Золотую хаффлпаффовскую осень сменила холодная и надменная серебряная слизеринская зима. Воздух в аудиториях звенел бодрящей свежестью, и над усердно скрипящими перьями поднимались теплые облачка дыхания учеников.
— Не наклоняйтесь так низко над пергаментом, мистер Снейп, вы ослепнете, — преподаватель трансфигурации неодобрительно покачала головой.
Северус писал, что называется, «носом». Так уж случилось, что полумрак всегда сопровождал его в жизни. В магглском приюте, где он провел последние три года перед школой, нечасто удавалось позаниматься или почитать в одиночестве, поэтому излюбленным местом Северуса стал полутемный угол за большим платяным шкафом в гардеробной. Снейп рос замкнутым и скрытным ребенком, а после того, что случилось в его семье, эти качества усилились в нем многократно.
Начиная с младенчества мальчик практически не знал ласки родителей: отец Северуса, человек несдержанный и жестокий, не уделял ребенку внимания: временами, казалось, вообще не замечал. Мать иногда дотрагивалась до лица сына и старалась улыбнуться, но ее губы начинали предательски дрожать, и она убегала в слезах. Отец имел обыкновение обижать и унижать тихую и незаметную, как тень, жену прямо на глазах сына. А однажды — Северусу до сих пор снился этот день — отец в порыве ярости выхватил палочку и направил ее на мать. Парализованный ужасом, мальчик смотрел, как она тяжело осела под снопом зеленых искр, приложив руки к животу.
Потом вдруг стало темно. Потом сквозь темноту начали проявляться силуэты людей, лица… Они задавали какие-то вопросы, но он не слышал. Северус хотел спросить их о матери, но не смог произнести ни слова. И вдруг кто-то из этих теней-людей достал этот страшный предмет, тонкий и длинный, как игла, очень острый — Северус даже ощутил его остроту. Снова в его сознании всплыло застывшее болью лицо матери. Мальчик закричал. Он кричал очень долго — наверное, целую вечность.
— Уберите палочку, немедленно!!! — страшный предмет исчез. Северус больше не кричал и не говорил, и это длилось несколько месяцев.
— …и что вы предлагаете? Других родственников нет. В таком состоянии в семью магов отдавать нельзя. Не здесь же держать ребенка! — люди в желтых одеждах, похожие на огромные лимоны, ходили туда-сюда мимо сидящего на стуле Северуса. А он равнодушно провожал их глазами.
— Я предлагаю магглский приют.
— Это неслыханно, совершенно исключено!
— Напротив — единственный возможный выход.
Через несколько дней Северуса привезли к дверям видавшего виды серого четырехэтажного здания.
В сопровождении двух волшебников из Сент Мунго и попечительской комиссии, одетых в мятые магглские драповые пальто, он поднялся по лестнице на второй этаж. Мимо сновали дети, то и дело с интересом посматривая в его сторону. Северуса проводили в полупустой кабинет, где за письменным столом сидел старик в полосатом шарфе крупной ручной вязки и что-то писал. Облезлый черный ворон — вероятно, старый или больной, — важно восседал на подоконнике. При виде вошедших ворон пронзительно каркнул, привлекая внимание хозяина. Старик коротко поздоровался и сразу кивнул спутникам Северуса, предлагая им удалиться и, как только волшебники вышли, отложил небольшой странный предмет, которым писал, и соединил вместе пальцы обеих рук. Получившаяся неожиданно форма, видимо, что-то ему напомнила, и Северус в течение пяти минут наблюдал, как пальцы старика ловко превращались то в домик с трубой, то в ветвистое дерево с пышной кроной, то в целую серию сменяющих друг друга силуэтов разных животных и птиц. Старик, наконец-то, понял, что отвлекся, и смущенно посмотрел на мальчика. Лишившись одного интересного объекта для созерцания, Северус нашел себе другой: он принялся разглядывать стариковский шарф.
— Присаживайся, что же ты стоишь! — хозяин кабинетауказал жестом на обшарпанный венский стул, стоящий у стола. — Нравится мой шарф?
Северус отрицательно покачал головой:
— Слишком пестрый.
— Мы поговорим, и я свяжу тебе однотонный.
— Я не люблю говорить, — Северус с вызовом посмотрел в глаза старику.
— Не имеешь дурной привычки открывать рот и произносить слова? «Мысль изреченная есть ложь», так? — он улыбнулся одними глазами. — Что ж, мальчик. Не так уж это и нужно… наверное … — старик подошел к книжному шкафу и вынул стопку ярких альбомов.
— Что это?
— Живопись, liebesKind*. Здесь все: страдание, боль, гнев, любовь, безумие, жажда и смерть. И все без слов.
Северус неловко приоткрыл один из альбомов.
— Здесь слишком много красок, а я люблю только черный.
— Все цвета спектра, слившись в один, образуют черный. Но ведь процесс может быть и обратимым, — старик передал в руки Северусу остальные книги и протянул ладонь, чтобы погладить его по голове, но, почувствовав, как мальчик вздрогнул и напрягся, мягко убрал руку.
Так Северус остался в приюте. Разумеется, он уставал от царящего вокруг шума и необходимости постоянно быть на виду; и все же первые годы приютской жизни имели одно явное преимущество — ничего не напоминало о волшебном мире и травме, которую Северус перенес.
Мальчик быстро научился, как, тайком улизнув от воспитателей, проскользнуть в тайное укрытие за шкафом в раздевалке. Там он подолгу рассматривал альбомы, которые дал ему герр Майер — так звали старика немца, там же он перечитал почти всю приютскую библиотеку. В отличие от других мальчишек своего возраста, Снейп редко фантазировал. Лишь иногда он представлял себя героем книг Джеймса Фенимора Купера. По крайней мере, описание внешности индейцев частично соответствовало его собственной: черные волосы до плеч и черные глаза, что заставляло Рацио,глубоко сидящее в не по-детски зрелом мозгу и контролирующее все его мысли, снять ограничение на бесплодные мечты. И тогда воображение рисовало увесистый боевой томагавк и предсмертный ужас в глазах врагов: в своих мечтах он не знал ни поражений, ни пощады…
— Северус! — голос Люциуса Малфоя, префекта Слизерина, вернул Северуса в аудиторию. — Надеюсь, ты не забыл про дополнительные занятия сегодня вечером?!
— Конечно нет, Люциус, я буду у декана.
Цвета не возвращаются туда, где их никогда не было, учитель. Даже магглский волшебный человечек Оле Лукойе раскрывает свой цветной зонтик не над всеми спящими: кому-то достаются радужные сны, а кому-то — лишь мрак и чернота, — подумал он и, быстро собрав вещи, вышел из аудитории вслед за Люциусом.
— Хотела бы я знать, что здесь происходит?! — негодующая Мара, подперев руками бока, стояла на пороге спальни для девочек и смотрела в упор на свою белокурую подружку.
Застигнутая врасплох, Пенелопа сидела перед зеркалом на пуфике, а на голове у нее возвышался причудливый головной убор из перьев. Картину дополняла боевая раскраска лица. Поппи вращала глазами, наспех подбирая слова, которые могли бы успокоить и задобрить Мару, но такие в ее голову почему-то не приходили.
Между тем тревога Марджори только усилилась: она подошла к Поппи и выдернула из ее волос несколько перьев.
— Эти предметы подозрительно напоминают мой новый письменный комплект, — начала она угрожающе, подсунув перья под самый нос Пенелопы. — А вот это, зеленое, — продолжала Мара, дернув еще одно перо из головного убора и заставив Поппи пискнуть от неожиданности, — я вчера видела у Лизы, она рисовала им схему расположения звезд в созвездии Льва для занятия по астрономии…
— Мне просто не хватало собственных перьев, ведь это головной убор вождя, понимаешь? А-а потом, потом… я просто вернула бы все на место, — Поппи наморщила нос и сощурила глаза, одновременно втянув голову в плечи.
— Я так понимаю — мы с Лизой не единственные жертвы… — она рывком выдернула из-под Пенелопы толстую книгу, на которой та сидела и прочла заглавие, — «Последнего из могикан»?
Пенелопа еще больше сощурила глаза и закивала.
— Пенелопа Помфри, я вовсе не сержусь, что ты испортила мои перья, но, честно признаться, я думала, что ты уже покончила с этими детскими выходками и всерьез увлеклась магической медициной, — назидательно проговорила Марджори. — А ты читаешь всякую чушь, да еще тайком от меня!
— Это магглская классика, что ты понимаешь! — возмутилась Поппи. — Хорошая книга занятиям не помеха. Я читаю и то, и другое. А про скрытность я тебе так скажу: во-первых, я боялась, что ты поднимешь меня на смех, а во-вторых, «чья бы корова мычала». Думаешь, я не знаю про твои ночные кошмары?! Ты из-за них стала вскакивать в пять утра и врешь, что дополнительно занимаешься уроками!
На сей раз оружие было выбрано верно: Мара притихла и стала прятать от подруги глаза. Но, поняв, что Пенелопа теперь просто так не отстанет, избрала лучшую защиту — нападение:
— Нельзя себя так вести, Поппи! Девочки, которые забывают вовремя штопать чулки, невовремя прилепляют себе носы и втыкают в голову дурацкие перья, — Мара снова дернула перышко из ее волос, заставляя подпрыгнуть, — становятся посмешищем для всей школы и, рано или поздно, заканчивают в чулане для метел.
— Почему? — оторопело уставилась на подругу Пенелопа.
— Их там запирают для смеха, — жестко отрезала Марджори, глядя подруге прямо в глаза.
Это заявление стало последней — шокирующей — каплей,и, снедаемая невеселыми мыслями, Поппи отправилась умываться перед сном. Открыв кран и плеснув несколько раз в лицо холодной водой, она собралась было уже выходить, но случайно встретилась с укоризненным взглядом зубной щетки, подаренной няней. Маленькие круглые глазки смотрели на нее, не моргая, как молчаливое напоминание о том, что Пенелопа периодически забывала делать.
— И ты тоже. Здесь все против меня, — пожаловалась она своему отражению в зеркале и принялась чистить зубы.
Потом она долго ворочалась с боку на бок оттого, что не могла уснуть. Под утро девочке приснился сон, что ее заперли в чулане, полном перьев, которые попадали в нос, рот и уши и мешали стучать и звать на помощь.
Утром оказалось, что она умудрилась залезть в пододеяльник и проснулась оттого, что там ей было нечем дышать.