Защитник

Реклама

купить

Глава десятая. В которой мадам Помфри пытается спасти Гермиону, Рон — Стану, а Люциус — Драко.

— Спасибо, что пришёл, — Гермиона немного смущённо улыбалась. Гарри молча смотрел на неё, ощущая тугой комок в горле. За всё время с начала учёбы они разговаривали от силы раз, ну, не считая дежурных фраз, которыми обменялись во время занятий, как-то попав в пару по приготовлению чего-то сиреневого и вонючего на Зельях — Гарри, разумеется, не запомнил названия, ему вообще тогда было не до того. Обрастающие с каждым днём всё более красочными подробностями слухи о разрыве самой заметной влюблённой парочки в школе донеслись и до Снейпа, и профессор не мог себя не потешить, любуясь недовольно поджатыми губами и постной физиономией гриффиндорской всезнайки и несчастным — несмотря на все прилагаемые усилия — лицом Поттера. Для Малфоя тот урок также стал источником неиссякаемого удовольствия и бесконечных издевательств:

— Что, Поттер, чувствуешь себя вошью в парикмахерской? Легкий дискомфорт, да? …О, вы только посмотрите на его лицо цвета сочной жабы… Эй, Поттер, у меня огонь под котлом погас, можно от твоей щеки разжечь?

Попытка Драко пройтись заодно и по поводу Гермионы наткнулась на её настолько выразительный взгляд, что Малфой больше не экспериментировал, полностью сосредоточившись на своём нежно обожаемом гриффиндорском персонаже. В конце концов, не выдержал даже Снейп и снял с любимого Слизерина целых пять очков (повергнув всех в состояние благоговейного ступора). Правда, с нелюбимого Гриффиндора он потом снял пятнадцать — за неприличное слово, отчётливо произнесённое Дином Томасом в адрес Малфоя, и за подсыпанные тому же Малфою на стул тривиальные самонаводящиеся кнопки из неиссякаемых запасов Симуса Финнигана. Сам Гарри даже не взглянул в адрес обидчика, поставив своей единственной целью не прибить его ни во время урока, ни после.

Кроме тех достопамятных Зелий мелькнула ещё пара фраз из серии «Финниган, Алесини, Браткова и Поттер — ваши задания для учебных исследовательских работ у меня».

И был ещё тот странный разговор, спутавший все мысли и перевернувший всё… нет, не с ног на голову — потому что всё и так стояло на голове — а в ещё более замысловатую позицию. Он не шёл у Гарри из головы, но, как гриффиндорец ни силился сложить два и два — слова Гермионы, сказанные ему наедине, и её улыбку, когда она рука об руку шествовала мимо с Бутом, — каждый раз у него выходило то пять, то шесть, но никак не четыре. Другими словами, концы с концами не сходились и сходиться в принципе не собирались. Улыбающаяся Гермиона рядом с недоумевающе-счастливым Бутом, которого Гарри теперь ненавидел всеми фибрами души (в чём категорически не желал отдавать себе отчёт) — стала одним из самых невыносимых зрелищ, которые ему когда-либо приходилось видеть. Хотя гордость не разрешала ему в этом признаться даже самому себе.

— …Заходи, Гарри, — её «домашняя» одежда напомнила о тех временах, когда… Когда… Он сделал над собой усилие и судорожно сглотнул. Однако заговорить не решился, чувствуя, что голос может задрожать или — ещё хуже — сорваться. Он сам не знал, почему всё-таки пришёл: сжимая во взмокшем кулаке смятую записку, он выходил из спальни шестикурсников и, потоптавшись или походив по коридору, снова возвращался — Дин Томас даже заподозрил у него расстройство желудка, о чём и спросил Гарри со свойственной ему прямолинейностью.

Покраснев до корней волос и послав Дина куда подальше, Гарри выскочил из спальни — на этот раз окончательно, помотался по гостиной, в лучших традициях Лонгботтома спотыкаясь и наступая всем на ноги, попытался поизучать механику музыкальной шкатулки — подарка Джинни от Майкла Корнера — и разобрал её об пол. Словом, так и не осознав, что же послужило последней каплей, он улучил момент, проскользнул на девичью половину и постучал в её дверь (Гарри, может, и не осознал, но мне-то точно известно: с мыслью «получается, я от неё теперь буду всё время шарахаться?!», он решительно взбежал по лестнице, перешагивая через две ступеньки враз, словно за ним кто-то гнался. — прим. автора). Стараясь ни о чём не думать, он коснулся ладонью прохладного металла дверной ручки на её приглашающее «входи».

— Я… я хотела… — начала Гермиона, давая дорогу, но тут в коридоре послышались шаги и звонкий смех; порывисто схватив Гарри за рукав, она втащила его в комнату и захлопнула дверь. Он резко стряхнул её ладонь (внешне это смотрелось грубо, но на деле такое родное когда-то и такое чужое сейчас касание безмерно тяготило) и замер у дверей, в упор глядя на неё. Прикосновение её бестрепетной руки, изрядно ущипнувшей его сквозь свитер, вернуло к действительности, и внутри поселилось странное чувство: он ощутил себя то ли охотником, то ли жертвой… понять оказалось сложно, однако юноша весь подобрался и насторожился, словно перед решающей игрой (а может, даже боем?).

…Уф, как всё запущено, придётся поработать, — раздражённо подумала Гермиона, глядя на его сведённые брови и залёгшую между ними строгую складочку. Улыбнувшись как можно пленительней, она плавно качнулась в его сторону.

Признаться, она ждала хоть какой-то реакции — рванулся бы он к ней, шарахнулся бы прочь — она одинаково подготовилась и к одной, и к другой ситуации, продумав слова и действия, которыми можно направить его в нужное русло. Однако он не шелохнулся.

Выражение его лица не изменилось — и когда она прошептала «Гарри», и когда взъерошила его без того торчащие в разные стороны волосы, и когда нежно пробежала кончиками пальцев вдоль скулы к подбородку и губам. Ей даже показалось, будто она погладила статую, настолько он был отстранён и напряжён. Вот только это было совсем не то напряжение, которое её хотелось увидеть. Спрятанное в кармане зеркальце, что дал Малфой, внезапно превратилось в огромный и очень тяжёлый булыжник; перепугавшись, она машинально коснулась его пальцем, даже сквозь одежду ощутив идущее от него тепло: значит, ритуал начался — времени осталось не так уж и много.

…Хм-хм… Однако, мне не по себе: я что-то упустила? Или с ним что не так? Ну же, думай!

— Гарри… я… — она запрокинула лицо и медленно прикрыла глаза. По её представлениям, он не мог устоять перед этим — ни при каких условиях: ведь он же до сих пор любит, до сих пор украдкой смотрит на неё на уроках — и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы прочитать его мысли в этот момент. У лица колыхнулся воздух, и у Гермионы чуть дрогнули губы — однако долгожданного поцелуя не последовало. Разочарованно-удивлённая, она открыла глаза и обомлела: Гарри — всё с тем же каменным выражением лица — смотрел на неё в упор. И между их лицами находилась… его волшебная палочка. — Ты что? — обиженно поинтересовалась она.

— Ты — не Гермиона, — в голосе его прозвучала такая отчаянная убеждённость, что она на миг смешалась и испуганно захлопала глазами. — Что с тобой случилось? Что случилось с вами обоими?

— Что ты несёшь? Гарри, честное слово! Ты… неважно себя чувствуешь? Или в Запретном Лесу произошло что-то… что-то…

— Произошло, — кивнул он и снова замолчал.

От этих рубленых фраз, от этого подозрения… вернее, нет — даже не подозрения, а уверенности в его глазах ей стало совсем не по себе: с Малфоем, решая собственную участь и верша судьбу Гарри, она чувствовала себя куда комфортней и спокойней. Сейчас же… Времени оставалось всё меньше, в смятении она вытащила из кармана и переложила на тумбочку зеркальце — поверхность уже затуманилась, а значит…

Скоро, совсем скоро!

На её лице промелькнуло смятение и страх, и то, что она посчитала проявлением слабости, — хотя именно это секундное выражение выглядело удивительно настоящим, — сбило юношу с толку, заставив усомниться в обоснованности подозрений.

— Зачем ты меня позвала? — спросил он, медленно, словно всё ещё сомневаясь в правильности своего решения, опуская палочку.

Она обиженно шмыгнула носом.

— Зачем ты так со мной… Я беспокоилась. Вас не было несколько дней — мы с ума сходили… куда ты пропал… зачем… Гарри… В лазарет меня не пустили… Я так ждала… так боялась, — она молитвенно прижала руки к груди. — Я… прости меня…

Он смотрел на неё, но видел совсем другую Гермиону — фальшивку, лесное наваждение, в которое обернулась решившая испытать силу его духа нимфа. Тряхнул головой, пытаясь выбросить из памяти и полную неги улыбку, и протянутые к нему руки… почему-то так напоминающие происходящее сейчас… Очки соскользнули на самый кончик носа, чем не преминула воспользоваться Гермиона: нежным, осторожным жестом она поправила их, невзначай погладив по щеке.

— Я скучаю по тебе, — на этот раз его лицо на ощупь показалось куда мягче, хотя он и не ответил, однако чуть шевельнул губами, когда их коснулись её пальцы, — и это сказало ей куда больше, чем любые слова. …ага, он расслабился… Это хорошо… — она бросила тревожный взгляд на зеркальце, от которого шло чуть заметное свечение. — Гарри… — взяла его руку в ладони, ощутив немного шершавую тяжесть по-взрослому крупной кисти. — Прости меня — я так виновата… всё так ужасно, так неправильно, так несправедливо… Я вижу, как тебе тяжело, как плохо… я помогу тебе — сделаю всё, что ты попросишь. Давай поговорим и всё обсудим… Мы обязательно найдём выход — я тебе обещаю.

Он смотрел на неё с недоверием и недоумением, не в силах найти какое-то логическое объяснение происходящему сейчас и тому, что было совсем недавно: презрительные слова, внезапный разрыв и холодность на людях и полные скрытого трепета глаза, когда они остались наедине.

— Мне не нужна твоя помощь! И сочувствие — тоже! — гордо отказался он и вышел, хлопнув дверью перед самым её носом… Ну, то есть у него мелькнула мысль, что именно так и надо поступить, однако, сам не зная, почему, вместо этого…

— Ты же сама, совсем недавно… — он окончательно потерял ориентацию в происходящем: разум, тело, интуиция — три кита, на которых обычно и строится у нормального человека контакт с окружающим миром, резвенько расплылись в разные стороны, оставив его посреди бушующего океана, в котором он не знал, куда плыть. — Гермиона, но ведь ты же… — его брови чуть приподнялись «домиком», лицо сразу обрело детскую трогательность и забавность, и Гермиона мысленно улыбнулась: похоже, она не ошиблась с выбором тона — Гарри сразу «повёлся». — Скажи, тебя кто-то заставил, верно? Гермиона, умоляю, скажи мне, кто, и я…

Она приложила палец к его губам, заставляя умолкнуть.

— Всё делалось ради твоей же пользы… Чтобы закрыть им дорогу к тебе — через меня… Но я больше так не могу, — горячий шёпот, ещё один шаг вперёд — и вот её ладони уже скользнули ему на плечи. — Понимаешь — я не могу смотреть спокойно на то, что с тобой происходит… — слеза в голосе… прикушенная губа. — Гори всё синим пламенем, честное слово! Я… я сделаю всё, что смогу, я справлюсь со всем. Только… чтобы тебе было хорошо… — теперь она уже подобралась к нему вплотную, и прильнула головой к груди, с удовлетворением отметив, что сердце у него колотится с таким грохотом — Хогвартс-экспресс посинел бы от зависти. Скосив глаза, увидела отчаянно стиснутые кулаки.

— Значит… — Гарри зажмурился.

Она обняла его — изо всех сил — и почувствовала, что его трясет, всё сильнее, сильнее…

— Я помогу тебе, мы обязательно справимся… Я по-прежнему люблю тебя… Давай всё обсудим… три… два… один… — довольно усмехнулась она. — Пуск!

И действительно — в этот миг он не выдержал и сдался: что-то невнятно простонав, припал к её губам с такой голодной страстью, что она не на шутку перепугалась.

…Ох ты, честное слово, кажется, я чего-то не понимаю… Похоже, я его недооценила, — у Гермионы глаза полезли на лоб. — А как, собственно, иначе? Не стоило проявлять такую настойчивость, можно было обойтись словами…

Вообще-то ею планировалась трогательное воссоединение и пара нежных поцелуев с многозначительными обещаниями, а потом — непосредственно то, ради чего всё и затевалось: надо сказать, нечто совсем иное по сравнению с тем, куда их уносило сейчас. С Бутом этот номер проходил безотказно: он никогда так не хрипел во время поцелуев, не задыхался, не дрожал — ей всегда удавалось держать его под контролем. Да и себя тоже: сейчас же происходило нечто странное — это уже почти ставшее её собственностью тело внезапно откликнулось на его тепло, на его прикосновения: голова у Гермионы отчаянно закружилась, и хорошо продуманный, как ей казалось, план вдруг рассыпался бумажной мозаикой.

— П-постой, — она ужом завертелась в кольце его рук, уворачиваясь от губ и тщетно пытаясь вырваться. — Ну же, Гарри, подожди — у нас весь вечер впереди… м-м-м-м… мне надо запереть дверь, — объятия чуть ослабли, и она, тяжело дыша и придерживая руками расстёгнутую на груди рубашку, повернула ключ в двери и прижалась к ней спиной.

Сияние, идущее от зеркальца, становилось всё ярче и ярче, но Гарри стоял к нему спиной, да и она, заготовив пару внятных и убедительных объяснений, была готова к любым вопросам, если таковые возникнут, — в чём она, глядя на него, уже сильно сомневалась.

— Я… я так скучал… — он сдёрнул через голову майку и отшвырнул её в сторону. — Я так лю…

— Г-гарри… но ты же… был ранен… — эти нимфы… — она следила за его действиями, лихорадочно соображая, как его сейчас остановить. С таким же успехом можно было рискнуть остановить летящий на всех парах локомотив. Разве что лечь на рельсы. Посмотрев на Гарри, Гермиона подумала, что в теперешней ситуации ложиться, хоть и на рельсы — не самая лучшая идея. — Ведь они же… — и роковая фраза сорвалась с её губ прежде, чем она успела в ужасе захлопнуть рот.

Гарри окаменел, но уже спустя мгновение уставился на Гермиону с таким лицом… вот тут-то она поняла, что значит испугаться по-настоящему. Сунув руку в задний карман брюк — единственного оставшегося на нём предмета одежды, Гарри выхватил волшебную палочку (игнорируя все предупреждения однажды остаться «без кормы», он по маггловской привычки частенько таскал её именно там) и указал ею на Гермиону:

— А ну, быстро отвечай: откуда ты узнала? Эта информация совершенно секретная: куда и зачем я ходил, знают только учителя. И Невилл, — тут же добавил он мысленно, в очередной раз прокляв себя за не во время развязавшийся язык.

— Я… мне…

Чёрт! Отступать некуда, — теперь уже светилось не только само зеркальце, но и рамка. Заботливо подготовленное Зелье правды лежало в выдвижном ящичке, ожидая своего часа. — Не хочешь по-хорошему…

— Petri…

И вдруг… Гарри не понял, что именно случилось: поток горячего воздуха, такого плотного, словно это твёрдый предмет, ударил его по груди, лицу, по барабанным перепонкам; отозвался в лёгких, в носу и в голове, и только потом до него докатился сухой звук, что-то вроде «крах-бам». В комнате резко потемнело (хотя, не факт, что именно в комнате: возможно, от удара свет просто померк перед глазами), потом стало нестерпимо светло — Гарри прищурился, и ему показалось…

…Нет… не может быть… — он закричал: яркое сияние лилось в комнату — осязаемое, плотное; вдруг Гермиона, схватившись за грудь, отчаянно закричала, почти завыла — так воет от бессильной боли и ярости смертельно раненное животное, и из под её пальцев потекла… нет, не кровь, а такой же отчаянный, режущий глаза свет… Будто кто-то разорвал закрывавшую солнце тонкую фольгу. И поток этого света из её груди становился всё шире, больше, безжалостнее — и вдруг она взорвалась, разлетевшись по комнате бумажными обрывками, что исчезали, не успев даже коснуться пола. Гарри кинулся к ней, протянул руки, но в лицо ударил странный жар… потом холод… его отшвырнуло к стене, руки и ноги на миг отнялись… вокруг сгустилось и рассеялось молочно-белое марево — истошный крик стих, унёсшись в бесконечность, сменившись слабым, едва слышным стоном.

Комната обрела прежние очертания, но Гарри, ошеломлённый и даже напуганный только что произошедшим, некоторое время сидел, съёжившись у двери и пряча в коленях лицо с почти выжженными слепящим потоком глазами, прежде чем рискнул подать признаки жизни, а именно шевельнуться и осторожно оглядеться.

У кровати на полу, засыпанном осколками зеркала, в луже вытекающей из-под неё крови ничком лежала девушка — тонкая шея, разметавшиеся каштановые волосы, незнакомая яркая курточка.

Гарри показалось, будто в голове со звоном лопнула струна. Медленно, словно от резкого движения он мог немедленно сойти с ума, он поднялся и осторожно перевернул её лицом вверх.

Гермиона.

Три дня, пока мадам Помфри, сжалившись, не шепнула Гарри, что самое страшное, похоже, уже позади, он провёл будто в мутной жиже, взбитой со дна заболоченной реки. Осознание произошедшего подкосило его так же, как когда-то — смерть Седрика и известие о гибели Сириуса. Хотя нет, не так же, многократно сильнее; а после прогулки с Дамблдором Гарри почувствовал себя и вовсе раздавленным, хотя профессор и приложил все усилия, чтобы, напротив, вернуть юношу к реальности и вселить желание жить и бороться дальше.

— Видишь ли, Гарри, мы установили, что найденные в комнате мисс Грейнджер осколки — не от простого зеркала. Давным-давно, задолго и до Гриндевальда, и, тем более, до Вольдеморта, один маг-умелец создал серию зеркал. Было среди них и Зеркало Джедан, и Зеркало Анс, и Зеркало Анамбо, и много-много других, наделённых самыми разными свойствами, причём не обязательно положительными — подчас такими, о каких лучше и не знать человеку с воображением. Сколько-то маг уничтожил сразу же, испугавшись творения рук своих, сколько-то разбилисьв первые годы, какие-то канули в веках и не вернулись, другие же исчезли, чтобы возникнуть вновь… Помнится, на первом курсе ты познакомился Зеркалом Джедан. Так вот: судя по всему, мисс Грейнджер… — директор осёкся и поправился, звуча куда менее официально, — Гермиона стала жертвой Зеркала Анамбо.

— Зеркала… Обмана?.. — эхом откликнулся Гарри, и Дамблдор утвердительно кивнул.

— Именно. Оно меняет настоящего человека из нашего мира на его зазеркального двойника, — пояснил он после паузы, так и не дождавшись закономерного вопроса, — но это полбеды: оно также подменяет чувства, эмоции, саму душу, суть человека на полную его противоположность. И если я прав в своих подозрениях, то двойник Гермионы должен был оказаться… — директор замолчал, устремив на Гарри полувопросительный-полуутвердительный взгляд.

Юноша молчал, опустив голову. Ему нечего было ответить, да, собственно, он и не пытался найти слова, целиком и полностью погрузившись в пучину самобичевания.

— Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, — словно боясь случайно встретиться с ним взглядом, профессор поднялся и теперь перебирал громоздящиеся на каминной полке волшебные штуки, штучки и штуковинки. Украдкой покосившись на Гарри, он, стараясь действовать бесшумно, развернул и быстро сунул в рот лимонный леденец. Висящий над камином портрет Саймона Вэбстера ехидно хихикнул, буркнул что-то вроде «потянуло старичка на сладенькое», но тут же прикинулся спящим и старательно захрапел.

— Нет, — с трудом выговаривая слова, возразил Гарри, машинально выдёргивая нити золотого шитья из обшивки стула. — Вы не понимаете, не можете понять. Всё это… Я, только я во всём виноват — я, не задумываясь, поверил в те лживые слова, поверил, что после всего… всего, что между нами и с нами было, — гриффиндорец взмахнул рукой, будто это могло подогнать под водопад мыслей едва шевелящийся язык, — она предала меня, а я поверил… Обиделся, как дурак, и ни на мгновение не усомнился… Как же это… Какой же я…

Пожилая директриса над столом Дамблдора вытащила из объёмного ридикюля кружевной платочек размером с добрую наволочку, промокнула слёзы и трубно высморкалась. Старичок с соседнего портрета шикнул на неё и сделал страшные глаза.

— Прекрати, Гарри, — остановил разгоняющееся самоуничижение Дамблдор, тоже бросая на портреты предупреждающие взгляды. — Маги и постарше, и помудрее тебя становились жертвами куда менее хитроумных штучек, так что…

— …и они без колебаний верили в измену любимых, да? — Гарри, всегда уклонявшийся от разговоров на личные темы, неожиданно почувствовал лёгкость — нервное напряжение вынесло его на такой уровень, где слово «стеснение» не существовало. Пожилая директриса приложила руки к груди и снова пустила слезу. В этот раз старичок-сосед уже не сдвинул строго брови: он смотрел на Гарри, сочувственно качая головой, а его седая бородёнка по-козлиному подрагивала.

— Они верили и в худшие вещи, — Дамблдор резко развернулся и жестом остановил почти сорвавшиеся с губ юноши возражения. — Но сейчас я хочу поговорить с тобой не об этом. Дело в том, Гарри, что Зеркала, о которых я начал тебе рассказывать, созданы сотни лет назад, и секрет их изготовления утрачен или же скрывается настолько тщательно, что неведом даже мне… Создать нечто подобное под силу только весьма искусному магу, и, тем не менее, то Зеркало Анамбо, что похитило Гермиону, изготовлено совсем недавно. В связи с этим у меня к тебе есть два вопроса, вернее, даже три. Первый: нет ли у тебя каких подозрений или предположений, как именно оно могло очутиться у Гермионы? — Гарри расстроено прикусил губу и помотал головой. — Так-так… — похоже, хоть Дамблдор и ожидал такого ответа, но всё равно огорчился. — И никаких соображений, когда это могло произойти?

— Ну, не знаю… — Гарри сосредоточено нахмурился, с остервенением потянул за упрямую золотую ниточку, никак не желающую выдёргиваться, и добился своего: обшивка стула поползла по шву, явив взору тривиальное сено. И тут же лежащая на поверхности догадка явилась к нему во всей своей очевидности. — Постойте. Ну, конечно… Ещё накануне нового учебного года у нас всё было нормально — её письма… А уже первого сентября… конечно. Как же я раньше не догадался, — он хлопнул себя по лбу с таким остервенением, что очки соскочили на самый кончик носа. — Это же…

— Вот как?.. Ясно, — что-то прикидывая, кивнул Дамблдор и вдруг развернулся, облокотившись руками на стол и заглядывая гриффиндорцу прямо в глаза. — Что ж, разберёмся… И вот ещё что. Ты ничего не хочешь рассказать мне?

— Да, профессор, хочу, — ответил Гарри решительным взглядом. Они смотрели друг на друга, разделённые столом и почти полутора веками. — Я должен был сразу рассказать вам. Словом, тогда, в прошлом году, это я… я унёс из вашего кабинета книгу Гриндевальда — ту самую, — глаза Дамблдора вспыхнули, однако ярко выраженного удивления или потрясения в них не обозначилось. — А потом… потом она пропала и снова вернулась ко мне уже в катакомбах под Лондоном. И я ни с кем этим не поделился, — предупредил он вопрос директора. — Летом, читая её… в драконьих перчатках, конечно, — я знал, что она отравлена… и про заклятья тоже — словом, я обнаружил странную вещь: эта книга… она будто…

— …пишется сама по себе, — закончил Дамблдор.

— Вы знаете?!

— Ох, Гарри, Гарри… — Дамблдор опустился на свой высокий стул и задумался. — Хотя, наверное, всё это неизбежно. И когда же ты понял, что она не только рассказывает тебе о Тёмном Лорде, но и раскрывает ему всего тебя?

— Совсем недавно, — покраснел Гарри, чувствую себя последним идиотом. — Мне об этом рассказали. А вы?

— Согласись, в таком аспекте твой вопрос звучит несколько неэтично, — лукаво прищурился Дамблдор, — однако признаюсь честно — я тоже понял это не так давно. Хотя, решись ты открыть мне свой секрет раньше, думаю, многих проблем нам удалось бы избежать… Видишь ли, она слишком недолго была в моих руках, чтобы я мог разобраться со всеми сокрытыми в ней тайнами, — Гарри почувствовал, как запылали его уши. — Подозреваю, Вольдеморт подкинул её тебе не без умысла: древнее пророчество стало каким-то образом ведомо и ему, так что таким способом он решил контролировать единственного человека, способного, с его точки зрения, решить задачу заклинания. Следить, как далеко ты продвинулся в поисках ключей. И узнавать их.

— Я не открывал её после возвращения! — горячо воскликнул Гарри.

— Именно поэтому в игру включилась мисс Грейнджер, вернее, её двойник, — спокойно, будто излагая нечто само собой разумеющееся, продолжил Дамблдор, и Гарри почувствовал прилив гнева: этот мерзавец решил сделать Гермиону, его Гермиону — умную, честную, бесстрашную — отвратительной и лживой марионеткой в бесчеловечной игре? И почему директор рассуждает об этом так, словно она не живой человек, только-только с трудом перешагнувший грань между миром живых и царством мёртвых, а картонная куколка, у которой по недосмотру оторвалась картонная ручка или картонная ножка… Глаза Гарри вспыхнули, он вскочил, но сухая и морщинистая рука, предупреждающе вскинутая в воздух, заставила его снова промолчать. Обострённый гневом разум направился в другом направлении.

— Получается, в школе есть человек, связанный с Вольдемортом, — ведь не для себя же она старалась, верно? А значит… — память подкинула давнюю сценку: Гермиона и Малфой. Неужели?! — Я… его убью! — Гарри вскочил и, забыв о приличиях, рванулся к дверям. Однако Дамблдор опередил его: неведомо, откуда взялась в его руках эта распахнутая книга, но, пинком открыв дверь, Гарри очутился отнюдь не на ведущей в коридоры Хогвартса лестнице. В лицо ударил свежий осенний ветер, яркие лучи предзакатного солнца заставили зажмуриться…

— …И ещё, профессор, — по-прежнему жмурясь на лучи уже коснувшегося горизонта солнца, Гарри, наконец, преодолел колебания: — Всё-таки, как быть с Роном? Что мне делать?

— Ты же сам только что рассказал, — директор улыбнулся, увидев искреннее удивление на лице шестикурсника. — Если ты можешь заглянуть в его Внутреннее сердце, тебе по силам исцелить его.

— А вам, профессор?

— Увы, Гарри, — он развёл руками и чуть склонил голову, признаваясь в своём несовершенстве, — я могу читать мысли… иногда, могу исцелять тела, но врачевание душ… Это дано немногим — счастье, что тебе вручен этот драгоценный дар: ты можешь помогать своим друзьям. И не только друзьям.

Гарри кивнул и задумался. В тишине старик и юноша вершили путь, наслаждаясь последним багрянцем уходящего осеннего дня.

— И ещё… Профессор, мой крёстный — Сириус — жив.

Дамблдор долго молчал, и Гарри не рискнул первым нарушить тишину. К тому же, он сам никак не мог определиться со своим отношением к поступку Блэка. Налетел лёгкий ветерок, пахнуло дымком, словно где-то далеко жгли листву, и Гарри вдохнул этот томительный, светлый и тоскливый запах полной грудью. Дамблдор шёл медленно, его посох умиротворяюще шуршал в опавшей листве.

— Никто не вправе силой бросать человека в битву. Я дождусь, когда он сам захочет вернуться в мир. И придёт. Или — не захочет и не придёт. Блэк всегда жил вопреки — преодолевал что-то — себя, внешние обстоятельства… смерть ближайших друзей, война, арест… бесконечная битва, игра в прятки со смертью, с врагами… он устал — и должен отдохнуть… Никто не вправе судить его сейчас.

— Значит, вот как? — Гарри загрёб листву ногой и вскинул в воздух: мёртвые листья послушно взлетели вверх и снова улеглись. — То есть, по-вашему, получается, меня никто в битву не толкает, да?

Старый маг вздохнул, замедлил шаг. Гарри тоже остановился, не сводя глаз с наставника: мгновение они смотрели в глаза друг другу, читая там вопросы и находя ответы на них.

— Гарри, всё, что ты выбрал, ты выбрал сам.

— Я знаю! Однако не кажется ли вам, что существуют ситуации, когда самый добровольный выбор как-то слишком напоминает насилие?

— Гораздо хуже, когда выбора вовсе нет. Или же приходится выбирать из вещей, в принципе несопоставимых. Спасение мира и всех живущих в нём — против жизни. Что тут выбрать? — Дамблдор отвернулся и снова пошёл вперёд, оставив юношу стоять на тропе, глядя вслед.

— Я бы… не знаю. Глупо и смешно, наверное, об этом говорить, но я бы… — поняв, как по-дурацки патетично прозвучит его фраза, Гарри сконфуженно замолчал и сорвался с места, догоняя директора.

— Не сомневаюсь, ты бы без раздумий пожертвовал собой. Однако как бы ты поступил, если бы брошенная на другую чашу весов жизнь принадлежала самому дорогому тебе человеку — отцу, другу, возлюбленной? Поднялась бы у тебя рука, чтобы решительно указать, кому жить, а кому умереть?

Гарри подумал о Роне, Гермионе, о Сириусе — ради них он бы, не раздумывая, рискнул бы собой, но принести в жертву их, чтобы уцелеть самому? Пусть даже вместе со всем остальным миром…

— Вот именно — со всем остальным миром, — словно читая (а может, действительно читая) его мысли, кивнул Дамблдор. — Ты пока слишком юн, чтобы отдавать себе отчёт, как мир велик. И беззащитен… — внезапно Дамблдор остановился, протянул руку вверх ладонью, и из воздуха к нему опустилась голубоватая сфера. Он чуть коснулся её своим посохом — та сначала помутнела, как будто внутри сгустился молочно-белый туман, а потом разом прояснилась. — Взгляни-ка.

Гарри послушно приблизился и тут же ахнул от удивления: весь магический мир развернулся перед ним: там и тут ходили, разговаривали, улыбались волшебники всех возрастов; играли дети — малыш сорвался с игрушечной метлы… мать кинулась его утешать… в незнакомом парке на лавочке дремал старичок в полосатой мантии, из-под которой виднелись кончики остроносых тапочек… Мимо прошла парочка, и парень, лукавым взглядом напомнивший Фреда (или Джорджа), превратил тапочки в крыс с золотыми ушками… девушка ткнулась в грудь разом покрасневшему юноше…

— Так-так, — чуть смутился Дамблдор, — думаю, это дело двоих, не так ли? — он провёл ладонью по висящей в воздухе сфере, и картинки начали сменяться быстрее: играющие дети, города, женщины, мужчины — лица замельтешили, слились в один нескончаемый поток.

«…вы слышали известие? Говорят, сторонники Сами-Знаете-Кого снова мелькают то тут, то там… …о, да, но ведь и Мальчик-Который-Выжил теперь тоже уже не мальчишка… Он силён и бесстрашен… Если он сумел победить Того-Кого-Нельзя-Называть в младенчестве… Уверен, нам ничего не грозит… Он так великодушен… Он смел… Он умён… Мы надеемся на него. Надеемся на него. Надеемся на него…»

Гарри покраснел и отодвинулся от сферы. Звуки тотчас же смолкли.

— Я совсем не силен и не бесстрашен. И уж точно не умён. Да и в великодушии своём отнюдь не уверен, — хмуро возразил он, пряча глаза от неловкости и раздражённо пиная листья под ногами. — И вообще, к чему вы?..

— Наверное, в какой-то степени жестоко показывать это, говорить о мере ответственности — особенно сейчас, когда тебе и без того несладко. Однако я хочу, чтобы ты знал: ты уже достаточно повзрослел, Гарри, и должен осознавать последствия своих поступков. И понимать: мир не заканчивается на тебе и твоих друзьях. И врагах.

Моих врагах… моих друзьях…

Юноша молчал, опустив голову, но видел сейчас под ногами не жухлую траву и листья, а смертельно-бледную Гермиону, вытянувшуюся на белоснежных простынях лазарета: узкие бледные плечи, тугая повязка поперёк груди, чёрные круги под глазами…

— …Она удивительно сильная девушка — провести столько времени в Зазеркалье и не раствориться… Всё, что я сейчас могу, — попробовать исцелить её тело, но не душу… Поправится ли она, вернее, когда она поправится, — уточнила мадам Помфри, увидев, как вмиг позеленел Гарри, — зависит только от её внутренней силы…

— Она… она справится, — Гарри прикусил губу, жмурясь от выступивших на глазах слёз. — Она поправится… Простите… — как он ни старался, по щекам полились неудержимые потоки, — простите… я ничего не могу сделать… Они просто текут… и всё…

Мир перед глазами поплыл, словно за залитым ливнем окном, Гарри сдёрнул очки и отчаянно начал тереть глаза тыльной стороной ладони. Сзади послышался шелест занавески и удаляющиеся шаги — мадам Помфри деликатно оставила его наедине с бесчувственной Гермионой. Впервые за долгое время Гарри плакал — плакал, отчаянно всхлипывая, захлёбываясь слезами, болью, осознанием собственной вины…

Ты поправишься, ты обязательно, обязательно поправишься…

— …ты слышишь меня? — Дамблдор легонько коснулся плеча снова погрузившегося в прострацию Гарри.

— Что, профессор?

— Поверь мне — с ней всё будет хорошо, — директор взял Гарри за руку и чуть пожал её. — Наша Поппи настоящая кудесница… Кстати, пора возвращаться, сегодня на ужин эльфы обещали нечто совершенно удивительное — думаю, ты уже успокоился и нагулял аппетит?

Юноша кивнул и вяло улыбнулся, хотя ему было совсем невесело.

Из уголка рта Люциуса стекла тонкая струйка крови, а на бледной щеке начало медленно проступать красное пятно. Вольдеморт задумчиво посмотрел на свою ладонь, и вдруг — короткий замах… Низкие своды подземелья огласил звук ещё одной пощёчины.

От боли у Люциуса снова потемнело перед глазами, и мир на мгновение стих и исчез; чтобы удержаться в вертикальном положении, он расставил ноги пошире — но, не угадав момента, закачался, взмахнул руками, тряпичной куклой завалился назад. Лишь вовремя возникшая за спиной стена предотвратила неизбежное падение.

— Люциус, друг мой, — шипение Вольдморта звучало на редкость вкрадчиво, будто он не грозил только что своему приспешнику всеми казнями египетскими, — подводя итог вышесказанному: твой сын ухитрился провалить доверенную ему миссию, и на настоящий момент, по каким-то неведомым причинам, мы лишены всех подходов к Поттеру… Кстати, друг мой Люциус… почему мне они до сих пор неизвестны? Он ведь так и не открыл книгу — конечно, счастливое воссоединение со своей мисс, — Вольдеморт произнёс это как мисс-с-с-с, и от змеиного шипения у Люциуса мурашки пробежали между лопаток, — однако же, подозреваю, он её так и не откроет. Но что это я всё о Поттере да о Поттере, — змеиный рот растянулся в улыбке, и в груди Малфоя-старшего родился арктический холод. — В настоящий момент Поттер — это лишь следствие. Пусть случившееся неприятно, я бы даже сказал — крайне неприятно, однако же оно вторично. Меня больше волнует причина, а именно твой сын. Мальчик оплошал, — с притворной скорбью заметил Тёмный Лорд, и это просторечное словцо произвело куда большее впечатление, чем недавняя экзекуция, от которой всё ещё шумело в ушах.

В голове зароились страшные мысли: неужели ему велят собственной рукой убить единственного наследника?.. Бледная, длиннопалая рука Тёмного Лорда сделала неуловимое движение, и в ладони возникла волшебная палочка. Как заворожённый, Люциус следил за её рассеянным покачиванием.

Не может быть… — шевельнулась предобморочная мысль, и он поднял затравленный взгляд на господина. Вольдеморт уже вернулся на своё обычное место и, запахнувшись в чёрную мантию с кровавым подбоем, взирал на собеседника с нескрываемым удовольствием. Красные глаза раскалёнными угольками светились в полумраке, с палочки время от времени срывались разноцветные искорки, и каждый раз у Люциуса всё сжималось внутри. Он опять подумал о бессмысленности оправданий, о своём бестолковом отпрыске, об упрямой грязнокровке, из-за которой победа уплыла у них из буквально уже сомкнувшихся пальцев, об этом чёртовом Поттере, которого — словно он заговорён — ничего не берёт, и злость встряхнула его с ног до головы, заставила решительно вскинуть голову и встретиться взглядом с этими змеиными глазами.

— Да, мой Господин. Это всецело моя и его вина. Мы готовы понести заслуженное наказание.

— Без сомнения, вы его понесёте, — удовлетворённо кивнул Лорд. — Если я не ошибаюсь, Поттер удостоил своим посещением неких существ в Запретном Лесу… Нимф. А так как он вернулся оттуда живым и здоровым, то, видимо, ему удалось-таки добыть хранимую ими часть заклинания. И коль скоро по вине твоего сына я лишился его, то пусть он и отправляется.

— Кх… кхх… к нимфам? — захрипел Люциус, от неожиданности подавившись собственной слюной. В тот же миг неведомая сила отшвырнула его назад, сбила с ног. Подметая полой бархатной мантии пол, Малфой поднялся и снова преклонил колени перед троном Тёмного Лорда, дрожащей рукой убирая со лба налипшие серебристые пряди.

— Не надо заставлять меня повторять дважды, — заметил Вольдеморт всё тем же вкрадчивым тоном. — Тем самым ты наводишь меня на неприятные мысли: получается, либо я настолько близорук, что сделал своим ближайшим соратником непроходимого тупицу, либо у меня проблемы с дикцией. Согласись, это одинаково неприятно. Хотя нет — второе неприятней: соратников можно поменять. Легко поменять, — с палочки снова сорвались разноцветные искорки и весёлым хороводом закружились вокруг Люциуса. Он сидел смирно, не двигаясь, ему была ведома эта шутка: задень его хотя бы одна из них, ближайшие несколько минут он бы провёл, корчась и завывая от боли.

— Я понял, мой Лорд, — осторожно склонил голову Малфой. — Могу ли я задать вам один вопрос. Только один.

— Отчего же нет? Задавай.

— Должен ли мой сын вернутся оттуда живым?

Повисла пауза, показавшаяся Малфою вечностью. Будь его волосы другого цвета, наверное, в них бы прибавилось седых прядей.

— Хороший вопрос. Мне нравится твой подход к делу, — кивнул Вольдеморт и взмахом руки убрал от Люциуса искрящееся кольцо. — Не просто живым, а с заклинанием в руках. А уж как вы ухитритесь сохранить ему жизнь — дело ваше. Мальчик мне нужен. ОЧЕНЬ нужен.

— …это такая честь для меня, — привычно откликнулся Люциус, снова склоняясь до земли.

— …а потому ты отвечаешь за каждый волосок, упавший с его головы.

— Слушаюсь, Господин, — метя мантией каменный пол, на плитах которого, как Люциус только что заметил, изображались всевозможные способы магических пыток, Малфой-старший склонился в поклоне и попятился к дверям.

Лязгнул замок, и, наконец-то оставшись в одиночестве, он припал влажным от выступившего пота лбом к металлической обшивке.

— Отправил на верную гибель и велел вернуться целым и невредимым… — от собственного шёпота по спине пробежали мурашки. — Что ж — если обман и предательство приносят пользу, то лучше быть предателем, чем жертвой, которую гонят на убой. Похоже, мне не оставили выбора.

— Конечно, нет, — улыбнулся по ту сторону дверей Вольдеморт. — И ты непременно ими воспользуешься, верно? И тем самым ты спасёшь шкуру своего наследника, а мне позволишь убить сразу двух зайцев: дашь ещё один повод прижать тебя к ногтю и… опробовать твою технику создания двойников. Сначала на собачках. Вернее, на Малфоях.

Люциус Малфой покосился на часы: действие Многосущного Зелья должно было вот-вот закончиться, и тогда можно будет наконец-то снова взглянуть на себя в зеркало без отвращения. Зайдя за ширму, он, стараясь не смотреть на собственные пальцы — жирные, как сардельки, с неровными ногтями и заусенцами — расстегнул пуговицы и сбросил с себя эту отвратительную куцую одежду, тут же вздохнув с облегчением. Спустя несколько мгновений началось превращение: тело из коротконогого и обрюзгшего снова стало стройным, гибким; осознание этого даже скрасило обычные неприятные ощущения от самого процесса. Через четверть часа он вернулся в библиотеку, на ходу откидывая волосы и поправляя узкую полоску безумно дорогих кружев, сплетённых умелыми русалочьими пальцами. Повернулся к зеркалу и не без удовольствия окинул взглядом своё отражение: холёный аристократ в самом расцвете сил, только-только перешагнувший порог истинной мужской зрелости. Настоящий охотник. Безжалостный матёрый хищник.

— Ты прекрасен, спору нет, — благоговейно вздохнуло зеркало и заискрилась от восторга.

— Сам знаю, — раздражённо бросил Малфой, недовольный столь бесцеремонным нарушением уединения, подошёл к столу и, с удовольствием опустившись в приглашающе выдвинутое кресло, опустил голову на сцепленные руки. Изгнанник, вынужденный даже в собственное уитлширское поместье пробираться, яко тать в нощи — тайком, окольными тропами, в чужом обличье — он сейчас обернул свою ненависть и ярость на того, по чьей вине всё это произошло. Нет, не на Поттера — этому недобитку ещё предстоит ответить за все причинённые неприятности и неудобства, включая прелестный шрам на левой ягодице, полученный в достопамятной битве во глубине лондонских катакомб, — но счёт будет предъявлен, когда необходимость в его существовании отпадёт. Сейчас же волна малфоевского гнева обрушилась на собственного отпрыска.

— Думаю, сын мой, ещё один урок тебе не повредит. В любом случае, пора многому научиться: и терпеть боль, и не терять контроль над происходящим — скоро всё это тебе понадобится. А то пока весь твой багаж — куча амбиций и гонору, а опыта — капля, — процедил он сквозь зубы, пододвинул к себе пергамент и размашисто начертал несколько слов. Потом, подумав, скомкал едва начатое письмо и снова задумался, — …значит, к нимфам… В Обитель… А если…

Он поднялся и, трижды коснувшись палочкой одной из факельных скоб, выполненных в виде драконьих голов, открыл панель в стене, скрывающую тайник. Шкатулка, ценные бумаги, старые пергаменты, странные предметы, в которых с первого взгляда угадывались атрибуты тёмного мага — какие-то засушенные конечности и другие части волшебных животных; Люциус нетерпеливо сдвинул их в сторону и нажал на одному ему ведомый выступ. Задняя стенка отодвинулась, и бережно, как величайшую драгоценность, он вынул семейную реликвию: ветхий пергамент, стянутый посередине узким серебряным кольцом, позеленевшим от времени. Пальцы чуть-чуть дрожали, однако то, что он всегда считал проявлением недопустимой слабости, не вызвало никакого раздражения и не обескуражило: сейчас, сейчас всё решится… И если написанное действительно имеет отношение к происходящему в мире…

Малфой осторожно положил свиток на стол и опасливо коснулся кольца кончиками пальцев. Ему показалось, будто металл сразу потеплел. Тогда он наугад ткнул в него волшебной палочкой, прикидывая, при помощи какого заклинания его удастся снять. Однако этого не потребовалось: обруч буквально на глазах стал шире и легко соскользнул.

Люциусу потребовалось некоторое время, прежде чем он сумел взять себя в руки настолько, чтобы развернуть слежавшийся, похрустывающий от времени пергамент. Больше всего он сейчас боялся, что тот рассыплется под пальцами. Но всё обошлось, и его глазам предстали тусклые угловатые буквы, выведенные рукой его далёкого предка, одного из Великой Дюжины — и сразу повеяло такой невообразимой древностью, что он вздрогнул, испытав нечто вроде благоговейного ужаса. На миг показалось, будто он провалился сквозь толщу веков, очутившись в том времени, когда Первый-Из-Малфоев решил укрыть тайну Защитника, дабы передать своим потомкам власть над «силой невообразимой, что таится в тверди земной и сокрыта под покровом вод...»

Прищуриваясь и пропуская неразборчивые или незнакомые слова — кое-где чернила (хотя, может быть, вовсе даже не чернила, — кто их знает, этих Малфоев — прим. автора) стёрлись, кое-где расплылись, в некоторых местах пергамент не пощадило время. Люциус погрузился в чтение: он читал про Великую Дюжину, потом — про относительность понятий добра и зла, потом про каких-то неведомых магов, к которым у предшественника явно было что-то личное, про то, что «Истина и счастье за руку не ходят» — эти рассуждения казались ему одинаковыми, как неотличимы друг от друга горящие дома, а все убитые на одно лицо. И первых, и вторых Люциус Малфой за свои полвека повидал предостаточно, равно как и наслушался словесной эквилибристики — куда более занимательной, чем эта. Он уже начинал сердиться на витиеватую многословность, бесконечные рефрены и неумение (или нежелание?) перейти непосредственно к делу

И, наконец-то… «Коли в Смутное Время соединить Три Ключа с тем, что отныне и вовеки веков будет хранится родом Малфоев, передаваясь от отца к единственному сыну без ведома первого и знания последнего — ибо благодаря Заклинанию Наследования будут рождаться у Малфоев младенцы только мужеского полу — то явится сила, именуемая Защитником. Лишь стойкий духом и сильный телом сумеет призвать его и повелевать им, подчинив себе весь мир подлунный. Однако за пользование оной мощью плата назначена непомерная, ибо…»

Люциус торопливо перевернул оборванный понизу свиток и похолодел: на оборотной стороне ничего не было, только какие-то бурые разводы. Он снова перевернул пергамент, перечитал, посмотрел его на свет в поисках хоть каких-нибудь тайных знаков…

— Aparecium! — без всякой надежды на успех он взмахнул палочкой. Как и думал, ничего. Малфой тупо уставился на последние слова, всё еще не в силах поверить, что те действительно последние: оборванный неровный край крошился под скрючившимися дрожащими пальцами…

В отчаянии Люциус вцепился в роскошную серебристую шевелюру: конечно, было верхом оптимизма надеяться найти чётко изложенную инструкцию, не говоря уж о последней части заклинания (на что он втайне всё-таки надеялся), однако заполошная мысль, что этот бестолковый пергамент, передающийся из поколения в поколение, мог поведать, передать, вложить прямо в руки оружие, при помощи которого он, Люциус Ксавьер Малфой, вознёсся бы над миром, по праву заняв трон Тёмного Властелина… Эта мысль прожгла насквозь, заставив взвыть от бессильной ярости, и аристократический кулак с размаху опустился на полированную поверхность монументального стола. Морёный дуб застонал и словно бы даже просел, а пламя стоящей на нём свечи истерически задёргалось, пытаясь оторваться от фитилька и сбежать от хозяйского гнева.

— Какого чёрта?! — с губ Малфоя посыпались отборнейшие ругательства, после которых не возникало ни малейших вопросов о происхождении богатого словарного запаса Драко: в непростые для себя моменты Малфой-младший заставлял краснеть не только слабонервных младшекурсниц, но и Крэбба с Гойлом.

Выплюнув первую ярость, Люциус перевёл дух и попробовал взглянуть на ситуацию с другой стороны: всё не так уж и плохо — и у нас, и у Поттера имеется по ключу, причём, в отличие от это гриффиндорского недобитка, я могу его ключ добыть. Пусть не сам, и тем не менее…

Мысли снова обратились к сыну. Бережно отложив свиток, он поднялся и углубился в дебри библиотеки.

…Несгораемая свеча затрепетала от радости, когда спустя почти час он, наконец, вернулся, неся под мышкой какой-то старинный фолиант — настолько древний, что позолота осыпалась, и тиснённое на чёрной коже название в полумраке библиотеки разобрать было совершенно невозможно. Следующие полчаса тишину нарушали только сосредоточенные вздохи, шорох страниц да тиканье часов на каминной полке. Сам камин не горел: размышлять о делах и работать Люциус предпочитал на холодке, говоря, что «тепло расслабляет мысли и тело».

Наконец, он перевернул последнюю страницу и призадумался, прикрыв глаза и откинувшись на спинку кресла. Тихонько потрескивал факел у входа, отсчитывали минуты часы на каминной полке. Резкое движение — и выражение глубочайшей сосредоточенности сменилось решительностью. Губы тронула недобрая улыбка.

— Это будет тебе хорошим уроком, мальчик. Однако Лорд прав: за тобой придётся действительно присматривать. А значит… — он с омерзением посмотрел на ширму. Там скрывались отвратительные обноски, в которых ему пришлось пробираться в свой собственный дом. — Хотя нет: прежде мне нужно вдохнуть жизнь в твоё тело…

Впервые в жизни Гарри не мчался на тренировку, переполняясь воодушевлением, а плёлся нога за ногу, изобретая всевозможные предлоги, чтобы не пойти, и тут же решительно отметая их. Причина этого нежелания была предельно проста: во-первых, он отвратительно себя чувствовал после очередной полубессонной ночи, причём его разбудила тупая боль в шраме: это ощущение он ни с чем не мог спутать. Ни при каких условиях. Понятно, заснуть после такого удалось далеко не сразу, и сейчас Гарри чувствовал усталость и противную ломоту во всём теле.

Во-вторых, шёл он на квиддичное поле непосредственно из лазарета, где проводил сейчас (с молчаливого попустительства мадам Помфри) почти всё свободное время. Дай ему волю, он бы и вовсе туда переехал со всем своим скарбом. И именно сегодня фельдшерица неуверенно намекнула, что Гермиона может очнуться в любой момент — ясное дело, Гарри хотел оказаться рядом в миг, когда она откроет глаза.

Ну, помимо этого его также угнетали мысли о мрачной физиономии Рона — совет директора не шёл из головы, однако Гарри пока плохо себе представлял его воплощение в жизнь: ещё ни разу у него не получалось войти в чьё-то Внутреннее Сердце по собственному желанию, это всегда происходило на пике эмоционального возбуждения. Сейчас же чувства Гарри были настолько притуплены, а сил оставалось так немного, что доводить до белого каления Рона, беситься самому, ругаться — о, нет, увольте.

Ещё грызла мысль об ожидающей своего часа домашней работе по Трансфигурации: они начали сложнейшую тему превращения неживого в живое, и в сумке лежала сухая яблоневая веточка, из которой ему к завтрашнему дню предстояло изобразить (надо же, пакость какая!) змею.

— Сразу предупреждаю, — усталым тоном сообщила Макгонагалл, — даже не пытайтесь создать ядовитых змей: во-первых, ваших знаний на синтез ядовитых желёз не хватит, а во-вторых, из яблони и тиса ничего ядовитого всё равно не выйдет. Надеюсь, что не увижу ничего серьёзнее ужа.

Впрочем, мысли о Трансфигурации и Роне сейчас отнюдь не доминировали: Гарри наконец-то добрался до поля. Команда была уже в сборе — игроки сидели в раздевалке, вяло переговариваясь и теребя мётлы.

— А почему вы не в форме? — с порога спросил Гарри. — Всем привет.

Лица Колина и Денниса разом просияли; охотники тут же кинулись лихорадочно переодеваться.

— Тьфу, извращенцы бесстыжие! — возмущённо фыркнула Джинни, отворачиваясь от стягивающего штаны Колина. — Тут же женщины и дети, — она махнула рукой в сторону разом уткнувшейся взглядом в пол Станы.

— Джин, ты тоже отвернись! — рявкнул, вскакивая, Рон (кстати, единственный облачённый в квиддичную униформу), доселе безмолвно сидевший в дальнем углу на ящике с мячами. — А вы совсем обалдели, да? А ну, марш в раздевалку и не прелюбодействуйте мне на нервы!

— Рон, прелюбодействовать — это немного другое, — театральным шёпотом произнесла Джинни, — хотя ход твоих мыслей мне понятен.

Одной ногой в штанине, Колин поскакал к дверям, Деннис поторопился следом, замыкали процессию Эндрю Кирк и Джефф Хупер: высоко подняв на мётлах — будто хоругви — форменные алые мантии, они протопали в комнату для мальчиков и захлопнули дверь. Девчонки юркнули в соседнюю раздевалку, и Гарри остался наедине с Роном.

Повисла томительная и крайне неловкая пауза, во время которой Гарри шуршал бумажками — он наспех набросал схемы сегодняшней тренировки (ему пришлось сделать над собой нечеловеческое усилие, чтобы сосредоточиться и начать, но любовь к квиддичу победила: через четверть часа он уже с упоением набрасывал замечания по стратегии и тактике с учётом особенностей команды Равенкло — прим. автора). Рон сутулился в углу, внимательно изучая свои мосластые кисти. Гарри украдкой покосился на него.

Тоже Зеркало? Может, зелье? Или какое-нибудь заклинание?.. Что же?.. Как же мне вернуть тебя... — он робко потянулся к душе друга, но наткнулся на глухую тёмную стену. Словно почувствовав что-то, Рон насторожено вскинул глаза, но Гарри уже снова сосредоточенно шуршал бумажками, рисуя на доске схемы. Хлопнули двери. Увидев остальных членов команды, оба гриффиндорца вздохнули с облегчением. Гарри откашлялся и начал:

— Ближайшая игра через неделю, времени осталось всего ничего, так что тренировки теперь будут каждый день: завтра и послезавтра — с утра, до завтрака, в выходные — перед обедом, а во все остальные дни — перед ужином. Я зарезервировал стадион… — Джинни демонстративно кашлянула, и он, покраснев, поправился, — то есть спасибо Джинни — она подписала разрешение у Макгонагалл и мадам Хуч. Так, теперь насчёт команды Равенкло. Отбивалы у них поменялись, однако основной состав остался прежним и очень сильным: их охотники на редкость сыграны, причём умеют работать не только по горизонтали, но и по вертикали… Дэвис так вообще настоящий ас. Да и ловец у них отменный. Поэтому для разрушения их атак вам, — кивнул он в сторону Эндрю и Джеффа, — придётся изрядно потрудиться. И всем остальным — тоже. Я тут нашёл интересные варианты блокировок, — он повернулся к доске, взмахнул палочкой: точки и стрелки ожили и поползли по белой поверхности.

— Ух ты! — одобрительно кивнула Стана, глаза у которой вспыхнули, едва только Гарри перешёл к делу. — Я видела что-то подобное во время одной кубковой игры. Кстати, а что, если попробовать так… Э… Можно? — она вопросительно посмотрела на Гарри, вытаскивая из кармана свою волшебную палочку, и тот приглашающе замахал руками:

— Конечно-конечно!

Команда с любопытством уставилась на Стану, даже молчавший в своём углу Рон встрепенулся и с интересом, смешанным со смущением, — он до сих пор испытывал неловкость из-за той дурацкой сцены в библиотеке — посмотрел на девушку, которая, сосредоточенно сдвинув брови, временами зажмуриваясь — видимо, что-то припоминая, — стирала одни стрелки и рисовала другие.

— Ну, вроде так… — она взмахнула палочкой. — Словом, если перекрыть им центральную зону, простреливая её бладджерами, то охотники смогут поделить вертикальное пространство: один вверху, другой — внизу, а третий окажется свободным, будет работать на подхвате… Вот так… Или так…

— Толково, — кивнул Колин, — но для этого нам нужно как следует сыграться: поле-то будет поболе этой доски.

— Вот и нечего торчать в раздевалке, пошли, — Гарри перебросил метлу через плечо и шагнул навстречу холодному осеннему ветру.

Оттолкнувшись от земли, команда разом взмыла в небо, и Гарри мысленно похвалил себя за то, что всё-таки не отменил тренировку: в очередной раз полёт унёс все тревоги и невзгоды; плечи сами собой расправились, и юноша впервые за последнюю неделю вздохнул легко.

Гермиона пошла на поправку. Первая часть заклинания найдена. Выход где-то есть, а значит, его можно найти. Внизу — багрянец осени, рядом — разрумянившиеся от холодка и радостного возбуждения физиономии друзей и соратников. Гарри посмотрел на Рона: тот в этот момент заложил лихой вираж, увернувшись от пущенного рукой Джеффа бладджера, но потерял контроль над полем. Воспользовавшись его замешательством, Стана ловко поднырнула и вышибла кулаком кваффл у него из-под мышки. Покраснев от негодования — вот уж не собираюсь проигрывать какой-то соплячке! — Рон тут же выровнял метлу и погнался следом. Резво петляя и уворачиваясь от столкновения, она набирала высоту. Он не отставал.

— Эй, мяч-то верните! — крикнул им вслед растерянный Колин, но они уже не слышали — превратились в две точки высоко вверху.

Азарт гнал Стану вперёд, а Рону не позволяло сдаться ущемлённое мужское самолюбие. Расстояние между ними медленно, но всё же сокращалось. Бросок — и он вышиб у неё мяч, однако снова промахнулся с силой удара: Стану резко дёрнуло вперёд, она кувыркнулась через голову и сорвалась с метлы. Какое-то время ей ещё удалось удержаться на кончиках пальцев — но вот рука соскользнула, и она камнем полетела вниз. Рон ахнул и, направив метлу вертикально, устремился к земле на максимальной скорости, настигнув девушку почти сразу. По счастью, Стана оказалась довольно лёгкой и весьма ловкой: приземлившись на подставленную юношей спину (он только крякнул), она тут же крепко обхватила его за шею и наконец-то перестала орать. Рон выровнял метлу и завис в воздухе, пытаясь прийти в себя. Неожиданно голова у него закружилась, а в горле пересохло: посмотрев вниз, он увидел квиддичное поле — размером не больше носового платка. Игроков видно не было: или же это те самые крошечные мушки, летающие туда-сюда? Крепкие руки Станы держали Рона за горло — вернее, непосредственно за бьющееся в горле сердце.

— Ну ты и дебил, — с чувством произнесла она и добавила несколько крепких болгарских выражений. Рон промолчал: он думал, что бы произошло, ляпнись Стана с такой высоты на землю, и от этих мыслей в груди широко распахнулось окошко, выходящее аккурат на Северный полюс.

— Держись крепче, — буркнул он и тут же захрипел: Стана исполнила пожелание с большим энтузиазмом. — Кх… горло… задушишь, дура!

Девушка послушно перехватила его поперёк груди и всем телом прильнула к спине.

— Так?

— Типа того, — Рон чуть наклонил метлу, и они начали плавно снижаться.

Мельтешащие внизу точки становились всё крупнее, медленно приближаясь. Одна взяла резко вверх, и через миг Гарри уже летел рядом.

— Что у вас произошло?! Стана, ты цела? Вы как?..

— Твоя метла… Рон, что случилось? — следом за Гарри рядом оказалась Джинни и вся остальная команда. Все наперебой загалдели. Услышав от младшей сестры «говори, что случилось, только честно», Рон с грустью подумал, что сейчас придётся много врать.

— Я сорвалась с метлы, а он меня поймал, — не дав ему и рта раскрыть, ответила распластавшаяся по его широкой спине Стана, а сам Рон густо покраснел.

— Вот как? — с подозрением приподняла бровь Джинни и окинула взглядом съёжившуюся на метле парочку. — В таком случае, братец, — она сделала пируэт, вынырнув у Рона прямо над ухом, — впрочем, всё равно Стана прекрасно слышала каждое слово, — после таких объятий ты — как честный человек — просто обязан на ней жениться.

— Готовы продолжать? — спросил Гарри.

— Да. Нет, — хором ответили Рон и Стана.

— Что?

— Нет. Да.

— Ладно. Десять минут вам, чтобы прийти в себя, а мы пока займёмся отработкой… — последние слова отнёс ветер: Гарри взмыл вверх.

Рон коснулся ногами земли, и колени у него тут же подогнулись — он даже не сел, а плюхнулся в траву. Стана встать даже не пыталась: с трудом оторвав от Рона скрюченные пальцы, она просто съехала по древку.

— Ты извини, а? — жалобно проблеял он, покосившись на её бледный профиль.

— Нет, это я сама виновата: надо было крепче держаться, — Стана упрямо тряхнула чёрными косицами. — В игре всякое может случиться, так что ты это… не терзайся. Хотя… дала бы я тебе по шее, если честно! — она мстительно пихнула Рона острым локтём под рёбра.

— А ты дай, может полегчает, — Рон склонил голову и, чуть подумав, Стана с размаху врезала по веснушчатой шее ребром ладони — он аж крякнул. — Эй ты, полегче — ты меня так угробишь!

— А сам-то? Вот тебе, вот! Получай! — град тумаков обрушился на голову, плечи и спину; какое-то время он стоически терпел, но Стана, похоже, вошла в раж, и, получив по уху, он извернулся и схватил её за запястья, повалив в траву и придавив корпусом. Теперь она только возмущённо пищала: — Ты!… Ах ты… пусти! — заизвивалась, но это привело к тому, что он ещё сильнее вжал её в землю. — Да я тебя… я тебя… — девушка дёрнулась вверх и цапнула его за щёку.

Рон взвыл, выпустил её, тут же снова получил в лоб — и опять навалился на разбуянившуюся болгарку.

— О-бал-деть, — послышался голос сверху, — ну, теперь ты точно должен на ней жениться, братец, — поглощённые потасовкой, они не заметили спикировавшую к ним Джинни. В руках она держала метлу Станы.

Рон подскочил, будто ошпаренный, оседлал метлу и с тихим незлым словом, сильно напомнившим Джинни слово «дура», взмыл в голубое небо, подставляя раскрасневшуюся физиономию и горящую от укуса щёку целительному ветру.

— Вратарь готов? — донеслось до него сквозь свист в ушах. — Тогда начинаем отрабатывать штрафные. Колин, Деннис, на позицию!

Едва закончив чтение отцовского письма, Драко предусмотрительно отбросил его подальше. И тут же мысленно похвалил себя за проницательность, поняв, что не ошибся: едва коснувшись пола, оно с тихим хлопком воспламенилось, сразу став крошечным раскалённым угольком.

Содержание же самого письма оказалось куда как серьёзно: сегодня под покровом ночи ему предстояло исправить свою ошибку, отправившись в Запретный лес.

Во время ужина кусок в горло не лез, Малфой не видел ничего и никого вокруг; Большой Зал смазался, будто нёсся на карусели. Временным просветлением стал Пивз, ухитрившийся украденной у кого-то из раззяв-младшекурсников палочкой заколдовать стол Равенкло. В результате, едва студенты расселись, тот взбрыкнул, засыпав их картошкой, ростбифом, тушёными овощами и щедро оросив тыквенным соком. Однако радость от лицезрения всеобщей суматохи быстро прошла: проводив взглядом Падму Патил в облепившей её мантии и с изумрудами зелёного горошка в волосах Малфой снова посмурнел. Он не заметил ни протопавшую мимо гриффиндорскую сборную с улыбками от уха до уха и румянцем во все щёки (причём у Уизли одна щека выглядела заметно румяней другой), ни Поттера, влетевшего в Зал, сгрёбшего со стола то, до чего смог дотянуться, и тут же метнувшегося обратно к дверям, — нет, все мысли слизеринца были полностью поглощены предстоящим путешествием, нимфами (они вызывали у него отнюдь не радужные предчувствия) и двойником, тело которого ему предстояло сегодня примерить.

Сославшись на головную боль и велев под страхом Задоголового Проклятья не беспокоить его до утра, Драко отправился в свою спальню, не дожидаясь конца ужина.

Алтарь-пе бесшумно выехал из стены, свечи сами собой вспыхнули, залив трепещущим светом тёмную келью без окон, с кроватью, завешенной чёрным пологом с кистями. Драко отбарабанил молитву на тарабарском языке, принёс положенную в данном случае жертву и принялся ждать.

А ждать пришлось долго: вот уже первичное возбуждение и страх прошли, сменившись сначала раздражением, потом тупой апатией и, наконец, усталостью. Всё тело затекло, но Драко по-прежнему сидел, молитвенно сложив руки и продолжая бормотать непонятные слова.

И вдруг…

Ощущение ломоты пропало, в теле появилась странная лёгкость. Драко попробовал шевельнуть рукой, ногой… и не почувствовал их; опустив глаза, он увидел внизу самого себя: светловолосый юноша, склонив голову сидел на полу перед алтарём с зажжёнными свечами. Ни удивления, ни, тем более, страха он испытать не успел: пронзая стены и перекрытия, слизеринец помчался куда-то вверх, потом вбок — петляя, ныряя… И вот — словно масло, расступилась последняя стена, и он оказался на свежем воздухе, однако же не почувствовал ни дуновения ветра, ни осенней ночной прохлады, лишь по мерцанию звёзд сообразив, что находится уже за пределами замка.

Издалека вдруг резко придвинулась и налетела стена Запретного Леса; Драко понёсся между деревьями, машинально зажмуривая глаза и затаивая дыхание, когда из темноты прямо перед носом выныривал очередной огромный, бородатый от мха ствол. Он пытался управлять собственным полётом, но ничего не выходило: словно скользя по натянутой кем-то струне, он мчался вперёд к неведомой цели.

И вдруг всё кончилось: бросок вниз, и пространство вокруг прекратило безумный полёт и вращение. Драко навзничь лежал на земле и широко распахнутыми глазами смотрел на улетающие в звёздное небо макушки деревьев. Почувствовав холодок между лопаток, он понял, что снова обладает телом. Осторожно пошевелил руками, ногами… отличий от знакомых ощущений не было никаких, и всё же его не оставляло чувство, будто он надел на себя новую одежду, хоть и скроенную по старой, знакомой выкройке.

Слизеринец медленно поднялся. Глубоко вздохнул. Осмотрелся, внезапно осознав, что не имеет ни малейшего представления, куда идти. И тут же ответ будто вспыхнул в голове. Малфой пошарил в карманах, вытащил заботливо положенную туда кем-то волшебную палочку и, осторожно ступая по мягкому мху, быстро зашагал, куда вело его чутьё, — пригибаясь под низко свисающими над едва заметной тропкой ветками и ловко уворачиваясь от выныривающих из темноты кустов и деревьев.

Идти пришлось недолго, однако же дорога лёгкой не показалась: обрыв, болотце с блуждающими огоньками, непроходимые заросли чего-то колючего… вдруг откуда-то потянуло сладковатым дымком, послышался едва уловимый даже в ночной осенней тишине плеск невидимого ручья. Драко вышел к упирающейся в высокую скалу поляне, в центре которой дымился уснувший костерок. На мгновение замерев на опушке, он на цыпочках направился к пещере, отодвинул закрывающую вход циновку и вошёл внутрь: в мрачном красноватом свете тлеющих в жаровне углей увидел спящую на ложе из цветов и трав полуобнажённую деву. Хоть письмо отца и подготовило Драко к внешности и повадкам нимф, она оказалась настолько хороша, что он замешкался и, не в силах справиться с любопытством, подошёл поближе. Неожиданно ноздри нимфы дрогнули, она открыла сомкнутые негой взоры и соблазнительно выгнулась, протягивая к нему руки.

— Иди ко мне, — шепнула она, поведя плечами. Золотой кулон тускло блеснул на шее. У Драко разом подогнулись колени. Загипнотизированный нездешним фиолетовым блеском её глаз, он покорно качнулся вперёд и опустился на мягкое ложе — его встретила упругая прохлада её груди, жар губ, головокружительная бесстыжесть объятий. Горло тут же пересохло. Поцелуи обжигали, как капли ядовитого дождя; её сладкое, пахнущее свежей травой дыхание, смешивалось с его, яростный огонь сжигал внутренности.

— Я… я не могу дышать, — простонал он, торопливо освобождаясь от неуместной сейчас одежды.

— Так не дыши… — она прикусила зубами его нижнюю губу и, откинувшись назад, увлекла за собой.

Глухо стукнула о земляной пол волшебная палочка, в последний раз вспыхнули и погасли в мозгу слова отцовского письма. Древняя сила влекла Драко вперёд, не давала остановиться — впрочем, он и не сопротивлялся. Сплетались пальцы, плавились тела, сладкая горечь струилась в венах.

Наконец, задыхаясь, он вытянулся рядом с ней. При всей расслабленности и переполнившей тело истоме, от него не укрылась хищная усмешка, скользнувшая по её губам; даже не увидев, а лишь предчувствуя — по напряжению прильнувшего тела — её движение, он рывком схватил валяющуюся рядом волшебную палочку:

— Petrificus totalus! — нимфа замерла.

Торопливо одевшись, Драко коснулся палочкой её губ:

— Где Хранительница? Отвечай! — она в ответ только дерзко улыбнулась. — Ты, тварь!.. А ну, говори, где Хранительница! — Драко наклонилсяк самому её лицу, для убедительности легонько ткнул палочкой в горло. — Я тебя сейчас так располосую… — жарко выдохнул он ей в самое ухо и, не удержавшись, лизнул покрытую мелкими бисеринками пота шею, ухватил зубами цепочку и резко дёрнул — на шее нимфы появилась тёмная полоска. — Говори, где она!

Она молчала, улыбаясь, и тогда он размахнулся, собираясь наотмашь ударить её по лицу.

— Я смотрю, у нас гость?.. — раздался голос у Драко за спиной. Он резко обернулся и увидел белеющую в темноте фигурку — тонкая талия, высокая грудь, которую прикрывали перевитые травой и водорослями светлые волосы. Слизеринец резко вскочил, развернулся, но… нимфа вскинула лёгкую руку, указала на него пальцем: невидимые путы обвили его тело, разум, и юноша лишился сознания.

— А ты, оказывается, доверчива, подруга. Кто бы мог подумать! — скрестив руки на груди, Лиэ покачала головой. — Позволить смертному…

— Вот ещё, — фыркнула Фелли, как ни в чём не бывало поднимаясь на ноги, — просто хотела с ним чуть-чуть поиграть, порадовать в благодарность за доставленное удовольствие. Ну-с, а теперь за дело. Коль скоро я отныне за старшую…

— …то и делай это сама, — демонстративно спрятала руки за спиной Лиэ.

Фелли прошла в тёмный угол пещеры. Громыхнули цепи и сами собой, словно металлические змеи, подползли к распластавшемуся юноше. Щелчок, рывок — и вот он уже взмыл в воздух и глухо стукнулся спиной о каменную стену.

— Где же они, где… — бормотала Фелли, шурша травой и побрякивая во тьме чем-то металлическим. — Ага, нашла, — она развернулась и победно вскинула в воздух руку с каким-то странным инструментом — то ли ножом, то ли ложкой. — Вот!

…Драко бы сильно удивился, если бы узнал, что, следя за приготовлениями к ослеплению собственного сына, Люциус Малфой улыбался.