Сияющая красота весеннего полдня никого не могла оставить равнодушным. Светло-голубое небо, кое-где подёрнутое прозрачным многослойным кружевом облаков, казалось только что вымытым. Распускающиеся почки на деревьях наполняли воздух чарующим ароматом новой жизни. По забранному частой решёткой окну первого этажа ползла муха, с трудом сбрасывая с себя сонную одурь канувшей в небытие зимы. Первые травинки торчали из чёрной земли, словно копья отважных воинов, пробивающих себе путь из вражеского окружения. Всё живое радовалось пришествию госпожи Весны. Наверное, единственным исключением был учитель Бигглс. Этого маленького, худого до прозрачности человека, вечно одетого в чёрное, ничто не могло заставить радоваться. В грозу и в ясную погоду его голос звучал одинаково — Эдмунду слышался в нём свист розги. Иногда мальчик ловил себя на мысли, что уж лучше бы учитель действительно порол их — это было бы легче, чем слушать заунывное скрипение, которое лишь по недоразумению складывалось в нормальные человеческие слова. Но учитель не только не мог ударить своих учеников — он не смел даже прикрикнуть на них. Роберт и Джордж, сын и племянник могущественного графа Уорвика, были слишком важными особами для такого обращения.
— Итак, ни мастер Роберт, ни мастер Джордж не знают имён на ismasculinigeneris. А что нам скажет Эдмунд?
Мальчик вздрогнул, услышав своё имя, и резко встал, словно подброшенный пружиной. Мысли его были в тот момент были очень далеко от латыни. Но он быстро взял себя в руки.
— Ammis, orbis, glis, annalis, fascis, ensis, cucumis… — начал он.
— Достаточно. Садитесь. Мастер Джордж, мастер Роберт, я попросил бы вас объяснить, почему для вас так невероятно сложно выучить исключения на ismasculinigeneris, — учитель говорил по-прежнему ровно и спокойно, но Эдмунд поморщился, словно от зубной боли. Он видел полные злобы и презрения косые взгляды, которые бросали на него молодые господа. И возблагодарил судьбу за то, что недавно умер их учитель фехтования. Если бы после урока латыни был бы, как обычно, урок боевых искусств, то Эдмунду там бы не поздоровилось.
…Судьбе Эдмунда Смита могли бы позавидовать сотни и сотни лондонских мальчишек, которые ходили в лохмотьях и ложились спать на пустой желудок, если им не удавалось украсть кусок хлеба. Сын мажордома в доме богатого и могущественного графа Уорвика никогда не знал таких тягот. Мальчик всегда ел досыта и спал в мягкой постели, его обшивал тот же портной, что и молодых господ — всех троих одевали просто, но добротно. Но сам Эдмунд был недоволен своей жизнью. Даже самый снисходительный человек не назвал бы его ни красивым, ни обаятельным. Мальчик был очень худ и мал ростом — в свои почти одиннадцать лет он выглядел едва ли на восемь. На круглом лице торчал вздёрнутый нос, а маленькие водянистые серые глазки были постоянно прищурены. Довершали картину редкие волосы неопределённого серо-палевого цвета и несоразмерно большой лягушачий рот. И, как будто в насмешку, при такой отталкивающей внешности мальчик был щедро наделён умом и памятью. Сын мажордома считался компаньоном молодых господ и обучался вместе с ними. Ему достаточно было один раз прочесть страницу в книге, чтобы запомнить её почти наизусть. Он был ещё слишком мал, чтобы научиться скрывать свои достоинства — и его успехи в науках сделали его объектом ненависти со стороны Роберта и Джорджа. Эти крепкие парни, оба на год старше Эдмунда, проявляли интерес только к истинно мужским занятиям — верховой езде, стрельбе, фехтованию, где успехи Эдмунда были более чем скромными. Лошади наводили на него почти панический ужас, выпущенные из пистолета пули очень редко попадали в мишень, а шпага уже через пять минут превращалась в неподъёмный груз. Во время уроков фехтования мальчику приходилось дорого расплачиваться за свои успехи в науках. Учитель, отставной капитан Гарольд Прест, поседевший в боях вояка, с презрением относился к слабакам и специально заставлял Эдмунда драться до тех пор, пока он не падал без сознания. Старый солдат искренне полагал, что мужчина может стать мужчиной только получив свою порцию синяков и шишек. Это касалось в первую очередь Эдмунда, чья хрупкость и робость нередко доводили капитана Преста до полного исступления. Три недели назад состоялся урок, который мальчик считал самым тяжёлым испытанием в своей жизни. Сначала его посадили на нового, только что купленного жеребца. Конь оказался с норовом, и через пять минут оглушённый Эдмунд под громкий смех молодых господ поднимался с земли, потирая ушибленные рёбра и припадая на левую ногу. Затем, раздав ученикам шпаги, учитель показал им приём ин-кварто. Джордж и Роберт отрабатывали его на своём маленьком компаньоне. Их глаза светились злорадным наслаждением, когда очередной удар затупленной, но всё же тяжёлой шпаги приходился в больной левый бок. В этот момент Эдмунд ненавидел их и капитана Преста так сильно, что этого чувства хватило бы уничтожить мир. Но он не смел показать это даже взглядом, и лишь снова и снова повторял про себя: «Пусть им будет плохо. Пусть они сдохнут!» Тем же самым вечером бравый капитан встретил бывшего сослуживца. Как водится, это радостное событие было отмечено по-мужски — доброй попойкой в кабачке «Красный Ястреб». В по-пуритански строгом доме Уорвиков только капитану Престу было разрешено иногда проявить слабость и поддаться искушению — в знак уважения к его былым заслугам. Ему однажды довелось спасти жизнь графа в Америке, чему он и был обязан безбедной жизнью после отставки. На следующее утро двое дюжих констебей принесли бездыханное тело капитана — возвращаясь домой, старик оступился так неудачно, что при падении сломал себе шею. Эдмунд искренне порадовался его смерти — это означало хотя бы временный отдых от мучений. Его совершенно не смущало, что веселиться по такому поводу неприлично. Мальчик пару раз открыто продемонстрировал свои чувства, чем заслужил неодобрение леди Уорвик — высокой, сухощавой дамы, которую, казалось, никто и никогда не видел улыбающейся. А Роберт и Джордж, искренне привязанные к старому капитану, и вовсе смотрели на него с ненавистью. Но Эдмунда даже это мало заботило. За прошедшие со времени смерти капитана три недели произошли события, которые заставили его чувствовать себя особенным. Во-первых, на уроках латыни, греческого, истории сын мажордома выглядел умнее и лучше своих молодых хозяев — и теперь, когда не было уроков фехтования, он очень быстро забыл о своих неудачах в боевых искусствах. Во-вторых, после похорон капитана, на которые Эдмунд не пошёл, Джордж подкараулил его в коридоре и избил — сильно, злобно, наслаждаясь мучениями своей жертвы. Когда он развернулся, чтобы уйти, его маленький компаньон с ненавистью посмотрел ему вслед. И, когда Джордж проходил мимо старинного, украшенного затейливой резьбой шкафа, стоявшая наверху тяжёлая ваза неожиданно сорвалась. Она пролетела в каких-то долях дюйма от головы мальчика и больно ударила его по плечу. Ещё через несколько дней Роберт велел ему принести горячей воды для мытья. Эдмунд пошёл на кухню и передал это приказание слугам. Но Том, личный камердинер Роберта, который не горел желанием прерывать приятный разговор с молоденькой горничной, только усмехнулся.
— Ты что-то слишком задаваться стал, малыш. Считаешь, раз с молодыми господами учишься, то лучше нас? Дудки! Ты такой же слуга, как и все мы. Так что сам воду отнесёшь, не переломишься.
Он сунул тяжёлый таз в руки Эдмунду. Молодой лакей не заметил злобного огонька, вспыхнувшего в маленьких водянистых глазках мальчика — и, как оказалось, на свою беду. Вечером в доме Уорвиков поднялся переполох. У мастера Роберта исчез старинный кинжал с рукояткой, изукрашенной драгоценными камнями, который ему подарили на день рождения. Оружие было семейной реликвией, так что никто в доме не ложился спать, пока пропажа не нашлась. Обыскали вещи всех слуг — и кинжал обнаружился в сундучке Тома. Никакие оправдания и клятвы, что он и понятия ни о чём не имеет, не помогли — разгневанная хозяйка дала парню расчёт, не дожидаясь утра. Эдмунд не мог отказать себе в удовольствии насладиться плодами мести. Он тихо пробрался в ту часть дома, где были комнаты слуг, и притаился в уголке.
— Энди, — долетел до него голос Тома, в котором явственно звенели слёзы, — вот чем угодно клянусь, не брал я этот проклятый кинжал! Как он в моих пожитках очутился — ума не приложу! Колдовство, не иначе!
— Клясться грех, — густым басом ответил повар Энди, истовый пуританин. — Господь запретил клятвы. А колдовство… нет там никакого колдовства. Ты, Том, башкой своей дурьей прикинь: кто, кроме тебя, свободно в комнату к молодому господину заходит?
— Да что ты! Этот-то щенок? Да у него ни мозгов, ни духу на это не хватит!
— Вот, правильно я говорю, что дурень ты, Том! Мозгов у сопляка поболе твоего будет. И злобный он. Кошка моя, Санни — добрейшая животина, ласковая. А он её пинает каждый раз, как она ему под ноги попадётся. Вот чем ему тварь бессловесная помешала? И Санни на него шипит и царапнуть норовит. Животина неразумная, а чует в нём злую душу. На виселице мальчишка кончит, помяни моё слово!
— Ох, может, и верно ты говоришь! Да только что теперь толку! Хозяйка ничего слушать не хочет! Куда ж я теперь денусь-то?
— Да, тебе теперь только в деревню возвращаться, больше делать нечего. Кто тебя в Лондоне наймёт с такой славой — что ты графов Уорвиков обокрал?
Эдмунд выскользнул из укрытия и направился в свою спальню. Его лицо перекосила злобная ухмылка. Что ж, молодым господам он не может отомстить за унижения… пока не может. Но любой другой человек, который оскорбит его, Эдмунда Смита, горько пожалеет об этом! Как Том… В эту минуту мальчик был уверен, что и смерть капитана Преста была ему наказанием именно за него, Эдмунда…
…От сладких воспоминаний о мести сына мажордома оторвал скрип открывающейся двери. Учитель повернулся, чтобы сделать выговор тому, кто посмел прервать урок — но только молча согнулся в поклоне. На пороге стоял высокий крепкий мужчина с вислыми пегими усами и красным обветренным лицом — лорд Грегори Уорвик, брат графа Уорвика, отец Джорджа и дядя Роберта.
— Дядюшка! Батюшка! — лица молодых господ светились радостью. Они бы с радостью бросились на шею вошедшему, но приличия позволяли только чопорно поклониться и поцеловать руку.
— Как выросли, сорванцы! — лорд Грегори, который почти всю жизнь, с ранней юности, провёл в колониях, мало стеснял себя условностями и без лишних церемоний крепко обнял сына и племянника. — Чем тут вас мучает этот старый сухарь? Латынь? — он презрительно скривил губы, заглянув в разложенную на столе книгу. — Зачем воинам латынь?! Когда за мной гнались индейцы, мне нужна была твёрдая рука и меткий глаз, а не всякая ерунда! Вот что, почтеннейший, — обратился он к учителю, — на сегодня можете считать себя свободным. Леди Уорвик сообщила мне о несчастье с капитаном Престом, — все набожно перекрестились, — и я нашёл мальчишкам нового учителя. Пусть они познакомятся.
Сжав губы в тонкую нить, Бигглс молча вышел из комнаты. У Эдмунда мучительно заныло сердце: неужели прошедшие несколько недель были только сном? И теперь начнётся всё то же самое: боль, страх, отвращение. Но делать было нечего, и мальчик уныло поплёлся за лордом Грегори и молодыми господами. Все четверо уже спускались во двор, когда их догнала миссис Смит, мать Эдмунда.
— Милорд, — она сделала глубокий реверанс, — не могли бы Вы на сегодня освободить Эдмунда от занятий по фехтованию? Он нужен отцу.
— Ну, слушаться родителей — дело святое. Иди, — отпустил его лорд Грегори.
Мальчику стоило большого труда удалиться степенно и неторопливо. Он должен был помочь отцу разбирать счета из отдалённых поместий Уорвиков. Эдмунд ненавидел эту работу, но сейчас был рад даже ей — только бы его не заставляли держать в руках шпагу.
Отец — худощавый человек с суровым бледным лицом ждал его в своём кабинете. На столе громоздилась пухлая пачка бумаг -отчёты из поместий Уорвиков, разбросанных по всей стране. Радостное настроение мальчика постепенно стало улетучиваться. В будущем ему предстояло занять место отца, поэтому тот уже сейчас обучал сына всему, что нужно знать мажордому. В том числе — разбираться с документами. И эти уроки Эдмунд ненавидел не намного меньше, чем фехтование и верховую езду.
— Садись, Эдмунд, — сказал отец. — Видишь, сколько отчётов пришло? Нам обязательно надо с ними разобраться до пятницы, ведь дальше мы должны будем готовиться к пасхальному приёму, — на следующее воскресенье приходилась Пасха, когда в доме графов Уорвиков обязательно устраивался приём — чинный и чопорный, разумеется — для единоверцев.
Мальчик тяжело вздохнул и взял в руки перо. Отец пододвинул к нему первый документ.
— Это доклад управляющего поместьем в Крайчестере о том, сколько продуктов к столу их сиятельств доставлено оттуда вчера, — мистер Смит протянул ему ещё одну бумагу. — А теперь посмотри сюда и скажи, сколько из этого мы можем продать и что следует закупить, чтобы ни в чём не испытывать недостатка.
Эдмунд занялся подсчётами. Обозы с продуктами приходили раз в два месяца. В этот раз, помимо прочего, было привезено пять бочонков эля — как и требовалось по расчётам. «А что если написать, будто один бочонок в дороге прохудился, и эль из него вытек? — мелькнула мысль. — А потом продать его на сторону? Небось эль-то в доме только слуги и пьют… обойдутся, пьяницы несчастные!» Мальчик даже усмехнулся про себя: как глупо со стороны отца не пользоваться такими возможностями!
— Не отвлекайся, Эдмунд, — строго сказал отец. — Запомни: точность и аккуратность — важнейшие качества для управляющего. Достаточно одной ошибки, чтобы твоё имя навсегда было запятнано позором подозрения в краже. Нет ничего хуже для честного слуги, чем прослыть вором!
— Да, батюшка, — смиренно ответил мальчик.
Наконец, через три часа с документами было покончено.
— В Светлое Воскресенье во время приёма ты сначала будешь встречать внизу гостей вместе с лакеями. Ты должен представлять себе, в чём состоят их обязанности, и чего ты должен будешь от них требовать, став мажордомом. Потом ты будешь прислуживать гостям в зале, — заметив кислое выражение на лице сына, отец слегка возвысил голос. — Доброму христианину надлежит жить во смирении, и когда, как не прислуживая ближнему своему, ты научишься укрощать свою гордыню?
В день приёма угрюмый графский дом преобразился. Была открыта парадная зала, пустовавшая по полгода, из шкафов достали дорогую старинную серебряную посуду. Эдмунд, наряженный в новую парадную ливрею с тесным воротником, стоял в прихожей, принимая у гостей их плащи — день был холодный. На лице его играла любезная улыбка, но внутри всё кипело. Многие гости бросали на него сочувственные, любопытные, а то и насмешливые взгляды. «Смотрят на меня, как на лягушку какую! — с негодованием думал мальчик. — Считают себя лучше всех, а меня и за человека не держат!» Эдмунду очень хотелось сделать что-нибудь, чтобы стереть с их лиц самодовольные праздничные улыбки… Входная дверь распахнулась пропуская очередную гостью — высокую статную леди, за которой плащ несла горничная. У взрослых лакеев разгорелись глаза. Скромное светлое платье сидело на этой женщине как-то иначе, чем на других дамах — не скрывало полностью её пышные прелести, а делало их более загадочными и оттого желанными. Джерри, развязный чернявый парень, поступивший на место уволенного Тома, бросился к служанке, чтобы забрать плащ — но госпожа жестом приказала девушке отдать его Эдмунду. Когда мальчик встретился с ней взглядом, то увидел в её глазах не сочувствие или насмешку, а что-то другое — так иногда смотрела на него только мама.
Минут через пятнадцать угрюмый старший лакей Джоунс спустился в холл и велел всем идти наверх, чтобы прислуживать гостям.
— А ты, Джерри, тут останешься, — добавил он к великому разочарованию новичка.
Эдмунд поднялся в зал. Гости стояли группками по три-четыре человека и тихо переговаривались, отчего в зале стоял гул.
— Что здесь делает эта особа? — услышал мальчик, проходя мимо стоявших недалеко от двери двух дам. Он проследил за взглядом говорившей — седовласой леди, чьё пухлое круглое лицо вызывало смутные ассоциации с коровьей мордой. Она смотрела на ту самую женщину, чьё появление вызвало такое оживление среди лакеев. Эдмунду стало любопытно. Он остановился поблизости от дам и сделал вид, что поправляет драпировку рядом дверью.
— Да, мне тоже интересно, что привело сюда леди Глемис, — ответила её собеседница. — Эта семья никогда не отличалась усердием к вере. Более того, — она понизила голос, — прапрабабушка лорда Глемиса была сожжена за чародейство. Но как знать — может быть, его супруга способна узреть свет истины?
Седовласая дама фыркнула.
— Да ведь она урождённая Фауллиз! Эти шотландцы! Её матушку судили за колдовство, — она перекрестилась, — она делала восковые фигуры, чтобы извести другую леди и выйти за её мужа! Да не отсохнет мой язык за рассказ о подобных мерзостях, прости меня, Боже, грешницу!
— Дочь неповинна в грехах матери, — рассудительно ответила вторая дама.
— Как говорит простонародье, яблоко от яблони недалеко падает, — старуха упрямо вздёрнула подбородок. — А что Вы скажете о лорде Грегори? Я не видела его уже лет десять…
Эдмунд поднялся и прошёл дальше. То, что он услышал об этой даме, леди Глемис, только возбудило его любопытство. Вот было бы здорово уметь колдовать! Он бы всем тогда показал! Но это только мечты… Какой из него колдун? По знаку хозяйки дома гости собрались вокруг стола и пропели пасхальный гимн, а затем чинно принялись за угощение — обильное, чтобы никто не обвинил Уорвиков в скупости, но без роскоши. Каждому гостю прислуживал свой лакей, для приёмов всегда приходилось нанимать приходящую прислугу. И Эдмунд сумел устроить всё так, чтобы оказаться за стулом леди Глемис. Он и сам не знал, на что надеется — с какой стати такая важная блистательная леди ещё раз обратит внимание на мальчика-лягушонка? И всё же у Эдмунда было смутное предчувствие, что встреча с этой дамой может принести в его жизнь что-то необычное — возможно, так на него подействовал взгляд, брошенный ею в холле…
После ужина слуги получили разрешение удалиться. Взрослые лакеи отправились на кухню — доедать и допивать остатки снеди с господского стола. А Эдмунд неприкаянно шатался в холле. Почему-то он чувствовал себя очень несчастным. Мальчик не мог объяснить, откуда взялось это чувство, вроде бы всё шло как всегда… Когда наверху скрипнула дверь парадной залы, он птицей взлетел по лестнице. На пороге залы стоял отец, что-то говоря леди Глемис.
— Эдмунд, проводи миледи, — сказал он, увидев сына.
Женщина что-то пробормотала себе под нос. Низко поклонившись гостье, отец вернулся в залу. А Эдмунд спустился в холл и снял с вешалки тяжёлый плащ леди Глемис. Повернувшись, чтобы помочь ей одеться, он оцепенел от удивления: женщина стояла, наставив на него какую-то палку.
— Дормире, — негромко произнесла она.
К векам мальчика как будто привесили по унции свинца. Он отчаянно пытался держать глаза открытыми — но они закрывались сами собой. Последние впечатления, которые сохранило меркнущее сознание — тихий скрип входной двери и чьи-то руки, бережно подхватывающие его…
Когда он очнулся, то почувствовал, что ему удобно. Необычайно удобно. Мальчик открыл глаза. Он лежал на широкой кровати под роскошным пологом, шёлковое одеяло было украшено искусной вышивкой, тонкое полотно сорочки ласкало кожу. «Какой сон,» — подумал Эдмунд и ущипнул себя. Сон не кончился. Мальчик откинул полог и соскочил с кровати. Окна просторной комнаты выходили в сад. На стене висело огромное и явно старинное зеркало в золочёной раме, босым ногам было тепло на пушистом восточном ковре. В дверь постучали.
— Войдите, — отозвался он, как всегда делали молодые господа, когда сам Эдмунд стучал к ним в дверь.
Вошёл молодой лакей в такой роскошной ливрее, каких в доме Уорвиков слуги не надевали и по праздникам. В руках он нёс тазик с водой для умывания. Второй лакей внёс одежду.
— Мастер Эдмунд, леди Глемис просит Вас одеться и спуститься к завтраку. Мне приказано помочь Вам и проводить в столовую.
Эдмунд только через несколько минут осознал, что выглядит донельзя глупо — стоит посреди комнаты в одной рубашке и, открыв рот, таращится на лакеев. Наконец, ему удалось взять себя в руки. Он подошёл к стулу, куда лакей положил одежду, натянул штаны, надел рубаху… И отпрянул, когда слуга протянул руку — чтобы застегнуть пуговицы, как с запозданием понял Эдмунд.
— Я сам, — буркнул он.
Лакей пожал плечами и отошёл к двери. Когда Эдмунд оделся, его отвели в отделанную деревянными панелями столовую, где уже сидела леди Глемис. Сегодня, с распущенными по плечам золотистыми волосами, она выглядела как-то очень уютно, по-домашнему.
— Доброе утро, миледи, — смущённо поклонился Эдмунд.
— Доброе утро, — улыбнулась она. — Садись.
Мальчик нерешительно опустился на краешек стула рядом с изящно сервированным столом. Как ни странно, Эдмунд совершенно не боялся — почему-то он чувствовал, что никто в этом доме не причинит ему зла.
Женщина смущённо откашлялась и заговорила.
— Мальчик мой, я многое должна тебе объяснить… Ты, наверное, гадаешь, почему я увезла тебя из дома Уорвиков… Но у меня были очень серьёзные причины сделать это. Я твоя мать.
— Что? — от потрясения Эдмунд забыл обо всех правилах вежливости.
— Я твоя родная мать, — терпеливо повторила леди Глемис.
— Но… как? Почему? — мальчик был совершенно сбит с толку.
— Это долгая история. Наберись терпения, хорошо?
Эдмунд молча кивнул.
— Я была вынуждена отдать тебя этим добрым людям. Дело в том, что ты… что ты незаконнорожденный. А у Мери, когда ты родился, как раз умер маленький сын, твой ровесник. И она согласилась позаботиться о тебе. Я все эти годы переписывалась с ней, посылала деньги, чтобы ты ни в чём не знал нужды…
— Но почему Вы не забрали меня к себе раньше? — возмущённо спросил Эдмунд. В душе у него закипал гнев — и на эту женщину, и на, оказывается, приёмных родителей. Это по их вине над ним столько лет издевались! — Почему?
— Я не могла сделать это раньше. А сейчас я уже должна была забрать тебя. Ты должен узнать, кто ты такой. И войти в наш мир.
— А кто я такой?
— Ты волшебник.
— Волшебник?! — на смену гневу пришло радостное изумление. Неужели его мечты — расквитаться со своими обидчиками — могут стать правдой?
— Да. Как и я. Я ведь вчера усыпила тебя с помощью заклинания.
— А меня не будут искать? — Эдмунд только сейчас подумал, что его, должно быть, хватились дома.
— Нет. Я наложила на твоих хозяев и приёмных родителей Заклятие Забвения.
— А Вы правду говорите, что я тоже волшебник?
Женщина улыбнулась.
— С тобой когда-нибудь случалось что-то необычное?
— Случалось, — с жаром заговорил Эдмунд. — Меня один раз мастер Джордж избил, а на него после этого ваза упала…
— Да, это вполне может быть проявлением магической силы, — улыбка леди Глемис стала ещё шире.
— А ещё… а ещё я захотел, чтобы капитан Прест, наш учитель фехтования, умер. И он сломал себе шею.
Леди Глемис нахмурилась.
— Говоришь, он умер? Нет, не думаю, что это произошло из-за твоего желания… хотя всё может быть…
— А есть такие заклинания, чтобы убивать?
— Есть, — брови женщины поползли вверх. — Но тебе их знать ещё рано.
— Но я их когда-нибудь узнаю? — после утвердительного кивка матери он переменил тему. — А кто мой отец?
В глазах леди Глемис вспыхнул злобный огонёк.
— Твой отец! Упрямый дурак! Прости, — поспешила добавить она, увидев, что её вспышка озадачила сына. — Это по его вине я вынуждена была отдать тебя чужим людям… Мы с ним были совсем молоды, только что закончили школу и объявили о помолвке. И… — женщина слегка покраснела и опустила глаза, — позволили себе… э-э… лишнего. Мы были уверены, что вот-вот поженимся. А потом случилось непредвиденное. Твой отец тяжело заболел. Наши целители уже отчаялись вылечить его. И тогда в его замке появился этот напыщенный пуританин. Твоя бабка почему-то допустила его к твоему отцу. Он поправился. И вбил себе в голову, что его спасли молитвы этого магла…
— А кто такие маглы? — перебил её Эдмунд.
— Так мы называем обычных людей. Не волшебников. После этого Джеффри — так звали твоего отца — словно подменили. Он стал целыми днями пропадать на молитвенных собраниях, совсем забыл и о своей семье, и обо мне… Наконец, я сказала ему, что должен родиться ты. Он ответил, что женится на мне, но только если я откажусь от магии! — женщина хрустнула пальцами. — Отречься от волшебства! Только сумасшедшему могла придти в голову такая идея! Я умоляла его одуматься, но всё было напрасно. И нам пришлось расстаться. Он уехал в колонии, и я много лет ничего о нём не слышала. Я не могла оставить у себя внебрачного ребёнка, поэтому мне пришлось поискать для тебя приёмных родителей. Но все эти годы я не забывала о тебе. Я вышла замуж за лорда Глемиса, унаследовала крупное состояние после того, как он умер несколько месяцев назад… А теперь наступило время забрать тебя.
— Почему именно сейчас? — снова спросил мальчик. Пока он слушал рассказ матери, в его душе боролись два противоречивых чувства. От открывающихся перспектив захватывало — мать богата и знатна, если он останется с ней, то в этом доме над ним не будет никаких господ. Напротив, все будут звать господином именно его. Но при этом Эдмунд и сердился на неё — почему она не забрала его раньше, почему позволила столько лет терпеть унижения?
— Тебе скоро одиннадцать. Это очень важный возраст для волшебника. Отпраздновав свой одиннадцатый день рождения, мы получаем письмо из нашей волшебной школы, Хогвартса.
— Там учат колдовать?
— Конечно, — улыбнулась леди Глемис. — Наверное, все мы вспоминаем годы учёбы как лучшее время своей жизни… Первый же вечер в Хогвартсе решает твою судьбу. Все новички проходят через Церемонию Распределения — тебе наденут на голову Шляпу, которая решит, где ты будешь учиться. Я надеюсь, что ты, как и я, попадёшь в Слизерин, где учатся самые достойные. И да избавит тебя Мерлин от Хаффлпафа! Хаффлпафцы отличаются невероятным упрямством. Лучшие из них многого достигли, но с некоторыми оно сыграло злую шутку… Когда твой отец вбил себе в голову, что должен обратиться к Богу, то для него перестало существовать всё остальное. Он отказался даже от собственного сына… Тебе, наверное, нелегко пришлось у этих маглов — но теперь всё будет иначе. Ты станешь волшебником, ты будешь носить мою фамилию — а род Фауллизов один из самых известных в магическом мире. И, когда придёт время, я сама научу тебя заклятиям, которые позволят тебе дать достойный отпор любому обидчику!
— Хорошо, матушка, — лицо леди Глемис просияло от счастья. Эдмунд улыбнулся в ответ. Какой смысл вспоминать прошлое? Да, в доме Уорвиков было тяжело- но ведь туда он больше не вернётся… А мать даст ему всё, чтобы быть счастливым…
Эдмунд очень быстро свыкся с жизнью в доме леди Глемис. Ему всё здесь нравилось — роскошь, почтительное отношение слуг, которые называли его «мастер Эдмунд»… И вскоре положение молодого хозяина стало настолько привычным, как будто мальчик никогда не был слугой. Никто не заставлял его делать то, что не хочется, никто не приставал с тошнотворными нравоучениями. Мать, навёрстывая упущенное, почти всё своё время посвящала сыну: рассказывала о жизни в волшебном мире, вспоминала об учёбе, читала книги о магии… А главное — она искренне радовалась уму и способностям Эдмунда. Для мальчика это было внове… В доме Уорвиков его достоинства вызывали зависть у молодых господ и беспокойство приёмных родителей. Однажды мальчик услышал, как Мери Смит озабоченно говорит мужу: «Дорогой, боюсь я за Эдмунда. Уж слишком он у нас умный, тяжко ему будет кому-то прислуживать…»
Дней через десять после «похищения» мать за завтраком сказала ему:
— Сегодня ты увидишь, как мы живём в своём мире. В лондонском доме мне всё пришлось устроить как у маглов, но вот в моём замке…
— У Вас есть замок, матушка? — глаза Эдмунда загорелись восторгом.
— Да. Я получила его в приданое, когда вышла за лорда Глемиса. Он стоит в Шотландии, недалеко от Фореса. Тебе там обязательно понравится. И ты увидишь, как мы всё устраиваем у себя дома.
Сразу после завтрака мать и сын переоделись в дорожные костюмы и сели в карету. Багаж отправили отдельно. Эдмунда это удивило — скуповатая графиня Уорвик предпочитала не спускать глаз с вещей во время путешествия — но промолчал. После нескольких часов пути они доехали до какого-то трактира. Там леди Глемис отправила лондонских слуг домой, сказав, что теперь они поедут в карете из её шотландского поместья. В трактир они заходить не стали. Как только отъезжающая карета скрылась из вида в облаке пыли, мать достала свою палочку.
— Смотри, сынок, что может магия, — сказала она, направив её на долговязого трактирщика, спешившего встретить гостью. На лице у него было странное и забавное выражение — смесь угодливости и удивления тому обстоятельству, что такая богатая дама отпустила и карету, и слуг. — Обливиэйт!
К удивлению на лице мужчины примешалось недоумение — казалось, он вдруг забыл, за чем шёл. А леди Глемис продолжала ворожбу.
— Империо!
Глаза трактирщика остекленели.
— Возвращайся в свою харчевню, — приказала она. Мужчина повернулся и покорно направился к крыльцу. Мать повернулась к сыну. — Пошли отсюда, пока нас не увидели из окон. Есть вещи, о которых маглам знать не следует…
Они отошли подальше от плетня, за пышно разросшиеся кусты орешника. Леди Глемис достала из кармана табакерку.
— Расслабься и ничего не бойся. Через минуту мы окажемся в моём замке. На счёт три дотронься пальцем до табакерки. Раз, два… три!
Эдмунд прикоснулся к гладкой металлической поверхности. Какая-то сила подхватила его и потащила через пустоту. Но всё кончилось очень быстро. Они с матерью стояли в полутёмном холле. По стенам было развешано старинное оружие — широкие тяжёлые мечи, щиты… Из коридора послышалось шарканье, и через минуту мальчик увидел совершенно необычное существо — маленького роста, со светящимися, словно плошки, зелёными глазами и оттопыренными ушами. На его некрасивом лице цвела радостная улыбка.
— Госпожа Роза вернулась!
— Матушка, кто это? — шепнул Эдмунд.
— Это домашний эльф. Я тебе потом о них подробнее расскажу, — так же шёпотом ответила мать. — Тонки, это мой сын, мастер Эдмунд. Приготовь для него зелёную спальню, — приказала она слуге.
Эльф, шаркая, удалился. Леди Глемис повела сына куда-то вглубь замка. Из полутёмного холла они попали в галерею, залитую ярким солнечным светом. Мальчик даже прищурился, но через несколько секунд глаза сами собой широко распахнулись. На стенах между высокими окнами висели картины… с голыми людьми. Женщины, девушки, мужчины — некоторые из них с козлиными ногами — все были изображеы в чём мать родила, только самую интимную часть тела прикрывал листик или символический кусочек ткани. Неожиданно одна из девушек игриво подмигнула Эдмунду. Мальчик споткнулся и чуть не упал.
— Что такое? — озабоченно спросила леди Глемис.
— Она… она мне подмигнула… — потрясённый Эдмунд указал на картину.
— Прости, забыла тебя предупредить, — заливисто рассмеялась мать. — В волшебном мире все картины живые. Так что привыкай.
Но это было проще сказать, чем сделать. Когда они дошли до конца галереи, у Эдмунда кружилась голова — он постоянно вертел ею, чтобы не упустить ни одного движения нарисованных людей. Некоторые из них заставляли его покраснеть — так, например, когда он проходил мимо картины, изображавшей козлоногого мужчину и очаровательную девушку, мужчина без всяких церемоний облапил красавицу пониже талии и скорчил мальчику рожу.
— Матушка, а это не стыдно — держать в доме такие картины? — спросил Эдмунд.
Леди Глемис недовольно поморщилась.
— Эти пуритане забивали тебе голову всякими глупостями! Нет, сынок, в обнажённом человеческом теле нет ничего неприличного. Да к тому же это и не люди.
— А кто?
— Нимфы, боги, сатиры — те, что с козлиными ногами. Герои греческих мифов. В Европе сейчас во многих домах и даже в королевских дворцах висят такие картины. И никто этого не стыдится.
Эдмунда разобрал смех. Он представил себе, как отреагировала бы леди Уорвик, окажись она в этой галерее. Наверное, упала бы в обморок — служанки сплетничали, что эта чопорная пуританка даже моется в рубахе. А мать тем временем уже открыла дверь в конце галереи.
— Сейчас я познакомлю тебя с бабушкой, — она заботливо пригладила сыну волосы.
Они вошли в довольно просторную комнату. Видимо, это была столовая — посредине весело поблёскивал лаковой поверхностью столик, расписанный цветами и птицами, на котором стояли изящные фарфоровые чашечки и чайник.
— А где же бабушка? — Эдмунд растерянно оглянулся: в комнате не было никого, кроме них.
— Вот, — мать указала на стену. Там висел портрет элегантной пожилой дамы в строгом чёрном платье. На табличке под картиной была надпись «Леди Виолетта Фауллиз».
— Здравствуйте, матушка, — леди Глемис сделала реверанс.
— Рада снова видеть тебя дома, дочка, — улыбнулась дама на портрете. — Мальчик назвал меня бабушкой — это твой сын?
— Да, матушка.
— И как тебя зовут? — теперь дама обращалась непосредственно к Эдмунду.
— Эдмунд, миледи, — мальчик оробел: бабушка казалась такой строгой и неприступной…
— Красивое имя. Ты назвала его в честь деда? — теперь леди Фауллиз снова обращалась к дочери.
— Да, матушка.
— Надеюсь, он не посрамит славные традиции нашего рода. Но вы, наверное, устали с дороги. Идите отдыхать.
Леди Глемис хлопнула в ладоши и позвала: «Тонки!» Через минуту старый домовик появился в столовой.
— Спальня готова?
— Да, госпожа.
— Отведи туда мастера Эдмунда. Через час подавайте обед в Розовую столовую. И передай Слими, что он будет личным слугой мастера Эдмунда. Если тебе что-нибудь понадобится, то хлопни в ладоши и позови Слими. Он тут же появится, — сказала она сыну.
Мальчик пошёл за эльфом по бесконечным коридорам замка. Как тут всё отличалось от строгого чопорного дома Уорвиков! Стены были обиты жёлтым шёлком, повсюду стояла дорогая мебель, украшенная искусной резьбой… Эдмунд вспомнил, как подробно графиня обсуждала с его приёмным отцом покупку новой мебели. «Незачем платить лишние деньги за резьбу, — нудный голос графини зазвучал у него в голове. — Достаточно, чтобы мебель была прочной и служила долго.» Раньше он считал это вполне нормальным, но за десять дней в лондонском доме матери Эдмунд успел понять, что ему нравятся красота и изящество…
Они поднялись по лестнице на второй этаж, повернули налево, и эльф, согнувшись в поклоне, распахнул перед мальчиком дверь. Эдмунд ахнул от восторга. Спальня была зелёной в самом прямом смысле слова — стены обиты изумрудной парчой, над широкой кроватью нависал тяжёлый бархатный балдахин в тон обивке. На прикроватном столике уже стояли тазик и кувшин с водой для умывания, а на стуле висела одежда.
— Мастеру Эдмунду что-нибудь нужно? — поинтересовался эльф.
— Нет, Тонки, ты можешь идти, — мальчик очень быстро свыкся с необычным видом слуги.
— Если мастеру Эдмунду что-то понадобится, то ему надо только позвать Слими. Слими придёт и всё сделает.
— Я понял, Тонки. Ступай.
Эльф, снова поклонившись, оставил мальчика одного. Эдмунд откинул полог и с размаху плюхнулся на кровать. Как хорошо быть богатым господином! Может быть, этот замок когда-нибудь будет принадлежать ему… Но даже если и нет — он никогда больше не будет кому-то служить! Такая жизнь не для него, Эдмунда Фауллиза! Он встал с кровати и начал приводить себя в порядок.
Через полчаса, умывшись, надев новый костюм (тот сидел, словно влитой — наверное, на него было наложено заклинание) и внимательно изучив обстановку комнаты, мальчик заскучал. Звать Слими не хотелось — когда ещё представится случай исследовать замок самому? Он вышел из своей спальни, спустился по лестнице и направился по коридору, пробуя открыть все двери подряд. Многие были заперты, а остальные вели в комнаты, оформленные с той же изящной роскошью, что и его спальня. Он и сам не заметил, как дошёл до двери чайной комнаты. Из-за неплотно прикрытой двери доносились голоса. Мальчик остановился и прислушался.
— Я очень разочарована, дочка, — Эдмунд узнал суховатый голос леди Фауллиз. — За восемь лет законного брака ты так и не сумела подарить мужу наследника. А теперь оказывается, что у тебя есть внебрачный ребёнок… фи, это же просто неприлично. И к тому же на редкость некрасивый. Он не похож ни на тебя, ни на Джеффри…
— Матушка, не судите по внешности, — за спокойствием леди Глемис угадывалась ледяная ярость. — Он умён и талантлив. И, законно его проихождение или нет — он чистокровный волшебник, отпрыск двух древних родов. И он мой сын!
— Ты уверена, что он, выросший среди маглов, сумеет достойно продолжить традиции нашей семьи? И что он вообще волшебник?
— У него уже были проявления магической силы, он не сквиб! Мой сын станет настоящим волшебником! И я почти уверена, что он попадёт в Слизерин!
— Хорошо, хорошо… Я надеюсь, что ты не ошибаешься… Расскажи мне о новостях в столице.
Эдмунд направился к своей спальне. Мальчик был очень обижен: значит, для леди Фауллиз важнее всего то, что он бастард? И только поэтому она сомневается, что он сможет чего-то добиться? Ничего, эта старуха ещё увидит, каким станет её внук! А мать его, похоже, действительно любит — как она защищала сына! Эдмунд усмехнулся. Не стоит, пожалуй, расстраиваться из-за пустяков… Всё в этом замке решает мать… а бабушка — это, в конце концов, просто картина. Пусть себе думает что хочет…
Через три дня Эдмунду исполнялось одиннадцать лет. Мальчик проснулся утром с ощущением, что нынешний день — особенный. «Это очень важный возраст для волшебника. Отпраздновав свой одиннадцатый день рождения, мы получаем письмо из нашей волшебной школы, Хогвартса,» — вспомнил он слова матери. И день действительно оказался необычным. В доме Уорвиков не было принято дарить детям подарки, устраивать в этот день праздник, как делали во многих лондонских домах… Но мать, разумеется, постаралась сделать одиннадцатый день рождения сына особенным. После изысканного завтрака она отвела его в комнатку в подвале, заставленную шкафчиками и сундуками.
— Я ещё плохо знаю, что тебе нравится, сынок, — извиняющимся тоном сказала она, — поэтому решила, что будет лучше всего предоставить тебе самому выбрать подарок, — неизвестно откуда появившийся Тонки начал открывать дверцы шкафчиков.
У Эдмунда разгорелись глаза — полки ломились от красивых дорогих вещей. Чего здесь только не было — золотые и серебряные кубки, мечи, кинжалы и шпаги с изысканно украшенными рукоятками, книги, в переплёты которых были вставлены драгоценные камни… Мальчик не любил оружие, но почему-то его взгляд сразу упал на кинжал в серебряных ножнах. Линии на рукояти складывались в таинственный орнамент, Эдмунду казалось, что это какие-то загадочные письмена, которые содержат величайшую тайну… Он, не колеблясь, протянул руку к кинжалу.
— Можно мне взять его?
— О, — брови леди Глемис поползли вверх, — странно, что ты выбрал именно эту вещь. Бери — я дала слово, и ты получишь всё, что захочешь. Но обещай мне… — она замялась.
— Что обещать, матушка?
— Что не будешь… пытаться использовать его, пока не придёт время. Это не обычное оружие. И тебе ещё слишком рано знать, для чего предназначен этот кинжал.
— Хорошо, матушка, — мальчик не видел ничего странного в просьбе матери. Может, в этом кинжале заключено какое-то волшебство… — А когда мне придёт письмо из Хогвартса?
— Теперь уже скоро, — улыбнулась мать. — Ну, пойдём наверх.
Следующие несколько дней Эдмунд провёл в лихорадочном возбуждении. Каждое утро приносило разочарование — спускаясь в столовую, он надеялся, что мать протянет долгожданное письмо… но каждый раз она говорила только, что надо набраться терпения. И вот наконец…
Эдмунд лениво ковырял кусок бекона. Письма по-прежнему не было — а ведь со дня рождения прошла уже неделя… Сверху раздалось хлопанье крыльев. Мальчик поднял голову. Через открытое окно в комнату влетела сова и, описав изящный круг над столом, сбросила конверт. Затем она опустилась на подоконник и требовательно ухнула.
— Ну, вот и твоё письмо, — улыбнулась леди Глемис. — Тонки, заплати почтальону.
В другое время Эдмунд удивился бы, услышав приказание заплатить птице — но сейчас всё его внимание поглотил желтоватый конверт. На нём было написано «Мастеру Эдмунду Фауллизу». Он несколько раз перечитал письмо, где говорилось, что ему предоставлено место в школе волшебства и чародейства Хогвартс. А потом развернул второй листок — список предметов, нужных для учёбы.
— Матушка, а где мы возьмём волшебную палочку? И всё остальное? — он с любопытством посмотрел на мать.
— В Лондоне. Там есть особое место, где продают и палочки, и компоненты для зелий и всё, что нужно для волшебства, — засмеялась леди Глемис. — Мы поедем туда завтра. Согласен?
— Согласен, — Эдмунд просиял.
— Вот и хорошо. А теперь ешь.