Глава одиннадцатая, в которой мы выясняем, в какое животное умеет превращаться Люциус Малфой, узнаём о некой Страшной Тайне и проигрываем матч вместе с Гриффиндором.
Гермиона пришла в себя от боли — нудной боли в груди, от которой не хотелось дышать. Её окружала кромешная тьма. Через миг она осознала, что просто лежит с закрытыми глазами, и попробовала их открыть. К её удивлению, это вышло с большим трудом: веки были сделаны даже не из свинца, а из чего-то более тяжёлого. Наконец, после нескольких попыток ей-таки это удалось, хотя тут же навалилась невероятная усталость, будто бы она не глаза открыла, а побегала наперегонки со стадом взбесившихся гиппогрифов вокруг Запретного леса.
Перед глазами оказался потолок. Сумрачный потолок. Знакомый сумрачный потолок. Гермиона попыталась повернуть голову и тут же сморщилась от всплеска боли. Чуть слышный собственный вздох вернул ощущение реальности. Она увидела белоснежную занавеску сбоку, почувствовала приятную крахмальную упругость простыней, мягкость укрывающего её пледа… Рядом кто-то тихонько всхрапнул, Гермиона покосилась и…
Привалившись к тумбочке и уронив голову на скрещённые руки — одна из которых держала надкусанный пирожок — рядом спал Гарри. Похоже, он прибежал сюда прямо с тренировки: знакомый полосатый квиддичный свитер, переброшенная через спинку стула ярко-красная мантия… Он сладко сопел, уткнувшись носом в сгиб локтя; Гермиона не видела лица — только встрёпанный затылок, ухо и чуть повлажневшую шею: в лазарете было удивительно тепло, наверное, даже жарко. Или, возможно, всё дело в её собственной лихорадке?
Прошло какое-то время, пока она поняла, что хочет позвать его, и даже шевельнула губами — тоже непослушными, будто каменными, но не сумела издать ни звука: тело не хотело повиноваться, как будто стало чужим. Почему-то от этого ощущения её охватила дикая паника.
Почему я здесь? Что со мной? Меня парализовало?
Словно в ответ на её безмолвный вопрос Гарри вдруг шевельнулся, поднял голову и сонно заморгал, встретившись с ней глазами. В тот же миг стул, на котором он только что сидел, полетел в одну сторону, пирожок — в другую, и, запутавшись в валяющейся на полу мантии, юноша плюхнулся на колени у кровати, накрыв её руку своей.
— Гермиона… Гермиона… ты… ты слышишь меня?
Не в состоянии ответить, она лишь медленно закрыла и открыла глаза.
— Гермиона!.. — улыбаясь, всхлипнул он, потянулся, чтобы обнять, и тут же качнулся назад, вспомнив о её состоянии. — Как я счастлив… С возвращением…
Она с трудом сглотнула комок в горле и, преодолевая боль, прошептала:
— Я?.. Что со..?
— Ты же… — начал он и вдруг потрясённо осёкся. — Как?! Ты… разве ты ничего не помнишь?!
Она молчала, не сводя с него глаз: как он изменился, осунулся, повзрослел за лето — просто невероятно, всего за каких-то пару месяцев… Это был и её, и не её Гарри в одно и то же время…
— Гарри…
— Гермиона… — он ткнулся в её руку лицом — она почувствовала дыхание, прикосновение губ. — Господи, Гермиона…
— Что тут за грохот, мистер Поттер? — занавеска отъехала в сторону, и у кровати появилась мадам Помфри. Едва сцена предстала перед ней во всей своей трогательности, как строгое выражение тут же исчезло с её лица. — Деточка, ну наконец-то! Как ты себя чувствуешь?
— Не очень… Грудь бо…лит… — морщась, едва слышно призналась Гермиона. — И… голова кружится.
— Не мудрено, не мудрено, — кивнула фельдшерица, призывая взмахом палочки какие-то инструменты и бинты, — почти неделю без сознания… такая кровопотеря…
— Неделю? — в ужасе распахнула глаза девушка. — Значит, учебный год… уже начался, а я… тут… — Гарри и мадам Помфри обменялись понимающими взглядами, но ничего не сказали. — Вы что-то… от меня скрываете? — с подозрением спросила она. — Гарри?..
— Пойдите-ка, принесите мне воды, мистер Поттер, — скомандовала фельдшерица, избавляя Гарри от необходимости ответа. — Мне нужно осмотреть мисс Грейнджер и перевязать.
Испытывая облегчение — ему не придётся сейчас объяснять Гермионе то, что он и сам плохо понимал, и — в то же время — досаду за столь бесцеремонную отсылку, Гарри послушно кивнул. За спиной клацнули металлические кольца занавески.
— Так-так… мисс Грейнджер… Давайте-ка посмотрим, что у нас тут…
Послышался шорох ткани, какая-то возня, потом раздался наполненный такой болью стон Гермионы, что Гарри, не удержавшись, кинулся назад и отдёрнул полог.
Одеяло было откинуто, бинты убраны, Гермиона отчаянно морщилась, а мадам Помфри осматривала рану на её груди, сосредоточенно качая головой. Увидев Гарри, она повернулась к нему с самым возмущённым видом:
— Мистер Поттер!..
— Дайте… дайте ей обезболивающее! — рявкнул Гарри, в отчаянии переводя взгляд с белого лица, покрытого бисеринками пота, на тёмную полосу запёкшейся крови под левой грудью. — Вы что — не видите? Ей же больно!
— Мистер Поттер! — в голосе фельдшерицы появились угрожающие нотки. — Я — вижу. И вы — тоже, причём нечто для ваших глаз не предназначенное! Немедленно задвиньте занавеску! — Гарри подчинился. — Я имела в виду — с ТОЙ стороны!
Встретившись взглядом с Гермионой — та чуть покраснела и непослушными пальцами шарила в районе пояса в поисках одеяла, чтобы прикрыться, — Гарри упрямо нахмурился, но всё же попятился.
— Всё… в порядке, — шепнула она. — Спасибо…
— Я просила кувшин тёплой воды, — напомнила мадам Помфри. — И поторопитесь.
Гарри рысью проскакал к столу, потом кинулся к крану, потом тупо смотрел на ледяную воду, пока не сообразил, что может нагреть её при помощи простейшего заклинания. Из-за занавески высунулась рука, приняла кувшин и снова исчезла. Юноша топтался снаружи, прислушиваясь к плеску, вздохам, негромкому «подвинь руку… согни колено… хорошо… ну, вот и всё…» и умирал от волнения. Один раз он и вовсе чуть не впрыгнул внутрь, услышав голос Гермионы, — слабый, едва слышный — кажется, она снова что-то спрашивала о случившемся, но строгая фельдшерица велела не перенапрягаться и сказала, что ответы на все вопросы придут в своё время. Наконец, когда он уже совершенно извёлся, кольца лязгнули и занавеска отъехала в сторону — появилась мадам Помфри с кувшином и мокрым полотенцем в руках. Гарри тут же рванулся к кровати — и каково же оказалось его разочарование, когда он увидел, что Гермиона крепко спит.
— Мистер Поттер… — тесня гриффиндорца, мадам Помфри всунула ему в руки кувшин, — мисс Грейнджер нужно отдохнуть. Теперь с ней всё в порядке — обещаю, через неделю она уже будет на ногах, рядом с вами…
— Но… — не сводя глаз с девушки, Гарри привстал на цыпочки.
— Вы лучше продумайте, как рассказать ей случившемся, — аккуратно выщипанные брови фельдшерицы сдвинулись, и она покачала головой. — Видимо, результатом ранения и шока — в том числе и психологического — стала амнезия. Конечно, существует некоторая вероятность самопроизвольного возвращения памяти, вот только нужно ли это? Если мисс Грейнджер пережила такой стресс — даже пыталась совершить самоубийство, я не уверена, что восстановление памяти положительно скажется на её душевном здоровье.
— Но… тогда мы узнаем, кто виноват в произошедшем!
— Какой ценой, мистер Поттер, какой ценой! Заставить её всё вспомнить, всё снова пережить — новое потрясение, новый стресс, от которого она может уже не оправиться… — кольца снова звякнули, занавеска задвинулась, скрыв бледное лицо в ореоле пышных каштановых волос. — Ступайте. Я погрузила её в сон — теперь до утра она точно не проснётся. Приходите завтра… Только не надо прибегать, ни свет, ни заря! — предупреждающе добавила мадам Помфри, памятуя, как Гарри пару дней назад явился в лазарет в пять утра, убеждённый, что на самом деле уже гораздо позже, просто во всём Хогвартсе разом испортились часы. — Приходите после завтрака. И передайте, что через пару дней мисс Грейнджер уже можно навестить — думаю, это её взбодрит. Вот ваша мантия. Ступайте, вам говорят!
Провожаемый пристальным взглядом, Гарри доплёлся до дверей. Повернулся, убедившись, что мадам Помфри всё так же стоит в проходе между рядами кроватей, вышел в коридор. Но, вместо того, чтобы вернуться в гриффиндорскую башню, присел у стенки, рядом с прислонённой к ней метлой.
— А он неплохо сложен, — заметила Лиэ, лениво качая ногой. Она раскинулась на ложе из цветов и трав — аккурат там, где не так давно почивала Фелли. И не только Фелли. И не только почивала.
Закинув руки за голову, Лиэ завозилась и покосилась на подругу. Та молчала, делая вид, будто не слышит насмешки в голосе, и продолжала шуршать в темноте.
— Не находишь? — не унималась она, видя, что Фелли не собирается поддерживать разговор.
— Я это уже оценила, — она даже не повернулась ни к собеседнице, ни к предмету обсуждения: всё ещё без сознания, Драко Малфой, безвольно свесив голову на грудь, висел, прикованный к стене. — В общем, я так решила: пора тебе тоже чему-нибудь научиться, а потому сегодня ты всё впервые сделаешь сама, — торжественно развернулась Фелли к подруге и протянула ей инструменты.
— Вот ещё! Ты теперь за старшую, значит, это твоя обязанность! К тому же, тебе ведь как-то уже приходилось это исполнять, верно?
Фелли передёрнулась: именно из-за той истории, когда у неё от криков и жуткого вида ослепляемого человека сдали нервы, ей и пришлось покинуть Тайное Урочище на северо-западе от этих мест и искать себе новое пристанище. Она долго скиталась вдоль лесных рек, пока не вышла сюда — к весёлому ручейку, у которого жили две подруги, согласившиеся приютить её… Покорно вздохнув, Фелли медленно подошла к жаровне и положила инструменты на решётку, под которой тревожно пламенели угли, и время от времени, просыпаясь, вскидывалось синеватое пламя. Наблюдая за ней, Лиэ сейчас испытывала нечто вроде торжества: вот, пусть хоть отдалённо почувствует, что пришлось испытать ей, обнаружив, что её Эллио — её верный пёс — на самом деле… — в груди кольнуло, и она прерывисто вздохнула, почувствовав прилив печали и боли — чувств, обычно нимфам неведомых.
Где ты, Сириус?.. Почему ты оставил меня? Куда ты… — Лиэ мысленно потянулась к нему, окликнула… А чтобы стоящая над головой Фелли не увидела выражения её лица, она перевернулась на живот, выразив тем самым своё отношение к происходящему.
— Знаешь, я тоже что-то не могу, — прошептала Фелли, глядя несчастными глазами подруге куда-то в район поясницы. — Я… сама не знаю…
— Но и отпустить его мы теперь не можем…
— Не можем…
— Или можем?.. Вот Гарри… Ведь он знал, где мы живём и не…
— Гарри? Гарри честный, а ты видела рожу этого? Да он у кентавра коня украдёт! Совесть. Ха. Свят-свят, нечистая! — Фелли присела рядом с подругой и обхватила колени руками.
Теперь, когда Миа оставила их навсегда, они чувствовали себя несчастными и осиротевшими, хотя изо всех сил делали вид, будто ничего такого и не произошло: ведь Миа с самого начала предупреждала об этом…
«Наступит день, и я уйду, чтобы никогда не прийти обратно, чтобы, выполнив своё предназначение, вернуться туда, откуда все мы вышли, — в лес, в траву, в цветы и деревья… И каждому когда-то суждено последовать за мной — выполнив свою миссию, мы потом все встретимся Там…»
Они кивали, едва ли веря в её слова, однако же — день этот пришёл. И пришёл куда быстрее, чем они ожидали…
— Значит, деваться некуда?.. А может, тогда мы его лучше сразу… того?.. — Лиэ резко чиркнула пальцем по своему горлу. — Раз и…
— Ну, нет! Я не согласна — в кои-то веки сюда забрёл мужчина, и мы должны пустить его в расход?
— Не могу согласиться: по сравнению с тем, что было совсем недавно, мужчины сюда что-то зачастили…
— Тем более… Ох, нечего делать… — Фелли обречённо поднялась. — Ну, нагрелось, что ли…
Драко слабо пошевелился и открыл глаза. И первое, что он увидел и почувствовал, — жар, исходящий от какой-то докрасна раскалённой штуки непосредственно под носом. И штука эта нацелилась ему прямо в лицо.
— Чёрт… — рука Фелли дрогнула. — Как тогда… и этот тоже очнулся…
— Что ты делаешь?! — воспользовавшись паузой, истошно заорал Драко, тщетно пытаясь высвободиться. — Ах ты, тварь!
Фелли скорбно смотрела на него, но никаких действий не предпринимала — лишь умоляюще покосилась на подругу, но та настороженно к чему-то прислушивалась и принюхивалась:
— Не может быть… — брови Лиэ дрогнули, она повернулась ко входу и вопросительно уставилась на циновку. — Сири… или… кто там? — рука начала подниматься, и замерший снаружи серебристый лис припал к земле, готовясь к прыжку.
…Думаю, многоуважаемые дамы, на этом мы остановимся…
Бросок, укус, ещё один бросок — на этот раз под ноги, сшибая на землю, превращение, взмах палочкой…
Драко, вытаращив глаза, смотрел на отца:
— Н-не может… не может…
— Дражайший сын мой, — спокойно, будто ведя беседу в собственном кабинете, Люциус поправил волосы и манжеты. Ещё одно движение палочкой, и, уже бесчувственных, нимф с ног до головы опутали тугие верёвки, взявшиеся непосредственно из воздуха. — Конечно, мне лестно думать, что ты представил для этих существ определённый интерес, однако же, согласись, цель твоего визита была несколько иной.
Малфой-старший сложил руки на груди и вопросительно посмотрел на Малфоя-младшего. Судя по виду, Драко освобождать он не собирался.
— Отец… — юноша покраснел и опустил глаза.
— Признаться, я подумывал, не позволить ли этим тварям в наказание ослепить тебя…
— Отец!..
— Конечно, вернувшись в своё истинное тело, ты снова обрёл бы зрение, однако сам процесс отнюдь не потерял бы от этого неприятных ощущений…
Люциус двумя пальцами осторожно поднял всё ещё дышащую жаром железяку, при помощи которой Драко едва не лишился глаз и поднёс к лицу сына. Тот зажмурился, не совсем уверенный в намерениях отца, — с него станется…
— Отец…
— И, тем не менее, нам нужно сделать то, зачем мы сюда пришли, и немедленно возвращаться — скоро рассвет, — Люциус развернулся и направился к выходу, замерев в проёме. — Ну, что ты там копаешься?
— Я… отец… — Драко подёргался и для убедительности побряцал цепями.
— А, ты об этом, — не глядя взмахнув палочкой, Люциус освободил сына. — Так ты узнал, где хранится заклинание?
— Нет, я не успел, — разминая затёкшие запястья, признался тот. От стыда он не смел смотреть отцу в лицо и весь подобрался в ожидании наказания. — Я только начал, и тут…
— Ясно. Пожалуй, я поторопился с появлением… Всё придётся делать мне… Ну, что ж… Enervate! — Лиэ открыла глаза и непонимающе уставилась на склонившегося к ней незнакомого человека.
Белые волосы… но это… это не он… Запах… Враг!.. — однако, как она ни пыталась, путы не разорвались. — Он знает?.. Чем он связал меня?
— Даже не пытайся. А теперь ты мне скажешь, кто из вас Хранительница, и где находится ваше святилище.
Нимфа молчала, поджав губы.
— Что ж, — пожал плечами Люциус, — ты сама это выбрала. Я дважды не прошу. Crucio!
Лиэ, как, собственно, и все нимфы, была куда сильнее обычного человека, однако же, и у её возможностей имелся предел. Во время очередной паузы, которую дал ей Малфой, дабы убедиться в её готовности к сотрудничеству, в кровь искусанные губы слабо шевельнулись, выдохнув:
— По ручью и потом… от поваленной сосны в лес… Вдоль оврага — до скалы… Там… в пещере… — голос оборвался, голова запрокинулась. Глаза закрылись.
— Вот и славно, — кивнул Малфой-старший, поднимаясь на ноги. — Пойдём же, Драко.
Юноша откликнулся не сразу: он сидел на корточках, привалившись к стене и зажмурившись; в ушах ещё звенел протяжный полувой-полувизг нимфы — жуткий своим сочетанием человеческого сознания и яростного звериного отчаяния. Чуть пошатываясь от увиденного, он последовал за отцом и, выйдя из пещеры, едва не ткнулся ему лицом между лопаток.
— Кстати, вернись и убей вторую, — не поворачиваясь, скомандовал Малфой. — Я пока пойду умоюсь — эта тварь меня всего кровью заплевала…
Драко развернулся, будто робот, и снова шагнул в пещеру. Стараясь не смотреть на напоминающую сейчас скомканный лист бумаги Лиэ, которая лежала в намокшей от крови траве, он подошёл к бесчувственной Фелли. Поднял палочку и зажмурился.
— Аvada…
Голос сорвался, Драко кашлянул в кулак, поймав себя на мысли, что делает это предельно деликатно, будто боясь потревожить её сон.
Глупость какая, всё равно я её сейчас…
Он осторожно приоткрыл один глаз, и тут же осознал, что сделал это зря: опять увидеть эту нежную кожу, это восхитительное, совершенное тело, вспомнить только что случившееся…
Он отшатнулся.
Я не могу… Но эта дрянь хотела выжечь мне глаза! — он снова поднял палочку и в отчаянии топнул ногой. — Нет! Всё равно не могу! Неужели я такой слабак! Надо всего лишь сказать заклинание и сконцентрироваться на желании убить. Убить. Я хочу её убить! Я хочу её убить?.. — он снова посмотрел на нимфу. — Чёрт! Если бы она не была без сознания… Хотя ведь мы сейчас уйдём отсюда и больше не вернёмся — отец не узнает… А она… всё равно она не выживет — эти верёвки даже взбесившейся мантикоре не порвать… Пусть лучше она сама…
С этой успокоительной мыслью он решительно сунул палочку в карман и вышел. В лицо сразу ударил ночной холод, голова прояснилась, и только теперь Драко почувствовал, что от запаха крови и трав его тошнит. Какое-то мгновение он колебался, потом, поняв, что справиться с этим не удастся, оперся о камень и наклонился — его вырвало горькой желчью.
— Ничего страшного, сын, в первый раз всегда так бывает, — кивнул подошедший отец. — Ну, пора.
Они шли в молчании, Люциус следил за приметами сначала тревожно, но едва земляные стены оврага сменились камнем, он довольно заулыбался, поняв, что нимфа не обманула (впрочем, хотел бы он увидеть того, кто смог бы врать под Пыточным проклятьем его собственного изобретения…)
Вход в пещеру уже наполовину засыпал обвал. Осторожно, боясь тронуть рукой лишний камень и оказаться навеки замурованным в скале, Драко перелез через завал, очутившись в тёмном и, судя по ощущениям, довольно просторном и чрезвычайно холодном помещении. Он засветил палочку, шепнув заклинание: какой-то полуразвалившийся гроб, оплетённый плющом…
Да нет же, не оплетённый! ОПЛЕТАЕМЫЙ!!! — ахнул Драко. Действительно, тонкие веточки на глазах поднимались вверх, цепляясь за трещины в камне, раздирая и кроша его, уничтожая… — Точно! Буквы! Ах вы…
— Nex! — искромсанные, плети разлетелись в разные стороны, но на их место приползли новые — вдвое больше. — Вот чёрт… ну же… ну…
Время от времени взмахивая палочкой — он мог либо светить себе, либо очищать от растений поверхность, Драко шевелил губами, разбирая руны; будто почувствовав это, плющ тут же переполз именно на эту стену, и каменная труха с шорохом посыпалась вниз.
Другая стенка — фраза на латыни, такой знакомой, но и сюда добралось проклятое растение…
— «пр…дис… от сна»… «Пробудись от сна»? Угу… — Драко убедился, что, в любом случае, большего узнать ему не удастся, поднял палочку повыше, обследуя стены, но пещеру, похоже, вытесали прямо в скале — грубый камень без всякого намёка на какие-то знаки, и развернулся к выходу, собираясь вернуться к ожидающему снаружи отцу
Не тут-то было: он даже не сразу понял, где раньше находился проём: вся стена позади зеленела.
— Ах, ты… Incendio! — тьму разорвала яркая вспышка, плющ почернел и обуглился, рассыпался пеплом, а оттуда, где его не коснулось волшебное пламя, донёсся звук, напоминающий негромкое яростное ворчание. — То-то…
Однако едва Драко шагнул на завал, как сзади его обхватили тугие ползучие ветви. Руки, ноги, горло… Он захрипел, но успел чиркнуть палочкой, и удавка сразу ослабла.
— Incendio! — снова темноту разорвала огненная вспышка, путы резко ослабли,Драко оступился, споткнулся, уцепился за скалу — камни вокруг него немедленно пришли в движение. Он едва успел отскочить — кусок скалы над его головой рухнул, окончательно завалив вход в пещеру. Несколько особо шустрых плетей плюща, рванувшихся следом за юношей, затрепыхались под камнями, но быстро затихли.
— Ну? — спокойно поинтересовался Люциус. — Получилось?
Скрестив руки на груди, он привалился к скале у входа и о чём-то сосредоточенно размышлял, не обращая внимания на вспышки и заклинания, доносящиеся из пещеры.
— Да. «Пробудись от сна», — взглянув отцу прямо в глаза, кивнул Драко и оторопело замер, поразившись внезапной перемене в лице Малфоя-старшего:
— «Пробудись от сна», вот как? Отлично, отлично… Теперь многое понятно, — тот, просияв, радостно хлопнул в ладоши. — Что ж, на этом месте мы с тобой простимся. Лорду я доложу сам. Молодец, мальчик. Ты справился…
Драко не успел ничего сказать — отец взмахнул палочкой, выполняя какое-то сложное движение, его накрыло знакомое ощущение бестелесной свободы… и вот уже сереброголовая фигурка затерялась между деревьев где-то далеко позади, а сам он нёсся обратно — стволы, кусты, звёзды, светлеющее на востоке небо, налетевший и охвативший его со всех сторон замок… И почти сразу — удар и резкая боль от ожога: не успев сгруппироваться, он покачнулся и задёл щекой одну из свечей на алтаре.
Комната? Моя комната?.. — слизеринец недоверчиво обвёл глазами пространство, будто подозревая какой-то обман: слишком быстр и резок оказался переход из животного кошмара Запретного Леса к мирной ночной тишине школы.
Он посмотрел на часы.
…Только-то?
Ему показалось, прошла целая вечность.
…Забавно, — Люциус Малфой ещё раз пнул ногой что-то в траве. — Значит, именно она и была Хранительницей… и ухитрилась защищать это место даже после смерти? Забавно… — он задумчиво окинул взглядом поляну, уже полностью заросшую плющом скалу, возвёл глаза к небу… — Ну что ж, а теперь мне тоже пора
Через мгновение белоснежный лис шмыгнул в кусты — и был таков.
Гарри разбудило какое-то странное квохтанье. Он пошевелился и тут же застонал: от сна в неудобной позе (а он так и задремал — на корточках, привалившись к стене) тело затекло настолько, что он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой — просто не мог понять, где у него руки, где ноги и — главное — как обычно это делается. В конце концов, он просто плюхнулся на пятую точку и с хрустом разогнул колени. Лишь после этого к нему вернулась способность воспринимать мир, а неразборчивое квохтанье вдруг обрело форму человеческой речи:
— Гарри Поттер… Что с великим Гарри Поттером?! Ах, какая беда — Гарри Поттеру плохо, Гарри Поттер умирает! Но верный Добби не оставит своего друга, верный Добби немедленно…
— …немедленно накликает беду, — проскрипел Гарри, убедившись, что за время сна голос тоже изрядно затёк. — И сюда сбежится весь Хогвартс. То-то Пивзу и Филчу радости будет…
— О, так великий Гарри Поттер жив! — просиял Добби, и его ликующий вопль с готовностью подхватили стены соседнего коридора. Реакция ловца сработала раньше, чем Гарри успел что-либо осознать: спустя мгновение он уже крепко держал домовика за горло, а тот хрипел и постепенно менял свой жизнерадостный зелёный цвет на нежный оттенок бледной поганки. — Д…добби…уже молчит… — прошипел он и тут же, едва гриффиндорец ослабил захват, продолжил: — А что в такой неурочный час здесь делает Гарри Поттер? Неужели… — глаза домовика увлажнились сентиментальными слезами, — он пришёл навестить свою подругу?
— Угу. Только Гермиона пришла в себя, как мадам Помфри меня сразу выставила, — наябедничал Гарри, с трудом, по стеночке поднимаясь на ноги. Казалось, он явственно слышит хруст и скрип затёкших суставов. Разогнувшись, он подхватил Всполох и — на всякий случай — ещё раз тронул дверь в лазарет: так и думал, заперта. Волшебная палочка тоже оказалась бесполезной. — Ладно, я пошёл…
— Добби может помочь Гарри Поттеру увидеться с возлюбленной, — каким-то подозрительно смиренным голосом заметил Добби у него за спиной.
Юноша развернулся настолько резко, что метла с грохотом врезалась в стену, доспехи за углом окончательно проснулись и недовольно заворчали. Гарри присел от неожиданности, прижал метлу к груди, но увы — послышалось сонное бормотание и говорки портретов и, словно этого было мало: опустив глаза, гриффиндорец заметил под ногами невесть откуда взявшуюся Миссис Норрис. Окинув шляющегося в неурочный час по школе студента своими фонарями-глазищами, она резвенько направилась куда-то (куда — к Трелани не ходи — собралась за своим хозяином). Гарри, изловчившись, успел ухватить её за хребтину, убедившись, что с годами кощёнка Филча становится только худей и облезлей — ему показалось, будто он схватил сушёную рыбину. Однако животина возмущённо взмякнула и, тяпнув его за палец, вырвалась и помчалась по коридору.
…Чёрт… вот Филча-то мне здесь и не хватало, — Гарри не нужно было смотреть на часы — вокруг стояла такая гробовая тишина, что сразу становилось ясно: время отбоя давно миновало.
— Добби!
Домовик задумчиво изучал собственные руки.
— Ну же, открой дверь! Сейчас сюда Филч прибежит!..
— …если Гарри Поттер готов выполнить своё обещание и… — Добби сделал торжественную паузу и, набрав в грудь побольше воздуха, выпалил, — стать крёстным отцом новорожденной дочери Добби и Терри!
Пригласи он сейчас Гарри кормить драконов или принимать роды у мантикоры — тот бы, возможно, ещё подумал, но крестины у домовика — ха! Счастье! — Гарри с риском получить сотрясение мозга закивал головой, и уже через миг они с Добби стояли по ту сторону лазаретной стены, причём как они за неё попали, гриффиндорец так и не понял: не исключено, Добби каким-то образом провёл его прямо сквозь камень.
В лазарете было довольно темно, однако белые кровати (напоминавшие сейчас заснеженные могилы) служили прекрасным ориентиром, и вот уже юноша осторожно отогнул край занавески и скользнул за ширму, где лежала Гермиона.
В темноте её лица видно не было, он наклонился пониже — и встретился с полным ужаса взглядом.
— Тс-с… это я! — замахал он руками, вытащил палочку и на мгновение зажёг её, направив лучик света на своё лицо. — Это я, Гермиона…
— Гарри… — выдохнула она с облегчением.
— Да ты спи, спи, — сказал он первое, что пришло на ум, — я просто рядом посижу… — он взял её руку в свои и, присев на корточки, прижался к ней щекой.
Какое-то время они молчали. Он впитывал тепло её руки, она — мучительно пыталась осознать, почему это ощущение близости кажется ей таким позабытым… словно бы они не виделись не несколько дней, а тысячу лет?..
— Гарри… — раздался в ночи её бесцветный и бесплотный шёпот, — Гарри… — Гермиона прерывисто вздохнула, — скажи мне, Гарри…
— Ты молчи, молчи, тебе нельзя говорить…
— Скажи мне, Гарри… какое сегодня число?..
Гарри похолодел и машинально сжал её руку — она шёпотом вскрикнула, и он виновато прикоснулся губами к дрожащим пальцам.
— Почему ты молчишь, Гарри… Скажи мне…
— Гермиона, мадам Помфри запретила тебе разговаривать… Ты поправишься, и мы всё уладим, — малодушно заюлил он, с трудом представляя, что и как сумеет сейчас объяснить — в её-то состоянии!
Неожиданно дверь в лазарет дёрнулась, и Гарри моментально плюхнулся на пол, словно под обстрелом.
— Моя милая… где, вот тут? — раздался из-за дверей хриплый дребезжащий голос Филча. — Так-так… — дверь снова задёргалась. — Нет, моя малышка, тут всё заперто… Пойдём-ка, посмотрим, куда он подевался… Вряд ли успел далеко уйти… Нюхай-нюхай-нюхай…
Где-то вдалеке гулко громыхнули доспехи, и всё затихло.
Гарри снова поднял голову, встретившись с тёмным и взволнованным взглядом Гермионы — девушка по-прежнему ждала ответа. В груди что-то обречённо оборвалось.
— Скажи мне… сейчас ведь сентябрь, да? — он увидел на губах тень улыбки: похоже, она ждала утвердительного ответа, приправленного чем-то вроде «что ты несёшь, дурочка, сегодня только второе сентября…» — Да, Гарри?.. Почему ты… молчишь?..
— Гермиона, тебе нельзя говорить, — как попугай, повторил он, мрачно глядя ей в глаза, и она всё поняла.
— Нет?.. Значит, я снова… — её шёпот задрожал, пальцы судорожно сжали его руку — Гермиона безмолвно заплакала. — Скажи мне, сколько я тут?..
— Гермиона, — он тут же метнулся к изголовью её кровати и робко коснулся губами мокрого виска. Сердце зашлось от боли и счастья — этот коктейль оказался настолько мучительным, что горло немедленно свело. — Т-ты… вот… съешь шоколада… — выпалил он первое, что пришло в голову, и поднёс к её губам предусмотрительно оставленное мадам Помфри лекарство.
— Скажи, сколько меня не было? — спросила она, уклонившись от его руки.
— Почти полтора месяца, — наконец решился он. — С первого сентября и… Ты что-нибудь помнишь — как… почему, что случилось?..
— Нет… Только вокзал… родителей… и… всё… — в отчаянии наморщила лоб Гермиона. — Я всё пытаюсь вспомнить но… как ни стараюсь, ничего не выходит!..
«Если мисс Грейнджер пережила такой стресс — даже пыталась совершить самоубийство, я не уверена, что восстановление памяти положительно скажется на её душевном здоровье».
— Ну и… и ладно, — ободряюще улыбнулся Гарри. — Самое главное — ты здесь, со мной…
— А ты — здесь… наверное, ты так устал бегать в лазарет все эти полтора месяца…
И тут Гарри похолодел вторично: конечно… Когда она вернётся в школу, когда узнает про своего двойника… про ссоры и ругань, про того же Бута…
Её нужно подготовить, но как?
— Ваше время истекло… Кончайте разговор, — проскрипел за ширмой Добби.
— Гермиона… мне пора… Я завтра приду, хорошо? — она кивнула и, наклонившись, он чуть коснулся её губ — это даже нельзя было назвать поцелуем, настолько целомудренно-мимолётно всё произошло. — Вернее, уже сегодня…
— Не хотелось бы прерывать, но сюда идёт мадам Помфри, — сообщил Добби, всунув за занавеску длинный нос. — И она будет тут с минуты на минуту, — он с умилением уставился на коленопреклонённого у постели Гермионы Гарри.
— Сейчас… — Гарри снова потянулся к Гермионе, — эй, выйди отсюда, Добби!
— Конечно-конечно! — кивнул тот, и не думая подчиняться.
Клюнув её куда-то в щёку, Гарри смущённо поднялся и, выскользнув из-за ширмы, следом за домовиком побежал к выходу (испытывая непреодолимое желание поддать ему под зад за нахальное подглядывание), снова рывок (Ага, значит всё-таки сквозь стену!) — и они очутились в коридоре.
— Спасибо, Добби, ты настоящий друг! Ну, я пошёл!
— Куда?! — цепкая зелёная рука ухватила Гарри за штанину так резко, что тот едва не упал. — А теперь о главном: крестины состоятся на Хеллоуин… вот, тут всё написано — форма одежды, время, место… — домовик деловито сунул ему в руку клочок бумаги, — надеюсь, мисс Грейнджер поправится и тоже почтит торжество своим присутствием.
— Надеюсь, — с сомнением согласился Гарри. — А почему всё так серьёзно?.. Что за форма одежды? Разве это не тихое семейное торжество?
— О, нет… — уши домовика встрепенулись — как всегда, когда его переполняло ликование, — по стечению обстоятельств праздник Добби и Терри совпадает с Великим Днём для всего нашего народа: Днём Передачи.
— Днём Передачи? — недоумевающе повторил Гарри. Почему-то перед глазами сразу возник телевизор и лучезарно улыбающийся диктор: «Начинаем передачу…» — Что за передача? И при чём тут мы?
— Старейшина стал совсем слаб, в этот день он выберет себе преемника… Ну, вы тут ни причём, — кивнул Добби, — вас-то Великая Страшная Тайна не касается… — он хлопнул себя ладонью по губам с таким звуком, что Гарри вздрогнул и поморщился. — Плохой Добби… Добби сегодня отрежет этот гадкий язык… — провыл домовик, лупцуя себя кулаками по голове. — Плохой, плохой!
Судя по энтузиазму, экзекуция грозила затянуться.
Великая Страшная Тайна. Так-так…
— Ну, я пошёл? Мне ещё надо как-то ухитриться незамеченным добраться до гриффиндорской башни.
— Это проще простого, — пожал плечами эльф, на мгновение отрываясь от своего увлекательного занятия. — Сейчас Гарри Поттер выйдет из больничного крыла, поднимется на второй этаж, а там — по Западному коридору, через Исчезающий переход — раз-раз и на месте. В этот час дорога свободна, патрулей нет… — он замер, будто прислушиваясь к чему-то глубоко внутри себя, Гарри даже показалось, будто Добби наконец-то накрыло сотрясение мозга, но тот вдруг улыбнулся и решительно кивнул, — да-да, точно, патрулей нет. Торопитесь, Гарри Поттер!
— Спасибо! — и, на ходу размышляя над тем, как, не шокируя Гермиону, поведать ей, какую жизнь эти полтора месяца вёл её двойник, Гарри побежал в гриффиндорское общежитие. Вслед ему неслись звуки ударов и сдавленные завывания.
Следующие дни Гарри жил, разрываясь между уроками, лазаретом и квиддичным полем, — в результате в конце недели (а значит, непосредственно перед матчем с Равенкло) он чувствовал такую усталость, что всерьёз начал сомневаться, сможет ли достойно проявить себя в игре. С учёбой дело шло ни шатко, ни валко — каким-то чудом ухитрившись написать контрольную по Зельям на столь редкое для Снейпа «Приемлимо», следующий день он начал с конфуза на уроке Защиты от Тёмных Сил.
Флёр продолжала в качестве обучающего элемента использовать фехтование и в этот день осваивала с ними технику контрударов: «Секрет фехтования состоит в чувстве шпаги, — вещала она, постукивая волшебной палочкой по ладони и равнодушно игнорируя непрекращающиеся второй месяц охи, вздохи, тихие подвывания, а также многочисленные записочки и прочие вещественные знаки внимания со стороны студентов обоих полов, — то есть в умении предугадывать движения противника, умении обмануть его и своевременно нанести ответный удар. На обман противника отвечают немедленно, чтобы не дать ему возможности нанести настоящий удар. Отбивать надо, подаваясь вперёд, чтобы контрудар был верен», — она пригласила для демонстрации Гарри и Лавендер, в результате чего юноша оказался повержен, как последний сопляк: не успел он и глазом моргнуть — шпага однокурсницы трижды коснулась его груди и один раз — лба. Словно это показалось кому-то мало, на следующем уроке он схлопотал «Невразумительно» за эссе по Трансфигурации (да Гарри и не спорил — он сам прекрасно знал, что схалтурил, а потому принял заслуженное с покорно опущенной головой) и получил в качестве дополнительного задания иллюстрированный доклад по истории искусства превращения XVII — XIX веков. Слово «иллюстрированный» изрядно его смутило: рисовал Гарри плохо, вернее, просто ужасно — а потому и решил привлечь в качестве помощника кого-нибудь из одноклассников. Но Симус Финниган хорошо изображал только технику, а Дин Томас в последнее время чересчур увлёкся обнажённой натурой. В результате последнего спальня шестикурсников всё больше и больше напоминала некое совершенно не относящееся к школе заведение: Рон уже которое утро жаловался, что плохо спит и сны ему снятся совсем не те (то есть как раз те самые), а бедный Невилл и вовсе пробирался к своей кровати с зажмуренными глазами, дабы не видеть соблазнительно улыбающуюся в разных позах и ракурсах Парвати (один из рисунков Дин сделал стоящими целое состояние волшебными карандашами из Зонко: так что Парвати на этом листе пергамента не только призывно улыбалась, но и двигалась — что с учётом и без того бьющих белым ключом гормонов шестикурсников было совершенно излишне — прим. авт.). В качестве второй натурщицы Дину удалось уговорить Лавендер; правда, в тот же день Парвати, застав их мирно пьющими чай с пирожными, причем, что самое ужасное — СОВЕРШЕННО ОДЕТЫМИ! — закатила приятелю скандал. И теперь Дину приходилось постоянно быть начеку и, заслышав приближающиеся знакомые шаги, тут же орать тревожным шёпотом: «Парвати идёт! Быстро раздевайся!!!»
В общем, ознакомившись с образцами графических работ своих сокурсников, Гарри с тоской понял, что придётся развивать собственные художественные способности. На это занятие он угробил целый день, но видимых успехов не добился. Однако сжалившаяся над его мучениями Гермиона проявила инициативу и сделала все наброски колдунов, колдуний, старинных замков и всеобразных процессов превращений сама (художником она тоже была от слова «худо», однако же её рисунки рядом с каракулями друга смотрелись весьма впечатляюще) — Гарри осталось только обвести их пером.
Что его несказанно радовало и придавало — вопреки усталости и нагрузке — сил, так это то, что Гермиона наконец-то пошла на поправку. Молодость, и желание жить брали своё: она уже улыбалась, с удовольствием общалась с посетителями, всё больше вставала и, конечно же — делала уроки. Как мадам Помфри ни возмущалась, как ни запрещала, а Гермиона всё равно просиживала свободное время (то есть постоянно) с учебниками, обнаружив, к своему огромному изумлению, что почти всё написанное в книгах ей откуда-то известно, а руки сами собой делают движения, необходимые для выполнения того или иного заклятья.
Приятное и такое привычное занятие оказалось отличным лекарством и умиротворило её куда лучше любого шоколада. Она даже довольно спокойно перенесла разговор с Гарри, во время которого тот, предельно осторожно подбирая слова, поведал ей о странном заклятье, по-видимому, наложенном на неё в самом начале учебного года, — в результате которого она стала полной противоположностью той Гермионы, которую все знали (хотя и отнюдь не все любили). Не было ни истерики, ни крика, ни обморока — девушка лишь молча слушала, кивая и бледнея на глазах, и перебила на том моменте, когда он собрался осторожно перейти к её взаимоотношениям с Терри Бутом: она попросила оставить её одну, дабы как следует всё обдумать. Что Гарри и сделал.
Судьба, правда, не преминула над ним зло похихикать: вернувшись в лазарет вечером, после тренировки, он застал у постели Гермионы никого иного, как Бута собственной персоной. Тот, теребя в руках букетик цветов, молча сидел на стуле рядом с постелью. Судя по виду, оба сильно недоумевали и чувствовали себя очень неловко. Взяв инициативу в свои решительные руки (тренировка удалась как никогда, и Гарри чувствовал себя на подъёме), гриффиндорец подхватил Терри под руку, попрощался от его имени с Гермионой и от её имени — с ним и деликатно, но решительно пихая его в спину, вывел в коридор, где в коротких и ёмких выражениях попросил больше её не беспокоить.
— …короче, это было заклятье, приведшее к временному помрачению рассудка, так что не отсвечивай больше и не береди ей душу, ясно? Как говорится, любовь зла, и козлы этим пользуются…
От перехода к борьбе в партере Терри — парня обычно скорого на слова и действия — удержало только то, что он в глубине души испытал изрядное облегчение и даже некую благодарность. И, кроме того, прекрасно понимал, что кто-кто, а уж Гарри имеет большие и увесистые основания быть сильно недовольным недавней ситуацией.
Пятничным вечером мадам Помфри торжественно сообщила, что причин задерживать Гермиону в лазарете больше не видит, и та, не веря в своё счастье, оставила эти стерильные стены, чтобы вернуться в кипящую и бурлящую атмосферу гриффиндорской гостиной. Едва староста ступила на порог, как воцарилась гробовая тишина, и десятки пар глаз воззрились на неё с интересом, любопытством, подозрением, опасением, радостью — словом, в них было всё, что угодно, кроме равнодушия. Гермиона замерла на пороге, впервые в жизни не зная, что сказать и как себя вести.
— Что же ты стоишь, Гермиона! — нарушил тишину дружелюбный голос Джинни. — Заходи скорей да прикрой портрет — дует!
Кивнув, Гермиона послушно сделала, как ей велели и, снова обернувшись к одноклассникам, застыла, разинув рот: через всю гостиную в воздухе висел переливающийся разными цветами транспарант «С возвращением!!!», а едва она удивлённо ахнула, как под потолком хлопнул фейерверк, рассыпавшийся леденцами и желатиновыми червячками.
— Старосте — гип-гип, урра! — грянул нестройных хор, раздался смех, засипел раритетный приёмник, «Магия музыки» рявкнула «Балладу смертофалда», заставив всех присесть. Роберт Камминг пригласил Лизу Джейн и на пару они начали выписывать ногами такие кренделя, что остальные не смели присоединяться к танцу, а лишь хлопали в ладоши.
…Я дома… — Гермиона привалилась к косяку и почувствовала, как от радости и облегчения вот-вот разрыдается.
— С возвращением, держи-держи! — второклассницы Трейси Алесини и Дженнифер Грин наперегонки совали ей в руки шоколадное печенье и конфеты. — Давай вещи, мы отнесём!.. Держи печенье — эльфы напекли его специально для тебя!
— По какому поводу веселье?..
— Ну, во-первых, ты снова с нами, — Джинни опустила руку ей на плечо, — и потом — у Лизы Джейн сегодня день рождения…
День рождения… — вздохнула Гермиона, подумав, что в очередной раз не отпраздновала его вместе с друзьями. Или отпраздновала?..
— Да ты проходи, не бойся!И не волнуйся — Гарри нам всё рассказал и объяснил, так что никто на тебя обиды не держит. И не будет доставать вопросами, — добавила Джинни, хотя в глазах стояло неудержимое любопытство.
Гермиона ещё раз мысленно поблагодарила Гарри: действительно, ни один из навещавших её гриффиндорцев ни словом не обмолвился о былом. Ей натаскали сладостей и фруктов, рассказывали последние сплетни и события, но никто и ни разу не упомянул о её поведении в последние полтора месяца и ни в чём её не упрекнул.
— Кстати, а где он сам?
— На тренировке, — Джинни поправила волосы, уложенные вокруг головы роскошной золотой короной и потянулась к портрету, намереваясь выйти.
— А разве ты не в команде? Вроде бы мне Гарри говорил…
— Я запасной ловец, а завтра играет он, так что у меня выходной… — Джинни покосилась на часы. — Ладно, я побежала… Астрономическая башня ждать не будет, — добавила она страшным шёпотом и, расхохотавшись при виде потрясения на лице Гермионы, выскочила из гостиной.
Гермиона пошла в сторону ведущей к спальням лестницы — её похлопывали по плечу, говорили какие-то добрые слова… внезапно она почувствовала чей-то цепкий взгляд и, обернувшись, встретилась глазами с Роном. Тот, вытянув к огню ноги, сидел в кресле у камина, жевал очередную шоколадную лягушку (у его ног валялось уже несколько пустых коробочек) и участия в общем веселье не принимал.
…Странно, а почему он не на тренировке? — Гермиона приветственно махнула ему рукой — он ответил вялым кивком и снова отвернулся с таким кислым видом, что она тут же передумала к нему подходить. — Может, я его тоже чем-нибудь обидела?.. Надо будет потом поговорить. И извиниться на всякий случай…
— Ребята… — робко начала она, вклинившись в паузу между музыкальными композициями, — спасибо большое за встречу и добрые слова… Я тоже ужасно рада всех вас видеть. Знаете, у меня в лазарете было время, и я тут немного подумала насчёт наших факультетских дел, — перешла она к сути, и в глазах её зажглись так хорошо всем знакомые огоньки — как и всегда, когда она говорила о факультетском соревновании и учёбе. — Почему бы нам для помощи отстающим не назначить ответственных по предметам и не выделить день, когда успевающие по предметам будут подтягивать отстающих?..
Воцарилась гробовая тишина, даже радио поперхнулось и умолкло.
— Гермиона?.. — робко подал голос Невилл.
— Опять?.. — ахнул кто-то из младшекурсников.
— Шутка-шутка! — Гермиона торопливо замахала руками и быстро побежала наверх.
…Кажется, идея им не понравилась. Но почему — я так здорово всё придумала… — озадаченно почесала она затылок, подходя к дверям своей комнаты, и замерла, положив руку на дверную ручку. Сама не зная, почему, она жутко волновалась, будто за дверями её ждало… Она сама не могла определить, что именно, но страшно этого боялась.
Тихо скрипнули петли, Гермиона вошла, взмахом палочки зажгла лампу на столе и обвела комнату пристальным и испуганным взглядом. Всё то же и всё совсем не так — незнакомые вещи, незнакомые предметы… большое зеркало на стене… Она опасливо обошла спальню и вдруг взвизгнула: валяющееся на полу шёлковое нечто неожиданно зашевелилось и…
…из-под него выполз Косолапсус, тут же принявшись старательно что-то закапывать. После чего, гордо задрав похожий на ёршик для чистки бутылок хвост, прошествовал к хозяйке и боднул её ногу, требуя ласки за всё время, — да так темпераментно, что едва не снёс её с ног.
— Ах ты, дурак рыжий… — прошептала она, присаживаясь на корточки. — Иди сюда…
Кот довольно тарахтел на руках, внезапно внеся в показавшуюся незнакомой комнату такой уют, что Гермиона сразу же расслабилась. Решительно окинула всё вокруг хозяйственным взглядом и выволокла из-под кровати одну из больших коробок для книг.
— Ну-с, начнём. Так… это… это… и это… — вещи, вызвавшие у неё неприязнь с первого взгляда, недрогнувшей рукой отправлялись на выброс. Войдя в раж, едва не вытряхнула туда целый ящик кружевного белья, но… подумав, осторожно положила всё на место. И почему-то сильно покраснела.
Спустя полчаса комната начала приобретать знакомые черты: вещи вернулись на свои места, незнакомая одежда была выброшена или отправлена на дно чемодана в ожидании лучших времён, осталось только…
— … и вот это, — указала Гермиона палочкой на зеркало, но то не шелохнулось. — Что такое?..
Она подошла поближе, заглянула за него, пытаясь понять, как именно его прикрепили к стене — и не поняла.
— Нет трагедии, есть только неизбежное. Все в жизни имеет смысл, тебе нужно лишь научиться различать, что преходяще, а что вечно, — неожиданно сообщило зеркало ей прямо в ухо.
Хотя Гермиона давно привыкла к волшебным предметам, примерно половина из которых умела разговаривать, а вторая половина так вообще отличалась крайней болтливостью, она всё равно вздрогнула. Косолапсус ощетинился, зашипел и метнулся под кровать.
— И что преходяще? — поинтересовалась Гермиона, пристально изучая в нём своё чуть запылившееся отражение.
…Какая-то я бледная. И худая.
— Неизбежное.
— А что вечно?
— Уроки неизбежного.
— Очень умно. И что мне теперь с этим делать? — она поискала глазами тряпку, которой можно было бы стереть пыль и, не найдя, начала протирать его прямо руками.
— А что хочешь, — неожиданно зло улыбнулось ей отражение, и Гермиона с ужасом почувствовала, что ладони намертво прилипли к стеклу. — Пусть сейчас ты меня победила, но я вернусь, вернусь, чтобы стереть тебя из того мира навсегда, чтобы отнять и уничтожить всё то, что тебе дорого. Чтобы растоптать тех, кого ты любишь. Я отомщу!
— По…почему?.. — дрожащим от ужаса голосом спросила Гермиона и тут же вскрикнула: ей показалось, будто отражение с силой дёрнуло её вперёд, и она звучно ударилась лбом. — Кто… кто ты?
— Я — это ты, а ты — это я!.. Или ты всё забыла? Ну так, я тебе напомню! Иди сюда…
— Размечталась! — всё внутри обожгло невесть откуда взявшимся гневом. Зажмурившись, Гермиона собрала все силы. — Я — это я, и я никому не позволю… Вот значит, в чём дело!.. Ах ты, дрянь! Я — никому — не позволю — ни меня… ни моих друзей… и пальцем… — тронуть! — она рванулась изо всех сил, ладони обожгло, будто с них перчатками сдёрнули кожу; но ей удалось — Гермиона отлетела назад, споткнувшись о выдвинутый из-под кровати чемодан. По зеркалу пробежала тонкая сеточка трещин, оно потускнело, изображение в нём дрогнуло — лицо отражения исказилось ужасом… И всё рассыпалось стеклянной крошкой.
— Однако… — только и смогла побормотать Гермиона, переводя взгляд с засыпавшего пол искрящегося стеклянного снега на собственные руки и всё ещё не веря, что они целы, — если я всё правильно понимаю, то… кажется, я была не очень приятной особой эти полтора месяца…
Октябрьское утро встретило Гарри хмурым серым небом — таким низким, что, казалось, оно вот-вот плюхнется прямо на землю и задушит всех рыхлыми, серыми, пропитанными влагой облаками. Но сейчас гриффиндорского капитана не могла смутить такая малость: забросив метлу на плечо, он маршировал в сторону поля, а в груди всё пело и едва ли не плясало. Ему казалось, выйди он сейчас один против полного состава Равенкло — от них бы мокрого места не осталось. И у Гарри были причины для такого восхитительного настроения. Он улыбнулся и натянул повыше ворот свитера, снова потрогав шею в том месте, где… Впрочем, неважно. Он вдохнул полной грудью влажный холодный воздух и расправил плечи.
Гарри всегда любил приходить на поле заранее — во-первых, потому что это помогало ему собраться, а во-вторых, потому что всё равно ничего не мог делать в преддверии матча, и не важно, каким по счёту этот матч был: первым или двадцать первым (хотя нет, Гарри пока ещё не провёл за команду Гриффиндора такое количество игр — прим. авт.) — он всегда волновался и прокручивал в голове куски тренировок, вычитанные в книгах рекомендации, технические особенности проведения того или иного приёма. К тому же, сегодняшний матч был особенным: Гарри впервые не просто выходил (вернее, вылетал) на поле — он выводил команду в качестве капитана.
Как ни странно, в раздевалке он оказался отнюдь не первым: когда он открыл дверь, Деннис Криви аккурат заканчивал выводить своё имя и дату — 29 октября 1996 года — на «Стене Славы», а Колин, маясь от безделья, обводил в рамочку обнаруженное им после долгих поисков имя Гарри Поттера.
— Не спеши ты меня хоронить, — буркнул Гарри. — Давай, убирай это безобразие, а то тебя, чего доброго, неправильно поймут.
— Вот-вот, — поддакнул Деннис, предусмотрительно отодвигаясь от брата подальше, — и я то же говорю, но что делать: хвост у человека отпал, а необходимость им вилять осталась, — и тут же схлопотал от Криви-старшего по шее.
— Дурак! — судя по улыбке, Колин совсем не обиделся. — Я жв хорошем смысле этого слова!
— Я тоже!..
Братья сошлись в фехтовальном поединке, глухо сшибаясь мётлами — судя по всему, благодаря Флёр они преизрядно продвинулись в мастерстве, а Гарри прошёл к доске, принявшись набрасывать схемы атак. Наконец сзади донёсся триумфальный вопль «В здоровом теле — здоровый нож!» и грохот рухнувшего тела.
— Так-то! Не связывайся со старшим братом! — Деннис лежал на спине, а раскрасневшийся Колин с налипшими на лоб белёсыми волосами попирал его ногой и — для верности — приставил ко лбу помело.
— Спасите-помогите! — в притворном ужасе запищал низвергнутый соперник, дрыгая руками и ногами и силясь дотянуться до выбитой из рук собственной метлы.
— У нас что — излишек игроков? — приподняла бровь замершая в распахнутых дверях Стана. За громом и канонадой битвы никто и не заметил, как она появилась. Из-за плеча у неё выглядывали отбивали Эндрю Кирк и Джефф Хупер.
— Действительно, кончайте резвиться, покажите свой энтузиазм на поле, — развернулся к ним Гарри. Он окинул взглядом собравшихся — сияющие глаза, наполненные волнением и предвкушением… Рона не было. — Ну… давайте переодевайтесь и кое-что вспомним, — он намеренно тянул время, проверив и перепроверив свою и чужую экипировку раза по три — в порядке ли мётлы, хорошо ли застёгнуты протекторы, не скользят ли биты в руках Джеффа и Эндрю (прецедент был: давным-давно кто-то применил Масляное Заклятье к игрокам противоположной команды, в результате отбивалы на могли даже поднять своих бит — те, словно мокрое мыло, вылетали из пальцев). Время шло, вот уже все новички не только успели по традиции вписать свои имена на стену и — соответственно — в анналы факультетской истории, но и даже разрисовать их завитушками — тянуть дальше было уже некуда: судя по усиливающемуся с каждой минутой гулу, стадион наполнился зрителями.
…Наверное, Гермиона тоже там... — мелькнула у Гарри мысль, тут же, впрочем, испарившись. В этот момент дверь наконец-то распахнулась и вошёл Рон — готовый к игре и с метлой под мышкой. Не взглянув на Гарри, он поздоровался сразу со всеми и присел рядом со Станой, тут же принявшейся о чём-то его расспрашивать.
— Итак, начнём… — Гарри разумно рассудил, что предматчевую речь и установку на игру лучше не начинать с упрёков, а потому подошёл к доске и взмахнул палочкой. Следующие четверть часа прерывались только междометиями и короткими указаниями: все прекрасно помнили расклад на сегодняшний матч, поэтому лишних вопросов не задавали. — Думаю, всё понятно. Ну, и пару слов вообще: ребят, команда у нас молодая, но очень перспективная — поверьте моему хоть небольшому, но всё-таки опыту. Все мы друзья, все мы чувствуем друг друга на поле. Что бы ни случилось — играйте так, чтобы получать от этого удовольствие, но, — Гарри хитро усмехнулся, — не забудьте доставить удовольствие и другим, — он мотнул головой вверх, где на трибунах сидели предвкушающие игру гриффиндорцы. — У нас всё непременно получится. Вперёд, гриффиндорские львы!
Едва команда вышла на поле, они разом оглохли и чуть не ослепли: на фоне серого неба трибуны так и рябили цветами Равенкло и Гриффиндора. Хаффлпаффцы разделились: кто-то размахивал флагом с изображением золотого льва, а рядом в воздух взвивались сине-жёлтые шарфы факультета-соперника. Только серо-зелёная трибуна Слизерина безмолвствовала — впрочем, как всегда, когда на поле не выходила их команда.
— Капитаны, пожмите друг другу руки… По мё-о-от-лам! — рявкнула мадам Хуч и, распахнув сундук, выпустила на волю радостно загудевшие бладджеры и крохотный снитч. — Три, два, один…
Свисток, рёв, взвившийся в небо кваффл, разом взмывшие в воздух игроки…
— Итак, мы открываем очередной турнир на кубок школы по квиддичу, — забивая гвалт на трибунах, начал незнакомый звонкий голос (новым комментатором стал третьекурсник Равенкло Айзек Джексон, победивший в открытом школьном конкурсе на замещение вакантной после ухода Ли Джордана должности, а потому теперь рядом с микрофоном восседала не профессор Макгонагалл, а профессор Вектор — не меньшая, если не большая поклонница школьного квиддича — прим. авт.). — На поле обновлённая команда Гриффиндора и — новая, сильная и непобедимая — команда РА-ВЕН-КЛО!!!
Сине-жёлтая трибуна взвыла, в воздух взлетели ракеты, рассыпавшись таким же сине-жёлтым конфетти.
— Итак, игра начинается атаками красно-жёлтых на кольца доблестной команды Равенкло: о, не тут-то было — такого вратаря, как семикурсник и опора команды Роджер Дэйвис так просто не пробьёшь…
…Да уж, теперь гриффиндорцы оценили, как выглядели для окружающих весьма тенденциозные комментарии Ли Джордана: создавалось ощущение, будто кроме команды Равенкло на поле не было никого — а если кто-то и забредал случайно — то разве что безликая и безымянная тень, и на настроении игроков это не могло не сказаться. Гриффиндорцы начали раздражаться, и вот Джефф пару раз прицельно направил бладджер в сторону не владеющего мячом игрока — только за то, что Робби Хейман позволил себе нелицеприятное высказывание в адрес Гриффиндора вообще и его квиддичной команды в частности. И если на первое нарушение мадам Хуч посмотрела сквозь пальцы, то после второго назначила штрафной, и — о ужас! — Рон метнулся к левому кольцу, тогда как кваффл полетел в правое.
Стадион взвыл, даже слизеринцы ликовали — по большому счёту, им было всё равно, кому забили, но пропущенный ненавистным соперником мяч — это ведь пустячок, который всегда приятен, верно? Окрылённые успехом, игроки Равенкло, тут же увеличили разрыв ещё на десять очков: всё тот же Робби Хейман проскочил по правому флангу, увернулся от пущенного в него бладджера — Стана бросилась наперерез, но тот совершенно не по-джентельменски оттолкнул её ногой. Увидевший это Рон зачем-то дёрнулся вперёд и не успел вовремя вернуться к кольцам.
— Двадцать — ноль! — зазвенел над стадионом ликующий голос. — Да, похоже, новому капитану Гриффиндора пока не удалось сделать из набора неплохих, в общем-то, игроков слаженную команду…
— Я сейчас кому-то язык вырву, — сообщил Гарри подлетевший к нему Колин Криви. Лицо его так и полыхало от гнева.
— Держите себя в руках! Игра только началась, а вы уже беситесь! Прекратите нервничать! И не слушайте, что он говорит — ваше дело играть!
Однако сам он чувствовал, как росточки паники уже закрадываются в душу — как же так: команда, ещё вчера так сыграно действовавшая на тренировке, сейчас выглядела каким-то разбредшимся в разные стороны табором. И вот, словно в подтверждение этих слов охотники и отбивалы опять запутались, кто какой сектор поля опекает: Деннис, подрезая охотника Равенкло и почти уже дотянувшись до мяча, едва не получил бладджером от Эндрю — в результате ему пришлось резко отвернуть.
— Тридцать — ноль!
…Когда неудержимо увеличивающийся разрыв составил сто очков, Гарри взял тайм-аут. Команда опустилась на поле, в то время как игроки Равенкло, напротив, взмыли вверх и сделали круг почёта вокруг стадиона, скандировавшего их имена. На красно-жёлтой трибуне царило уныние и тишина — только один флаг по-прежнему полоскался в чьих-то упрямых руках.
Хмурые и мрачные, гриффиндорцы окружили своего обескураженного капитана.
— Ребят, это не дело. Надо взять себя в руки, — строго сказал Гарри, — в противном случае на игру со Слизерином лучше и вовсе не выходить. Я всё понимаю — волнение, первая настоящая игра… но так всё равно нельзя. Джефф, где твоя основная позиция?
— Западный сектор.
— Так почему ты очутился в восточном? А ты, Стана — не спеши, ты всё равно не сможешь оказаться везде и сразу… Хотя ты молодец, — торопливо добавил Гарри, ведь из пяти заброшенных в кольца Равенкло мячей три принадлежали ей. — Теперь вы, — обратился он к понуро ковыряющим метлами землю братьям Криви. — Перестаньте рисоваться: эти финты и перепасовки хороши, когда ладится всё остальное. Ясно? А то рано или поздно кваффл у вас отбирают… И ещё… — Гарри глубоко вздохнул и повернулся к стоящему на отшибе Рону. — Что с тобой сегодня? Положим, три мяча были действительно неберущимися, но два последних ты пропустил исключительно из-за ошибки в выборе позиции. А что это был за номер с выходом вперёд? Ты не полевой игрок, твоё место у колец!
— Занимайся снитчем, а это оставь мне, — огрызнулся Рон, заливаясь краской. — А если не нравится — становись на кольца сам.
— Рон, прекрати, — покачала головой Стана, тогда как остальные игроки просто выразительно переглянулись (а Колин так вообще пробурчал под нос что-то насчёт нового вратаря — прим. авт.), — Гарри прав: не стоит так реагировать на происходящее…
Она чуть покраснела: кому, как не ей, было понятно — тот злополучный мяч Рон пропустил, потому что увидел, как Хейман врезал ей ногой… Рон тоже покраснел и, что-то бурча себе под нос, отвернулся.
— Ребята, — умоляюще закончил Гарри, глядя на растерянные и раздражённые лица однокурсников, — словом, соберитесь! И тогда всё получится!
Мадам Хуч дунула в свисток, и команды снова сошлись в воздухе. И снова Гарри, зависнув над полем и обшаривая пространство в поисках снитча — он прекрасно знал, что Чоу не даст спуску: дважды ему удавалось обыгрывать её, и в свой последний год в Хогвартсе она мечтает поквитаться — с ужасом видел, что игра команды разваливается на глазах. Снова Деннис и Колин мельтешили, не в силах решить, кто же пойдёт на добивание, снова Стана пыталась успеть заблокировать зону игроку противоположной команды, хотя это запросто можно было сделать при помощи точно пущенного бладджера…
Сто десять очков… Сто — молодец, Деннис! Но почти сразу же — снова сто десять, сто двадцать! Джефф, назад! На каждый заброшенный гриффиндорцами мяч Равенкло отвечало двумя, и Гарри подумал, что, похоже, эта игра станет для Рона последней. Сто сорок!
— Да что у тебя — руки или решето! — пролетев над головой горе-вратаря, заорал он, потеряв над собой контроль.
— Иди к чёрту! — ответил Рон в запале. Уши у него горели, а глаза сейчас казались не голубыми, а белыми на фоне пунцового лица. Трибуна Слизерина завела своё коронное «Гриффиндорцы — лохи!», студенты Равенкло распевали гимн факультета, а в красно-жёлтом секторе зрителей становилось всё меньше: не в силах пережить позор любимой команды, гриффиндорцы, пряча глаза и флаги, тянулись к выходу. И вот на стадионе остались лишь самые стойкие — в том числе, искусавшая себе все губы Гермиона, белая, как полотно Джинни, несколько младшеклассников и храпящий в самом низу Хагрид, занявший целую лавку.
Гарри снова взмыл вверх. В груди рождалось какое-то отчаяние — кто бы ему сказал, что ещё совсем недавно его переполняло ликование и предвкушение встречи с любимым делом. Теперь всё зависело только от него: поймай он снитч, победа бы осталась за его командой, хотя удовлетворения от игры это бы не принесло…
И снитч словно услышал его молитвы, выпорхнув — впервые за всю игру — откуда-то снизу и дразняще зависнув футах в пятидесяти, аккурат посредине между ним и Чоу. Оба ловца рванулись навстречу друг другу на полной скорости, сворачивать и отступать никто не собирался — если бы они оторвали свои взгляды от снитча, они бы прочитали готовность идти до самого конца в глазах друг друга. Вот до снитча оставалось десять футов… Гарри прибавил скорости, Чоу тоже — но, на свою беду, она на миг вскинула взгляд и… тут же в ужасе направила метлу вверх. И как раз вовремя: мгновением позже Гарри, вскинув руку с зажатым в кулаке снитчем, пулей просвистел внизу — столкнись они на такой скорости, оба бы надолго загремели в больничное крыло.
Всё-таки выиграли… — юноша сжал снитч так, что тот уже даже не трепыхался. Впервые в жизни победа не принесла никакого удовольствия — команда выиграла и… провалилась одновременно. Да и он как капитан — тоже… Он сбросил скорость, ветер сразу перестал свистеть в ушах. И в тот же миг донёсшиеся до Гарри слова мадам Хуч заставили его подумать, не сошёл ли он с ума:
— Снитч поймал ловец Гриффиндора Гарри Поттер. Счёт 210 — 210. А теперь команда Равенкло пробьёт штрафной за нападение на игрока, не владеющего мячом…
Что это за бред? — Гарри недоумённо обвёл глазами представшую его глазам картину: на траве далеко внизу съежился кто-то из команды Равенкло; Роджер Дейвис, размахивая руками, орал на Рона, остальные гриффиндорцы сгрудились вокруг держащейся за плечо Станы…
— Что произошло?!
— Марчбэнкс запустил в неё бладджером, — кивнул в сторону болгарки Колин Криви, лицо которого было белым-бело, — и тогда Рон выхватил у Джеффа биту и ударил его по плечу…
— На позицию! — скомандовала мадам Хуч.
Игроки покорно разлетелись, на удар, перебрасывая кваффл из руки в руку, вышел капитан — Дэйвис, и Гарри с тоской подумал, что, скорее всего, участь матча решена. Дейвис нахмурился, что-то прикидывая, отвёл руку для замаха…
Рон, ну же… давай! — Гарри стиснул зубы, не сводя глаз с бывшего друга. Словно услышав, тот перевёл взгляд… Гарри показалось, что в глазах Рона что-то блеснуло… лишь на миг… но этого хватило: мяч проскользнул между дрогнувшими пальцами и влетел в кольцо.
Бета-чтец: Сохатый,
Редактор: Free Spirit,
