Защитник

Реклама

купить

Глава первая, в которой от писем случаются неприятности, а на далёком острове отмечают Праздник Урожая.

Такого сырого лета обитатели Литтл Уингинга не помнили: дождь лил и лил несколько недель подряд, превратив ухоженные ровные лужайки — объекты гордости и хвастовства — в чавкающие под ногами болота, а художественно высаженные на клумбах бегонии — в кисель. И без того не особенно радующая глаз разнообразием палитры, Приват-Драйв стала для Гарри олицетворением безысходности и уныния: день за днём, — одинаковое серое небо, одинаковые тёмные от воды заборы, одинаковые дома с намертво приколоченными флюгерами на крышах — ветер обречённо дул в указанном направлении, с трудом волоча распухшие от влаги тучи.

Лишившись даже такой малости, как прогулки — кому охота таскаться по улицам в дождь! — Гарри целыми днями сидел в своей комнате, делая заданные на лето уроки или читая книги.

Вернее, книгу.

Он никому не рассказал о «Моей борьбе», прекрасно понимая, как Рон и Гермиона отнесутся к её возвращению: Рон вытаращит глаза, начнёт ахать и ужасаться, а Гермиона, из памяти которой вряд ли стёрлась попытка познакомиться с произведением Гриндевальда поближе, едва не закончившаяся самым трагическим образом, наверняка потребует немедленно передать книгу Дамблдору.

Ну уж нет.

Запершись в комнате, Гарри вытащил из тайника в полу драконоустойчивые перчатки, завёрнутый в старую наволочку фолиант и включил настольную лампу — хотя шёл только четвёртый час пополудни, в комнате было довольно сумрачно, в окно хмуро смотрело облепленное тучами небо. Тихо щёлкнула золочёная застёжка, и книга раскрылась. По тусклым буквам, едва заметным на гладких желтоватых страницах (мысль о происхождении которых до сих пор вызывала у Гарри тошноту и ужас), он понял, что она дремлет. Юноша давно уже воспринимал её как живое существо — коим она, собственно, и являлась. Ещё со второго курса, столкнувшись с дневником Тома Риддла, он с опаской относился к магическим предметам, обладающим собственным разумом.

С опаской.

И неудержимым любопытством.

Вот чем-чем, а разумом «Моя борьба» обладала. Равно как и характером: иногда она откровенно издевалась над Гарри — в один из таких дней ему пришлось ознакомиться с концепцией Гриндевальда по вопросам реформирования магического сельского хозяйства в предгорьях Альп, потому что, как ни старался, открыть том на другой странице ему так и не удалось. Иногда она шутила — правда, юмор был подстать автору, и Гарри от представавших перед его глазами картинок кидало то в жар, то в холод. Однажды, и вовсе забросив чтение на несколько дней из-за летнего эссе по Зельям, он узнал, насколько опасен её гнев: как только он вытащил книгу из наволочки, симплициссимус дохнул в лицо огнём, опалив брови, и из-под обложки раздался такой нечеловеческий вопль, что прибежавшие снизу Дурсли едва не вынесли дверь вместе с косяком. Гарри пришлось тогда соврать, что он стукнулся ногой об шкаф. С подозрением обшарив взглядом комнату, дядя ретировался, пригрозив впредь за подобные штучки оставлять племянника без обеда.

— Как я погляжу, у тебя лишку сил, коль ты так орёшь, — прошипел он, злобно шевеля усами.

— Жаль, ты себе шею не свернул, — процедил сквозь зубы Дадли и, встретившись глазами с Гарри, поспешил следом за отцом к телевизору — судя по доносящимся из гостиной звукам, началась тридцать шестая серия «Монстров в Городе Ужаса». Пол под его ногами упруго прогибался.

…Сейчас же книга явно дремала — иначе как можно было объяснить тусклые строки, представшие у Гарри перед глазами:

«…Стенал народ: доколе? Доколе будем терпеть сие? В те грозные дни, перед лицом Предначальной Опасности и сотворила Великая Дюжина Заклинание Защитника. Тотчас вызванный, Защитник бросал огонь, дабы истребить сущее на земле Зло. И, воззрев на небеса, увидали все, что очистились они, и земля затихла, насытившись кровью. И чрезвычайно дивились все вокруг. Воцарились над землёй великая тишина и добрый мир, но недолго длилось сие. Когда поделили Заклинание на четыре части, и каждая Троица надёжно сокрыла свою, удумали ученики Слизерина сосредоточить в руках своих мощь великую, дабы единолично владеть тайной сей и миром…» — Гарри кинуло в пот, но, словно пробудившись ото сна, «Моя борьба» злобно щёлкнула переплётом — как он ни пытался, найти ту же страницу не удалось.

Поупражнявшись с полчаса («Проблема профессиональных союзов „Чёрных мантий“», «Мысли о значении и организационном построении штурмовых отрядов») — книга очнулась и больше не собиралась делиться сокрытыми в ней тайнами — Гарри разочаровано бросил пустое занятие и призадумался.

Великая Дюжина… Троицы… Ученики Основателей… Заклинание Защитника… Наверняка Вольдеморт знает об этом, ведь последним владельцем книги был именно он… А Дамблдор? Не с помощью ли таинственного заклинания и победили Гриндевальда? Или же оно утеряно навсегда? Что же там дальше? — он сердито покосился на кровать. Симплициссимус с переплёта помахал хвостом с издевательской приветливостью.

Из гостиной послышались звуки рекламной отбивки, и в тон им желудок Гарри жалобно заурчал — до ужина оставалась ещё уйма времени, а мысли о еде становились всё более навязчивыми. Этим летом Дурсли не морили племянника голодом, но растущий организм словно взбесился: Гарри постоянно хотелось есть. Обычно он выживал за счёт посылок друзей — волшебные сладости, печенье и торты миссис Уизли… Гермиона не изменила традиции и нынешним летом, а вот Рон…

Мысли приняли печальную направленность, и Гарри помрачнел. Не то, что посылки, но даже письма от Рона приходили редко и выглядели очень странно: за строками чувствовались нарастающее напряжение и раздражение. Друг упрекал его в забывчивости, намекал, что Гермионе-де Гарри пишет, а вот его, Рона, совсем забросил, причём звучало это так, будто Гарри и вовсе не написал ему за лето ни одного письма! Ну, да — Гермионе он, действительно, писал чаще и больше, но ведь он писал и Рону! Нечасто. Можно даже сказать редко. Вернее, всего раза три. А о чём, собственно, писать? Что главным событием вечера стало явление Дадли в состоянии подпития — от того разило за милю? И при этом тот плёл своим родителям, что миссис Полкисс дала ему настойки «от нервов» — а те поверили? Или что на свой день рождения кузен учинил дебош: ему не понравился подарок родителей — новейшая модель мобильного телефона (дисплей, видите ли, не цветной!), в результате чего тот был безжалостно растоптан? Или про то, что у Гарри кончились чернила и эссе по Трансфигурации он дописал простой шариковой ручкой?

Гарри грустно усмехнулся: он уезжал из Хогвартса с предчувствием, что напряжение и безумный темп учебного года не покинут его и летом, но… Тихое, топкое болото Приват-драйв остановило время: проведённый здесь летний месяц впитал в себя всю скуку Истории Магии, невыносимость Зельеварения и количество работы, сравнимое с полугодовым взысканием у Филча.

Может, просто совы из-за дождей запаздывают?

Словно в ответ на эти мысли в стекло забарабанила почтовая сова. Гарри принял у неё Ежедневный пророк (из-за нелётной погоды утренняя почта неприлично запаздывала и приходила глубоко заполдень), сунул кнат в кожаный кошелёк на лапе и зашуршал страницами.

Наученный горьким опытом прошлого года, теперь он просматривал газету от корки до корки, пропуская разве что рекламные объявления да приглашения на распродажи.

Первую полосу занимала огромная колдография и отчёт о матчах Кубка Европы по квиддичу — хоть сборная Англии опять не вошла в финальную пульку, шотландцы не подкачали: третье место считалось большим успехом. На колдографии ловец — худой белобрысый юноша, чем-то напомнивший Гарри Драко Малфоя, в каком-то невероятном прыжке ухитрялся схватить снитч раньше соперника — тёмноволосой итальянки, тут же начавшей осыпать его, судя по выражению лица, самыми нелестными выражениями.

Гарри вспомнил финальные матчи, на которых ему доводилось бывать — Кубок Мира… кубок Болгарии…

Крум…

Гермиона писала о своей попытке навестить его в госпитале Святого Мунго — пользуясь заведёнными знакомствами, она даже ухитрилась пробиться сквозь заставы дежурных колдомедиков. Но Виктор сам отказался встречаться с ней — что и не удивительно: представать перед любимой девушкой в виде жалкого обрубка…

Гарри помрачнел, ему не хотелось вспоминать о последних событиях года. Они и так оставались неиссякаемым источником мрачных размышлений и ночных кошмаров.

Гермиона…

Мысли о ней не покидали Гарри: после всего, что между ними было и что они вместе пережили, разлука казалась вечностью. И письма не могли спасти от тоски, печали и томления во всём теле. Гермиона обстоятельно и подробно рассказывала о своей жизни под родительским кровом: о домашних заданиях — «Гарри, когда будешь писать сочинение по Трансфигурации, непременно загляни в последний выпуск „Трансфигурации сегодня“ — там любопытное исследование о влиянии произношения на процесс превращения…„, визите отцовских родственников — “они смотрели на меня так, будто вот-вот свистну и вылечу на метле в окно, мне даже захотелось нарушить все правила и превратить их чашки во что-нибудь кусачее», планах на ближайшее время — «родителям пришло приглашение на стоматологическую конференцию, они решили совместить отдых и работу: мы на неделю отправляемся на континент. Удивительно: я только сейчас поняла, что ничего не знаю о магическом мире Италии, кроме того, что оттуда был наш первый прошлогодний учитель по Защите — профессор Гатто!..»

Тугие рулончики, перевязанные бордовыми ленточками, Гарри тоже хранил в тайнике — за исключением одного, с которым не мог расстаться ни на минуту и которое перечитывал каждый вечер перед сном, хотя уже давно знал наизусть. Ответ Гермионы на его отчаяннное, захлёбывающееся любовью и желанием послание.

Вздохнув, Гарри вернулся к Пророку и перевернул страницу. Информация о расследовании деятельности Пожирателей переехала на пятую страницу — явный признак, что дело застопорилось. Из тех, кого не удалось захватить во время штурма подземелья, так никто и не был задержан: самые одиозные личности, вроде Люциуса Малфоя, Таддеуша Нотта, Чарльза Трэверса и Беллатрикс Лестрандж по-прежнему находились на свободе, причём, судя по отчётам и результатам розыскных мероприятий, благополучно покинули Англию, отбыв в неизвестном направлении. Но Гарри мог бы поклясться: Вольдеморт и его слуги не оставили своих замыслов: иначе как тогда можно объяснить странности, происходящие этим летом в обоих мирах, и магическом, и маггловском? Таинственные исчезновения людей, странные ограбления, акты вандализма в экваториальных странах, о которых с возмущением сообщала маггловская пресса (какие-то беснующиеся подростки осквернили несколько старинных кладбищ); что характерно, именно там волшебными наблюдательными органами отмечалось увеличение и магической активности — эти разрозненные факты, на которые раньше Гарри вряд бы обратил внимание, теперь настораживали и норовили связаться в единый узор.

А может, у меня начинается паранойя? В стиле Шизоглаза Хмури?

Изучив газету от корки до корки, Гарри бегло просмотрел последнюю страницу: сообщение о поступлении в продажу новых квиддичных принадлежностей заставило его печально вздохнуть: Всполох уже больше месяца пылился в чулане под замком. Дай дяде Вернону волю, он бы обтянул дверь колючей проволокой и пустил по ней ток.

…Погода на магических курортах… По сообщению Департамента Магических Перемещений, в связи с небывалыми дождями на курортах Европы, этим летом наметился небывалый всплеск трансконтинентальных путешествий: те, кто может себе это позволить, предпочитают нежиться на Карибских островах или в жаркой Африке…

Снизу потянуло чем-то вкусным, и желудок снова завёл свою унылую песнь. Примерно через четверть часа донеслось долгожданное «Поттер! Ужинать!», и Гарри мигом полетел в кухню.

…Утро встретило привычной серостью за окном и тугими струями дождя. Сидя в ожидании завтрака над «Летним чтением по Истории Магического Сообщества», Гарри не понимал ни единой строчки: в голове крутились строки легенды о Великой Дюжине и таинственном Защитнике, из-за которой, он, собственно, и поднялся в такую рань: спалось ему этой ночью плохо. Ему снилось нострадамусовское «Близ замка сражались и падали люди, И тех, и других мучат раны и кровь», перед глазами мелькали картинки ужасных видений, насланных на него Ликом, и тусклые строки о Великой Опасности и Защитнике. Немного поразмыслив, юноша снова запер дверь и вытащил книгу Гриндевальда из тайника, но уже спустя несколько минут в сердцах отшвырнул её на кровать. Собственно, надеяться на успех было глупо…

— Поттер, завтрак! — скомандовала тётя, проходя мимо его комнаты. Судя по шагам и скрипу двери, она отправилась будить Дадли. — Мальчик мой!.. Дадлюнчик-тыквунчик! Открой-ка глазки… Смотри, что принесла твоя мамочка… Открой же ротик… ам!

Когда через четверть часа Гарри вошёл на кухню, Дурсли даже не повернули в его сторону голов: они напряжённо таращились в телевизор, где диктор лучезарно вещал:

— …эпидемия кладбищенского вандализма докатилась и до Соединённого Королевства: наши корреспонденты сообщают о том, что этой ночью было осквернено одно из старинных кладбищ на севере Шотландии. Оно появилось во время эпидемии чумы, свирепствовавшей в начале…

— Фу, Вернон, выключи эту гадость! — перекосилась тетя Петуния. — Это же совершенно не к столу! У Дадлика пропадёт аппетит, а ему надо за лето набрать хорошую физическую форму, иначе… — на её лице появилась сладчайшая улыбка, словно под Дадликом подразумевалось нечто нежное и деликатное, а не шестифутовый по всем направлениям детина, которого уже не выдерживал ни один табурет.

— Одинокий бегемотик ищет заботы, ласки, понимания… и чего-нибудь пожрать! — буркнул себе под нос Гарри, наблюдая, как Дадли, жадно глядя на мелькающие на экране кадры с разбитыми надгробьями и раскиданными каменными ангелами, отправляет себе в пасть ломти бекона. В этот момент панорама сменилась, и ту же местность показали уже с вертолёта. Гарри поднял глаза к телевизору и похолодел: направляясь на втором курсе в Хогвартс на фордике, они с Роном пролетали эти места незадолго до отнюдь не «мягкой посадки».Хогсмид? — Стойте, не переключайте!

Но поздно: дядя Вернон уже щёлкнул пультом, и на экране запищала безвестная голосисьтая певичка. Дадли, обожавший всякие страсти-мордасти, тоже хотел было запротестовать, но её выдающиеся во всех отношениях достоинства, а так же вечное желание делать всё наперекор Поттеру, заставили его промолчать и заесть проглоченные слова двумя кусками бекона.

— Естественно, — прошипел дядя Вернон, звонко размешивая сахар в кофе, — что ещё может интересовать таких, как ты — только кладбища… могилы… — он понизил голос, словно опасался, что сам себя услышит, — я не удивлюсь, если это окажется ваших рук дело…

Маленькие глазки Дадли восторженно распахнулись, тётя Петуния уронила пакет с молоком (к счастью, нераскупоренный) и обвиняюще уставилась на племянника.

— Не говорите ерунды, — огрызнулся тот, — наверняка это какие-нибудь тупоголовые бездельники, которым нечем заняться. Им надоело громить детские площадки и бить стёкла в магазинах, вот они и принялись за кладбища, — Гарри сделал многозначительную паузу и с удовольствием услышал, как кузен поперхнулся.

Так тебе.

Дядя и тётя оказались в довольно затруднительном положении: до них доходили известия о поведении Дадли, но они категорически отказывались в них верить и отметали, даже не дослушав. Усы дяди Вернона возмущённо встопорщились, но в этот момент тихая семейная трапеза оказалась прерванной звонком в дверь. И, едва дядя, что-то держа в руках, вернулся обратно в комнату как Гарри понял: повод для скандала благополучно найден.

— Ты… — зашипел мистер Дурсль, обретая опасный оттенок спелого помидора, — и твои поганые друзья… вы опять хотите выставить нас всеобщим посмешищем?! Чтобы соседи тыкали в нас пальцем?! ЧТО ЭТО ТАКОЕ?! — он швырнул Гарри конверт, сплошь заклеенный марками. Бросив взгляд на адрес, Гарри узнал почерк Рона и мысленно застонал.

Дурсли не любили встречаться с магическим миром. Очень не любили. И если с племянником они худо-бедно мирились — хотя вряд ли отношения можно было назвать мирными в буквальном смысле этого слова — то, едва в поле их зрения появлялось что-то волшебное (вернее, по их словам, «ненормальное»), они теряли над собой всякий контроль.

— Я же запретил твоим ненормальным дружкам писать на наш адрес! Почему я снова должен оправдываться перед почтальоном?! Марш к себе в комнату и до вечера и носа оттуда не высовывай! Про обед можешь не вспоминать! И забери отсюда эту гадость!!!

Успев украдкой смести со стола в карман пару булочек и кусок сыра, Гарри поднялся к себе и, немало раздосадованный, распечатал Роново письмо.

Гарри, привет!
И с наступающим тебя днём рождения. Удачи, счастья, всего-всего.
Вот, подумал, может, ты писем моих не получаешь, и решил воспользоваться маггловской почтой — мама рассказала мне, как это делается.
У нас всё хорошо: Перси стал третьим помощником второго ассистента в Отделе Магического Взаимодействия и задрал нос так, что, того и гляди, потолок поцарапает. Фред с Джорджем открывают магазин приколов — «Уморительные Удивлялки Уизли». Предварительных заказов навалом, похоже, дело у них пойдёт. Джинни укатила в Египет. Она ухитрилась выпросить у Биннса какую-то летнюю работу по магии фараонов, а Билл пробил ей это командировкой.
Словом, я сижу один в Норе с родителями и Перси. Правда, Перси с папой появляются дома довольно поздно — не знаю, что уж там творится, они как всегда, ничего не рассказывают и, едва я пытаюсь подслушать, сразу начинают говорить о всякой ерунде — но, мне кажется, их что-то тревожит. Ты, часом, не в курсе? Вчера ночью папу опять вызвали по каминной сети, и он вернулся только поздно вечером, с ног до головы в земле, словно они всем отделом картошку окучивали. Короче, мы с мамой всё время проводим вдвоём — ещё пару недель, и я тоже примусь шить лоскутные одеяла и вязать крючком. Первый свитер — твой.
Кстати, мама передаёт тебе привет и всё такое.
Знаешь, у меня тут было много времени, чтобы подумать. Насчёт нашей дружбы, вас с Гермионой — ну, ты в курсе. Я не знаю, поймёшь ли ты меня правильно, надеюсь, да. Короче, мне бы очень не хотелось, чтобы ваши отношения раскололи нашу компанию. Ну, то есть, я конечно, понимаю, что теперь ты будешь проводить больше времени с ней — не подумай, я тебя не осуждаю, так и должно быть, ведь это она твоя подруга, а не я — но ведь это не значит, что она заменит тебе всех друзей, верно?
Ты прости, что я пишу тебе всю эту ерунду — наверное, я просто озверел от одиночества. От тебя писем нет, от Гермионы за все лето пришло только три — кстати, ей-то ты, поди, строчишь чуть не через день! Мог бы уж черкнуть и старому другу пару строк. Она тут сказала, что уезжает куда-то — то ли во Францию, то ли в Италию — ну да ты, наверное, в курсе.
Что ещё писать, не знаю. У нас постоянные дожди, всё раскисло, на улицу не выйдешь. Крыша протекла, и я переехал в комнату Джинни. Она вернётся к самому началу учебного года. Если сможешь, приезжай к нам. Или увидимся в Дырявом котле?
Пиши, не забывай.
Рон.

От каждой строчки письма друга веяло такой тоской, таким одиночеством, что раздражение Гарри рассеялось. Он вытащил пергамент и, подумав, начал:

Привет, Рон!..

Мистер Грейнджер зашуршал страницами и пошарил по столу в поисках своего кофе. Правда, при этом немного не рассчитал и сначала сунул пальцы в маслёнку, а затем макнул их в обжигающее содержимое чашки, взвыв от боли и неожиданности. Он выглянул из-за газеты и, встретившись с осуждающим взглядом жены, насыпающей Косолапсусу диетический корм, тут же состроил самое невинное выражение лица.

— В чём дело, дорогая?

— Дорогой, я тебе тысячу раз говорила — не читай за едой! Что за привычка! Какой пример ты подаёшь дочери! Неудивительно, что к обеду она выходит с целой стопкой учебников. Сам же за это её ругаешь. Вынь галстук из тарелки. И прекрати быть таким рассеянным, это однажды закончится самым печальным образом. Ты не обварился?

— Нет, пустяки, пустяки, — мистер Грейнджер поправил галстук и, воровато спрятав ошпаренную руку под стол, продолжил завтрак. — А где, кстати, Гермиона?

— Когда полчаса назад я пыталась её разбудить, она простонала сквозь сон «профессор, мне осталось всего два ярда, умоляю — ещё пять минут». Думаю, ей стоит как следует поспать хотя бы дома: спешить некуда, а она, похоже, опять вчера засиделась с летними заданиями заполночь, — вздохнула миссис Грейнджер, хотя в её голосе промелькнула плохо скрываемая гордость. Она налила себе кофе и села за стол. — Такими темпами она вполне может сдать половину экзаменов экстерном и вплотную заняться карьерой…

— Да?.. — без энтузиазма откликнулся отец Гермионы, искоса поглядывая в отложенную газету и бултыхая ложкой в кофе. Несколько коричневых пятен расплылись на белоснежных манжетах, и миссис Грейнджер вздохнула: муж неисправимый растяпа. — А зачем? Пусть себе учится… получает удовольствие… Учёба, студенческие посиделки, зубрёжка накануне экзаменов, сумасшедшие вечеринки после…

— Какие посиделки? Какие вечеринки? — миссис Грейнджер замерла с не донесённым до рта бутербродом. — Ты знаешь, какая у них там конкуренция? К тому же — не забывай: она из обычной семьи… эти магические предрассудки… Ей надо быть на голову выше всех, чтобы добиться того, чего она, без сомнений, достойна.

— Экстерном? — мистер Грейнджер наконец-то бросил попытки читать лежащую на соседнем стуле газету, поднял взгляд на жену и нахмурился. — Но это такая нагрузка… Она же глаза испортит: столько учить при свечах! И потом, тогда ей придётся оставить свой курс, своих друзей. И Гарри в том числе. А он очень славный мальчик, и, мне кажется, у них роман.

— Да ну! — миссис Грейнджер театрально всплеснула руками. — Тебе кажется… Патрик, неужели ты это заметил? Кто бы мог подумать! После того, как они целовались у нас на глазах, после того, как каждый день строчат друг другу письма, после того, как Гермиона полторы недели уговаривала меня пригласить его к нам на лето- тебе это только кажется?

— Мэгги, я не понимаю, откуда у тебя такой недовольный тон. Помнится, в прошлом году тебе Гарри очень нравился, и ты, по-моему, вовсе даже не отказывалась от мысли, что у них с Гермионой вполне может что-то…

— Да! Именно «что-то». Но, дорогой, суди сам: если они не стесняются целоваться у нас на глазах, что же тогда происходит, когда рядом никого нет?!

— Право, не понимаю — ты видишь в этом проблему? Им уж шестнадцать лет…

— …Гермионе пятнадцать!

— …через месяц ей будет шестнадцать и, к тому же, я не думаю, что всё зашло так далеко! — в голосе отца отнюдь не звучала непоколебимая убеждённость.

— А я думаю! — в тоне миссис Грейнджер вспыхнуло раздражение и даже какое-то отчаяние. — Ты не видел, что он ей пишет! — поняв, что в запале сболтнула лишнего, она осеклась и тут же уткнулась в свою тарелку, но поздно: мистер Грейнджер отодвинул плеснувший на скатерть кофе, снял очки и потёр переносицу, снова их надел и молча уставился на жену. Насколько она его знала, это не сулило ничего хорошего. В тишине было слышно, как с аппетитом хрустит сухим кормом Косолапсус.

— А ты, как я понимаю, видела? — тихо спросил он. — Тебе Гермиона показала его письмо?

— Ну… оно лежало на самом виду… я специально не читала… — смущённо забормотала миссис Грейнджер, покусывая губу и нервно теребя упрягий каштановый локон.

— Гермиона никогда ничего не разбрасывает. Особенно письма. Особенно от Гарри. Ты ведь искала их, верно?

— Да, искала! — на глазах матери блеснули слёзы, она упрямо вскинула подбородок — точь-в-точь, как это делала и сама Гермиона. — Она моя дочь! А я ничего про неё не знаю: она словно из другой вселенной, я не вижу её, не понимаю, не знаю, что ждёт её! Она почти со мной не разговаривает, она рядом, но её будто нет! Всё это волшебство: магия… особый мир, иная жизнь — я чувствую себя вычеркнутой из её жизни, а ведь я её мать! У неё не существует человека ближе меня!..

Мистер Грейнджер со вздохом поднялся и положил жене руку на плечо:

— Мэгги, милая… Я понимаю тебя, но наша Гермиона давно выросла, давно повзрослела, и всё, что нам остаётся, — смириться с тем, что мы в её жизни уже давно не занимаем первое место. У неё есть огромный мир, неведомый и неподвластный нам, она способна на вещи, которые мы считаем чудесами, у неё есть друзья, мечты, желания… Нам нужно просто доверять ей, ведь мы же сами воспитали её такой: самостоятельной, упорной, пытливой, упрямой; ведь ты всегда гордилась её умением идти к намеченной цели, её самостоятельностью в принятии решений — так позволь ей…

— Не позволю! — миссис Грейнджер хлопнула по столу ладонью и тут же замахала в воздухе ушибленной рукой.

— …осторожней, дорогая!..

— …она моя дочь — несовершеннолетняя дочь, я имею на неё права! Я считаю, что ей надо думать о будущем, а не влюбляться! И я сделаю всё, чтобы она перестала заниматься этими глупостями — послезавтра мы уезжаем на конгресс, и, надеюсь, там она забросит мысли об этом мальчике…

Мистер Грейнджер покачал головой:

— Мне так не кажется. А может, ты имеешь что-то против Гарри?

— Гарри, не Гарри — да кто угодно! Ей ещё только пятнадцать…

— …шестнадцать…

— …хорошо, шестнадцать!

— …это брачный возраст у волшебников, — мягко заметил мистер Грейнджер и чуть заметно улыбнулся. — Они ведь совсем другие: они раньше взрослеют, умеют куда больше нас и благодаря этому несут на своих плечах куда большую ответственность; неужели ты думаешь, что Гермиона или Гарри — а ему не раз приходилось принимать решения, перед которыми почтительно склоняю голову даже я, взрослый человек едва ли не втрое его старше — так вот, неужели ты думаешь, что они могут ошибиться в своих чувствах?

— Какие чувства? — застонала миссис Грейнджер и схватилась за голову. — Патрик, я тебя умоляю: и ты туда же! С каких это пор ты проповедуешь свободу нравов? Ты что же — своими руками толкаешь нашу дочь в пропасть? И что будет дальше? В шестнадцать она влюбится, в семнадцать выйдет замуж, в восемнадцать родит ребёнка — и хорошо, если не раньше, а в девятнадцать её Гарри наконец-то повзрослеет и поймёт, что ему нужна другая? Словно ты не знаешь, как это бывает! И что будет с нашей дочерью? Она останется недоучкой с ребёнком на руках? В том мире? Или же в нашем? Чем мы сможем помочь ей? Ты пристроишь её на медицинские курсы, и она всю оставшуюся жизнь будет заполнять карточки, сортировать лекарства и отвечать на телефонные звонки? Ведь по нашим меркам у неё не будет образования!

Мистер Грейнджер оторопело молчал. Наконец он собрался с мыслями:

— Мэгги, милая, но ведь мы с тобой познакомились, когда нам тоже едва исполнилось семнадцать, и ты, кстати, получила диплом врача уже после рождения Гермионы…

— Мы с тобой — это совсем другое дело!

Мистер Грейндер протестующе всплеснул руками и снес со стола хлебницу. Воспользовавшись его замешательством, миссис Грейнджер тоном, не терпящим возражений, продолжила:

— Она должна встать на ноги. Должна выучиться, найти работу, обеспечить себя, уверенно смотреть в будущее. И только после этого…

— Но, дорогая, понятие «встать на ноги» весьма относительно — боюсь, мы с тобой понимаем под этим разные вещи! Мне кажется, наша дочь очень крепко стоит на ногах и вполне имеет право решать свою судьбу…

— Слышать ничего не желаю! Гермиона ещё ребёнок. В таком возрасте глупо и смешно говорить о любви! Если они с Гарри и правда дорожат друг другом, они сумеют подождать — год, два, пять лет, если нужно! Пусть проверят свои чувства. Сейчас она должна учиться и думать о будущем. И если ради её будущего нужно будет разлучить её с Гарри — а видит Бог, мне нравится этот мальчик — клянусь: я это сделаю!

Миссис Грейнджер резко отодвинулась от стола и вышла из кухни, громко хлопнув дверью. Мистер Грейнджер проводил её оторопелым взглядом и печально вздохнул. Воспользовавшись тем, что на него никто не обращает внимания, Косолапсус запрыгнул на стол и принялся жадно лакать прямо из молочника, добирая недоданные диетическим кормом калории.

Если бы Гермиона случайно очутилась поблизости и услышала заявление матери, она оказалась бы весьма разочарована и раздосадована — если не сказать большего. А вот если бы эти слова, перелетев океан, донеслись до высокого светловолосого волшебника, он бы радостно заулыбался: хотя цели у них с миссис Грейнджер были разные, зато ближайшие планы совпадали.

Изнемогая от духоты и жары, Драко не сводил глаз с разложенных на алтаре колосьев пшеницы и выпеченного в виде солнца хлеба. Верховный жрец — хунган- по часовой стрелке зажёг алтарь, встав к нему лицом, поднял над собой колосья и начал:

Эст вену темпс ду премиер
реколет, куандо натуралеза
девольвер тодо мио дон…

Он говорил на непонятном языке довольно долго, и Драко заскучал. Тропическая жаркая ночь переполнялась стрекотом цикад и собачьим лаем, доносящимся из ближайшей деревни. Сейчас все её обитатели собрались на праздник, после которого и должно было состояться самое главное — то, ради чего они с отцом уже которую неделю изнемогают от отвратительного климата и палящего солнца…

Хунган рявкнул так громко, что Драко подскочил от неожиданности:

— Замби, Рэй и все духи Лоа, да помогут нам в этом!

— Чёртовы туземцы, чтоб им всем охрипнуть, — буркнул себе под нос слизеринец, но тут же замолчал, встретившись с предостерегающим взглядом отца, который, не смотря на шум, ухитрился услышать последнюю фразу.

— Забыл, для чего мы здесь? — прошипел Люциус сквозь зубы, продолжая радостно улыбаться и кивать в такт барабанам, от мерного ритма которых почему-то начинала кружиться голова, а в груди сам собой зарождался странный подъём. — Выполняй всё, что тебе велят и делай вид, что ты от этого в восторге! Если потребуется танцевать голым на побережье — пойдёшь первым, ясно?..

— То-то радости, — Драко изобразил на лице ликование и посмотрел на отплясывающих туземцев, тёмные тела которых были не видны в ночи — лишь вспыхивали белоснежные улыбки и сверкали белки глаз. Всё это напоминало ему хорошо срежиссированный сумасшедший дом и, воспользовавшись тем, что впавшие в экстаз участники праздника перестали обращать внимание на окружающее, отошёл в сторонку и привалился к колючему стволу пальмы.

— Как-как он сказал? «Сила в вашей дружбе, преданности, чистой любви»? — усмехнулся отец, слушая Драко. Едва прибыв на один из затерянных в Карибском море островов, тот сразу кинулся рассказывать Люциусу о происходящем в Англии. Малфой-старший, чьи серебристо-белые волосы смотрелись ещё более дико и неестественно на фоне загорелого лица, во время вынужденной эмиграции тоже не терял время даром: под мудрым и умелым руководством местных бокоров он постигал премудрости магии вуду. — Дамблдор в своём репертуаре: пустые слова, многозначительные намёки и глубокомысленные вздохи. Что ж, думаю, в этом году нам удастся выбить из старого маразматика пыль и опилки. Обратим против него же самого его хвалёное оружие. Хогвартс будет наш.

И вот теперь, ради воплощения этих великих планов, Драко — аристократ Мерлин-знает-в-каком поколении, наследник Поместья в Уитлшире, по праву считающегося самым древним и богатым во всей волшебной Англии, вынужден умирать от жары и влажности, есть какую-то ужасную дрянь, мучаясь потом от болей в животе, страдать от укусов мерзких насекомых… Драко взмахнул рукой и одним махом рассёк туловище проползавшей мимо гусеницы, по размеру напоминавшей длинный товарный поезд. Две части гусеницы расползлись в разные стороны и зажили там самостоятельно.

Тонкий и длинный, как игла, звук неожиданно проткнул пространство, и, словно по команде, смолкли барабаны и потухли факелы. В тишине раздались шорохи и удаляющийся тугой топот босых ног — праздник Бли подошёл к концу. Драко тихонько вернулся и как раз вовремя: отец, подняв над головой мерцающую в темноте волшебную палочку, ждал.

— Пойдём.

Старинное кладбище было именно таким, каким ему и полагалось быть: покосившиеся кресты, едва угадываемые могильные холмы, разбитые мраморные плиты. Из-за тучи вышла огромная кроваво-красная луна, залив мрачным светом валяющееся на земле надгробие с полустёршейся-полусбитой надписью. Сейчас на нём лежало несколько сушёных рыб и… Драко присмотрелся и брезгливо поморщился… жаб. Неужели опять придётся возиться с какой-то дрянью? Будто мало ему этого зельеварения… Рядом в темноте суетились люди весьма мрачной наружности и жутковатого обличья.

— Что это? — шёпотом спросил слизеринец, не в силах справиться с внутренней дрожью.

Прозвучало заклинание на неизвестном языке, и разом вспыхнули стоящие на могилах и между ними свечи — их было, наверное, несколько дюжин. Они осветили всё того же хунгана и его молчаливых помощников, похожих на замотанные в цветастые полотнища сгустки ночной темноты.

— Это рыба иглобрюх и жаба буфо маринус, — отчётливо произнёс по-английски верховный жрец. — Её держали ночь в банке с морским червём, который её кусал, а наутро убили. Потом сушили на солнце. Сейчас мы проведём заключительный этап приготовления Колдовского порошка. Вы должны всё выучить и запомнить, англичане, — в своей стране вам придётся это делать самостоятельно. Приступим…

Стоящий рядом с бокором помощник, повинуясь невидимому знаку, раздал всем присутствующим какие-то платки. Драко, лоб у которого взмок от жары и волнения, хотел было утереться и в этот момент увидел, что остальные повязывают их вокруг лица, закрывая рот и нос. Брезгливо сморщившись и стараясь не внюхиваться, Драко сделал то же самое. Малфой-старший принял тряпку двумя пальцами и, тут же отшвырнув её в сторону, вытащил из нагрудного кармана батистовый платок, который и приложил к лицу.

— Порошок ни в коем случае нельзя вдыхать, если не хотите отравиться, — продолжил хунган чуть приглушённым повязкой голосом. — Эти вещества очень токсичны, — слизеринец инстинктивно сделал шаг назад, но тут же взял себя в руки и, затаив дыхание, следом за другими протянул руку к ступке и пестику. — Яд можно подсыпать в какое-либо питьё, нанести на шип или острый прут и уколоть им жертву, у которой тут же блокируется сердцебиение, дыхание, кровообращение, но остаётся нетронутым сознание. Человек находится некоторое время в состоянии, похожем на смертельное, его могут даже похоронить. В дальнейшем колдун извлекает мнимого мертвеца из могилы и, распевая над ним заклинания, наносит на его тело знаки чёрной магии и окропляет их своей кровью. Ритуал длится около трёх часов, и в конце труп оживает, открывает глаза и поднимается, готовый выслушать и исполнить приказания своего хозяина. Но главное, сам он говорить не может. У «воскресшего» человека полностью исчезают какие-либо чувства, эмоции, индивидуальность и память: он помнит свою прошлую жизнь частично либо не помнит таковой вообще. В момент «воскрешения» зомби обретает невероятную силу…

— А как можно его уничтожить? И как их обычно транспортируют? — поинтересовался Люциус Малфой, по-прежнему стоя в стороне и не делая ни малейших попыток принять участие в происходящем. Он внимательно наблюдал за процессом, и Драко был уверен: в рукаве у него спрятано Самопишущее перо, подробно фиксирующее каждый этап приготовления порошка. Драко ни секунды не сомневался, что в Англии отец переложит эту процедуру на плечи своих ближайших сподвижников.

— Зомби может умереть только в случае, если его тело разрублено на части. А чтобы перенести их с места на место, достаточно захватить с собой горсть земли с того кладбища, где происходил ритуал. Бросьте щепоть на могилу, и созданный вами зомби окажется в ней.

— Весьма практично, — кивнул головой Малфой-старший, в то время, как младший, стараясь лишний раз не вздохнуть, продолжал растирать в порошок сушёного иглобрюха. Безмолвные помощники верховного жреца, поблёскивая в темноте белками глаз, делали то же самое. — И ещё… — Драко оцепенел: в голосе отца ему померещилась нерешительность. — Как насчёт двойников?..

Бокор сделал еле уловимое движение головой, и помощники, оставив свою работу, отступили в ночь, почтительно склонив голову.

— Это возможно, — кивнул он, глядя на Люциуса с неподдельным интересом. — Вам или вашему сыну, — он метнул быстрый, как отравленная стрела, взгляд в сторону Драко, в свете свечей глаза неестественно вспыхнули на чёрном лице, — можно создать любое количество копий и поочерёдно переселять в них душу. Остальные при этом будут действовать, повинуясь воле хозяина, отыскать которого среди двойников просто невозможно. Но… — колдун умолк и, неправильно истолковав его колебания, Люциус вклинился в образовавшуюся паузу:

— Если вы имеете в виду деньги…

— Какие деньги! — бокор презрительно махнул чёрной рукой с неожиданно розовой ладонью. — Меня интересует душа.

— Сколько угодно, — с облегчением вздохнул Люциус. Похоже, он улыбался под прикрывающим рот и нос платком.

— Не ваша — она давно вам не принадлежит. Меня интересует душа этого мальчика, — и тёмный колдун указал пальцем на сидящего у надгробия Драко. От неожиданности тот резко вскинул голову, и повязка сползла с носа.

— Но как же тогда мы будем переселять его душу, если он её лишится? А в свете грядущих событий двойники будут и ему, и мне весьма полезны.

— Мы можем заключить контракт на будущее. Я готов принять плату после того, как вы выполните задуманное.

— О, ну раз так — конечно, — улыбка Малфоя стала ещё шире, — поступайте, как считаете нужным.

— Отец! — протестующе ахнул Драко, и из ступки, что он держал в руках, в воздух взмыло едва заметное облачко порошка.

Колдун предостерегающе вскинул руку, брови отца приподнялись…

Драко почувствовал, как в носу защипало, свечи перед глазами слизеринца зашатались, неожиданно их стало больше — вдвое, втрое…

Дышать… не могу… Дайте мне воздуха! — хотел закричать Драко, но лицо будто окаменело. Взмахнув руками, юноша рухнул ничком на холодный могильный камень.

За окном вовсю хлюпал дождь, небо совсем раскисло, но в душе Гарри поселилось тепло, будто он не просто поводил пером по бумаге, а поговорил с лучшим другом. Он ещё раз перечитал письмо Рону и улыбнулся..

Надеюсь, после этого он выбросит всякие глупости из головы, — юноша подошёл к клетке с дремавшей Хедвиг.

— Хей, проснись, есть дело!

Сова с видом «не хочу есть дело, хочу есть мышь» приоткрыла янтарный глаз, покосилась на Гарри, потом на окно и передёрнулась от отвращения: за стеклом стояла непрозрачная стена дождя.

— Ладно тебе, всего-то одно письмо… — Гарри тряхнул коробочку с кормом и протянул сове на ладони несколько костно-витаминных шариков. Хедвиг демонстративно отвернулась, а когда хозяин попытался настоять на своём, пребольно клюнула его в палец. — Ах ты, бестолковая птица! Ой! Я пошутил-пошутил! Отпусти руку, кому говорю! Слушай, это нечестно: в конце концов, у меня завтра день рождения, может ты сделать для меня подарок или нет? Всего-то нужно отнести письмо Рону, — Гарри посмотрел на оставшийся на столе кусок пергамента и чернильницу, и закончил, — и Гермионе. Погоди-ка, я сейчас его напишу… Ой! Чёртова птица! Между прочим, носить письма — твоя прямая обязанность, ясно? Будешь клеваться, напишу записки всему курсу и выкину тебя за окно, хочешь ты этого или нет! Ну же, будь умницей, ты у меня — самая быстрая, самая красивая…

Хедвиг с сомнением посмотрела на Гарри, но, похожа, его угроза о посланиях всем однокурсникам подействовала, и она наконец-то милостиво приняла угощение.

Гарри вернулся к столу и склонился над пергаментом:

Гермиона, любимая!
Завтра мой день рождения — значит, до нашей встречи осталось совсем немного. Надеюсь, ты хорошо отдохнёшь в Италии — желаю хорошей погоды, а то у нас по-прежнему льёт, как из ведра: сыро, тепло и хочется квакать. Или выть от тоски. Скучаю ужасно.
Быстрее бы август! Если можешь, приезжай в Котёл — у нас будет целых три дня, которые мы сможем провести вместе. Если бы ты знала, как я соскучился! Ну, узнаешь при встрече…
У меня к тебе есть одна просьба: ты нигде не сталкивалась с информацией о Великой Дюжине и Защитнике — может быть, в Истории Хогвартса или в какой-нибудь дополнительной литературе по Истории Магии? Мне кажется, это какая-то важная вещь. Пока больше ничего рассказать не могу, подробности при встрече.
Я получил письмо от Рона — он совсем закис в своей Норе, считает, что мы собираемся бросить его в одиночестве. Надо бы как-то поднять его дух. Я ему написал, может, ты могла бы отправить ему открытку-другую из Италии?
Целую тебя крепко и мечтаю сделать это наяву.
Скучаю.
Гарри

— Иди-ка сюда, — Хедвиг неохотно переступила на подставленную руку, — отнесёшь эти письма Рону и Гермионе, ясно? И сделай что-нибудь для Рона — что-нибудь хорошее, чтобы он совсем не расклеился, хорошо? — сова с сомнением склонила голову и внимательно воззрилась на Гарри. — Ну, сама придумаешь. Вот только не надо приносить ему дохлых крыс — он их не ест и они совсем его не развеселят. И не торчи долго в гостях, возвращайся скорее!

Гарри раскрыл окно, впустив в комнату влажный воздух и унылый шум дождя, и Хедвиг, с силой оттолкнувшись от его руки и распластав широкие белоснежные крылья, взмыла в воздух. Проводив её взглядом, Гарри вернулся к столу. Съел последний бутерброд с сыром. Посмотрел на часы. До ужина оставалась ещё прорва времени. Вздохнув, он подтянул к себе пергамент с набросками летней работы по Трансфигурации и начал переписывать её набело.

Дождь за окном то припускал сильнее, то затихал, но не прекращался. Где-то в отдалении громыхнул гром. Через пару часов с Трансфигурацией было покончено. С чувством хорошо выполненного долга Гарри свернул пергамент в плотный рулон, покрепче перевязал бечёвкой и открыл тайник, чтобы припрятать до начала учебного года. Он уже собрался опустить половицу, когда рука задела тяжёлый том, завёрнутый в старую, закапанную чернилами наволочку.

Не в силах удержаться, Гарри вытащил «Мою борьбу» и, положив на стол, задумчиво уставился на переплёт. Медленно натянул перчатки и, помедлив, щёлкнул застёжкой.

Перед ним раскрылась чистая страница.

Что она показывает? Что она рассказывает? Сначала я увидел там чудовищ, пытающихся убить Гермиону… ну, или похожую на неё девушку. Сама Гермиона что-то углядела про Покорное сердце. Потом меня усердно пичкали идеологией и прочим гриндевальдовым бредом. А потом — Великая дюжина и Защитник. Похоже, это действительно что-то стоящее… Но по какому принципу книга выбирает, что и кому показывать?
И вдруг перед ним проступили буквы. Они на глазах складывались в слова, прочитав которые Гарри оторопел:

Гарри Поттер, натянув перчатки, раскрыл Книгу и склонился над ней.

— Ч-что?! — он захлопнул переплёт и шарахнулся от стола, словно на нём свернулась ядовитая змея. — Это ещё что за чертовщина?! Почему она… я что — стал героем книги?

Сердце стучало так, что изнутри на грудной клетке должны были остаться синяки, по спине с громким топотом пробежало стадо мурашек. Помедлив, Гарри вернулся к книге и решительно открыл её снова.

…В тот самый миг Тёмный маг, укрывшийся в своём тайном убежище, слушал рассказ верного слуги:

— Мы всё сделали, Лорд. Дайте нам немного времени, и непобедимая армия, покорная и могучая, предстанет перед вами, чтобы ужаснуть мир и положить его к вашим ногам… — буквы бежали по странице, они заполнили её целиком. Чувствуя, что волосы встали дыбом, Гарри перевернул страницу

То есть сейчас неизвестно где Вольдеморт снова готовится?.. И я могу это видеть и знать, что происходит? Но ведь это… это просто чудо!

Строки, будто выводимые невидимой рукой, бежали всё быстрее и быстрее. Блёклые поначалу, буквы на глазах темнели, намертво впечатываясь в нежную кожу страниц. Гарри продолжил читать.

— Меня волнует одна вещь: есть ли возможность остановить эту могущественную армию?

— Существует древняя легенда — мой Лорд, вы понимаете, что это только легенда: будто в миг смертельной опасности в мир придёт могучий волшебник, способный призвать Защитника, — колдун улыбнулся.

Но на лице Тёмного Лорда не появилось даже тени улыбки.

— Я слышал об этой легенде. Говорят, заклинание считается навеки утерянным. Многие пытались найти его, некоторые даже ступали на этот путь, но никому и никогда не удалось пройти его, не удалось сделать даже первый шаг…

— Именно так, Господин…

— Значит, Вольдеморт знает о заклинании! — Гарри сам не заметил, как заговорил вслух. Звук собственного голоса отрезвил его. - И оно способно остановить то, что он затевает! Я должен, непременно должен найти его!..

Не закрыв книгу, Гарри скинул толстые перчатки, схватил перо и чистый лист пергамент, но тут же раздосадовано застонал: Хедвиг только что улетела и теперь вряд ли вернётся раньше утра…

Он перелистнул страницу.

Узнав об великой тайне, юный волшебник решил непременно отыскать утерянное заклинание, чтобы спасти мир от нависшей угрозы порабощения.

— Ого! Что-то мне это совсем не нравится! — пробормотал себе под нос Гарри. — Чего это ты записываешь мои мысли? Уж не шпионишь ли ты за мной?

Однако соблазн узнать ещё хоть что-нибудь о замыслах Вольдеморта оказался сильнее, и гриффиндорец битых полчаса просидел над «Моей борьбой», видя, как на её страницах воплощаются не только рассуждения Вольдеморта о мировом господстве, но и собственные мысли и планы: написать Дамблдору… связаться с Роном, попросить Гермиону порыться в библиотеках…

Стук в дверь заставил Гарри вздрогнуть, словно ему выстрелили в спину:

— Ужинать!

Он торопливо захлопнул книгу; убедившись, что тётя Петунья ушла, открыл свой тайник, спрятал туда перья, свитки, учебники и завёрнутый в наволочку том и отправился вниз. От того, что он только что узнал, голова шла кругом: Вольдеморт создаёт свою армию, которую ничто не в силах остановить — ничто, кроме… И об этом никому неизвестно! Надо немедленно оповестить Дамблдора!

— Поттер! — рык дядя Вернона вернул Гарри на до блеска вылизанную и сияющую кухню. Бубнил телевизор, чавкал Дадли. Щёлкнул и отключился электрический чайник. — Быстро доедай и марш в подвал: там все стены в плесени от сырости. Чтобы всё отчистил и привёл в порядок, ясно?

— Ясно, — кивнул Гарри. С куда большим удовольствием он бы вернулся в свою комнату, чтобы ещё полистать удивительную, странную, смертельно опасную книгу Гриндевальда. Но разве можно ожидать от Дуслей чего-нибудь хорошего? Особенно накануне шестнадцатилетия…

Перепрыгивая через ступеньки, Рон прогрохотал по лестнице и ворвался на кухню:

— Мам, почты не было?

— Ронни, деточка, ты меня уже в седьмой раз спрашиваешь! — миссис Уизли, чьи рыжие волосы были упрятаны под припорошенную мукой пёструю косынку, повернулась к сыну и улыбнулась. Несмотря на отвратительное уже который день настроение, Рон не удержался и улыбнулся в ответ. Он любил кухню в старой Норе — место, где вся большая семья Уизли, собираясь в полном составе (что, к сожалению, случалось всё реже) проводила большую часть времени; место, где вкусно пахло корицей и ванилью, где всегда можно было рассчитывать на пирожок, тёплую булочку и приветливый взгляд. Хотя, положа руку на сердце, надо заметить — с такой же вероятностью можно было схлопотать поварёшкой по лбу. В новой Норе пустое и гулкое поначалу помещение очень быстро прокоптилось, напиталось вкусными запахами, обросло своей историей и милыми пустяковинами, став таким же любимым для всей семьи. Вот и сейчас на плите булькали и распевали кастрюльки, в духовке под противнем мерцал огонь. Над самодельным креслом в углу негромко стучали деревянные спицы: мистер Уизли из-за всех этих неотложных вызовов и рейдов подхватил простуду и попросил жену связать свитер потеплее.

— Просто мне показалось, что хлопнуло окно…

— Нет, почты не было, это ветер задувал дождь, я прикрыла раму поплотней, — миссис Уизли ласково потрепала сына по волосам выпачканной в муке рукой и вздохнула: она ужасно жалела своего младшенького — совсем задёргался и измучился в ожидании вестей. В этом не было вины ни Гарри, ни Гермионы — там, где начинается любовь, трудно отыскать место для дружбы. Во всяком случае, в первое время. А у них, похоже, всё только-только началось, и Рону, не мыслящему себя без друзей, в ближайшее время придётся ох как нелегко… — Милый, включи-ка мне радио да подай кулинарную книжку.

Рон повернул ручку приёмника, и поверх бульканья кастрюлек понеслась разудалая песня «Чёртовых сестричек». Он тут же потянулся, чтобы приглушить звук: мать на дух не переносила современную музыку, но, к его удивлению, миссис Уизли протестующе помотала головой и даже начала пританцовывать.

— Мам, что с тобой? Ты же…

— А что — очень даже ничего, — она готова была пойти на всё, чтобы хоть чуть-чуть отвлечь сына от печальных мыслей. — Сейчас молодежь слушает такую музыку, да? А как под это танцуют? Не покажешь мне, а то я, наверное, уже совсем отстала от жизни: помнится, в последний раз я танцевала… — миссис Уизли нахмурилась и потёрла рукой лоб, перепачкав его мукой, — да, кажется на нашей с отцом свадьбе, правда, — она смущённо хихикнула и махнула палочкой в сторону ножей, которые тут же с остервенением накинулись на ожидающих в раковине картошку и морковь, — мне пришлось тяжеловато, ведь Билл должен был вот-вот родиться… Ой, нет! Однажды на какое-то Рождество Артур пригласил Шизогла… то есть мистера Хмури — тот никогда не был женат и Рождество проводил в одиночестве, не слишком-то весело, верно? Руки и ноги Аластора тогда ещё находились при нём — вот он и решил со мной потанцевать… Я тогда как раз ждала Перси. Так как сейчас танцуют? Так? — она сделала несколько весьма разудалых телодвижений, заставив Рона прыснуть.

— Мам, где ты набралась такой пошлости? — и в тот же миг его осенило. — Не надо. Со мной всё в порядке. Я не болен, у меня нет депрессии. Я просто очень жду писем. Может, сегодня Гарри соизволит вспомнить о моём существовании и снизойдёт, чтобы черкнуть пару строк…

— Ронни, дружок! — миссис Уизли смущённо отвернулась и осторожно продолжила: — Думаю, тебе не стоит всё так воспринимать. Пойми — у всех нас с возрастом меняется жизнь, что-то уходит, что-то появляется — новые друзья, семьи, дети… Времени и сил не хватает на всех и всё…

— Ага! — негодующе фыркнул Рон. — Вот только почему-то я бегу к нему по первому зову и готов ради него сунуть голову в петлю! А он ради меня ленится даже за перо взяться! — в его голосе прозвучало такое перемешанное со злостью отчаяние, что мать оторопело замерла посреди кухни со сковородником в руках.

В кухне грохотали сменившие «Сестричек» «Безумные гоблины», от которых даже уши Рона временами сворачивались. Он выключил радио, крутнув ручку громкости с такой силой, что едва не сорвал приёмник со стенки. В кухне воцарилась относительная тишина, в которой стрелка Перси на диковинных часах натужно заскрипела и передвинулась с «На работе» на «В дороге».

— Ой-ой, Персик уже возвращается домой, а у меня жаркое не готово! И пирог вот-вот сгорит! — мать суетливо заметалась по кухне. Через мгновение духовка приняла в свои жаркие объятия тяжёлую сковороду, а дымящийся противень с пирогом, который распространял упоительнейший запах, завис в воздухе, поддерживаемый миссис Уизли при помощи волшебной палочки.

— Рон, убери со стола кастрюлю и расстели чистое полотенце: мне нужно его переложить.

Рон с интересом потянул носом.

— А в честь чего это у нас сегодня пирог?

— Это не у нас. Это подарок Гарри — у него же день рождения. Сходи-ка за совой…

Договорить она не успела — Рон снова взорвался:

— Для Гарри! Снова для Гарри! Интересно, существует ли в мире человек, который был не знал, КТО такой Гарри Поттер, который бы не пытался сделать «что-нибудь для Гарри»?! Ах, бедный и несчастный Гарри, все носятся вокруг него, думают только о нём! Пирожок несчастному сиротке на день рождения! Письма, поздравительные открытки! А он задрал нос и плюёт на вас всех!

— Рон, что ты городишь? — противень с пирогом покачивался в воздухе: от потрясения миссис Уизли так и не донесла его до стола.

— То, что думаю! — рубанул Рон. — Мне надоело! Куда ни плюнь, везде этот Гарри. Все с ним носятся, все над ним кудахчут, даже ты — ведь мне на день рождения ты не прислала пирог! А твои рождественские свитера?..

— Но Рон… — волшебная палочка в руке миссис Уизли задрожала, и противень опасно закачался. — Я ведь и тебе тоже каждый год вяжу свитер…

— Я ненавижу бордовый цвет! — в полный голос заорал Рон. — Я сто раз тебе это говорил!

— Ох, прости, дорогой, я просто забываю — ведь вас у меня семеро…

— Именно! Я всего лишь сто-тридцать-какой-то там сын! Зачем помнить мои просьбы, зачем учитывать желания, зачем обращать на меня внимание?! Удивительно, что ты вообще со мной разговариваешь! Надоело! Мне надоело быть чьей-то бессловесной и бесплотной тенью, надоело выпрашивать знаки внимания, надоело навязываться! Что я должен делать, чтобы меня замечали? Не меня — друга Гарри Поттера, не-помню-как-его-по-имени! А меня — Рона Уизли, который тоже кое-что может и умеет! Что, скажи! Плясать голым на столе? Выкраситься в зелёный цвет? Зачем… зачем я вообще появился на свет — я никому не нужен, ни собственным родственникам, ни друзьям, ни девчонкам! Да пошло всё к чёрту!

Рон выскочил на улицу, шарахнув дверью так, что миссис Уизли выронила палочку. Поднос с пирогом грохнулся на пол.

— Рон, — одними губами прошептала она, — да что с тобой случилось?

В огромном камине горел яркий огонь, и пылающие головни с громким треском обваливались на вызолоченную решётку. Свет очага падал сзади на великолепное одеяние задумавшегося над клочком пергамента человека, а лицо его освещало пламя свечей, зажжённых в канделябрах. Словно приняв какое-то решение, волшебник резко поднялся и, подойдя к полкам, занимавшим всё свободное пространство комнаты, задумчиво уставился на книги. Его губы шевелились, словно он что-то бормотал себе под нос. Что-то вроде: «Лес… Лес… где же у меня лес?..»

Его глаза посветлели, он коснулся рукой нужной книги и, будто передумав, быстро направился к дверям, походя сунув в карман пергамент, вызвавший у него тяжёлые и непростые раздумья. Толкнул створку, та распахнулась — за ней находилась не самодвижущаяся винтовая лестница, ведущая в коридоры Хогвартса, а залитая жидким вечерним светом ровная, срезанная макушка холма, покрытого короткой и жёсткой, будто щетина, травой. Услышав за спиной шаги, топтавшийся у своего телескопа Норт вздрогнул и обернулся, готовый к любым неожиданностям.

— Альбус, — он склонил голову в знак приветствия и метнул в гостя взгляд — скорее острый, нежели глубокий. — Плохо выглядишь.

— Хорошо ещё, что вообще живу, — седовласый волшебник вежливо кивнул, приложив руку к груди. — Ты всё здесь — но ведь чистого неба не было почти неделю…

Кентавр упрямо оттопырил губу и, нахмурившись, принялся за любимое дело — полировку металлических частей телескопа, и без того сияющих: похоже, в последнее время ему приходилось заниматься исключительно этим.

— Восточный ветер, — неожиданно произнёс он, словно это могло всё объяснить, и снова умолк, недовольно изучая одному ему видимую царапину на длинной латунной трубе.

— Я пришёл к тебе…

— …сегодня придёт восточный ветер, он унесёт тучи, — перебил кентавр, не дослушав. — Я знаю, зачем ты здесь. Звёзды поведали мне обо всём: Великая Тьма затягивает созвездия — покровителей нашей земли. Хогвартс в большой опасности. Если сейчас ничего не делать, всё рухнет. Правда, если сопротивляться, — добавил он глухо, шурша астрономическими таблицами, — мир тоже ждут страшные потрясения…

— Мы живём в переломный момент. Сделает мир шаг к свету или же рухнет в бездну — потрясений не миновать, — возразил Дамблдор.

— Вы живете в переломный момент. Мы — лишь наблюдатели…

— Если рухнет мир, не уцелеет никто.

— Если рухнет…

— Это тебе тоже поведали звёзды? — глаза директора вспыхнули, как у почуявшей дичь гончей. — Или?..

— …книги? О, нет! — кентавр усмехнулся и небрежно махнул в сторону книг и пергаментов, шуршащих и покачивающихся под дуновением всё усиливающегося ветра. — Книги, слова — всё суета и асимметричный дуализм языкового знака. Мне рассказали об этом они — единственные, кому стоит доверять. Они, способные поведать великие тайны тем, кто умеет слушать и смотреть… — кентавр поднял лицо к расчистившемуся лоскуту неба, на котором пронзительно серебрилась первая звезда. Он улыбнулся ей — почти нежно. — Думаю, он появился.

— Способный вызвать его?

Кентавр ликующе смотрел на проясняющееся буквально на глазах небо — неожиданно светлое после многодневных свинцовых туч.

— Альбус, мне кажется, ты не хуже меня знаешь его имя…

Дамблдор прикрыл глаза, словно почувствовал внезапную боль, и покачал головой.

— Но эта легенда… Даже упоминания о ней единичны. Никто и никогда не видел её, не читал, не знает — кроме тех, кто написал тот свиток много веков назад. Если он вообще был написан.

— Написан или нет — он канул в вечность бесследно, как те облака, что носились в то время над землёй, — с видимым удовольствием заметил кентавр, приникая к телескопу и крутя какие-то колёсики и рычажки.

— Я сам искал его следы, но безуспешно, я потратил на это несколько лет.

— Ты невнимательно меня слушал, — кентавр усмехнулся уголком крупного чувственного рта и, оторвавшись от телескопа, сверился с рукописными таблицами, сплошь покрытыми неразборчивыми закорючками. — Звёзды открыли мне это совсем недавно- после известных тебе событий начала лета.

— Вот как, — Дамблдор отвернулся, и кентавр не мог разглядеть его лица. Однако голос мага звучал мрачно и сухо. — Но он ребёнок.

— Ребёнок? О нет, ты заблуждаешься. Ребёнок не устоял бы перед демонами. Да что ребёнок — перед ними не устоял бы и взрослый маг. Ребёнку не под силу прикосновение к Внутреннему Сердцу. Ребёнку не под силу Стена. Ребёнку не под силу ничего из того, что совершил этот мальчик за эти годы. Никто не справился бы с этим. Никто.

— Я знаю это, но, — в голове Дамблдора зазвучала мука, — в единственном источнике, полусказке-полумифе, попавшем мне в руки, промелькнула странная фраза: будто в результате Защитник оказался не так-то добр к тому, кто призвал его.

Кентавр равнодушно пожал плечами:

— Ты не узнаешь этого, пока Защитник не будет вызван. Если он будет вызван.

— Но имею ли я право своими руками ставить мальчика на путь, который способен стать для него смертным?

— Он встал на этот путь, едва родившись, — кентавр рассмеялся собственной шутке и тут же посерьёзнел. — Странные вы, люди: ваша жизнь коротка, вы даже сами не представляете, как тонок волосок, на котором она висит, не видите чудовищ, ежесекундно кидающихся на вас… Но стоит вам в руки заполучить чуть-чуть могущества, власти, и вы либо пытаетесь употребить её на уничтожение себе подобных, либо самоустраняетесь, не в силах ответить на вопрос: имеете ли вы право рисковать одной жизнью, чтобы спасти многие. Ты боишься открыть мальчику правду? Ты боишься, что он бросится спасать мир и сложит голову, оставив тебе вечную тоску и угрызения совести?

Старый волшебник вздохнул. Голова его поникла. Внезапно он сунул руку в карман и, вытащив клочок пергамента, подал Норту.

Прищурившись, тот пробежал глазами письмо Гарри: армия Вольдеморта… легенда о Защитнике… Великая Дюжина… утерянное заклинание…

Кентавр поднял голову, встретившись с пронзительным и усталым взглядом голубых глаз.

— И ты ещё сомневаешься? Это ли не лучшее доказательство?