Глава двенадцатая, в которой мы присутствуем при странных битвах с неожиданными исходами, а также с надеждой и ужасом ждём восхода первой звезды.
К концу матча на красно-жёлтой трибуне почти никого не осталось: тихо, будто с похорон, гриффиндорцы потянулись на выход, не разговаривая и не глядя друг на друга, — среди немногих упрямцев (а также мазохистов и клинических оптимистов) осталась второклассница Дженнифер Грин. Девочка сидела, не ощущая промозглости осеннего дня, не чувствуя, как по щекам текут слёзы, не замечая, что едва не ломает себе пальцы (да притом так, что сам Люциус Малфой бы уважительно передёрнулся — прим. авт.). Омниокль упал в колени: она больше не могла видеть этого странного выражения на лице единственного в мире, кто служил источником неиссякаемого поэтического вдохновения, чьё имя она выписывала днём в конце тетрадей и шептала во сне (к счастью, достаточно тихо, чтобы о её секрете никто, кроме закадычной подруги Трейси Алесини, не знал). А выражение лица Рона Уизли было весьма примечательным: он постоянно хмурился, потерянно смотрел по сторонам, словно едва понимал, где находится, и… опять шевелил губами, разговаривая сам с собой! А поскольку Дженнифер не сводила с него глаз с самого начала учебного года, то она, как никто другой, знала: эта странная привычка в последнее время проявлялась всё чаще и чаще. Более того, когда его никто не видел, Рон начинал бубнить себе под нос на разные голоса да, впридачу, размахивать руками.
В первый раз Дженнифер заметила это ещё месяц назад, в библиотеке: она дописывала летнее эссе по Истории Магии (понятное дело, самое скучное и неинтересное откладывалось «на потом» — как вдруг выяснилось, что учебный год уже начался, а она так ничего и не сделала), когда за соседний стол плюхнулся Рон, вытряхнул из сумки учебники и зашуршал страницами.
Разумеется, после этого Биннс со своими гоблинами к этим самым гоблинам и отправился — впервые в этом году Дженнифер видела объект своих воздыханий так близко, а потому просто сидела, не сводя с него глаз и чувствуя, как до краёв наполняется приятным кипятком. В голове роились строчки,«розы» рифмовались с «грозами», «любовь» — как водится — с «кровью»… И вдруг…
— Оставь, оставь меня… Но ты ведь ненавидишь его, правда? Тогда зачем тянуть время? Я… я не могу… У меня не получится… Не бойся — я научу тебя.
Что это? Какая-то роль? — глупо подумала Дженнифер, хлопая глазами, и перо выпорхнуло из дрогнувших пальцев, скользнув аккурат Рону под стол. Точнее — под ноги, строго между ботинок.
Она с ужасом уставилась на пол: самостоятельно извлечь перо не представлялось возможным, а фраза «Эй, Рон Уизли, у тебя перо между ног!» как-то странно царапала слух и не казалась приемлемой для завязывания беседы с первой любовью. Наконец, собравшись с мыслями и силами, девочка захлопала непослушными губами:
— Эй, Ро-ро-ро-рон У-у-уи-зли-зли! У те-те-те-бя-бя-бя пе-пе-пе…тьфу ты… пе-пе-пе… — и тут же с ужасом поняла, что зациклилась и соскочить с этого дурацкого «пе-пе-пе» уже не сможет. Гриффиндорка прихлопнула рот ладонью, но поздно — Рон уставился на неё, заинтересовавшись столь странным поведением.
— Перевожу, — насмешливо приподняв бровь, сообщила сидящая прямо за Роном Лиза Джейн. — Тебе под ноги упало её перо.
Рон недоумённо посмотрел под парту и, наклонившись, передал перышко в дрожащие пальчики второклашки. На миг их руки соприкоснулись — Дженнифер показалось, будто её ударило током, а Рон, едва ли что-либо заметив и тут же позабыв об инциденте, снова уткнулся в учебники.
Девочка сидела, с трепетом глядя на перо, только что побывавшее в его руках, когда до неё снова донеслось едва слышное странное бормотание:
— Ты ведь хочешь верно?.. Да, хочу. Я научу тебя, как и договаривались. Спасибо тебе, друг…
Поймав на себе пристальный взгляд, Рон дёрнулся, замолчал, ещё какое-то время посидел — как она подозревала, только для вида, потому что больше не прочитал и не написал ни строчки — и, смахнув всё в сумку, заторопился прочь.
После этого случая она стала пристально наблюдать за ним, с каждым днём всё больше и больше теряясь в догадках и предположениях.
Ума не приложу, почему никто не обращает внимания, — он либо сходит с ума… либо уже тронулся… — Дженнифер поделилась своими опасениями с Трейси, но та лишь равнодушно пожала плечами:
— Ой, да ладно тебе — мальчишки все с прибабахом. Ты бы видела моего старшего брата, когда он готовился поступать на Высшие Курсы при Академии Волшебства: он заучился до такой степени, что начал заговариваться и даже как-то поспорил с чайником, в каком году были внесены поправки в Декларацию Прав и Обязанностей Колдунов Третьего Уровня! И потом, они вообще этой осенью какие-то странные, — Трейси бросила мрачный взгляд в сторону своего кумира — Гермионы Грейнджер, все попытки сблизиться с которой в этом году заканчивались провалом: староста просто игнорировала её, словно пустое место. — Может, это возрастное?
— Тогда я не хочу взрослеть, — подытожила Дженнифер. — А то стану такой же чокнутой.
Ввечеру переживания выплеснулись очередной поэмой, которую Рон обнаружил между страниц случайно забытого к гостиной учебника. Выглядывая из-за высокой спинки кресла, Дженнифер убедилась, то послание принято и прочитано; правда, мгновенное просветление на лице объекта страсти сменилось знакомым хмурым выражением, и Рон снова что-то уныло забубнил себе под нос.
…Дженнифер ахнула вместе со всем стадионом: в ответ на нечестную игру одного из игроков Равенкло, запустившего бладджер в не владеющего мячом охотника гриффиндорцев, Рон вдруг выхватил из рук Джеффа биту и с размаху опустил её на плечо Стива Марчбэнкса… падение, казалось, длилось целую вечность — наконец, в гробовой тишине игрок в сине-жёлтой форме с глухим стуком упал на землю, а Рон…
Дженнифер снова взялась за омниокль и судорожно закрутила колёсико, наводя резкость, — злобные искры в глазах гриффиндорского вратаря внезапно сменились ужасом от осознания совершённого…
Гарри схватил снитч, мадам Хуч что-то закричала, стадион, очнувшись, заорал: сине-жёлтая трибуна взорвалась негодованием, слизеринцы заулюлюкали, игроки команд разделились — половина приземлилась к распластанному телу, к которому уже бежала мадам Помфри, другая половина готовилась сойтись для выяснения отношений в воздухе…
— …штрафной! — рявкнул прямо в уши порыв ветра.
Дженнифер снова навела омниокль на Рона — сосредоточенно сдвинутые брови, собранный взгляд. И вдруг… лицо дёрнулось, перекошенное судорогой, губы снова зашевелились. Рон замотал головой, будто отгонял наваждение. Капитан команды Равенкло — Дэйвис — размахнулся… Дженнифер сжала омниокль так, что ногти даже не побелели — посинели, опять закрутила колёсико настройки — теперь лицо Рона занимало всё поле зрения: вратарь не сводил глаз с соперника. Мадам Хуч свистнула… И вдруг взгляд Рона метнулся куда-то в сторону и в нём вспыхнула такая ненависть, что она даже обожгла сидящую от него в сотне футов Дженнифер — девочка покачнулась, едва не свалившись с сиденья.
Бросок.
Мяч влетел в кольцо.
Всё было кончено.
Не дослушав объявление о победе команды Равенкло и не выполнив положенного ритуала — когда игроки прощались друг с другом, благодаря за игру, — Рон Уизли почти камнем упал вниз и бегом бросился с поля под улюлюканье и свист счастливых слизеринцев. Даже не думая, что она делает, Дженнифер тут же сорвалась с места и побежала с трибуны — вниз по лестнице, потом переходами… Влетев в гриффиндорскую раздевалку, она заметалась по комнатам, распахивая двери, — Рона нигде не было. Решив, что он отправился прямиком в замок, она собралась выбежать, как до неё донеслись чертыхания, становящиеся по мере приближения всё более громкими и всё более несдержанными: разобрав слова, Дженнифер пискнула от ужаса и забилась в какой-то чулан, справедливо предположив, что, коли человек говорит ТАКОЕ, на глаза ему сейчас — от греха подальше — лучше не попадаться.
…Сбежал попугай. Детям до шестнадцати ловить не рекомендуется.
Пинком распахнув дверь, Рон влетел в раздевалку, в сердцах швырнул метлу — от грохота у девочки чуть не случился разрыв сердца: та попала аккурат в хлипкую стенку чуланчика за которой она затаилась, — потом в ярости что-то пнул… что-то твёрдое, судя по новому взрыву ругательств, заставивших её зажмуриться. И вдруг дверца содрогнулась, и знакомый голос выдохнул ей едва ли не в ухо:
— Что ты наделал?! Что?! Ты же обещал — я буду лучше всех!!! Ну, не совсем так — я обещал, что ты станешь самым известным и все о тебе будут говорить. И, согласись, разве я обманул? Конечно!!!
В повисшую паузу Дженнифер осторожно прильнула к узенькой щелочке между рассохшимися досками и едва не заорала от неожиданности: Рон, зажмурившись и вцепившись руками во взъерошенные рыжие вихры, припал лбом к дверце. Она слышала его дыхание, видела капли пота на лбу, при желании могла пересчитать веснушки на правой ноздре и под правым глазом.
— Зато подумай, как ты ему насолил!
Кошмар! Опять… он опять это делает!.. А может, он одержим демонами?..
Додумать эту многообещающую мысль гриффиндорка не успела — дверь снова с грохотом распахнулась, в раздевалку ввалилась почти вся остальная команда; братья Криви, не вдаваясь в комментарии и разговоры, налетели и тут же сбили Рона с ног.
— Что ж ты… гад… сделал… — доносилось сквозь звуки ударов, пыхтение, грохот катающихся и сшибающих всё на своём пути тел.
— Прекратите! — визжала Стана, но её никто не слушал. Более того, судя по засученным рукавам и угрюмым физиономиям отбивал, Джефф и Эндрю с готовностью заняли бы сейчас место охотников.
— Стойте! — в раздевалку, задыхаясь от бега, ввалился Гарри. — А ну, разойдитесь! Я кому сказал!!! Иначе распущу команду к ЧЁРТОВОЙ МАТЕРИ!!! — никто не обратил внимания на его слова, более того — потасовка становилась всё серьёзней: Рон, придя в себя, с лёгкостью раскидал придавивших его братьев Криви — тем стоило бы выступать в другой весовой категории — и теперь сошёлся врукопашную (и ногопашную) с кипящим гневом Джеффом.
— Я кому сказал! — Гарри выхватил палочку. — Считаю до двух. Раз, два… Impedimenta!
— Ты обалдел, — выдохнула Стана, глядя на результаты применённого Барьерного Проклятья.
— Да… что-то я того… погорячился…
…Не то слово! — в ужасе вытаращила глаза сидящая мышкой в своём чулане Дженнифер.
— Значит, так: разбор полётов и вынесение с занесением оставим на потом, когда все придут в себя, — хмуро скомандовал Гарри способным воспринимать его слова сотоварищам. — А сейчас — расходимся. И держите себя в руках: ещё одна драка, и я распущу команду.
— До новых встреч в эфире! — смерив напоследок полным отвращения взглядом хлопающего в углу глазами Рона, буркнул Колин и захромал к выходу. Следом потянулись остальные — безмятежно улыбающегося Джеффа выволокли под руки. Через пять минут в раздевалке остались только Гарри, Рон и затаившаяся в чулане второклассница Дженнифер Грин.
— Иди к чёрту, Поттер, мне не нужны твои утешения и сожаления — проваливай! — задыхаясь, пробурчал Рон, всё ещё не в силах подняться, но уже судорожно сжимая-разжимая кулаки.
— Какие утешения и сожаления? С какой радости? Зачем ты это сделал? — ледяным тоном спросил Гарри.
— Твоё какое дело? Кстати, обойдусь и без промывания мозгов.
— Такое. Мне наплевать — с собой можешь выделывать что угодно, хоть голым по школе бегать, но когда ты выступаешь за команду…
— Будь ты проклят — все вы, вместе с вашим чёртовым квиддичем! Я даже рад, что разочаровал!
— Рон! Очнись! Что с тобой сделали?!
— Заткни…
Голос Рона оборвался и, трясясь всем телом, Дженнифер снова приникла к щёлке — да так и замерла, открыв рот.
Снова будто крылья несли Гарри к Норе — тёмной, мрачной, с забитыми крест-накрест окнами и дверями. Голые обугленные ветви сада — чёрное кружево на фоне набрякшего серого неба, высокий — по пояс — бурьян на месте огорода, раскисшие дорожки; ступеньки, обрывающиеся в воздухе надломленной доской… крыльца не было, вместо него зиял провал…
Где-то за горизонтом полыхнула молния, на миг подсветив безжизненное небо. Через некоторое время донёсся раскат грома — тихий, утробный, похожий на предупреждающее рычание огромной собаки.
У Гарри было ощущение, будто он знает, что нужно делать.
— Alohomora! — дом содрогнулся, словно не гвозди вылетели из трухлявых досок, а разжало сомкнутые зубы чудовище. В лицо пахнуло затхлостью и холодом.
Перепрыгнув на порог с обломка лестницы — через чёрный провал, ни земли, ни травы в котором не было видно, — он безуспешно попробовал что-то разглядеть в беспросветной темноте: хоть окна и были заколочены, снаружи дом казался рассохшимся и щелястым. Тем не менее, внутрь не пробивалось ни лучика.
— Lumos!
Разом оживший, качнувшийся назад и тут же вернувшийся мрак задушил огонёк волшебной палочки — но Гарри упрямо вскинул её повыше и, внимательно глядя по сторонам и себе под ноги, медленно двинулся вперёд. Пространство жило по своим законам: оно дышало и шевелилось; прогнившие доски пола пружинили под ногами — пару раз Гарри в последний момент успевал перескочить через невесть откуда взявшиеся ямы; стены вздымались и опадали — слышалось хриплое дыхание старого дома. Гарри чувствовал: Рон где-то здесь, рядом. И его нужно найти.
Но где?..
К счастью, при всей теперешней странности и непонятности, Нора изнутри всё же оставалась Норой — пусть жутким, страшным, живым существом — но всё же домом Рона, который Гарри знал; а потому он двигался по памяти: вот пересёк кухню, споткнувшись об пыльный разбитый горшок и вовремя шарахнувшись от огромного камина… Кирпичи посыпались, странным образом рухнув именно туда, где Гарри находился мгновение назад, — взрыв пыли, каменной крошки, очередной всплеск затхлого, нежилого запаха.
Вот чёрт… Добраться бы живым…
Он снова обо что-то споткнулся.
Нет, так дело не пойдёт…
— Alohomora! — Гарри махнул палочкой в сторону, где в реальной Норе находилось окно. Заколоченные ставни натужно заскрипели, но подались не сразу — и вот, напрягшись и захрустев ржавыми гвоздями, с хлёстким звуком вылетевшей из бутылки пробки всё же открылись, чтобы впустить в дом тусклый лучик серого дня и тут же захлопнуться вновь.
Ах, вот ты, значит, как… Ну уж нет… Мы поглядим, кто кого…
С каждым разом сопротивление дома становилось всё активней, и тогда Гарри выкрикнул заклинание в полный голос, целиком сосредоточившись только на этом, — с хрустом сломанной кости ставня сорвалась с петель. Сразу стало светлее.
Издалека снова донёсся ворчливый раскат грома — судя по всему, гроза приближалась.
Гарри обвёл глазами кухню и в ужасе попятился: битая посуда, сорванная с креплений раковина, какие-то объедки на полу и плотоядно взирающая крыса, по-хозяйски рассевшаяся на буфете с выбитыми дверцами.
Гарри обуял всплеск ужаса — на миг ему показалось, будто он попал в один из самых страшных своих детских кошмаров.
Может ли так быть, что…
— Рон!.. — неуверенно позвал Гарри. — Рон! Ты здесь? Где ты?
Тишина. Удар ветра в стену. Гром — ещё ближе.
И…
Сначала он решил, что ему показалось, но нет — без сомнений, откуда-то доносился плач.
Тонкий девчачий плач.
Джинни?
— Джинни, это ты? Ты где? — Гарри бросился к ведущей в спальни лестнице без перил и побежал вверх. — Джинни! Рон! — отчаянно кричал он, перескакивая через ступеньки, — лестница оказалась какой-то бесконечной: он мчался и мчался, а она всё не кончалась и не кончалась, будто издеваясь над ним. Сзади послышался грохот. Гарри обернулся — и похолодел: ступени позади рассыпались в прах, а внизу, под ними, не было ничего — чёрная, бездонная, дышащая холодом и ужасом пропасть. Гарри рванулся изо всех сил — но волна пустоты нагоняла, неотвратимо приближаясь… Лестничная площадка выскочила из ниоткуда — Гарри прыгнул на неё в тот миг, когда последняя ступенька развалилась в буквальном смысле у него под ногой.
Теперь пути назад нет.
— Рон!!! Где ты! Отзовись! Я пришёл за тобой! Джинни!
Длинный тёмный коридор с неожиданно бесконечным рядом дверей — с трудом переводя дух, борясь с колотьём в боку, юноша сначала пошёл — быстрее… быстрее — наконец, побежал, распахивая их одну за одной: тёмные комнаты, окна в которых, натужно скрипя, треща деревом и железом, всё же открывались по мановению его упрямой волшебной палочки.
Пыль, запустение, старые игрушки… Ни Рона, ни Джинни так нигде и не нашёл — хотя мог поклясться: они рядом — плач теперь слышался отчётливо, и он не был галлюцинацией.
— Рон! Джинни! Кто тут?
Стены вздохнули, дом покачнулся, перекидывая его в пространстве, словно куклу, — и перед Гарри вновь появилась лестница. Бесконечная, рассыпающаяся под ногами лестница и очередной забег наперегонки с неведомой рукой, рушащий то, что могло бы соединить их, — двух когда-то самых близких друзей.
И вот — чердак, комната Рона, дверь, крест-накрест забитая досками.
Давай, открывайся…
Гарри взмахнул палочкой…
Бесполезно. Снова и снова — и в конце концов, сунув её в карман, он начал руками срывать упирающиеся доски, всаживая в ладони занозы и срывая ногти. Он точно знал — там кто-то есть: плач доносился именно оттуда. Наконец, путь оказался свободен — разбежавшись, Гарри плечом врубился в дверь, потом ещё раз — и ввалился внутрь.
Пустота. Даже не голая комната — просто пустота: серое пространство с угадывающимися, словно стёртыми очертаниями окон, дверей, мебели. Как будто меловой набросок на обёрточной бумаге.
И новый взрыв рыданий.
— Рон?
Точно… Здесь — маленький чуланчик, куда друг обычно сваливал ненужное барахло. Гарри дёрнул ручку — за дверцей, поджав коленки к подбородку, на куче старых комиксов и рваных газет сидел… Гарри на всякий случай протёр глаза. Определённо, это был Рон, но только тот Рон, какого он не знал: маленький мальчик, хлюпая носом, размазывал слёзы по замурзанному лицу.
— Рон?..
— Кто ты? — ребёнок вжался спиной в стенку и, судя по наморщенному веснушчатому носу, снова собрался заплакать.
— Я Гарри… я… друг, — Гарри протянул израненную, всю в ссадинах и занозах, руку. — Пойдём. Здесь опасно. Нам надо уходить.
— Ты мне вовсе не друг! — мальчишка вжался спиной в стенку и подсунул под себя ладошку, будто боясь, что её схватят силком. — У меня уже есть друг! — рыжие бровки сдвинулись, он снова сердито хлюпнул носом. — А тебя я… боюсь! Тут мой дом… Я… я не хочу уходить!
Рон… Это же я… Но этот Рон меня ещё не знает…
— А где… где твои родители, твои братья?.. — Гарри присел на корточки в дверях чуланчика и постарался говорить как можно дружелюбней, хотя между лопаток бегали мурашки при мысли о том, что может сейчас происходить за спиной.
Не факт, что стулья там не превращаются в кенгуру. И хорошо ещё, если в кенгуру…
— Они бросили, бросили меня! — мальчик опять начал хватать ртом воздух, в глазах блеснули слёзы. — Они уехали, а меня просто забыли!
— Неправда! Они прислали за тобой меня! Пойдём! — Гарри решительно ухватил Рона за руку и осторожно потянул за собой. — Не бойся, я — твой друг, честное слово. Пойдём… — мальчик приподнялся, хотя сомнение в его глазах не затихало, а, напротив, только возрастало. — Пойдём… к ним, ко всем нам. Мы так беспокоились о тебе… Все тебя так любят — и братья, и родители, и Джинни — они ждут тебя, они хотят, чтобы ты пришёл к ним, чтобы вернулся, чтобы стал… стал прежним.
— Неправда! Я никому не нужен! Я не хочу! Я вообще ничего не хочу — и жить тоже! Мама и папа… они забыли про меня… Фред и Джордж — они накормили меня кислотными карамельками!.. Вот! — Рон высунул язык, и Гарри собственными глазами увидел в нём свежую дырку. — Мне было так больно, а они смеялись…
— Это не потому, что они тебя ненавидят… — мысленно грозя близнецам кулаком, Гарри замотал головой, — просто они два обалдуя. Но на самом деле они тебя очень любят. Все тебя любят, — повторил он, не зная, что добавить.
— Тогда почему… почему меня забыли?.. Говоришь, ты мой друг — почему тогда ты не пришёл раньше, когда было лето и всё вокруг зеленело, а не сейчас, когда мир раскис от дождей и слёз, и дороги отсюда нет?
Возможные варианты ответа представлялись чем-то наподобие варёных макарон — бесцветными, аморфными, бессмысленными… Гарри открыл рот, чтобы сказать нечто успокоительно-лживое, но, взглянув в пронзительные, по-детски бескомпромиссные глаза Рона, понял: тем самым он подпишет их дружбе смертный приговор. И приведёт его в исполнение. Сам.
— Я виноват. Прости меня. Я пришёл извиниться.
— Мне не нужны извинения. Ты опоздал.
Гарри опустил голову.
— Ты прав. И всё же — прошу у тебя прощения. Даже если не простишь — всё равно пойдём отсюда.
Пауза показалась вечной, но влажная от волнения и слёз детская ладошка всё же легла в протянутую руку. Гарри почувствовал резкую боль — цепкие детские пальчики с силой нажали на занозы, загоняя их ещё глубже под кожу, — однако ободряюще улыбнулся. Он лихорадочно соображал, как им теперь выбраться отсюда, — но, вопреки опасениям, Нора вдруг перестала изменяться, вот только успокоения это отнюдь не принесло: казалось, дом просто затаился.
Лестница миролюбиво позволила спуститься вниз, хотя каждый миг Гарри был готов к тому, чтобы рухнуть в бездну. И вот они снова на кухне — такой же грязной и заброшенной, только теперь крыса с буфета переместилась на стол у окна, внезапно оказавшись куда крупней, чем думалось Гарри вначале. Серый тусклый день лился сквозь серое от пыли стекло за сорванной ставней, серый свет заливал серую шкуру — крыса казалась воплощением всей серости и мерзости мира. Снова блеснула молния — в этот раз куда ярче, гром прозвучал почти сразу же. Гроза подошла вплотную, порыв ветра ударил в стену, один раз стукнул ставней — строго, похоронно, будто на гроб уронили крышку.
Гарри вздрогнул и потянул Рона к выходу; тот не сопротивлялся, но и ходу не прибавлял, шёл, словно механическая кукла. Внезапно и вовсе встал, словно вкопанный.
— А как же ты?- голос шелестнул пеплом в продуваемой ветром трубе.
— Что — я? — полностью погружённый в лихорадочные размышления, что делать дальше и откуда ждать опасности, Гарри развернулся и взглянул мальчику в глаза — ярко-синие глаза. Единственное цветное пятно в этом сером, пыльном, тусклом мире.
— Ты ни разу не написал мне…
— Ч-что?..
Гарри вздрогнул, и стены вздрогнули вместе с ним, сделав и без того узкий коридор ещё более узким. Синие глаза распахнулись, став почти чёрными. Голос шуршал опавшей листвой:
— Ты ни разу…
— Н-но… Клянусь — самым дорогим, что у меня есть: я писал тебе. Я… я потому и пришёл сюда — за тобой. Ведь ты — мой друг.
— Самым дорогим?.. Вот как?.. И чем же? Нашей с тобой дружбой?.. Или вашей с Гермионой любовью?
Гарри показалось, будто в лицо ему плеснули ледяной водой — аж зубы свело.
— Ч-что такое ты говоришь?.. Это же… причём тут… Это же разные вещи!..
Ведущая наружу дверь заскрипела и начала медленно закрываться. Послышался писк: очередная крыса размером с хорошо откормленную кошку пробиралась вдоль стены следом.
— Я так и думал, — не спуская с Гарри глаз, Рон медленно потянул свою руку из его ладони,загоняя занозы глубже под кожу. Скрипнув зубами от боли, Гарри, тем не менее, руку не разжал.
— Нет, Рон. Дороже тебя у меня никого нет.
— А как же Гермиона?
— Она — моя девушка, моя любимая, моя женщина. Я отдам за неё жизнь. Но — клянусь! — ты не стал мне от этого менее дорог. Ты — мой лучший, мой единственный друг, я ради тебя на всё готов — клянусь, КЛЯНУСЬ ТЕБЕ!!! Вы одинаково дороги мне! Потому я и пришёл сюда!
— Да… ты пришёл сюда, — чернота в глазах отступила, и сквозь разделявшие их сейчас года на Гарри взглянул Рон — настоящий Рон: искренний, честный, преданный. — Гарри…
— Рон… Наконец-то…
— Гарри!.. Берегись!
Огромная — уже с собаку — крыса внезапно прицельно скакнула, метя Гарри в горло, и тот с кристальной ясностью вдруг осознал, что не успевает поднять палочку, не успевает защититься, — длинные резцы цвета спелой кукурузы мелькнули перед глазами, когда…
Ребёнок отпихнул его и, зажмурясь, выставил вперёд свой кулачок. Брызнула кровь.
— РОН!!!
Пространство вокруг пожухло и прояснилось, словно спали кем-то наведённые чары: Гарри и Рон сидели друг против друга в раздевалке. Рон сжимал в руке обломок волшебной палочки, и из кулака на пол медленно капала кровь.
— Рон?..
Тот медленно перевёл взгляд на Гарри, потом обратно. Разжал руку: расщепившееся дерево вошло глубоко в ладонь.
— Рон!..
— Вот чёрт… — силясь улыбнуться, откликнулся тот. — Родители меня уроют… Вторая палочка… Гарри… — Гарри поднялся сам и протянул другу руку — Рон ухватился и встал. — Ты, типа… это… Извини…
— Проехали.
— Как скажешь.
— Пойдём, я провожу тебя в лазарет.
Раздевалка опустела. И только тогда распахнулась дверь маленького чуланчика — оттуда даже не вышла, а, скорее, вывалилась белая, как мел, Дженнифер. Не в силах держаться на ногах, она привалилась к стенке.
— Г-г-господи… Р-р-рон… Г-г-гарри…
Осенний лес шумел, осенний лес дышал — его переполняли томительно сжимающие сердце запахи грядущей зимней смерти и сладкого тления, и белоснежный пёс, пробирающийся сквозь чащу, чуял это, как никто другой. Потому что на душе у него сейчас тоже вздыхал и умирал листопад, шурша в памяти последними словами любви и нежности, — словами, которые ему так давно никто не говорил и вряд ли снова кто-либо скажет. Он шёл навстречу расставанию, шёл после многодневных раздумий и колебаний, до последнего разрываясь между усталостью и пустотой, выжегшей его душу, казалось бы, дотла, и неожиданно зелёными ростками, внезапно пробившимися на пепелище.
…Лиэ, — мысленно произнёс он, пробуя на вкус имя той, кто пробудила в нём желание жить. Но пробудила только ради расставания: как ни старался Сириус убедить себя, что мир для него больше не существует, что он больше не вернётся туда, — мир сам пришёл к нему, заглянул в душу отчаянно-зелёными глазами, позвал по имени — так, как давным-давно его никто уже не звал.
— Сириус!!!
Пёс опять вздрогнул: голос Гарри отозвался в ушах многоголосым эхом — к нему примешивались другие голоса, зовущие его… Совсем недавно и много лет назад…
…- Сириус, быстрее, торопись — Дамблдор уже спрашивал о тебе, экзамен вот-вот начнётся!
Милая тревога в глазах веснушчатой девочки, которую он с тех пор не называл в мыслях по имени. Только «она». Хохотушка, мгновение спустя становящаяся строгой; простушка, ни с того ни с сего изрекающая странные и настоящие — до мурашек по спине — истины, чтобы через миг, краснея и прикрывая ладошкой рот, хохотать над сомнительной шуткой Джеймса и — тут же — поучать его на правах старшей по возрасту. Почему он сейчас вспомнил о ней?
Как там она говорила? «Никто никого не может потерять, потому что никто никому не принадлежит. Вот она, истинная свобода, — обладать тем, что тебе дороже всего, но не владеть этим». Обладать, но не владеть… — пёс резко прыгнул в сторону — клацнули челюсти, и выбравшаяся подышать свежим воздухом полёвка не успела даже понять, почему день для неё закончился так внезапно. — Я вот всё гадаю, был ли я свободен эти полгода. Владеть ею… Это невозможно — как невозможно считать себя хозяином травы или ветров. «Самые важные встречи устраивают души, ещё прежде, чем встретятся телесные оболочки. Эти встречи происходят тогда, когда мы доходим до предела, когда испытываем потребность умереть и возродиться». В который же раз я умер? Но вот возродился ли…
Пёс с легкостью перемахнул через поваленное дерево, сбив в полёте продырявленный улиткой гриб-переросток, задел ветку — та хрупнула, и дятел, затерявшийся где-то высоко в полупрозрачной кроне старого дерева, настороженно затих.
…Сириус, быстрее, торопись!..
Пёс оцепенел. Голос казался таким реальным, что он даже закрутил головой, потом потянул носом воздух — но ничего серьёзнее недавно пересёкшего эту тропу фестрала не обнаружил. Странное чувство охватило его: такое знакомое и такое забытое — чувство, с каким, наверное, солдат трогает верный меч — не ради того, чтобы с гордой улыбкой вспомнить былые походы и подвиги, а дабы вновь обнажить его в поисках чьей-то крови. Шерсть на загривке встала дыбом, и он со всех лап помчался туда — этот зовущий его голос нельзя было перепутать ни с каким другим: в нём смешались шелест травы и плеск ручья, птичий щебет и шорох запутавшегося в листве ветра.
Никогда не гаснущий костёр на поляне давно умер, слепые чёрные угли остыли и напитались осенней сыростью, и это сказало Блэку всё. Насильственно заставив себя успокоиться — будто на отчаянно колотящееся сердце накинули смирительную рубашку — он одним прыжком оказался у пещеры и скользнул под травяную занавесь, подсознательно отметив, что ползущий по камням вечнозелёный плющ, по словам Лиэ, не умирающий даже зимой, обвис и пожелтел. То ли внезапно охватившего его холода, то ли от страдания он перестал чувствовать своё тело, впал в состояние, где нет ни желаний, ни страхов, и вообще ничего, кроме таинственного… да… таинственного умиротворения.
Представшая картина потом преследовала его, вставая перед глазами, вспыхивая на внутренней поверхности век, — заставляя без колебаний вскидывать руку с зажатой в ней волшебной палочкой или же вцепляться врагам в горло, равнодушно прислушиваясь ко вкусу тёплой, плёвкой крови, наполняющей пасть. Связанная по рукам и ногам, Фелли лежала навзничь на высохших цветах и травах, послуживших ей ложем любви и призванных стать смертным одром. Судя по едва заметно вздымающейся груди, она была жива — просто спала или же лишилась чувств. Впрочем, едва взглянув на неё, Сириус тотчас же забыл о её существовании: прямо перед ним, в луже крови, с запрокинутой головой и выломанными под неестественным углом руками, распростёрлась Лиэ — отсутствующий взгляд, резко выдающиеся скулы, чёрная полоска сомкнутых губ, глаза, ввалившиеся так, что глазницы казались круглыми чёрными очками. Она погрузилась в тёмные воды своего прошлого, для неё уже не существовало ни добра, ни зла.
— Девочка… девочка моя! — взмахом головы стряхнув с себя собачье обличье, Сириус упал на колени рядом: она была жива, ещё жива. Хотя — какого чёрта это «ещё»?! — тут же с яростью подумал он, — она жива, просто — жива, чутьё никогда не обманывает!..
Нимфа медленно перевела глаза на некий объект, невесть откуда появившийся в поле зрения. Сириус затрепетал от надежды, но тут же обрушился на самое дно пропасти отчаяния: скользнув по нему невидящим взглядом, она снова замерла, тускло уставясь в пространство.
…Конечно… конечно… — он осторожно осмотрел её. Сомнений не было: и подобные травмы, и последствия ему приходилось видеть многократно — на полях битв, в разорённых домах, в Безнадёжном отделении госпиталя Св.Мунго. Оставалась одна надежда: коли ей удалось протянуть так долго, значит, она сильнее многих людей, и, возможно… Он вытащил из кармана волшебную палочку — её подарок, об источнике которого ему думать не хотелось: видимо, она осталась от какого-то бедолаги, чья жизнь оборвалась под упругими ненасытными телами лесных жительниц, — и взмахнул ею. Раз, другой, третий — вспыхнула жаровня, осветив пещеру тёплым светом, забулькала в котелке вода, едва слышно застонала освобождённая от пут Фелли. Заклинание, ещё, ещё одно — курс Экстренной Колдомедицины не давался ему во время учёбы, зато оказался неплохо отработан на практике, и вот проклятья сняты, раны на теле закрылись, а саму Лиэ он перенёс с земляного пола на шуршащую траву. Правда, для этого пришлось обрезать её локоны — когда-то прекрасные, сейчас же превратившиеся в сухие кровавые сосульки.
— Зачем ты… — тихий шёпот заставил Сириуса вздрогнуть, — зачем ты убил её?.. — Фелли, опираясь на стену, пыталась приподняться — на её запястьях и лодыжках синели рубцы, а под глазами залегли густые, как ночь, синяки.
— Что?.. — Сириус на миг оцепенел, но, списав всё на помутнение рассудка, тут же отмахнулся от мысли, назойливо постучавшейся в подсознание. — У вас же есть это, верно? Она мне говорила — где Лист Жизни?
Нимфа молчала, оглядывая его со смесью ненависти, настороженности и усталого смирения. Потом потянула носом, и настороженность в глазах стала отчётливее:
— Ты… ты не он… Ты другой… Она мертва?
— Нет. Но умрёт, если ты мне не поможешь.
— Кто ты? Почему ты здесь?
— Потом, всё потом, — Сириус чувствовал, как отчаяние и гнев от неуместных сейчас расспросов вот-вот выплеснутся наружу, и тогда он… ударит её… или… вообще — Мерлин знает, что с ней сделает, — где Лист Жизни?
— Откуда ты знаешь о нём?..
— Т-ты… — зарычал он, крепко взяв её за горло и глядя прямо в глаза, — она может умереть в любой момент, и тогда я… Говори, быстро — где?
— Человек… люди… все вы одинаковы… Насилие — лучший способ убеждения… Ты ничем не отличаешься от него… Будьте вы все прокляты. Возьми.
Фелли подняла тонкую руку, и из темноты дальнего угла пещеры к ней выплыла связка странных ветвей — то ли высохших, то ли обгоревших, но Сириус знал — на самом деле они нежные и живые, и, если он успел — а он успел, как же иначе, иначе и быть не может, правда, девочка? — шептал он, отщипывая под удивлённым взглядом Фелли положенное количество листьев и кидая их в горячую воду, — если он успел, то совсем скоро… Совсем скоро…
— Девочка… девочка моя. Ну же, осталось немного… Потерпи ещё чуть-чуть…
Словно понимая, о чём идёт речь, Лиэ покорно ждала, глядя в никуда; клочьями выстриженные волосы топорщились в разные стороны, как и служившая ей изголовьем сухая трава.
— Постой, — внезапно остановила его Фелли в тот миг, когда он собрался перелить содержимое котелка в вырезанную из коры чашу. — Вот ещё… — её рука приподнялась к пожухшему венку в волосах: нимфа выплела из него веточку с неведомыми Сириусу ягодами и бросила три штуки в варево. — Дай ей. И жди. Если ей не поможет и это — не поможет уже ничто, и она не вернётся в этот мир. Никогда.
— Сколько ждать?
— До первой звезды, — коротко откликнулась она, тут же отвернувшись и занявшись своими ранами.
Впрочем, что бы она сейчас ни делала, — Блэка это больше не занимало: подсунув одну руку под спину Лиэ, безмятежно хлопающей глазами, похожими на затянутое тучами ночное небо — ни звезды, ни просвета, он переложил её к себе на колени и прижал к груди. Время остановилось — не зная, хочет ли он поторопить его или же, напротив, задержать, оттянуть страшный «час икс», Сириус сначала поминутно косился в сторону выхода из пещеры, где постепенно гас неяркий осенний день, пока, наконец, не впал в близкое к ступору состояние, не реагируя ни на что, — ни на Фелли, с трудом поднявшуюся и куда-то исчезнувшую, ни на запах костра, через какое-то время просочившийся снаружи, ни на плеск воды, ни на странные песнопения… Всё, что сейчас существовало, — сгущающиеся сумерки и тихое дыхание лежащей на коленях девушки. Та утомлённо смежила веки — и ему где-то даже стало легче: так, не видя бессмысленный, пустой взгляд, можно было убедить себя, что она просто спит…
…Я не успел уйти от тебя… ничего не успел. Даже извиниться за свой уход. Я так виноват… Когда ты… тут… я малодушно придумывал слова, чтобы объяснить, почему мне придётся оставить тебя…
Кажется, снова подошла Фелли, что-то вложила Лиэ в рот, коснулась лба между бровей, пристально взглянула сначала на неё, потом на Сириуса — с каким-то настолько нечеловеческим отчаянием, что ему вдруг захотелось взвыть по-собачьи — и снова исчезла.
— Лиэ… девочка моя… уже сумерки… просыпайся… слышишь!.. Открой глаза, взгляни на меня!..
Тихое дыхание было ему ответом. Сириус осторожно поднёс к губам её тонкие безжизненные пальцы — руки, когда-то вернувшие ему жизнь.
Лиэ…
Заставившая его снова поверить в существование давно забытых слов — ласка… нежность… любовь…
— …Я знала… я всегда знала это… Я знала — ты человек, — неужели ты думаешь, что мог бы обмануть меня, — смеясь, она наматывала на эти пальцы его отросшие белоснежные волосы…
— …потому что я люблю тебя… Сириус, ради тебя я готова пойти против них, против закона…
— …почему, почему ты не отвечаешь мне?! Неужели тебе так сложно расставить все точки над «и»?!
…Точки… Кто-то решил расставить точки за нас… И — клянусь: я найду и порву его — кто бы он ни был, бог ли, дьявол ли…
Плетёная циновка вновь откинулась — на фоне тёмного неба, куполом опрокинувшегося над лесом, стояла Фелли. Стояла и молча смотрела на сжавшегося на ворохе сена седого человека, стиснувшего в объятиях безжизненное, хотя ещё живое тело. Над её головой, высоко в небе пронзительно сияли звёзды, разбросанные щедрой ночной рукой. Почувствовав чьё-то присутствие, человек медленно поднял голову и посмотрел на нимфу слепыми от слёз глазами:
— Первая звезда… Она уже взошла?..
Она быстро шагнула назад и опустила полог:
— Нет… Ещё нет… Ещё есть время… немного времени…
— Это хорошо, — хрипло выдохнул он, снова утыкаясь лицом в ёжик светлых волос. Боль заполонила душу и ослабила её, вся вселенная состояла из колючей травы и топорщащихся светлых волос, слабо пахнущих ветром, травой и сильно — кровью и болью.
…Слышишь меня, Лиэ?.. Я сделаю всё, чтобы ты поняла меня… Чтобы ты была счастливой… Слышишь, Лиэ… Открой глаза… Пожалуйста… ПОЖАЛУЙСТА, ЛИЭ, ОТКРОЙ ГЛАЗА!!!
Фелли, разбрызгивающая на траву у входа в пещеру странное варево, вздрогнула, когда до её чутких ушей донёсся страшный, сдавленный рёв, будто у кого-то живьём вырвали из груди сердце.
— Ли…э…
…Си…риус…
Он вздрогнул, словно от удара, отдёрнулся назад, с надеждой уставился ей в лицо — на первый взгляд, оно не изменилось, но… какое-то животное чутьё подсказало: что-то произошло.
— Лиэ… Лиэ, ты меня слышишь? Открой, открой глаза, — взмолился он, чуть покачивая её, словно больного ребёнка, — прошу тебя…
— Си…риус…
Чёрные губы шевельнулись, глаза снова открылись — усталые, тёмные, но — ЖИВЫЕ.
— Лиэ!..
— Сириус… ты… вернулся ко мне…
Он ловил их взгляды. Затылком, спиной — любопытные, ехидные, вопросительные, испуганные. Молча уселся в своё кресло, рассеянно поправил перстень и обвёл всех присутствующих тяжёлым, невыносимо тяжёлым, ненавидящим взглядом, тут же, впрочем, сменившимся обычной холодной приветливостью и лёгкой аристократической брезгливостью, которую Люциус Малфой испытывал даже к себе подобным.
Итак…
Он кивнул, и Макнейр замахал палочкой, поджигая факелы на стенах: подземелье сейчас освещали лишь те, что горели у входа.
— Одной палочкой больше трёх факелов не зажигают — плохая примета, — сообщил Малфой. — Удивительно, как много неожиданных знаний может дать хорошее путешествие… Эбатнот, не поможешь ли?
Эбатнот Маклайбер — его вечный соперник, со следами желчной улыбки в уголках рта.
Что морщишься? Не хочешь и руки поднять по моему приказу?
Не так давно из Восточной Европы. Пожалуй, стоит снова его услать куда-нибудь подальше. Налаживать связи со… скажем, с шаманами где-нибудь на Аляске… Люциус прикинул, как Маклайбер бы выглядел в лохматой дохе и с бубном в руках. Получилось хорошо.
Нервный Фрэнсис Паркинсон — выкормыш и сподвижник, не знающий, куда девать глаза. Вечно мысленно подсчитывающий убытки и выгоду. И вечно шуршащий бумажками, словно силясь найти в них ответы на все вопросы.
Джон Клиз — с неприкрытым упрёком в глазах: ах, я служил тебе верой и правдой, а тут такие слухи…
Чарльз Трэверс — немыслимо грузный; дряблое тело, вмещающее острый, как шпага, норов. Изготовившийся к броску. Не знающий ни страха, ни пощады.
Пожалуй, ты мне пригодишься.
Таддеуш Нотт — в близко посаженных глазах искра интереса и готовность идти до конца. За сильнейшим. Ответственный за связи с общественностью.
Так-так… И для тебя есть срочная работа…
Мэрилин Гойл — «усатая змеюка», хотя, нет… пожалуй, всё же бегемотиха… Усатая бегемотиха. Люциус окинул взглядом миссис Гойл: равнодушные, ничего не выражающие глаза. И ей, и её мужу, о чём-то переговаривающемуся с соседом — худым волшебником, о чей профиль, казалось, можно порезаться, — было совершенно наплевать на то, что думают и говорят о Люциусе другие. Верные слуги. Прекрасные исполнители. Если, конечно, речь не шла ни о чём более серьёзном, чем убийство парочки оказавшихся невольными свидетелями магглов…
Макнейр, на лице которого крупным шрифтом было написано: «давить, ловить, уничтожать, изводить под корень»…
Мой пёс.
У двери сидела Элефтерия Парпис — такая же загорелая, как и сам Люциус.
Что и не удивительно, — он усмехнулся и нашёл глазами ещё несколько загорелых лиц — Найджел Лестрандж, Майкл Крэбб — ловкий и увёртливый, не в пример племяннику, однокласснику и телохранителю Драко, Винсенту, чьим основным достоинством являлись тупая рожа и крепкие кулаки… — Так, с ними стоит переговорить отдельно…
Люциус вздохнул и приступил к делу.
— Господа Пожиратели, надеюсь, вы понимаете: моё появление здесь вызвано чрезвычайными обстоятельствами. Нет, Тёмный Лорд пока не выказывает недовольства нашей работой, — тут же добавил он, невольно откликнувшись не столько на вздох ужаса, скользнувший над чёрными капюшонами собравшихся в тайном подземелье людей, сколько на всплеск ликования в глазах Маклайбера. Плясать тебе, друг мой, с бубном… Малфой усмехнулся и, напоровшись на эту усмешку, Маклайбер отшатнулся. — Пока. Однако, как все мы прекрасно понимаем, отсутствие руководящей руки в нашем деле всегда приводит к плачевным последствиям, а потому хотелось бы подвести некий промежуточный итог и наметить основные этапы дальнейшей работы.
Паркинсон снова зашуршал бумажками, обратив на себя взгляд пронзительных и холодных глаз:
— Итак, по поводу мер устрашения. Френсис, друг мой… — Люциус повернулся и увидел, как Паркинсон на всякий случай втянул голову в плечи и словно бы даже усох на своём стуле. — Ты превзошёл самого себя. Твои предложения весьма впечатляющи. Лично мне понравилась идея со зреющими на виноградных лозах человеческими глазами. Посмотрим, как удастся это воплотить. Хотя… Мои поздравления: когда на полях Уэльса во время жатвы разом поднялись из-под земли все когда-то зарытые кости, Господин оказался доволен произведённым эффектом.
Паркинсон, не веря своим ушам, осторожно покивал втянутой в плечи головой, словно произнося «Служу Тёмному Лорду!»
— Угу. Вот только Уильямсу после этого пришлось спешно бежать: ребята из Гильдии Авроров оказались куда пронырливее, чем мы думали, и прибыли на место довольно быстро, — буркнул уже пришедший в себя Маклайбер.
Люциус прекрасно об этом знал: доклад, который больше подходил под определение «донос», лёг на стол Вольдеморта раньше, чем успели собрать этот костяной урожай.
Бубен. Однозначно.
— Ничего страшного, иногда приходится чем-то рисковать ради великой цели. Без сомнения, все мы оценили и риск, и эту жертву, — равнодушно склонил голову Люциус. — Что же касается огласки…
Ему даже не понадобилось завершать фразу: понимая, что речь идёт о нём, поднялся Трэверс.
— Как и просили, ничего особенного, только обильная подкормка для слухов, кхе, — закашлялся он. Похоже, вынужденная прогулка в северные края не пошла ему на пользу. — Помимо всего прочего, пара слов о зомби, — он поднёс к глазам завтрашний выпуск Пророка, открыл его где-то ближе к середине и, снова откашлявшись, прочёл:
— «Гаитяне, жутко боясь превращения в зомби, стараются обезопасить своих мертвецов — трупу стреляют в сердце, отрезают или протыкают прутом голову, душат удавкой. Ему зашивают рот и кладут в гроб лицом вниз — чтобы не мог вступить в контакт с бокором…» Том Уотсон оказался смышлёным малым: пара намёков, и он ухватился за ниточку, как голодная собака — за кость. Даже если здорово пороются, выход на нас пока не найдут, — Трэверс довольно хмыкнул, и его грузное тело заколыхалось, словно желе. — Он не рискует прямо указывать на летние события и эпизод на кладбище Скорбящих Младенцев, однако же, имеющий уши — да услышит…
— Прекрасно. Именно то, что нужно, — они забегают, как тараканы на сковородке, — Люциус не к месту вспомнил изыски тропической кухни и передёрнулся. — Да, полагаю, это придаст Дамблдору и его своре бодрости. А нашему мальчику резвости… Пора... — Люциус выдержал приветливую паузу и развернулся к меряющему его недоброжелательным взглядом Маклайберу: — Эбатнот, дружище, чем ты нас порадуешь?
Тот поднялся — нарочито неспешно, степенно, задумчиво обвёл глазами почтенное собрание и обратился даже не к самому Люциусу, а к застёжке на его мантии, беседуя с ней скорбно и где-то даже сочувственно:
— В свете последних событий — ужесточения таможенных и пограничных правил, проверок на дорогах, учащения аврорских рейдов — вербовка и налаживание агентурной сети идёт с большим трудом. И очень медленно — ибо, прежде чем выходить непосредственно на потенциального Пожирателя Смерти, приходится многократно его проверять: повторения истории с засланным дамблдоровским казачком никто не хочет. Кроме того, цифры, которые ты, Люциус, мне указал, — на этом месте их взгляды впервые встретились — будто звонко лязгнула сталь: показное сочувствие в глазах Люциуса сменилось злорадным торжеством, а рабочее равнодушие в глазах Маклайбера — страстной ненавистью, — эти цифры совершенно невыполнимы. Я понимаю, Лорду нужна армия в самое же ближайшее время — но, в любом случае, мы не успеем набрать такое количество людей. Но — положим — даже наберём! На обучение потребуется никак не меньше… Майкл? — он обернулся к Крэббу, и тот согласно кивнул:
— …да, ежели подходить к этому вопросу серьёзно — за полгода мы не сможем подготовить ребят, способных в открытую противостоять парням из Гильдии. Можно, конечно, устроить экспресс-подготовку, но… Пушечное мясо, — виновато развёл он руками, словно признавая собственную ошибку.
— Я изложил Лорду наши с мистером Крэббом соображения по данному вопросу, буду рад вручить тебе копию, — победно взглянув Малфою прямо в глаза, Маклайбер взмахом палочки отправил в сторону председательствующего перетянутый чёрным кожаным шнурком свиток.
Люциус развернул и сделал вид, будто читает: ему не хуже Эбатнота было известно содержание — изящно закамуфлированное сообщение о его, Малфоя, профнепригодности, попытке сведения личных счётов и — страшно подумать — даже саботаже!
…Так-так. Значит, идёшь вперёд, откинув капюшон. Похвально. Удача сначала улыбается смелым, а потом долго хохочет над ними, — Люциус кивал, водя глазами по чётким строчкам, выведенными рукой строптивого подчинённого. Буквы казались ему такими же уродливыми и раздражающими, как и написавший их человек. — Но Крэбб-средний? Куда он полез? Дурачок — одним словом загубил всю карьеру. А я, было, решил пристроить его к настоящему делу…
— Кроме того, я бы хотел ещё кое-что добавить, — обведя всех взглядом в поисках поддержки и, к прискорбию Малфоя, кое у кого её даже получив, Маклайбер откашлялся, собираясь, судя по всему, приступить к хорошо продуманной и подготовленной речи.
Слушая поток обвинений в свой адрес, Люциус внутренне ликовал: коль скоро даже ближайшим соратникам не удалось постичь всю глубину и многоходовость комбинации… Опять же — опыт с двойниками, результаты которого вдвойне порадовали Лорда… Найденные три отличных алхимика, начавшие под угрозой смерти захваченных в заложники родственников изготовление Колдовского порошка в необходимом количестве… Конечно, этим бедолагам далеко до Снейпа — не только в плане скорости, но и точности тоже… — Люциус досадливо поморщился — как всегда, когда вспоминал этого отступника, в очередной раз ухитрившегося вывернуться из уже почти защёлкнувшегося капкана, измудрившегося опять сбежать, не заплатив по счетам…
Впрочем, друг мой Северус… Мы ещё побеседуем с тобой по душам. Если к тому времени она у тебя сохранится…
Маклайбер, неправильно истолковав сосредоточенно-хмурое выражение на лице Малфоя, вдохновлённо вещал, и Люциус прислушался. Так-так… Они почти неприкрыто готовили его низвержение. Они уже почти поделили роли: напуганные неудачными событиями весны и развёрнутым Гильдией Авроров фронтом борьбы с любыми проявлениями Тёмной магии, они всё равно не забывали делить кресла. И на звание правой руки Господина теперь претендовал… ну конечно же — сам Маклайбер: он-то лучше других знал, что делать, ухватившись за ещё тёплые от чужих рук бразды правления…
Какой светильник разума коптит!
Чуть повернув голову, Люциус взглянул в сторону:
— Прекрасно, Эбатнот — ценю глубину твоих изысканий и вдумчивость предложений.
Так, шепоток среди собравшихся. Назвать почти открытые требования о низвержении «изысканиями и предложениями» можно было либо с перепою, либо с бо-о-ольшим подтекстом.
— Собственно, так и должны идти дела в связи с последними событиями — временным отступлением на заранее подготовленные позиции и рассеянием наших рядов. Рассеянием — в хорошем смысле этого слова: ибо именно благодаря разбросу по всему миру способны мы собирать и разносить необходимую информацию и вершить свои деяния, мостя дорогу грядущим свершениям.
И снова шепоток и переглядки за чужими спинами.
— Не так давно имел я по этому поводу беседу с Тёмным Лордом, и Господин полностью одобрил мой план действий. О чём и была написана вот эта замечательная бумага…
Он извлёк пергамент жестом фокусника. Копию: подлинник давно заперт в тайнике — уже знакомом нам тайнике библиотеки Имения Малфоев. Мало ли что — вдруг кто-то из темпераментных приспешников вздумает разыграть сцену из старинной мелодрамы с последующим разрыванием ценных бумаг. Или сжиганием. Эффектно. Хоть и бесполезно.
— Я прочту, если не возражаете… «Мы, Тёмный Лорд — Правитель Теней, Повелитель Ночи, Властитель Мёртвых — полностью одобряем план, предоставленный нам Люциусом Малфоем из рода Малфоев… И потому скрепляем собственноручной подписью мораторий на кадровые перестановки в высшем эшелоне Пожирателей Смерти, конкретно — на смещение со своей должности…» Словом, друг мой Эбатнот, взгляни сам, — небрежным жестом, подчёркнуто не пожелав использовать магию, Малфой-старший запустил свиток по медовой полированной поверхности стола.
Он помедлил. Даже не стал смотреть: дал возможность слушателям овладеть собой. Не стал даже пользоваться правом сильного и разглядывать их потрясение. Их замешательство и возмущение, их слабость и страх. Взглянул на Френсиса Паркинсона, потом на Макнейра — верных соратников. Те преданно смотрели в рот, разве что не виляя хвостами. Тонко улыбнулся Найджел Лестрандж — один из немногих, имеющих кое-какое представление кое о чём…
Люциус повернулся.
Маклайбер был лилов — такого нездорового цвета, что Малфой даже забеспокоился, не хватит ли его удар. Люди такой комплекции очень подвержены. Нет, естественно, он беспокоился не за самого Маклайбера — но… вся эта возня с трупом…
— Кстати, о расширении влияния Господина и подготовке почвы для его воцарения на всемирном престоле, — глядя на хватающего ртом воздух Маклайбера, Люциус понял, что удержаться всё же не сможет — и пусть даже придётся потом выносить отсюда мёртвое тело — не в первый раз, в конце концов… — Решено доверить тебе миссию: изучение национальной магии и применение её в полевых условиях. В районе островов Королевы Елизаветы. Аппарируешь в двадцать четыре часа: миссия срочная и весьма ответственная…
…и с бубном…
— Благодарю всех, — мягко — если может быть мягким завёрнутый в бархат отравленный кинжал — улыбнулся Люциус, прислушавшись к сдавленному вздоху, грохоту падающего тела и последовавшей за этим возне: подобные казусы случались на заседаниях — не сказать, чтобы регулярно, однако же довольно часто, а потому домашние эльфы реагировали быстро. Живых — направо, на выход. Мёртвых — налево, на вынос…
— А чем это так вдруг запахло? — тревожно завозилась миссис Гойл, рассеянно изучавшая подёрнутый белой плесенью древний гобелен, сосланный сюда из замка по причине ветхости и невзрачности, а потому уловившая из доклада Маклайбера только пару фраз.
— Это от него удача отвернулась, — фыркнул Макнейр.
Люциус позволил себе — нет, даже не улыбнуться, но просто шевельнуть бровями в знак одобрения, и подземные своды огласило нестройное хихиканье: дробно трясся Паркинсон, грузно колыхался Треверс, Элефтерия одобрительно улыбалась от дверей, чета Гойлов старательно гоготала.
Довольно.
— Итак, — хлёсткий, как плётка со вшитым кусочком свинца, голос снова обрёл стальные ноты, глаза блеснули двумя несущими смерть клинками, и собравшиеся в гостиной замерли, почувствовав, как мурашки бегут по спине, — мне наплевать на ваши амбиции, будьте добры работать и притом проворно. Все — по рабочим местам. Кто ослушается малейшего приказания… — продолжать не потребовалось: тёмный поток почти беззвучно пролился через широкие двустворчатые двери, остались лишь Парпис и Лестрандж. Впрочем, тоже ненадолго: короткий разговор, несколько указаний — и Люциус, мысленно вычеркнув из необходимых дел ещё одно, приступил к последнему по списку. Однако отнюдь не последнему по значимости.
Он покинул подземелье, вернувшись в кабинет, где занялся чрезвычайно важным и ответственным делом: надев перчатки и прикрыв лицо батистовым платком, сначала пропитал неким составом пергамент, потом высушил при помощи заклинания, а потом, расстелив его на столе и взяв перо и чернила, слегка задумался.
…Наш мальчик расслабился. Стоит его взбодрить, чтобы не отвлекался от своей задачи.
Да и второму тоже надо готовиться и думать о главном — ни минуты покоя.
Дразнить и жалить, дразнить и жалить. И потом нанести удар.
Снова обмакнув позолоченный кончик пера в золотую же чернильницу, Люциус вывел:
Драко, любезный сын мой!
Мы рады твоим успехам — и не только я, что мне особенно приятно тебе сообщить. Надеюсь, ты не остановишься на достигнутом и продолжишь изыскания, в которых тебе поможет это письмо, содержащее квинтэссенцию моих пожеланий и указаний…
— Спокойной ночи, Рон!
— Спокойной ночи…
Гарри с трудом припоминал, когда испытывал в последний раз такое всепоглощающее, всеобъемлющее счастье: Гермиона, Рон — теперь все они снова вместе, друзья смогли, они вернулись…
А квиддич — дело поправимое, что бы там ни говорили Криви…
Он заворочался под одеялом, как будто мог этим движением отогнать воспоминания о состоявшийся днём крайне неприятной, хотя и неизбежной, беседе, когда они с Роном рука об руку появились в гриффиндорской гостиной. Неприязненные взгляды, гробовая тишина, сменившаяся шепотками, потом неуверенным свистом и, наконец, протестующим топотом ног.
Ничего. Переживём. Зато сейчас…
Впервые за последнее время Гарри засыпал, не думая ни о пророчестве, ни о Защитнике, ни о заклинании, ни о… — словом ни о чём, что не давало ему покоя всё последнее время. Перед закрытыми глазами прыгали картинки из прошлого и ближайшего будущего — вот они вместе сидят у камина в гостиной… они втроём в сторожке Хагрида… надо бы к нему зайти-и-уа-ха-ха, — даже сама мысль, казалось, зевнула, — зелёные луга и сидящая рядом Гермиона… они с Роном, фехтующие под партой фальшивыми волшебными палочками… Кстати, о фехтовании — послезавтра урок по Защите от Тёмных Искусств… — не додумав этой мысли, Гарри провалился в сон.
К слову сказать, в гриффиндорской спальне он не был единственным, кого занимали мысли о грядущем уроке, на котором обещали показать практическую область приобретённых знаний. Вернее, не столько о самом уроке, сколько о преподавателе.
— Слушай, Дин, как думаешь, если я её приглашу на Хэллоуин в чайную мадам Паддифут, она согласится?
— Дурак ты, — лениво отозвался Дин Томас, заканчивающий по памяти очередной портрет Парвати. Он снова рисовал волшебными карандашами Зонко, а потому Парвати на листе грациозно изогнулась, внимательно следя за накладываемыми ей на обнажённый живот тенями, дабы тот не показался слишком уж выпуклым или же, напротив, впалым, — во-первых, она не согласится, во-вторых, её уже приглашали Блетчли, Дэйвис, Хупер и Маккелар. И она всем отказала. Больно ей нужна эта чайная… Она-то уже давно совершеннолетняя, ей нет никакого интереса сидеть, прихлёбывая чаёк и слушая всякие бредни, что вы ей будете нести…
— Ой, вот не надо, не надо! — раздражённо развернулся к приятелю Финниган. — Ты лучше вспомни, что ты ей брякнул в последний раз. Хорошо ещё, что Парвати оказалась рядом, — мстительно добавил он, — а то неизвестно, чем бы всё закончилось.
Рука Томаса машинально дёрнулась к макушке: следуя заведённому однажды правилу, подруга теперь регулярно награждала не в меру резвого в присутствии вейлы бойфренда парой ослиных ушей.
— Но не могу же я её позвать в «Глаз дракона», верно? Меня туда не пустят. Не в Кабанью же Башку её вести… Там, конечно, наливают, не спрашивая возраст, но для дамы это не самое подходящее…
— Ну, ты сказал, — рука Дина дёрнулась от смеха, и на животе Парвати появилась уродливая тень. Она возмущённо округлила глаза и топнула ножкой. — Сейчас-сейчас, всё исправлю… Ты бы, приятель, выбрал бы себе подружку попроще, — продолжил он, осторожно работая ластиком. Парвати на пергаменте извивалась и хихикала. — Вот, скажем, чем тебе плоха Лиза Джейн с пятого курса? Или Стана Браткова — видал, какова она в воздухе? А говорят — какова девчонка на метле, такова она и в…
— Уймитесь уж, — простонал Невилл, у которого от этого имени в буквальном смысле начиналась крапивница: он сразу же шёл пятнами и начинал чесаться. — И вообще, давайте спать, а?
— Кстати, насчёт Станы придержите коней, — глухо добавил со своей кровати Рон.
Однокурсники затихли: конечно, Гарри всё объяснил, и Рон тоже многократно извинился, однако же воспоминания о сегодняшней игре были ещё слишком свежи. И всё-таки здоровое мужское любопытство взяло верх.
— Колись, ты положил на неё глаз? — хмыкнул Симус.
— Какой глаз, бери выше… В смысле — наложил на неё руку, — Дин с интересом вытянул шею. — Ну, и далеко вы зашли, а? Уже бегали на Астрономическую башню или пока обошлись подоконниками на четвёртом этаже?
— Ну тебя к чёрту, — покраснел Рон и завернулся в одеяло по самые уши.
— Что — хочешь сказать, всё только-только начинается? О… тогда в твоих руках сделать грядущий Хеллоуин и поход в Хогсмид для неё совершенно незабываемым! Если, конечно, она вообще будет с тобой разговаривать после сегодняшнего. «Три метлы» и праздничное меню: тыква-тыква-тыква… а так же: десерт «Крылья летучей мыши», мороженое «Поцелуй покойника» с дольками клубники, коктейль «Смерть вампира», — начал вещать Дин Томас хорошо поставленным рекламным голосом. — Открыты двадцать четыре часа в сутки! Заходи — палочки оближешь! И, кстати, — добавил он, понизив голос, — на заднем дворе есть чудная лавочка: если совсем не повезёт, и она окажется недотрогой, можно хотя бы полюбоваться луной… Если, конечно, повезёт, и в этот вечер будет луна.
— Я подумаю, — буркнул Рон, задёргивая полог вокруг кровати.
— Хм… А я-то считал, он сохнет по этой… из Хаффлпаффа… — удивлённо приподнял брови Финниган.
— Так, значит, Браткову вычёркиваем, — не понижая голоса, продолжил Дин, окидывая рисунок прищуренным взглядом. Парвати, приподняв руки, медленно повернулась вокруг своей оси, с гордостью демонстрируя точёную фигурку — вдвойне точёную, потому что из любви к подруге он все же её чуть-чуть приукрасил. — Что скажешь тогда насчёт Джейн?
— Я её боюсь. Мне иногда кажется, что в неё вселился взбесившийся дух близнецов Уизли. Нет никакой гарантии, что из Хогсмида меня не принесут в спичечном коробке. Ты забыл, что она сделала с Фробишером за то, что он подсунул ей в сумку лягушку?
— Сам дурак: кто же так ухаживает за девушками? Ну… Тогда, может, Мерилин Вэнс из Равенкло?
— Хм… она ничего, — согласился Симус.
— К тому же, Падма сказала Парвати, будто она только что разошлась со своим парнем и не прочь немного расслабиться. Кстати, видел, какой финт она сегодня заложила, когда забила нам десятый мяч? — полог вокруг кровати Рона нервно дёрнулся. — А говорят: какова девчонка на метле, такова она и в…
— Да уймётесь вы или нет?! — взвыл со своей кровати Невилл. — Или я сейчас вспомню какое-нибудь заклинание.
— Нет, только не это! — с комическим ужасом сжался на кровати Симус. — Карающая длань Лонгботтома… Ужас, летящий на крыльях ночи… А насчёт Вэнс я подумаю.
…Сначала сон был совершенно безмятежным: Гарри летал высоко-высоко в небе, почти касаясь похожих на пушистые клубки белоснежной шерсти облаков. Внизу, приветственно размахивая руками и смеясь, ждали Рон и Гермиона… Потом вдруг Гермиона оказалась рядом с ним — она сидела на метле сзади, крепко обхватив Гарри поперёк тела и прижавшись к нему; он чувствовал мягкую упругость её упирающейся в спину груди; тёплое дыхание касалось нежных волосков на его затылке, поднимая их дыбом. Это было упоительно-приятно — Гарри во сне улыбнулся и вздохнул.
Рядом появился Рон — он летел, периодически закладывая виражи, что-то крича, — Гарри помнил, как что-то отвечал, как они смеялись и переговаривались, как жмурились от ярких и тёплых лучей совсем не по-осеннему греющего солнца…
Сколько они летели? Наверное, долго, потому что небо начало меркнуть — то ли от приближающейся непогоды, то ли из-за того, что день подкатился к вечеру вместе с солнцем: став неприятно-красным, оно обморочно свалилось за горизонт буквально в мгновение ока. Сразу же стемнело и похолодало, но Гарри с Гермионой и Рон всё неслись и неслись вперёд, входя сквозь звёздные врата в ночь. Почему-то Гарри твёрдо знал: они не могут приземлиться — то ли потому что спешат куда-то, а может, потому что никакой земли под ними уже и в помине не было. Ветер протяжно засвистел в ушах. Наверное, он свистел и раньше — конечно, на такой-то скорости! — но Гарри обратил на него внимание только сейчас, когда привычный бесформенный шум обернулся странным завывающим голоском.
— Си-и-и-ильный… Глу-у-у-упый… Мальчи-и-и-ишка…
Гарри закрутил головой, но кроме зажмурившейся, замершей за спиной Гермионы рядом никого не было: Рон отстал, и теперь виделся каким-то нечётким силуэтом на фоне сгущающейся ночи. Звёзды постепенно меркли, их жадно поглощала наползающая туча, догоняющая гриффиндорцев, несмотря на огромную скорость, с которой они неслись.
Голос, меж тем, был отнюдь не гермионин:
— Думаешь, победи-и-и-ил? Погляди-и-и-им… Он оказался таким хи-и-и-илым… Я шептал ему день за днём, что ты предал его, что отказался от него. Он сопротивлялся, возражал — но сомнения крепли в его душе. Крепли-и-и… — голос унёсся прочь, теперь Гарри слышал лишь вой ветра, всё усиливающегося, несущего бурю.
— Кто ты? Где ты? — крикнул Гарри, сам не услышав своего голоса — будто холодная рука сорвала слова с губ раньше, чем он успел их закончить.
— …и однажды он повери-и-ил мне. И выбрал меня, — голос вернулся, только теперь в нём звучали торжествующие нотки. — Я пророс в нём, сли-и-и-ился с ни-и-и-им… Я не отдам свою добычу так просто!..
— Рон! — Гарри заложил вираж, разворачиваясь, и в этот миг увидел друга: бледный, с вытаращенными от ужаса глазами, словно только что узрел нечто совершенно кошмарное, Рон, почти распластавшись по древку, гнал изо всех сил, а сзади, настигая, неслась туча — казалось, она имела тело: во всяком случае, нечто, сильно напоминающее пасть, сейчас распахнулось почти над самой головой Рона.
— Рон! — вскрикнула Гермиона, сидящая за спиной Гарри. — Ну же — быстрее!
Гарри помчался наперерез, чтобы отсечь от друга наползающую тьму, и в этот миг Гермиона, вскрикнув, дёрнулась и отпустила руки. Он видел её стремительно удаляющееся в чёрную бездну лицо, слышал вопль Рона: увернувшись от челюстей мрака, сомкнувшихся с громовым раскатом, тот рухнул следом за ней, что-то крича и протягивая руку; Гарри тоже направил метлу вертикально вниз… Ветер выхлёстывал слёзы из глаз, лоб вспыхнул болью, на миг ослепив, Гарри вскрикнул и… проснулся.
Он лежал на полу у кровати. Из рассечённого при падении об угол тумбочки лба текла кровь. Сердце стучало так, что Гарри даже подумал, не разбудит ли оно однокурсников. Видимо, это опасение было не лишено оснований, потому что полог Невилла шелохнулся.
— Гарри, что случилось?
— Ни-ничего. Просто… свалился с кровати, — силясь держать свой голос под контролем, ответил Гарри, вставая. Не удержавшись, подошёл к постели Рона и, отодвинув полог, заглянул. Не то, чтобы он не верил в случившееся сегодня, — просто ему вдруг захотелось убедиться, что друг действительно тут, действительно рядом.
— Хорошо, что всё закончилось? — неожиданно тихо спросил Невилл.
Гарри вздрогнул.
— Закончилось? О нет… Всё только начинается.
Бета-чтец: Сохатый,
Редактор: Free Spirit,
