержала и затрещала. — Только никому не говори, что ты сегодня видел, это для меня вопрос жизни и смерти!

— Да ты с ума сошла! Ты представляешь, в какой ты была опасности? А если бы я не успел? А если бы Снейп не назначил мне взыскание, и я бы не оказался по соседству? Нет, я немедленно пойду и всё расскажу Дамблдору. Это… это просто возмутительно! Это бесчестно! Если ты сама этого сделать не хочешь…

— Ты забыл — директора нет в школе, — она лихорадочно пыталась собраться с силами и мыслями и не разрыдаться.

— Профессору Макгонгалл.

— Она же сказала: в школе новое нападение, сейчас никого из учителей не найти. И общежития блокированы.

— Тогда Гарри.

— Не надо, умоляю! — взвизгнув, Гермиона снова повисла у него на рукаве.

— Тогда сделай это сама!

— Я не могу! Ты представляешь, что будет, если об этом узнает Гарри? Чем это может закончиться? — она захлюпала носом, чем повергла его в прострацию: как и все юноши его возраста, он совершенно не представлял, что нужно делать с рыдающей девушкой. Особенно с рыдающей девушкой, только что пережившей нервное потрясение.

Засопев, он озадаченно замолчал, раздумывая, не погладить ли её по плечу. Или же это сейчас совсем не уместно.

— А если учителям?.. — в его голосе уже не было прежней убеждённости.

— И что? Его выкинут из школы, поднимется жуткий скандал, опять появится этот кошмар в газетах, всех вокруг обольют помоями и изваляют в грязи… Мне придётся рассказывать об этом… — она содрогнулась, невольно представив суд (почему-то маггловский, который она не раз видела в кино) и себя на свидетельском месте, дающей показания… — Гарри обо всём узнает… Я не знаю, что он сделает с ним. И со мной тоже — а я… я не хочу его терять!.. Не говоря о том, что мы посредине года останемся без учителя. А это совершенно исключено — разве ты забыл, что в конце года у нас серьёзный экзамен по этому предмету?

Он как-то странно посмотрел на неё:

— Экзамен? О чём ты? Гермиона, ты как себя чувствуешь?

Она стояла, стуча зубами от холода и пережитого ужаса, её трясло.

— Прекрасно.

— Тебе надо к мадам Помфри. Он… гм… ничего тебе не сделал?

— Ничего, — она передёрнулась. — Поклянись — сию же секунду — что ты никому ничего не скажешь. Ни учителям, ни Гарри, ни Рону. Никому вообще. Потому что, в противном случае, ты разрушишь мою жизнь.

В её глазах сверкали безумные искры, он понял, что если сейчас откажется выполнить её просьбу — вернее, требование — она долго раздумывать не будет. А в её решительности и способности совершать нестандартные поступки, если того требовали обстоятельства, он уже убеждался. Petrify — и все свободны.

— Хорошо, Гермиона, я никому не скажу. Обещаю. Но и ты дай мне слово: пожалуйста, больше никогда…

— Хорошо-хорошо, — торопливо закивала Гермиона. С каждой секундой она дрожала всё сильнее.

— И не ходи одна по коридорам, ведь он может подкараулить тебя…

— Ладно-ладно. Пароль… ты помнишь пароль?.. Я… я, кажется, забыла.

Он испуганно покосился на неё и сморщился, словно от зубной боли.

— Восста… нет, кажется, «Возрождение». Да, точно.

Едва распахнулся дверной проём, как Гермиона, не обращая ни на кого внимания и не замечая удивлённых взглядов однокурсников, пряча лицо и кутаясь в мантию, взлетела наверх и заперлась у себя в комнате.

— Здесь всё?

— Конечно, Люциус. Мальчишка приволок и колдографии, и негативы, как ему и было велено.

— А где вероятность того, что он не сделал копий? На всякий случай, чтобы подстраховаться? Или чтобы перепродать их конкурентам?

— Ну, знаешь, — в голосе Червехвоста послышалось раздражение, он вразвалочку подошёл к тёмному дубовому столу и, подхватив пухлыми пальцами высокий кубок на витой ножке, налил себе вина из покрытой пылью и паутиной тёмной бутыли, — по-моему, ты дуешь на воду: четырнадцатилетний сопляк-гриффиндорец и двойная игра? Не смеши. В любом случае, не мог же я после этого бежать в гриффиндорскую башню и рыться в его вещах! Там же чёрт знает что началось! Сработала сигнализация, я еле успел скрыться… К тому же, меня могли узнать…

— Меня не волнуют твои трудности, — сквозь зубы процедил Люциус, быстро просматривая снимки. В комнате царил мягкий полумрак, свет шёл только от камина да высокого канделябра с пятью свечами. — Ты делаешь, что тебе приказывают, и помалкиваешь.

Червехвост по-крысиному быстро лизнул языком вино и восхищённо замер, наслаждаясь его изумительным вкусом, но от резкого тона Люциуса лицо его потемнело, и он сморщился, словно хлебнул уксуса:

— Я должен выполнять приказы, которые отдаёт мне Тёмный Лорд. А коли ты не можешь держать в узде своего сыночка, это уже твои проблемы.

Колдун в чёрной мантии с серебряными позументами чуть дёрнул щекой, словно его внезапно пробила зубная боль, и вскинул волшебную палочку, не отрывая глаз от разложенных на столе колдографий.

— Crucio!

Червехвост, как подкошенный, рухнул на пол. Лицо его покраснело и раздулось, глаза вылезли из орбит, синие вены вспухли на лбу — казалось, его вот-вот разорвёт. Он судорожно сжимал в руке серебряный кубок, и побелевшие пальцы сминали матово поблескивающие бока, словно тот был из картона. Металлическая рука с отвратительным звуком скребла по каменному полу. Люциус Малфой брезгливо отодвинулся, стараясь не наступить в разлившееся по полу тёмное, напоминающее по густоте и цвету кровь, вино.

— Finite Incantatum!Ты что-то зарвался, Петтигрю. Надеюсь, этого тебе достаточно, чтоб понять, кто тут главный. Если нет, я повторю.

— Не… не надо… — Червехвост не мог встать на ноги, из уголка дряблого рта на пухлый подбородок стекала тонкая струйка смешанной со слюной крови, светлые редкие волосы налипли на лоб. Наполненные недавней болью глаза сверкнули затаённой ненавистью, но голос был покорен и тих. — Я позволил себе лишнее.

Внезапно взгляд Люциуса вспыхнул тревогой, он пересчитал негативы, потом колдографии, побледнел, снова пересчитал и повернулся ко всё ещё сидящему на полу Петтигрю с таким выражением, что тот лихорадочно заёрзал и пополз прочь, торопливо перебирая руками и ногами и развозя мантией вино по полу.

— Тут двенадцать негативов. И только одиннадцать отпечатков, — опасно звенящим голосом, вызывающим ассоциации с натянутой тетивой, сказал Люциус. — И, как ты думаешь, какого не хватает?

Червехвост судорожно помотал головой.

— Самого главного, болван! А может… ты сам припрятал его? А?.. Ведь ты давно пытаешься очернить меня в глазах Господина… Хочешь заняться шантажом? Ты ведь мечтаешь вывести меня из игры, — тонкие губы Малфоя чуть приподнялись в брезгливой хищной улыбке.

— Нет, Люциус… мистер Малфой, — торопливо залопотал Червехвост, с ужасом следя за кончиком неумолимо поднимающейся и нацеливающейся на него палочки, — я никогда…

— Так, где же колдография? Ты потерял её?

— Нет, нет, клянусь! — взвизгнул Червехвост, пытаясь прикрыть голову серебряной рукой. По потолку весело запрыгали отблески пламени. — Конверт был запечатан, я принёс его вам! Я просто взял его из рук мальчишки, я не трогал содержимое!

— Хочешь, я проверю тебя? — ласково, если можно назвать ласковым адское пламя, рвущееся из-под ледяного панциря холодного безразличного голоса, поинтересовался Малфой. — И наши споры разом прекратятся. К чему эти препирательства, одно заклинание, и…

— Не надо! — визг толстяка заметался по комнате, отозвавшись неожиданным эхом от голых каменных стен. Словно откликнувшись на этот звук, в камине треснуло полено, выбросив на пол горсть золотых искр. Червехвост подскочил, пал на колени и, дробной рысью подскакав к ногам Малфоя, попытался облобызать его сапоги, но был немедленно остановлен ударом трости по плечу.

— Не сметь даже приближаться ко мне, — Малфой с отвращением передёрнулся и отошёл. — Хорошо, положим, я тебе верю. Но… тогда вернись и добудь мне ту колдографию, которая пропала. Иначе…

Рыхлая фигурка на полу сжалась, напомнив ворох рваного чёрного тряпья.

— Да-да, я понял, я понял… Но сейчас Хогвартс перекрыт… Они установили там детекторы, которые сработали на Заклятье Памяти, которое я применил… Там сейчас тревога, проверка… патрули…

— Ты ещё здесь? — холодно поинтересовался Люциус Малфой, удивлённо приподняв серебристую бровь. Неторопливо подойдя к столу, он плеснул немного вина в высокий кубок и отщипнул золотистую виноградину от медово переливающейся в высокой вазе грозди.

Осёкшись на полуслове, Червехвост с трудом, опираясь на стул с высокой спинкой, поднялся на ноги и поплёлся к двери. Едва он осторожно прикрыл её за собой, как потное пухлое лицо преобразилось, став воплощением маски ненависти. Резким ударом серебряного протеза он переломил жалобно хрупнувшие деревянные перила.

— С каким бы удовольствием я сделал то же самое с твоим хребтом, Малфой… Или с хребтом твоего щенка… Погоди, я с тобой ещё посчитаюсь…

Оставшись в одиночестве, Люциус Малфой сбросил маску брезгливого и холодного презрения. Он снова и снова перебирал снимки, на которых его сын, единственный наследник и продолжатель дела и рода, вёл себя как невероятный глупец, как последний болван, не достойный, чтобы в его жилах текла кристально-чистая волшебная кровь. Даже самый тупоголовый хаффлпаффец не позволил бы себе никакого колдовства на глазах у всей школы! Неужели Малфои вырождаются? И магия, вершимая когда-то их великим предком, Одним-Из-Дюжины, рассеялась и истончилась в веках, обернувшись мелочной местью глупого юнца, неуклюжей попыткой возмездия? Этому ли учил он отпрыска всю его недолгую жизнь?!

Снимки полетели в огонь, за ними последовали негативы.

На щеках Люциуса появился гневный румянец, он размахнулся и ударом трости снес вазу с фруктами на пол. Не удовлетворившись, со сладострастной ненавистью начал топтать коваными каблуками сочно хлюпающие персики, упругий виноград, непослушные апельсины, так и норовящие выскочить из-под ноги. В комнате поплыли летние запахи сочных, спелых плодов.

Бутылка вина, стоимость которой многократно превышала месячный доход всего отдела, где трудился Артур Уизли, опасно дрогнула, опрокинулась и, подкатившись к краю стола, упала вниз, с печальным звуком разбившись об пол. Тёмно-бордовое вино густой лужей расплескалось по каменным плитам. Утолив первую ярость, Малфой с удовлетворением обвёл глазами устроенный в комнате разгром. Да, хозяин будет недоволен. Но за молчание и неудобства ему неплохо платят.

Он вытащил из кармана белоснежный батистовый платок с монограммой, тщательно обтёр им перчатки; наклонившись, стёр сочную фруктовую мякоть с серебряных пряжек на высоких сапогах драконьей кожи и швырнул испачканную ткань в огонь. Затем взял из банки на каминной полке пригоршню искрящегося порошка и кинул в камин.

— Ежедневный пророк, кадровый отдел.

Через миг в языках пламени появилась чья-то молодая, но очень быстро — прямо на глазах — лысеющая голова. Воззрившись на Люциуса Малфоя с угодливой улыбкой, клерк почтительно ждал приказаний.

— Хью, благодарю тебя за хлопоты, я уладил все интересующие меня вопросы. Кстати, вознаграждение за это маленькое беспокойство уже переведено в Гринготтс. Сейф номер 380, — и, не снимая перчатки, Малфой кончиками пальцев подал торопливо вскинувшему руку заместителю редактора по кадровым вопросам крошечный золотой ключик.

Вальяжно раскинувшись на ковре у камина, Ли Джордан запустил обглоданной куриной косточкой в пламя и, облизнув испачканный жиром палец, перевернул страницу учебника по Сно-Видениям. Рядом Фред и Алисия что-то горячо обсуждали, склонившись над выпуском Квиддич-Экспресса: «Маленькие хитрости великих: сборная Швейцарии», а Джордж задумчиво изучал готовность изжаренного на огне кусочка хлеба. Шёл десятый час, спать ещё не хотелось, но после бурного вечера всех охватило странное умиротворение, которое трудно было предсказать ещё пару часов назад.

До выяснения обстоятельств случившегося накануне, студенты не покидали своих гостиных даже на трапезы, что вызывало у них смешанные чувства: с одной стороны, каждые обед и ужин теперь превращались в некое подобие вечеринки (стараниям Фреда с Джорджем, в первую очередь, а также разделяющих их любовь к веселью и приколам студентов помладше) — и это было хорошо.

Но, с другой стороны (а вот это было уже плохо) запрет покидать общежития пришёлся аккурат на выходные, когда — в кои то веки — можно было всласть нагуляться и наиграться в снежки, потренироваться, спокойно позаниматься, а так же (но это касалось уже только Гарри) наконец-то вернуться к разбору завала в подземелье. И это вызывало у него изрядную досаду.

Вдобавок, Гермиона целый день не выходила из своей комнаты, и если во время завтрака он не очень удивился (наверное, потому что сам проспал), то во время обеда это уже вызвало лёгкое беспокойство (он не знал, что, по просьбе Гермионы, Дженнифер Ли и Трейси Алесини принесли ей в комнату целую тарелку жаркого с картошкой, пару булочек, джем, кувшин с соком и фрукты).

И вот, миновал ужин, превращённый в какое-то безумство: Дин Томас по просьбе Фреда (близнецы знали, что из их рук согласиться что-то принять разве что вечно рассеянный Невилл. Но вот как раз Невилл «гастрономического» интереса не представлял) обнёс шоколадными ирисками самых красивых девушек, и спустя четверть часа весь факультет наслаждался самозабвенно отплясывающей самбу Лавендер, а так же Кети Белл, пытающейся станцевать, за неимением шеста, вокруг Гарри, как самого худого и длинного на факультете — в отсутствие Рона. Гарри провёл три самые лучшие минуты в своей жизни, пока Алисия Спиннет силком не увела вырывающуюся Кети наверх. Впрочем, это мало кто заметил: все были поглощены борьбой Патриции О’Нил, рвущейся исполнить «соло рок-н-ролла со стриптизом на столе», и её подругами, пытающимися её разубедить. К разочарованию юношей, многообещающее зрелище удалось предотвратить.

Кевин Сторм, тоже отведавший ириску — по недосмотру Дина, отчаянно краснея, пел что-то невероятно лирическое, припав на одно колено перед разинувшей рот Джинни Уизли. Он и в полный-то рост едва доставал ей до плеча, в коленопреклонённом виде и вовсе походил на гнома. Столпившиеся вокруг первокурсники и первокурсницы зажимали рты от смеха.

Близнецы и их друзья ликовали: похоже, подготовка к Рождеству шла именно такими темпами, как им хотелось, и вечеринка обещала войти в анналы школьной истории.

Но смех и возмущение постепенно угасли — девушки, придя в себя через четверть часа, разбежались по спальням, Фред снова принял человеческий облик (хотя Джинни потом утверждала, что моржовые усы были ему очень к лицу), и оставшиеся в гостиной постепенно переключились на свои дела — кто читал, кто болтал, кто учил уроки…

Гарри, уже дважды за день сбегав к комнате Гермионы (первый раз ему открыла Трейси и пискнув, что Гермиона неважно себя чувствует и, к тому же, сейчас занимается с ними Зельеварением, тут же захлопнула дверь. Во второй раз и вовсе никто не откликнулся) сидел в сторонке, листая «Рукотворных монстров», для конспирации завернутых в старый выпуск Пророка. Полученное перед ужином письмо буквально прожигало карман, и Гарри то и дело неосознанно теребил рукой плотный конверт.

Странное поведение Гермионы тоже не давало покоя, юноша рассеянно перелистывал страницу за страницей, зевая от скуки и с трудом улавливая написанное. За главой о Стражах, в которой не было ничего полезного (Кто такие Стражи? Общая характеристика. Органы чувств. Загадочные существа. Как изучают Стражей) — разве что упоминание о том, каким образом можно уничтожить сие чудовище — следовала столь же скучная и наукообразная глава про Огнезмеев. Надо сказать, книга его вообще разочаровала: она состояла из коротеньких обзорных статей, а не исследований, поэтому вряд ли стоило ожидать от неё разоблачения невероятных тайн.

Неподалёку у камина сидел серьёзный и печальный Невилл с Тревором на одном колене и учебником по Истории магии на другом. На лестнице, ведущей с половины девочек, прошуршали негромкие шаги, Гарри вскинул глаза. Нет, опять не Гермиона.

— Я видел её вчера, — неожиданно сообщил Невилл и добавил, тревожно взглянув на Гарри и слегка покраснев, — она выглядела очень расстроенной. Как мне показалось.

Последнее как раз Гарри не очень удивило: после назначения на пост старосты Гермиона принимала близко к сердцу происходящее в школе, и известие о каком-то несчастном случае с кем-то из студентов (после разговора с Макгонагалл Дэнис Криви ходил, как в воду опущенный, но на все вопросы отнекивался) могло её здорово огорчить. Но подробностей не сообщали, а потому в гостиной высказывались самые невероятные гипотезы.

Симус Финниган отколол с доски объявлений список запрещённых заклинаний и заключал с близнецами пари на то, какое именно вызвало тревогу. Джордж, хрустя поджаренным хлебом, напоминал, что сработали детекторы на Астрономической Башне, и готов был поставить пять галлеонов, что это было Заклятье Мгновенного Раздевания.

Выслушав очередную порцию предположений, раз от раза становящихся всё более непристойными, — школьный список заклинаний давно валялся на полу, в ход уже пошла вытащенная из запасников Дина Томаса «Сексуальная магия: триста тридцать три заклятья» и «1000 и 1 ответ про ЭТО» — Гарри снова отправился наверх, к спальням, провожаемый хитрым взглядом Ли Джордана и напутственным «не напрягайся, приятель, это с девчонками бывает… время от времени. Пора бы уж знать».

И на этот раз никто не открыл. В комнатах девушек, куда, набравшись храбрости, он постучался и где его встретили звонким жизнерадостным визгом (а всё ещё не пришедшая в себя Лавендер, которую угощали ирисками особенно настойчиво, тут же попыталась увлечь Гарри в танец, являющийся какой-то непристойной разновидностью танго), Гермиону сегодня не видели. Первокурсницы хранили трагическое молчание, прикидывались глухими и старательно делали невинные лица.

Возвращаясь обратно к лестнице, он снова помедлил у её комнаты. Ответом на «Гермиона… это я… Гарри… Открой, пожалуйста, дело есть…» опять стала тишина, из-под двери не пробивалось ни лучика, и, поразмыслив, юноша решил, что подруга, судя по всему, легла спать. Это, конечно, было более чем странно: чтобы она легла в… Гарри взглянул на часы… десять вечера?.. Нет, невозможно. Похоже, действительно заболела. Для верности ещё раз дёрнув ручку, он развернулся и собрался было уходить, как вдруг в коридоре появилась Гермиона — в знакомом ему халатике, комнатных тапочках и с полотенцем, закрученным чалмой на голове. Вид у неё был настолько трогательно-домашний, что он фыркнул, а она, увидев Гарри, смущённо замерла и торопливо сдёрнула полотенце. Тяжелые спутанные кудри, влажно блестя в свете факелов, упали ей на плечи.

— Гарри? — она подошла поближе. Глаза чуть припухли и запали, впрочем, в коридоре было довольно темно, так что он не мог сказать наверняка. Но в груди на смену радости пришло и прочно обосновалось беспокойство.

— Гермиона?.. Невилл сказал, что у тебя что-то случилось… Ты заболела? Ты сегодня целый день от всех прячешься.

— Невилл? — напряглась она. — С чего он взял… Нет, я не прячусь… Я что-то… да, приболела. Наверное, переутомилась. А ты что тут делаешь?

— Тебя жду. Ты куда исчезла? Целый день тебя не было, на обед не пришла. И ужин… держи… — протянул ей завёрнутый в льняную салфетку толстый бутерброд, подошёл ближе и осторожно приподнял её голову за подбородок, пытаясь заглянуть в глаза. — Хей… Гермиона, что-то случилось? — тихо и серьёзно спросил юноша. — Я волновался. И скучал…

В этом жесте было столько нежности и покровительства, что она обмякла и жалобно шмыгнула носом.

— Спасибо за то, что побеспокоился обо мне, — она грустно улыбнулась и даже не попыталась взять свёрток. Выражение её лица ему совсем не понравилось. Помявшись, она решительно вздохнула. — Пойдём ко мне. Мне нужно кое-что тебе рассказать. Я ужасно виновата, Гарри… — начала она, едва убедилась, что дверь в комнату заперта самым тщательным образом. Гарри освободил себе местечко на кровати, опустив на пол внушительную стопку, состоящую из книг по заклинаниям на французском и латыни. — Прости меня, но я… — она собралась с силами и тихо закончила, — я потеряла ту книгу…

— Какую?! — ахнул Гарри, вскакивая на ноги. Разбуженный резким движением Косолапсус недовольно заворчал и блеснул глазами в полумраке.

— «Мою борьбу». Я… я вчера ходила к Круму, — Гарри, ошеломлённый известием, не заметил ни тщательно скрываемого напряжения в её голосе, ни лёгкой дрожи в руках, теребящих перо. Но странное призрачное чувство вдруг коснулось его души, и он ощутил, как разом напряглись все мышцы, словно у животного перед прыжком. — А потом сработала сигнализация, и… и я всё оставила там — и книгу, и свои заметки. Прибежали Макгонагалл с Флитвиком… Понимаешь, я не могла забрать книгу у них на глазах, к тому же Макгонагалл сама проводила нас… меня, — тут же поправилась она, — в гриффиндорскую башню.

— Вот чёрт, — раздосадовано выдохнул он. — А зачем ты вообще к нему пошла? Он ведь… — Гарри замер, подбирая слова, и выложил всё напрямик, — то, что он позволял себе раньше, и сейчас… мне не нравится, как он на тебя таращится!

— Мне тоже, — честно призналась Гермиона, опустив голову и не сводя заворожённого взгляда с рук юноши, стиснутых в кулаки. Почему-то она очень легко представила, как этот кулак врезается в лицо Виктора. Девушка вздрогнула и продолжила, — но я думала, что он что-нибудь знает и расскажет мне. Он, и правда, знает. И рассказал, — торопливо закончила она, подняв глаза и встретившись с пристальным взглядом Гарри. — Не сердись на меня. Пожалуйста. Я так виновата,- он молчал, переваривая сногсшибательную новость. — Зато, — торопливо продолжила она дрожащим голосом, чувствуя, что вот-вот заплачет, — я много узнала про Ритуалы Подчинения… Например, тот, что ты видел, называется Покорное сердце, и человек в этом случае… — дрожащий голосок сорвался, Гермиона пискнула и затихла, глотая сдавленные рыдания.

Словно очнувшись, Гарри подошёл к ней и обнял за плечи, внезапно ощутив, насколько же она хрупкая и маленькая, и как судорожно подрагивает под его рукой. Нежность и странное ощущение собственной взрослости и ответственности за неё смели все прочие чувства.

— Ну, ладно, что теперь делать… — вздохнул он. Ему уже не надо было стараться, чтобы разочарование и недовольство не слышались в его голосе. Они бесследно пропали. Он ведь тоже не всегда бывал прав, верно? — Ты… не казнись, ладно? Я что-нибудь придумаю. Твоей вины тут нет, ты же хотела, как лучше, и ведь мы успели узнать, верно? Ты мне сейчас обо всём расскажешь, потом ещё что-нибудь поищем… Может, удастся стащить книгу у него… И потом — у нас ещё осталась «Исповедь» и книга про монстров… Тоже полезные… в общем. Кстати, о монстрах, — ободряюще улыбнулся он, глядя на её расстроенное лицо. — А у меня вот хорошие новости: смотри, сегодня тебе пришёл ответ от миссис Лонгботтом, — он нашарил в кармане и протянул тёмно-коричневый конверт. Тот не был распечатан, и Гермиона даже в нынешнем своём состоянии оценила деликатность и терпение Гарри: ведь он прекрасно знал, что письмо не носит личного характера и, возможно, содержит в себе ответ на весьма и весьма интересующий его вопрос.

— Гарри… — она ткнулась носом ему в шею и зажмурилась. Ей вдруг стало хорошо и спокойно, словно не было ужасного вчерашнего вечера, после которого она полночи просидела в ванной, с остервенением оттирая себя губкой. Словно сегодня она не проплакала полдня, отчаянно пытаясь представить, как после случившегося подойдёт к Гарри, и что теперь будет чувствовать, когда тот будет целовать и касаться её…

Но вот сейчас он коснулся… и словно ничего и не произошло — он был таким родным, что у неё перехватило дыхание от внезапного облегчения и радости. Юноша вздохнул и зарылся лицом в её влажные волосы. Он знал, он чувствовал, что ей сейчас нужно. И — едва ли не впервые в жизни — вдруг понял, что может ей это дать — защиту, силу. Нежность. Убежище.

Приподняв её лицо, он коснулся носика лёгким поцелуем.

— Всё будет хорошо. Я обещаю.

Гермиона почувствовала, как многотонная гора рухнула с плеч, как отступили от глаз слёзы, как прояснился разум и появилось желание жить и двигаться вперёд.

— Будем надеяться, что там на самом деле есть что-то полезное, — она торопливо разорвала надписанный решительным размашистым почерком пергамент и развернула письмо к Гарри, чтобы тому тоже было видно.

Дорогая мисс Грейнджер!
Я была приятно удивлена, получив Ваше письмо — во-первых, Невилл мне неоднократно рассказывал о Вас, неизменно отзываясь как о выдающейся и достойной во всех отношениях девушке, а, во-вторых, мне приятно, что драматическая история, связанная с моим покойным мужем, наконец-то, заинтересовала кого-то из подрастающего поколения. К сожалению, в последнее время мало кто уделяет внимание былым подвигам, и стариков забывают раньше, чем те уходят из жизни. Даже героев — что же тогда говорить о простых магах, много лет назад проявивших доблесть и мужество?
Поэтому я рада, что в школьной программе, наконец-то, появились предметы, на которых вас, молодежь, учат уважать старшее поколение и брать с них пример.
Думаю, вы знаете, что те времена, о которых Вы просите меня рассказать, были темны и трагичны: Гриндевальду не нуждался в пленниках, поэтому использовал их в страшных ритуалах, испытывал новые заклятья, зелья, травил несчастных созданными своими руками чудищами. Не было семьи, которая бы не лишилась кого-то из родных и близких. Фантазия Гриндевальда потрясала своей безграничностью, уродством и изощрённостью, силы его казались неисчерпаемыми. Одно время (к счастью, весьма непродолжительное) даже Хогвартс находился в осаде. Его несколько раз пытались взять Лики Страха, убивавшие тех, кто слабее, и сводившие с ума сильных. У меня на глазах умерла одна из студенток: кошмары, преследовавшие её во сне, вырвались на свободу, растерзав её разум и убив самой страшной смертью, какую только она могла представить.
Что касается Стражей, то они, судя по слухам, ходившим среди нескольких счастливчиков, которым удалось вырваться из плена, были любимцами Гриндевальда — безжалостные, уродливые, наводившие на жертву ужас одним своим видом. В честь побед он устраивал турниры, выпуская монстров против пленников. Иногда — в виде издевательства — позволял волшебникам брать оружие: мечи, копья и даже волшебные палочки, которые лишь продляли смертельное развлечение.
Моему покойному супругу чудом удалось спастись: случилось так, что, уже истекая кровью, многократно раненый, он забыл все заклятья, кроме одного, и случайно применил экспериментальное Антипаучье Заклятье Обезноживания, над которым проводил исследования ещё в мирное время. И Страж, разом лишившись всех конечностей, тут же умер.

— Антипаучье Заклятье Обезноживания? — задумчиво повторила Гермиона. — Кажется, потом оно было запрещено: постоянно давало осечку и оборачивалось против наславшего его мага…

— Без чего он там остался? Без ноги и без руки? Да уж, вполне в духе Лонгботтомов. Иногда на уроках Трансфигурации мне просто страшно за Невилла, — согласился Гарри. Гермиона укоризненно покосилась на него, слабо улыбнулась и вернулась к пергаменту. — Похоже, он унаследовал от дедушки не только своё имя. Что ж он просто не применил Смертельное проклятье?

— Ты что — совсем забыл, что нам рассказывали на четвёртом курсе? Это же запрещённая тёмная магия, и не все ей владеют. Помнишь, как он сказал… — Гермиона нахмурилась, припоминая, — «если вы сейчас хором произнесёте Авада Кедавра, вряд ли меня даже насморк пробьёт»…

Гарри недоверчиво хмыкнул, и они вернулись к пергаменту.

Мой же супруг выжил только благодаря тому, что его приняли за мёртвого и бросили в кладовку в качестве корма для монстров. Откуда он, придя в себя, сумел чудом спастись, воспользовавшись тем, что охранники потеряли бдительность. По счастью, передовые отряды светлых сил находились поблизости и, истекающий кровью, он был подобран и немедленно помещён в полевой госпиталь, где как раз работала я. Несколько ночей подряд мы боролись за его жизнь…

Позже за героизм, проявленный в поединке, супруг был награждён орденом Мерлина второй степени…

— Так, ну, дальше неинтересно, — быстро пробежав глазами конец, Гермиона чуть покраснела и потянула пергамент из пальцев Гарри.

— Погоди-погоди… Поверить не могу! Она просит тебя об этом?! — Гарри расхохотался и ткнул пальцем в последнюю строчку. — Да, нелёгкая это работа — быть старостой: отвечать приходится за всё, даже за это, — он обнял Гермиону и потянул к себе. Она положила голову ему на плечо и прикрыла глаза, внезапно почувствовав умиротворение и уверенность в том, что всё будет хорошо. Пока он с ней. Пока она с ним.

— Я люблю тебя, — выдохнула она, сама удивившись тому, как легко слова вырвались наружу — словно три сияющие бабочки, они запорхали по комнате, тут же наполнившейся солнцем, летними звуками и ароматами.

Она почувствовала, как он вздрогнул, как часто забилось его сердце. Схватив за плечи, он развернул девушку к себе лицом. Глаза сияли таким счастьем и недоверием, что ей стало одновременно и страшно, и смешно.

— Что?.. Что ты сказала?

— Я. Люблю. Тебя.

— Гермиона, я…

— Нет, не надо, — она чуть улыбнулась, закрыв ему рот ладонью. Ей ужасно хотелось услышать это, но не в ответ на свои слова. — Просто поцелуй меня…

— Эй, я не понял. Меня что — совсем не хотят видеть? Даже дверь не откроют? — раздался чуть приглушённый весёлый голос из коридора. — Меня записали в изгои? Окончательно вычеркнули из списков живых? Или теперь это моя судьба: стоять под дверью, ожидая, когда вы закончите целоваться и изволите снова стать нормальными людьми?

— Рон! — хором вскрикнули Гарри и Гермиона, кидаясь к двери.

— И что — это всё признания в любви и приглашения на свидания? — завистливо поинтересовался Симус Финниган, глядя на пухлую стопку открыток и писем, перевитых разноцветными ленточками, которые Рон с демонстративно равнодушным видом засовывал в выдвижной ящик тумбочки.

— Это? Нет, это только пожелания скорейшего выздоровления… Признания в любви у меня тут, — Рон вытащил из сумки большую коробку из-под коллекционных Шоколадных лягушек, плотно перевязанную лентой. — Её надо держать закрытой, — пояснил Рон в отвёт на недоумённые взгляды однокурсников, — а то сразу такое начинается: стихи… песни…

— Психическая атака, — фыркнул Симус, и Гарри, с ужасом вспомнив присланную ему на втором курсе валентинку, мысленно с ним согласился. И подумал, что у них с Роном, видимо, разное отношение к поэзии. И музыке тоже. Впрочем, учитывая, насколько Рону не везло в личной жизни, он имел право на маленькое утешение. Во всяком случае, у кого — у кого, а у Гарри бы язык точно не повернулся упрекнуть друга в некотором хвастовстве. Особенно сегодня.

Сегодня. Горячая волна счастья прокатилась по всему телу, отозвавшись пульсацией в каждой клеточке, и юноша машинально коснулся указательным пальцем губ, вспомнив поцелуй с Гермионой у самой двери, за которой топтался Рон. Пусть он продлился только миг — ТАКОГО поцелуя у них ещё не было.

Подробный рассказ Рона о клинике Св.Мунго оказался, по правде говоря, ужасно скучным, поэтому вопросы звучали всё реже и всё тише; наконец, уснули все, кроме самого Рона и с трудом борющегося со сном Гарри.

— … тут входит доктор, и мой сосед его спрашивает: «Лекарь, я ходить буду?» — «Да, — отвечает лекарь, — но только под себя…»

— Рон, — не выдержал Гарри, поняв, что это может тянуться бесконечно и, возможно, ему так и не удастся рассказать другу о самом главном, — погоди. Тут у нас столько всего произошло, пока тебя не было…

Рон с неудовольствием умолк и стал слушать Гарри с подчёркнуто равнодушным видом. Но уже через пару минут ахал и охал, зажимая рот руками, краснел, бледнел; его рыжие волосы топорщились в разные стороны, а вытаращенные глаза разве что не светились в темноте.

— Вот чёрт! — не выдержав, рявкнул он, грохнув себя по колену кулаком и тут же сморщившись от боли. — Значит тот, кто сшиб меня…

— Тшшш!

Они, умолкнув, опасливо выглянули из-за полога кровати Рона и прислушались, но остальные сладко спали.

— Значит тот, кто сшиб меня, — шёпотом продолжил Рон, — использовал против тебя Заклятье? Думаешь, это Малфой? Хотя… да кому это ещё может быть нужно… И потом книга, что отравила Гатто — вот уж кого не жалко! — пыталась сожрать Гермиону? Чёрт, как жаль, что она её потеряла!.. Но теперь ведь всё стало проще: если бабушка Невилла написала, как справиться со Стражем…

— Но Смертельному проклятью надо долго учиться, а тут везде понатыканы детекторы Чёрной магии. Да и как бы я смог потренироваться — это ведь не Хахачары на тебе отрабатывать. А я… я не знаю, смогу ли я убить живое существо — просто так, чтобы проверить, смогу ли я это сделать… — Гарри помрачнел, вспоминая, как псевдо-Хмури равнодушно уничтожил Смертельным Заклятьем паука. И как так же равнодушно, словно назойливое насекомое, Вольдеморт убил Седрика.

Неужели я тоже должен это уметь? Уничтожать живых существ? И… людей?

Рон, понурившись, потянулся к большой плитке шоколада и, отломив два куска, один сунул себе в рот, а второй протянул Гарри.

— Но ведь… если ты хочешь убить Того-Кого-Нельзя-Называть, ты должен будешь как-то это сделать. Ты думал об этом? — словно услышав мысли друга, заметил он.

— Да, — кивнул Гарри, не поднимая глаз, — я думал об этом много раз — я вспоминаю нашу с ним последнюю встречу, и каждый раз я спрашиваю себя: что было бы, поступи я иначе у Кубка? А что было бы, если бы я владел Непростительными заклятьями? Смертельнм заклятьем? — он понизил голос. — Но… Мне сложно говорить — смог бы или нет я убить человека. Мне кажется… — Гарри чуть помедлил, словно впервые признаваясь в этом самому себе, — смог бы. Вольдеморта — он уже не человек, в нём не осталось ничего человеческого. Пожирателей Смерти, вернувшихся к нему по первому зову… Наверное, я смог бы… Червехвоста. Люциуса Малфоя.

Рука Гарри сжалась вокруг воображаемой волшебной палочки, глаза потемнели, он представил, как с её конца срывается ярко-зелёная вспышка.

Смог бы я?

Рон не сводил с друга взгляда, наполненного одновременно ужасом и восхищением.

— Гарри Поттер… — тихий тоненький голосок, раздавшийся за их спинами, заставил ребят одновременно вздрогнуть. Переминаясь с ноги на ногу, виновато помахивая ушами и пряча глаза, на полу спальни топтался Добби. — Добби очень стыдно прерывать ваш разговор… но Добби не мог не принести вам этого… Гарри Поттер должен знать, кто строит козни его друзьям, — вытаращенные глаза, придающие домовику вечно испуганный вид, скользнули к Рону и снова воззрились на Гарри. — Плохой, ужасный Добби — он не имел права приходить к вам, он должен отдать это Дамблдору… — тонкие зелёный ручки судорожно зашарили в воздухе в поисках чего-нибудь тяжёлого.

Гарри с Роном обречённо переглянулись. Рон сунул в руку домовика башмак.

— Плохой, гадкий Добби! Опять нарушает все правила! — эльф лупил себя по лбу со сладострастным упоением, отчего в голову Гарри закралась мысль, а не получает ли он от самоистязания какого-нибудь извращенного удовольствия. — Но Добби не мог не показать это великому Гарри Поттеру, великому спасителю и избавителю всего волшебного мира, и его чудесному другу, снизошедшим до свадьбы такого маленького существа…

— Хватит, давай к делу, — решительно остановил его Гарри.

Глаза Добби испуганно забегали по углам. В комнате царила тишина, наполненная ночными звуками — посапыванием, похрапыванием, сонной возней.

— Вчера моя супруга Терри убиралась в комнате четверокурсников. И она нашла вот это под кроватью того мальчика, к которому вчера было применено Заклятье Памяти… — сообразив, что выболтал очередную тайну, Добби зажал себе рот руками и вытаращил глаза. Рон с готовностью подал ему башмак.

— Так, значит, дело не в Мгновенном раздевании… Значит, Колину стёрли память, — ошарашено ахнул Гарри, морщась от глухих звуков, раздающихся при каждом соприкосновении башмака с многострадальной головой домового эльфа. — Единственное, что мне приходит в голову, — это то, что он что-то знал или что-то видел.

— Или что-то сфотографировал, — слегка заикаясь и нервно подмаргивая, подхватил только что закончивший экзекуцию Добби. Глаза его чуть расфокусировались, придавая эльфу слегка пьяный и блаженный вид. — Он сфотографировал того, кто заколдовал бладжер.

— Кто это?! — подскочил Рон. — Кто этот гад, из-за которого я загремел в клинику? Да я его собственными руками задушу!

Огненные волосы гриффиндорца встали дыбом, казалось, что они вот-вот вспыхнут. Гарри выглядел не лучше, разве что молчал. Ошеломлённый напором и идущим от них гневом, Добби на секунду замер и молча протянул колдографию.

Стукнувшись лбами, юноши склонились над ней, и в полумраке комнаты перед их глазами предстала следующая картина: зависший на метле Драко Малфой поднял руку, из рукава вырвалась струйка дыма, и бладжер, летевший в сторону гриффиндорских колец, вдруг удвоил скорость, развернулся и, нацелившись прямо на Рона, изо всех сил ударил того в грудь.

Рон охнул и схватился за живот.

— Ужас… Со стороны выглядит ещё страшнее. Клянусь — я убью этого сморчка. Превращу его в жука — это ведь не запрещено? — и раздавлю. Буду топтать до тех пор, пока от него даже мокрого места не останется, или нет — лучше в…

— Постой, — Гарри снова и снова смотрел на колдографию, чувствуя, как в нём закипает гнев и желание немедленно помчаться в слизеринские подземелья отнюдь не с дружескими намерениями. Он сам не знал, кого пытается сейчас остановить и привести в чувство — себя или кипевшего от ярости Рона. — Вспомни, о чём мы только что говорили: сразу после этого на Дерека было наложено Заклятье Подвластия, и тот напал на меня. Я хочу узнать, кто это сделал — Малфой или нет. И кто стёр память Колину. И знает ли он что-то о том, что сейчас происходит в школе. А потом мы прибьём его вместе.

— Так он тебе и рассказал… — фыркнул Рон. — Добби, а других колдографий у тебя нет? Эх, вот бы взять его с поличным: я бы послушал, что бы он заскулил в своё оправдание — жалкий, мерзкий слизняк…

Рон распинался минуты две, поразив и Гарри, и Добби многозначностью некоторых волшебных выражений и смутив неожиданным использованием волшебной палочки. Впрочем, Гарри был готов подписаться под каждым словом. И добавить от себя пару вещей, о которых всегда бурчал Дадли, когда того лишали любимых развлечений.

— Вот чёрт, как бы нам узнать? Я не усну, пока что-нибудь не придумаю, — раздосадовано пробормотал Гарри. — И ведь Гермиона уже спит — спросить не у кого…

Домовик, молча переводящий взгляд с одного гриффиндорца на другого, приподнял зелёную безволосую бровь и хитро улыбнулся, постукивая себя по ладони ботинком, только что участвовавшим в экзекуции.

— Почему же не у кого? Если бы вы спросили у Добби, он бы вам сказал, что есть надёжное и проверенное средство: Veritaserum.

— Зелье правды? — ахнули, переглянувшись, Рон и Гарри. — Ну, конечно!..