Защитник

Глава четырнадцатая, в которой за очагом в стене обнаруживается потайной ход, кусок мыла прокладывает дорогу к счастью, а газета приносит скорбные вести.

— Рон, я поражаюсь — куда в тебя лезет такое количество еды? — поинтересовалась Джинни у брата по дороге с хеллоуинского пира в гриффиндорскую башню. — Главное — всё совершенно без толку: ешь за троих, а всё равно такой же худой, и мослы торчат во все стороны, сплошной перевод продуктов…

— Ты вообще ничего не понимаешь в потребностях молодого растущего организма, — сыто цыкая зубом, сообщил Рон и нежно похлопал себя по животу. — Как говорится — десерт всегда идёт во второй желудок.

Он обвёл глазами толпу весело переговаривающихся гриффиндорцев и с высоты своего роста с лёгкостью обнаружил аккуратную черноволосую голову Станы: та о чём-то мило беседовала с Деннисом и Колином Криви (за время тренировок охотники вообще здорово сдружились). Рон задумчиво почесал свой длинный нос, кивнул Гарри, Джинни и Гермионе и решительно прибавил шагу:

— Я пойду вперёд, у меня там… дело есть, — не придумав ничего вразумительного, он снова схватился за живот, — что-то у меня желудок прихватило…

Джинни проводила его взглядом, встала на цыпочки и хихикнула:

— То есть я не понимаю потребностей молодого организма. Так-так… Дело у него есть — как же! Надо меньше есть!.. — громко крикнула она, заставив испуганно оглянуться окружающих.

Как ни странно, когда Гарри и Гермиона вошли в гостиную, Рона там не оказалось. С сытым блаженством откинувшись на диване, Гарри прислушался к гулу в усталых ногах и голове (они с Роном тайком угостились в кладовочке близнецов — нет-нет, совсем капельку) и покосился на Гермиону, прикидывая, может ли он её обнять и не воспримет ли она это неправильно; потом невзначай поднял руку, почесав совершенно нечесавшийся лоб, потом положил её на спинку дивана — Гермионе за спину. Сама Гермиона с тоской в глазах взирала на резвящихся младшекурсников: те устроили бои на фальшивых волшебных палочках, швырялись Самострельным Серпантином, играли в Подрывного Дурака, пили, ели — словом, веселились вовсю: пол хрустел от печенья, под ногами шуршали фантики от леденцов и перечных чёртиков, валялись огрызки, меж которых прыгали избежавшие своей участи шоколадные лягушки. Покосившись на подругу, Гарри ни на секунду не усомнился: за буйным весельем та сейчас видела только горы мусора, которые предстоит в ночи убирать бедным домашним эльфам…

Домашним эльфам!

Гарри подбросило на диване, и рука сама собой соскользнула Гермионе на плечо. Она сделала вид, будто ничего странного не случилась, хотя полуприкрытая тугим локоном мочка уха чуть порозовела.

Идиот! Я совсем забыл про Добби!

Снова отодвинулся портрет, в комнату вошла заметно раздражённая Стана. Перед ней с видом, будто за ним кто-то гонится, будто он удирает от преследователя, который не представляет, быть может, непосредственной угрозы, однако от которого намного лучше будет поберечься — на всякий случай — вбежал Косолапсус. Кот приблизился и уставился на Гарри со странным выражением неуверенности на плоской рыжей морде — как будто задавался вопросом: кто это такой, а вернее, что это такое — при этом давая свободу самым смелым догадкам. То ли это нитрат калия, то ли октябрь будущего года, то ли христианство, то ли шахматная головоломка, требующая, возможно, знания одного из вариантов контр-гамбита Фалькбеера? Подойдя вплотную, Косолапсус перестал задавать себе вопросы и повалился Гарри на ботинки, как слон, получивший смертельное ранение от прямого попадания, и скорбно уставился ему прямо в глаза — словно хотел что-то сказать.

— Гермиона… — неуверенным тоном произнёс юноша. Она повернулась к нему — слегка раскрасневшаяся, чем-то смущённая. Интересно, чем? — Я хочу… Слушай, я совсем забыл: тут… сегодня… короче… — её чуть приоткрытые губы с полоской влажно поблескивающих зубов сбивали Гарри с мысли. — У Добби… Это… в общем, пойдём — нас звали…

Брови Гермионы сдвинулись, у рта появилась недовольная складочка. Косолапсус, напротив, был весьма доволен: в немигающих глазах кота, уставившихся на Гарри, мелькнуло одобрение — словно конченый тупица и дегенерат наконец-то сумел решить простейшую арифметическую задачку. Подброшенный невидимой пружиной, кот вскочил, гордо воздел в небеса рыжий хвост-метёлку и, постоянно оглядываясь, зашагал в сторону выхода из гостиной.

— Похоже, он нас куда-то зовёт, — предположила Гермиона.

— Р-р-мя, — подтвердил тот, но тут под ним громыхнула неприцельно брошенная пачка серпантина, подбросив его под самый потолок. — Р-р-мяу! — растопырив все четыре лапы, кот перекувыркнулся в воздухе и приземлился аккурат на голову вошедшего в гостиную Рона.

— Ненавижу! — коротко охарактеризовал гермиониного любимца Рон и запустил его в свободный полёт по высокой орбите под своды гриффиндорской гостиной.

— Рон!!! — возмущение Гермионы не знало предела. — Ты… ты… феодал!

— Он первый начал!!! — Рон сморщился и потёр исцарапанное лицо. — Ну и куда я теперь с такой физиономией? Меня девушки любить не будут…

— Шрамы украшают мужчину, — хихикнул Гарри.

— О! Тебе — верю. Как насчёт партии в шахматы?

— Не хочется, — надуто ответила Гермиона. — Кис-кис… Иди ко мне, маленький, иди, бедняжка… Все тебя обижают… — Косолапсус закатил глаза и томно уронил себя хозяйке на руки.

— Нет, Рон, я тоже пас… Есть кое-какие дела, — шёпотом добавил Гарри с многозначительным лицом.

— Мне можно поучаствовать?.. — с интересом приподнял бровь Рон. — Или это… — он перевёл взгляд с Гарри на Гермиону, потом обратно и внезапно покраснел, — или это… э-э… ну, словом… то, что я подумал?..

— Рон!.. — Гермиона тоже покраснела и воинственно подбоченилась.

— Рон… если можно… — опустив глаза, Рон увидел мнущуюся перед ним второклашку, имени которой он вспомнить не мог при всём желании, хотя лицо её было прекрасно ему знакомо: сложно забыть лицо человека, отвесившего тебе звонкую оплеуху, верно?

— Нельзя! — рявкнул он, заставив Дженнифер покраснеть до слёз.

— Конечно, можно, — Гермиона приветливо улыбнулась: сердясь на грубое обращение со своим любимцем, она сейчас съела бы собственное эссе по Зельям, лишь бы досадить грубияну. — Что ты хочешь, Дженнифер?

— Па…партию в шахматы… — дрожащим шёпотом ответила та. — Но если… если не…

Гарри пихнул Рона в бок. Гермиона одарила убийственным взглядом.

— Пусть лучше мне нашпигуют голову кабачковой икрой, чем я соглашусь! — пробухтел Рон, однако уже куда менее экспрессивно. Снова взглянул на макушку девочки и миролюбиво мотнул головой в сторону ближайшего столика. — Ну, ладно. Но только одну, хорошо?

— Конечно! — слёзы печали в её глазах обратились слезами радости; Гермионе даже показалось, будто над девочкой засияла радуга.

Приветливо помахав Рону, Гермиона следом за Гарри (а тот следом за помятым, но гордым Косолапсусом) направились к выходу.

— Ну-с… мы ленивы и не любим пытки… — скорчив страшную рожу, буркнул Рон и начал расставлять на шахматной доске фигуры. — Твои белые. Давай, ходи…

Груша на картине нервно хихикнула, и в стене открылся проём, ведущий на кухню. Сколько раз Гарри и Гермионе ни приходилось там бывать, монументальность сего помещения их всегда потрясала. Впрочем, и не удивительно: накормить не одну сотню людей — не самая простая задача, и пространство, равно как и приспособления для этого требовались соответствующие. Огромные сковороды, на которых в аду, должно быть, можно поджарить сразу десяток грешников, вместо кастрюль — громадные чаны, куда бы запросто поместились человек пять — у Гарри всегда возникали инфернальные ассоциации, что и не удивительно: жар, сумрак, разрываемый всполохами пламени в гигантском — во всю стену — очаге, где обычно пылали целые деревья; суетящиеся крошечные домовики, тени которых на стенах казались пугающе огромными и страшными — чем не преисподняя?

Однако сегодня и Гарри, и Гермиона не прошмыгнули на кухню, а замерли прямо в дверях, позабыв про все меры безопасности. Ах, как бы порадовался профессор Гатто, застав студентов Гриффиндора в неположенное время в столь неположенном месте! Увы: волею судеб он сейчас находился вне исполнения рабочих обязанностей, а именно предавался маленьким бесплотным радостям с одной из представительниц прекрасной половины призраков Слизерина(хотя почему «увы»? Вовсе даже не «увы» — прим. авт.). Пивз и Филчтоже были заняты (только не надо понимать это превратно): Пивз бесновался в Трофейном Зале, на меткость плюясь жвачкой в свежеотполированные таблички, а Филч кряхтел, растирая каким-то вонючим снадобьем истерзанные подагрой суставы. Из продавленного кресла на хозяина сочувственно сверкала глазищами Миссис Норрис.

Причина оцепенения Гарри и Гермионы состояла в том, что неожиданно безжизненную и пустынную кухню заливал свет, идущий отнюдь не от очага. Более того — очага сейчас и в помине не было: на этом месте зиял проём, откуда струились призрачные, дрожащие всполохи, будто где-то в глубине плескалось радужное озеро. Но, что самое странное, на обычно гудящей от голосов кухне, где приходилось лавировать между носящимися туда-сюда эльфами, уворачиваясь то от огромных кровожадного вида тесаков, так и норовящих снести голову, то от гигантских поварешек, сейчас не было ни одной эльфийской души и царила гробовая тишина, словно весь адский персонал, попрятав инвентарь, дружно взял выходной. А потому не представлялось возможным ни выяснить, что же Гарри делать, ни узнать, куда им с Гермионой идти.

Как будто прочитав их мысли, Косолапсус бросился прямиком к таинственному проходу и исчез в сияющем мареве. Гарри и Гермиона озадаченно переглянулись, их ладони сами нашли друг друга — они покрепче взялись за руки и приблизились, настороженно вглядываясь и прислушиваясь.

— Полагаю, нам туда, — неуверенно пробормотал Гарри. — Ну, пойдём?..

Гермиона коротко кивнула.

Едва они сделали шагв радужное сияние, как кухня за их спинами куда-то исчезла, а перед ними очутилась крутая ведущая куда-то вниз лестница: искрошившиеся от времени ступени терялись в подёрнутой дымкой бесконечности.

— Э…

— А…

— С другой стороны, это ведь просто крестины, — успокаивая сам себя, заметил Гарри, хотя рука невольно потянулась к заткнутой за ремень волшебной палочке. — Пойдём.

Он улыбнулся Гермионе и покрепче сжал её ладошку, машинально отметив, что та за последнее время здорово уменьшилась в размерах. Хотя, может, всё как раз наоборот?..

Проверяя ногой, прежде чем наступить, каждую ступеньку, они спускались всё ниже и ниже. Странное переливающееся сияние, источник которого так и остался неизвестен, — будто светился сам воздух — мерк, туннель становился всё уже, ниже и темнее, и Гарри всерьёз испугался, не предназначен ли он действительно только для домовиков.

Настроившись на бесконечно долгий путь, они несказанно удивились, когда уже спустя примерно четверть часа осторожного и небыстрого спуска, последнюю часть которого они проделали почти наощупь, подсвечивая свой путь волшебными палочками, причём Гарри пару раз стукнулся головой о какие-то выступы на всёпонижающемся потолке, очутились на странном то ли балконе, то ли галерее без ограждения, откуда оглядели пространство внизу, похожее на площадь, которая закрывалась девятью дверями. На галереях их встретили мерцающие глаза мозаик, которые ещё не облупились от времени. На них смотрели строгие лики древних магов и волшебниц, а рядом и поверх были закреплены кожаные щиты со странными рунами, которые не смогла разобрать даже Гермиона.

Внизу, где-то глубоко мерцали тысячи огоньков, и Гарри вдруг показалось, что он видит ночное небо не снизу, как это обычно бывает, а сверху, как бог.

— Странно… Что это за язык? И где мы находимся? — Гермиона провела ладонью по шершавой поверхности щита, ощутив его равнодушную прохладу, и в тот же миг почувствовала, как что-то почти неощутимо коснулось её ноги чуть ниже колена. С трудом подавив крик, она в ужасе отшатнулась, чудом не свалившись в бездну. Правда, это оказался всего лишь заблудившийся в её ногах Косолапсус, который улучил момент для выражения глубокой привязанности. — Бестолковое животное!!! — Гермионе даже подумалось, не простить ли Рона за былую неучтивость по отношению к дражайшему котику.

— О… Какая честь!.. Не могу поверить своим глазам… Сам Гарри Поттер… — вынырнувший из темноты Добби заломил руки с риском вывихнуть локтевые суставы. — Вы как раз вовремя! Попрошу сюда, — тонкие, как прутья, ручки домовика пихнули их к обрывающемуся во тьме краю галереи. — Смелее… смелее… Спускайтесь.

— Какого чёрта! — Гарри отпихнул упрямо наступающего на него домовика. — Тут высоковато, а крыльев я еще не отрас… ДОББИ!!! — взвыл он, опустив взгляд и обнаружив под ногами вместо каменных плит пронзённую искрами тьму, но, к собственному удивлению, он отнюдь не провалился вниз, а медленно, как на парашюте, опустился — у него даже прядь волос не шелохнулась. Последнее, вероятней всего, оттого, что волосы просто стояли дыбом — будто проволока. Сзади пискнула Гермиона: задрав голову, Гарри увидел, что она медленно планирует следом, обеими руками придерживая раздувающуюся колоколом юбку. Покраснев, он быстро отвернулся, уставившись под ноги: огни приближались, увеличивались — и вот уже стало видно, что это горящие свечи, которые держали тонкие лапки десятков, сотен домовиков.

Эльфы безмолвно расступились, дав гриффиндорцам посадочную полосу, а через мгновение снова сомкнули ряды, и вот юноша и девушка смущённо жались в толпе сосредоточенных и важных домовиков — нарядные одеяния, подрагивающие от волнения уши, торжественные выражения на сморщенных личиках, ликование в выпученных глазах. К удивлению, столь странный способ прибытия не вызвал никакого ажиотажа, на них, к радости Гарри, вообще не обратили внимания.

— И что теперь?.. — он покосился в одну сторону, потом в другую, во вспотевшей ладони невесть откуда взялась зажжённая свеча. — Что тут происходит?

Гермиона — даже если и знала — ответить не успела: по толпе домовиков прошёл гул.

— …и нарекаю тебя именем «Герми», — провозгласил дребезжащий фальцет.

В тот же миг пространство вокруг посветлело, и Гарри увидел чуть дальше, впереди, на возвышении сияющую Терри с крошечным свёртком в руках. Рядом на разболтанном табурете восседал уже виденный им год назад старейшина — бельма вместо глаз, трясущаяся голова. Роль купели исполняла огромная, промышленных размеров, соусница.

— Ч-что?! Герми?! — задохнулась Гермиона, выронив свечку из рук. — К-как это понимать?! Добби! — она возмущённо уставилась на стоящего рядом домовика.

— Небеса наградили Добби с Терри прелестной дочуркой — и в этот миг Добби понял, как может отблагодарить неустрашимую воительницу за права и свободы… — полные счастливых слёз глаза эльфа с благодарностью воззрились на Гермиону.

— Гермиона… Спокойно… — Гарри с трудом сдерживал смех при взгляде на потрясённое лицо подруги.

— …ибо мечтает Добби, чтобы его крошка стала столь же упорна….

— Гермиона… — Гарри тронул Гермиону за локоть — та будто проснулась от прикосновения, и края губ у неё подозрительно задёргались. — …Ничего страшного!

— …умна…

— Ты же всегда ратовала за равные права, верно?

— …но уже сейчас она так же прекрасна!.. — патетически закончил Добби и трубно высморкался в край парадного полотенца с гербом Хогварста.

Гарри перевёл взгляд с раскрасневшейся Гермионы на сияющего Добби и нервно хихикнул. Потом ещё раз — трясущиеся губы девушки разъехались в неудержимой улыбке.

— Не обращай внимания, Добби, я просто смутилась от такой чести… — пробормотала она, прикрывая лицо ладонью. — Герми… бож-ж-же мой… — голос подозрительно сорвался.

— О… это лишь малая доля того, чем Добби может отплатить своим друзьям за всё то, что они для него…

— Надеюсь, следующим у вас будет мальчик, — незаметно для домовика делая Гарри страшные глаза, заметила Гермиона.

— О, да, и тогда имя великого мага Гарри Поттера тоже будет увековечено в семье его скромного слуги…

— Добби! Гермиона! — угрожающе фыркнул Гарри.

Не выдержав, Гермиона захохотала в голос; это не осталось не замеченным: домовики настороженно поводили ушами, всем своим видом показывая, насколько они не одобряют столь вызывающую невоспитанность. Странное действо впереди, меж тем, продолжалось: Терри с дочерью куда-то исчезла, и теперь рядом со старейшиной стояло несколько молодых эльфов, облачённых в цветные наволочки. Пламя свечей в их руках разгоралось всё ярче, наконец, огоньки сорвались с фитилей, взмыли в воздух, заплясали, образуя какие-то письмена. Толпа домовиков сплотилась, они как-то неуловимо изменились, Гермионе даже показалось, будто стали выше ростом. Свечи в их руках тоже горели ярче — лишь свечки в руках Гарри и Гермионы остались прежними.

— Добби, что такое?.. — начал Гарри и осёкся, заметив на личике приятеля никогда не виденное прежде выражение. Юноша закрутил головой. Теперь все эльфы казались ему на одно лицо, словно, утратив индивидуальность, они стали малыми частями одного целого — единым организмом.

— Гарри Поттеру и его подруге пора уходить… Сейчас начнётся… — глаза повернувшегося к друзьям эльфа были мутными и — к ужасу Гермионы, не сразу понявшей, в чём дело, оказались лишены зрачков.

— Но, Добби, скажи… — начала Гермиона.

— …иначе нам придётся стереть им память… — Добби щёлкнул пальцами и медленно попятился к одной из неприметных дверей. Словно привязанные невидимыми нитями, гриффиндорцы двинулись за ним.

Меж тем домовики затянули какую-то ритмичную песню — потом Гарри, как ни силился, не смог вспомнить её слов уже спустя четверть часа, хотя осталось мучительное ощущение какого-то осознания — какое бывает по утрам при попытках вспомнить важный, но полностью исчезнувший из памяти сон. Единственное, что он помнил, произнося пароль гриффиндорской гостиной, — многообещающее «спокойной ночи и сладких снов»…

Время протянулось для Сириуса одной бесконечной лентой, где чёрные полосы полубессонных ночей, когда он вздрагивал и просыпался от её малейшего движения или вздоха, чередовались с серыми полосами тревожных дней. Он даже не мог сказать, сколько точно их прошло. Конец всему настал в тот момент, когда на его руку, потянувшуюся к циновке на входе в пещеру, легла маленькая и твёрдая ладонь Фелли.

Эти дни, проведённые у пахнущего травами и болью ложа Лиэ, они почти не разговаривали, несмотря на то, что практически всё время были рядом, общаясь лишь посредством междометий, жестов и мимики, словно глухонемые. Сириус сам не мог понять причину, но слова не шли у него с губ. Вот и сейчас — Фелли пристально посмотрела ему в глаза и едва заметно мотнула в сторону дымившегося на поляне костра.

— Уходи, — без предисловий сказала она, когда Блэкприблизился и, смахнув с поваленного дерева нанесённую ветром опавшую листву, присел у огня. — С ней всё будет хорошо, так что больше тебе здесь делать нечего.

Сириус промолчал, мысленно усмехнувшись её прощальному красноречию, полной грудью вдохнул горьковатый дымок, смешанный с осенней прохладой, — погребальный запах ушедшего лета, ушедшего счастья. Где-то над головой рассыпался сухой дробью дятел.

Уйти.

Он и сам давно это знал; мало того: едва Лиэ- благодаря таинственным манипуляциям и остро пахнущим зельям старшей подруги — начала поправляться и рассказала подробности случившегося, ему приходилось едва ли не силой удерживать себя тут. Он остался только потому, что об этом попросила Лиэ.

Сириус взглянул на мерно покачивающийся — будто бы ветра не было вовсе — костёр. Потом медленно повернулся в сторону пещеры, где сейчас спала Лиэ.

— Ты скажешь ей?

— Да. Я ей всё объясню. Уходи, — похоже, многословность причиняла сейчас Фелли неудобства: нимфа смотрела в сторону и слова давались ей с заметным трудом. — Ты вообще не должен был здесь оставаться. И уж тем более я не должна тебя сейчас отпускать. Уходи, пока я не передумала. Или пока кто-нибудь не обнаружил тебя здесь.

Сириус поднялся, нерешительно взглянул в сторону пещеры, потом снова на Фелли. Та зябко куталась в шкуру кентавра, наброшенную поверх её как всегда скудного костюма, состоящего из какого-то сена и невесть как доживших до глубокой осени цветов. Она подняла внезапно блеснувший каким-то абстрактным интересом (так, наверное, учёный рассматривал бы в микроскоп что-то неприятное, однако же, довольно любопытное) взгляд:

— Ты отправишься — ?..

— Да, — с полуслова понял её Блэк. — Коль скоро меня считают мёртвым, грех не порадовать врагов своим воскрешением и не отправить в преисподнюю вместо меня того, кто этого заслуживает больше, — он усмехнулся: похоже, словоблудие — это заразно…

— А как насчёт друзей?

Он опустил голову.

— Думаю, этот тот редкий случай, когда первый визит стоит нанести именно врагам…

Нимфа кивнула, интерес погас, она отвернулась к костру, задумчиво пошевелила над пламенем пальцами.

— Ты не сможешь ничего разрушить, пока не научишься строить заново, — туманно произнесла она, обращаясь будто бы к нему, но глядя куда-то в сторону; Блэк даже покосился, не стоит ли там кто — Фелли частенько разговаривала с деревьями и травами, птицами и животными, и те, несомненно, понимали её. Но сейчас в той стороне, куда она оборотилась, в полуоблетевших кустах запутался пугливый осенний ветер — затрясся, затеребил пожухшую листву. Раздался один или два раската грома, затем по небу прошла одна или две судороги, далёкие и слабые, как если бы земля успокаивалась после землетрясения. Сириус удивлённо поднял глаза к темнеющему небу.

— Гроза? В конце октября?

Фелли не шелохнулась, будто не слышала. Неожиданно она подняла руку, щёлкнула пальцами — в ладонь влетел перевязанный травинкой пучок уже знакомых Сириусу листьев.

— Держи, — она бросила их ему. — И ступай.

Он молча поднялся, сунул листья в карман.

— Только… Могу я попросить тебя доставить записку в Хогвартс?

Фелли как-то по-особому сложила ладони и, поднеся их к губам, по-совиному ухнула: в тот же миг раздался шелест крыльев, и к её ногам опустилась небольшая сова.

— Пиши.

Подняв из травы у костра холодный уголёк, Сириус пошарил в карманах, но, не найдя ничего подходящего, просяще посмотрел на Фелли. Та презрительно дёрнула бровями («ничего-то у тебя нет» — так и читалось в её взгляде), отлучилась на минуту-другую и вернулась, неся в руке настоящий пергамент. Отличный, мягкий, прекрасно выделанный пергамент, нарезанный аккуратными листами, в верхнем левом углу которых читалась выдавленная надпись «Хогвартс. 1824».

— Откуда у вас это? — удивлённо спросил Сириус.

— Разжились по случаю, — нимфа усмехнулась так нехорошо, что охота задавать вопросы сразу пропала.

Сириус набросал несколько строк, аккуратно сложил пергамент. Задумался. Развернул, перечитал, но дописывать ничего не стал: опять свернул и прикрепил к подставленной совой лапе.

— Гарри Поттеру, гостиная Гриффиндора. Постарайся никому не попасться на глаза.

Сова не шелохнулась.

— Ты все поняла? — Фелли махнула рукой, и птица, бесшумно распахнув огромные по сравнению с телом крылья, скрылась между деревьев.

Чуть помедлив, Сириус напоследок обвёл поляну взглядом и, обернувшись псом, без колебаний и сомнений нырнул в высокую, уже чуть пожухлую траву.

Фелли вздохнула и снова поднесла руку к огню. Тот, словно живое существо, почуявшее возможную ласку, вытянулся, лизнул ладонь и покорно свернулся, заколыхавшись над самыми углями

— Доброй охоты…

Обглоданная поросль пролеска кончилась, и пёс утонул в глухом лесу. Ветер стих, теперь было слышно, как каждое дерево молчит на свой особенный лад — так же, как каждое дерево особенно шумит листвой. Тепло и нежность остались у костра, теперь Сириусу было легко и свободно, ведь ему предстояло такое знакомое и такое привычное дело.

Месть.

Блюдо, которое стоит подавать холодным. Как ты хочешь, чтобы тебя похоронили, Малфой, — пьяным или трезвым? Пей и веселись — недолго тебе осталось. Я найду тебя, где б ты ни был. Я вырою тебя из-под земли, чтобы порвать тебе глотку. А потом я вытряхну душу из твоего щенка.

— Какой ужас!.. — Гермиона оторопело хлопала глазами, взирая на пустынную гостиную Гриффиндора, напоминающуюсейчас поле битвы, откуда унесли только трупы, а всё остальное оставили до лучших времён. — Я… я немедленно… я сейчас заставлю их убираться… Это… это просто безобразие!.. Бедные домашние эльфы…

— Гермиона, а ты знаешь, который час? — Гарри ткнул пальцем в циферблат огромных часов, стоящих в дальнем углу. Хотя света от камина была явно недостаточно, на стрелках болтались обрывки серпантина, да, вдобавок, перед ними мельтешили две привязанные в честь праздничка летучие мыши — совершенно ошалевшие, всё же было видно, что уже почти час пополуночи.

— Тогда я сама приберусь! — с надрывной жертвенностью провозгласила Гермиона и, присев на корточки, начала руками сгребать мусор.

— Эй, Гермиона… как насчёт этого? — Гарри помахал в воздухе волшебной палочкой. — По-моему, так быстрее и проще. Или ты так долго боролась за права эльфов, что наконец-то получила их для себя?.. Ой, не надо драться! Да что ж ты делаешь? — возмущённо ахнул он, когда разом взъярившаяся Гермиона вместе с мусором и прочими огрызками метнула в него недопитую бутылку со сливочным пивом. — Гермиона!.. Это уже не смешно! — по волосам потекли липкие струйки.

— О-ой… — она торопливо зашарила по карманам в поисках платка и, поняв, что шутка явно перешла границы допустимого, виновато опустила голову. — Прости, я не хотела… Ой, Гарри, прости!..

— Мне надо в душ, — мерзкая липкая жидкость текла по лицу, и Гарри трясло от отвращения. Мысль о том, что пустую гостиную можно было бы использовать с куда большей пользой для дела — в кои-то веки они с Гермионой находились по-настоящему наедине, причём между ними, похоже, начала восстанавливаться прежняя близость (пока только эмоциональная) — настроение только ухудшала. Не сказав более ни слова, он направился к лестнице и быстро начал подниматься на мужскую половину.

— Гарри… Прости! — спохватившись, Гермиона побежала следом, разом забыв и о домашних эльфах и обо всём мусоре на свете. — Ну, хочешь, я… я…

— Можешь в качестве извинения потереть мне спинку, — не сбавляя темпа, буркнул он и, почувствовав её оцепенение, добавил: — Просто пошутил.

Его шаги затихли вдалеке, едва слышно скрипнула дверь спальни шестикурсников, потом ещё раз, снова звук шагов — на этот раз удаляющихся по коридору. Где-то далеко-далеко зашумела вода (хотя, возможно, Гермионе только показалось, будто зашумела, — даже в такой тишине вряд ли бы она действительно могла услышать шум душа на мужской половине. Наверное, у неё просто кровь загудела в ушах — прим. авт.). Откинув прочь истерические возгласы здравого смысла, Гермиона быстро, чтобы не успеть передумать и остановиться, взбежала вверх по лестнице, на цыпочках прокралась по коридору мимо дверей, ведущих в мужские спальни, и решительно потянула на себя ручку ванной комнаты.

В раздевалке уже никого не было, на скамье кучей валялись вещи Гарри (и только Гарри, — с облегчением подумала Гермиона, которой почему-то не пришло в голову, что в такой час здесь вполне может находиться кто-то ещё), в душевой гулко била в каменный пол вода. Прежде Гермионе не приходилось бывать в столь неподобающем для девушки месте. Нерешительно перетаптываясь, она огляделась: здесь всё было совсем не так, как на девичьей половине. И если тамошнюю обстановку всё же можно было назвать жизнерадостной (в отличие от ванной старост, там, конечно, не было ни весёленьких картин, ни пушистых полотенец всех цветов радуги, однако же светлые стены и разноцветные светильники скрашивали лаконичность интерьера), но здесь всё дышало буквально спартанской простотой.

Грубо отёсанные каменные стены, вбитые прямо в них крючки для одежды, выполненные в таком же лаконичном стиле, как и крючья в карцере, до сих пор нежно полируемые Филчем в свободное от работы время. Несколько факелов, слегка запотевшее зеркало, при виде Гермионы ахнувшее, лавки — словом, ничего лишнего.

Гермиона приоткрыла дверь в душевую — шум воды стал значительно громче.

— Гарри… — нерешительно позвала Гермиона, едва ли услышав себя сама. Прокашлялась и звонко крикнула: — Гарри!

Одна из дверок приоткрылась и из-за неё, близоруко щурясь, выглянул Гарри — по мокрым волосам и лицу стекала вода, на плече — единственной, кроме головы и лица, видимой части тела — пузырилось мыло.

— Гермиона?.. Э… Ты чего? — тупо спросил он.

Взглянув на его совершенно обалдевшее лицо, Гермиона вдруг покраснела с головы до ног: когда она бежала сюда, всё представлялось ей как-то иначе. И вот теперь они смотрели друг на друга, медленно заливаясь краской и не зная, как выпутаться из сложившейся ситуации.

— Я… ну… пришла… — Гермиона с трудом проглотила комок в горле и умоляюще посмотрела на запотевшее зеркало, словно ища у него поддержки.

— Да ты не стесняйся, проходи, однако, — сдавленно хихикнуло оно приятным баритоном. — Только крючочек на дверь накинь, а то может выйти оченно неловко, ежели кого в ночи принесёт освежиться, однако: эти мальчишки — такой беспокойный народ, однако…

Гермиона затравленно вздрогнула. В этот момент Гарри в своей кабинке пришёл в себя и осознал, что находится в ловушке: между ним и полотенцем (не говоря уже о брюках) стояла — причём в самом буквальном смысле — Гермиона, и добраться до первых минуя вторую было совершенно невозможно. Волшебная палочка находилась в одной куче со штанами и прочим барахлом, поэтому все Призывающие Заклятья на свете были бесполезны. В то же время в том виде, в каком он сейчас был, Гарри бы скорее умер, нежели показался любимой девушке. Полунамыленный и скользкий, он окинул себя взглядом и съёжился, покрепче вцепившись в дверную ручку.

Последнее оказалось очень кстати, потому что мыло, выскользнувшее из пальцев в тот самый миг, когда ему почудилось, будто он услышал голос Гермионы, подло подползло под ноги, и, поскользнувшись, Гарри едва не выехал на авансцену в весьма экстравагантной позе. По счастью, Гермиона, выполняющая в этот момент наказ зеркала и запирающая дверь (нет-нет, не подумайте ничего плохо, просто ей пришло в голову, что действительно может получиться очень неловко, если её застанут в мужской ванной во втором часу ночи), не заметила этого отчаянного акробатического этюда.

— Ты не передашь мне полотенце? — Гарри прикрыл дверь. Придерживая её одной рукой, второй он начал судорожно смывать с себя мыло. — Я… это… я сейчас.

— Конечно! — Гермиона просияла, схватила полотенце, едва не разбив лежащие рядом очки, и вошла в душевую.

— Только осторожно, тут сыро и сколь…

Договорить Гарри не успел: снаружи донёсся вскрик — раньше, чем юноша успел сообразить, что именно делает, он выскочил и подхватил Гермиону, поскользнувшуюся на продолжившем своё путешествие по душевой подлом куске мыла. Причём подхватил аккурат в тот момент, когда её голова находилась в считанных дюймах от поросшей пушистой ржавчиной и плесенью трубы, идущей вдоль другой стены.

— Я же сказал — осторожно…

— Спасибо, Гарри, — Гермиона смотрела ему прямо в глаза и, похоже, не собиралась высвобождаться из мокрых объятий. — Ты… настоящий ловец, — не выдержав, нервно хихикнула она.

Он, недоумевая, уставился на неё, глаза его чуть-чуть косили — как это бывает у снявших очки близоруких людей. Чёрные волосы облепили голову и лицо, по которому ещё текла вода. Остатки мыльной пенки сползали по груди и руке. Она прыснула и засмеялась, не в состоянии остановиться. Он фыркнул — раз, другой — и тоже захохотал.

— Ну, пусти меня… — они встали, и в этот миг Гарри осознал, в каком именно виде он находится.

— Ай!.. — покраснев с головы до ног (Гермиона видела это очень отчётливо), он кинулся обратно в душевую кабинку, но… Кусок мыла резво шмыгнул ему под ноги, и, пару раз по-орлиному взмахнув руками, Гарри всё же успел удачно зацепиться Гермионе за плечо и устоял.

— Осторожней! — она обхватила его обеими руками, и в тот миг, когда он крепко стиснул её плечи, всё вокруг стихло — даже мерный шум воды размазался и куда-то пропал. Мир начал меняться — ниоткуда не доносилось ни звука, исчезла душевая с облупившимися от сырости дверями и ржавыми подтёками на полу; не было больше ничего, кроме смутного предмета вожделения, и ничего, кроме него, больше значения не имело. Зеркало в раздевалке заинтересованно прислушивалось, но шум воды благополучно заглушал звуки поцелуев.

— Пойдём… туда, — не отпуская Гермиону от себя, Гарри начал наступать на неё, подталкивая к выходу в раздевалку. — А то ты вся мокрая…

— Ты тоже…

— С чего бы это?.. — но выдавить из себя улыбку не получилось, его всего трясло.

Стукнула дверь. С шорохом упала на пол сброшенная с лавки одежда. Через минуту туда же последовала одежда Гермионы. Завешенное полотенцем зеркало возмущённо забухтело, пересыпая жалобы на судьбу бесконечными «однако». Впрочем, на него всё равно никто не обращал внимания…

— …Я могу потереть тебе спинку…

Всё ещё чуть смущённо отводя глаза друг от друга, они добрались до душа.

— Я сегодня тебя никуда не отпущу, — Гарри наклонился и положил голову Гермионе на плечо, тут же едва не захлебнувшись под бьющими прямо в лицо струями воды. — Ни сегодня — никогда…

— И не надо… Я сама тебя не отпущу… Мы теперь всё время будем вместе, хорошо?..

Вместе. Точно. А ведь я должен… Один.

Под ложечкой у Гарри засосало.

— Хорошо…

— Знаешь, у меня ощущение, словно так было всегда… — Гермиона робко коснулась его руки.

Гарри закрыл глаза и улыбнулся, прислушиваясь к шуму воды.

— Хотите, чтобы ваши волосы были блестящими, шелковистыми, не секлись и легко расчёсывались? — продекламировал он внезапно. — Чтобы ваша кожа была ровной, упругой и бархатистой? Попробуйте помыться! Может, написать это на кафедре в кабинете Зелий?

— Честное слово, Гарри! — Гермиона беззвучно рассмеялась. Щёлкнула его по носу. — Тебе сколько лет — десять? Всё в голову лезут какие-то глупости…

— Кстати, о глупостях. Вернее, как раз не о них. Я вот всё думаю, что же нам хотел показать Добби… Что-то всё время крутится в голове, а уловить никак не могу…

— Я что-то замёрзла, — Гермиона слишком резко повернула кран, и Гарри, завывая, вылетел из-под струи кипятка.

— Ай!.. Ты меня сейчас сваришь!.. Так вот — у меня всё крутится насчёт этой Тайны… — ещё один поворот крана. — Ай-ай! Не может ли такого быть, что домовики тоже являются хранителями… — у Гермионы дёрнулась рука, — ай! Так вот — я почему-то думал только об обитателях Запретного Леса, но ведь домовики наверняка тоже появились вместе с замком — и значит, вполне могут… Ай-ай! Да прекрати же меня перебивать!

— Прости, — сконфуженно отозвалась Гермиона, оставив попытки добиться от душа нужной температуры. — Я неспециально. То есть ты думаешь…

— …что часть заклинания вполне может храниться где-то у них. И наверняка это «где-то» тут, в замке…

В глазах Гермионы зажёгся огонёк одержимости.

— Точно! Я пойду в библиотеку, поищу старые планы и чертежи Хогвартса…

— Слушай, ты говоришь это так, словно отправишься туда прямо сейчас, причём прямо в таком виде… Я вообще не хочу, чтобы вы с Роном имели к этому отношение, чтобы вас это касалось, — Гарри потянул её к себе и поцеловал. — Потом, ты забыла — у тебя вся одежда мокрая… И сейчас глухая ночь… — он поцеловал её ещё раз, куда более многозначительно. — М-м?

— Не-а. Тут жарко и сыро. И хочется квакать. Я тебе не лягушка, — Гермиона шутливо пихнула его кулаком под ребро и тут же прильнула всем телом. — Господи, Гарри… КАК я соскучилась… Как я люблю тебя… Какая я счастливая…

…Терри, поджидающая Гермиону в её спальне, радостно приподнялась навстречу отворившейся двери, но едва осознала, кто в неё входит, смущённо пискнула и, так никем не замеченная, растворилась в воздухе.

«Страсти по Невиллу», кипевшие в начале осени, улеглись; рой записочек и студенток, нетерпеливо поджидающих его под дверями классов или же выскакивающих из-за угла в самый неподходящий момент, иссяк — вместе с окончанием листопада. На партах разных кабинетов, за которыми обычно сидел Лонгботтом, признания в любви потускнели и стёрлись, уступив место традиционным «Кому скучно — нарисуй вагончик» и «Здесь было зверски убито время», а сам Невилл наконец-то перестал вздрагивать от резких звуков, хотя привычка пропускать — по возможности — кого-нибудь вперёд, прежде чем поворачивать за угол или же открывать двери, осталась.

Тем не менее, продолжил существование некий клуб, куда входили самые преданные, хотя и незаметные поклонницы. Верховодила ими семикурсница Хаффлпаффа — веснушчатая толстушка, увидевшая воплощение всех своих мечтаний в Лонгботтоме — ещё буквально вчера — толстом увальне, а сегодня — высоком и худом (хотя от этого не менее неуклюжем) герое, полном печали и загадок.

По понятным причинам заслуженные хогвартские красавицы довольно быстро потеряли к нему интерес — едва поняли, что тот не собирается ни на кого набрасываться из-за угла и зубами срывать одежду, как, ахая и округляя глаза, утверждали «очевидцы» давней сцены в девичьей ванной комнате гриффиндорского общежития. Мимолётный роман с Лавендер (состоявшийся исключительно в воображении самого Невилла) развеялся неверным туманом под ледяным дуновением её манер — будто сейчас она скажет, улыбаясь, «ты просто прелесть», тогда как ты калека без рук и ног. Прошёл месяц, потом ещё один — всё постепенно забылось, и Невилл с удовольствием вернулся на своё прежнее незаметное место, однако тут же понял, что в старые меха свежее вино не вольёшь: что-то неуловимо изменилось. Вернее, не что-то, а кто-то: он сам. Причина оставалась до конца не ясной: то ли повлияла переэкзаменовка у Снейпа, после которой профессор продолжил грызть бедного гриффиндорца с удвоенным раздражением, однако уже не добивался эффекта «тотального ужаса»; то ли снёс с ног ураган почти латиноамериканских страстей, то ли…

Гарри.

Невилл ни разу не напомнил однокурснику о совместно пережитом в Лесу: он чувствовал запретность темы и догадывался, с чем она связана. Не осталось (да и не было) ни зла, ни обиды за ужас, какой довелось ему испытать у нимф, за боль от ожогов, фантомы которой продолжали терзать его в кошмарах (надо сказать, справедливости ради, — нечастых: спал Невилл, как правило, по-младенчески крепко); он не ждал от Гарри проявлений бесконечной благодарности за спасение из цепких усиков смертоносного цветка, равно как и сам не докучал однокурснику словами признательности (непосредственно в тот момент, когда Гарри с одной из нимф вошли в тёмную пещеру и освободили Невилла от наручников, он был близок к рыданиям в голос, как никогда раньше).

Более того — Лонгботтом испытывал несказанную радость и благодарность за произошедшее. Настолько огромную, что едва ли сам для себя мог это облечь в слова: ведь впервые в жизни он почувствовал себя не пустым местом, не назойливой помехой-неумехой, акем-то важным. Кем-то действительно стоящим, кем-то необходимым. Тогда, когда они с Гарри вдвоём прорывались сквозь пламя… и потом — когда мчались напролом через чащу на келпи… и ещё раз — в лазарете, когда Гарри обмолвился о чём-то очень важном и тут же замолчал, разом захлопнувшись, словно ракушка…

…Не стоит недооценивать слова, лучше недооценивать ухо, которое их принимает. Ухо, по определению, глупо и пусто, — кажется, так говорил дядюшка Элджи, пытаясь во время летних занятий вбить знания в голову непутёвого племянника. Вот и теперь Невилл, так и эдак крутя увиденное и услышанное, силился сложить всё в единую картину, но какой-то детали не хватало — возможно, самой главной…

Эти размышления, равно, как — разумеется — учёба скрашивали вернувшееся тихое одиночество, и пусть снова про Невилла вспоминали, лишь столкнувшись в коридоре или же случайно налетев взглядом, и пусть Гарри, видимо, виня себя за длинный язык и неосторожные слова, начал едва заметно его сторониться — всё равно: Невилл чувствовал, что уже не будет прежним — забитым и бессловесным объектом насмешек для всех, включая собственных однокурсников. Он с привычной тихой радостью наблюдал со стороны за окружающим миром — примирение бывших друзей, воссоединение влюблённых; он ни на секунду не осмеливался увидеть себя четвёртым в тесной и неразлучной компании Поттера, Уизли и Грейнджер — компании тех людей, рядом с которыми ему действительно хотелось находиться. Стоящих людей.

Может быть… когда-нибудь… я смогу… я сделаю что-нибудь такое…- но он тут же гнал от себя подобные мысли.

Хотя сделать что-то настоящее, пусть даже маленькое, очень хотелось: настолько, что, проснувшись однажды на постели, вздрагивающей от ударов его сердца, Невилл посмотрел в холодное ноябрьское голубое небо, посыпанное птицами, как пряностями, и понял: сегодня. Сегодня он должен сделать первый шаг. Неважно, в каком направлении и с какой ноги: он должен двинуться в путь, в конце которого его ждёт…

Что-то ждёт в конце пути?..

Ответ на вопрос терялся в туманной дали, поэтому Невилл просто вздохнул, встал, поёжившись от утренней прохлады спальни, умылся и отправился на завтрак — как всегда, в одиночестве среди улыбающихся и болтающих о том-сём одноклассников. Впереди маячила рыжая шевелюра Рона. Мимо пробежал Гарри — он тянул за руку до странности заспанную Гермиону, та на ходу приветственно кивнула Невиллу; они нагнали Рона и, как всегда, пошли вместе. Невилл миновал Парвати, шепчущую нечто весьма секретное на ухо Лавендер; та разрумянилась от волнения и постоянно перебивала подругу восклицаниями и междометиями. Галдя и толкаясь, пробежали первоклашки, и он с лёгкой грустью подумал, что незнакомых малышей становится всё больше — и они чувствуют себя в Хогвартсе полноправными хозяевами, тогда как он, шестикурсник, едва ли мог сказать, что полностью освоился в этом огромном замке, призванным на семь лет практически полностью заменить ему дом. Во всяком случае, все исчезающие ступеньки он так и не запомнил.

— Доброе утро, Невилл! — кивнула Джинни.

Идущая рядом с младшей Уизли Стана Браткова сделала вид, будто Лонгботтома в природе просто не существует — памятуя о Дырявом Котле, ванной комнате и уроке Зелий, когда он случайно задрал ей юбку при всём честном народе. Невилл поздоровался в ответ и, покосившись на каменное выражение лица болгарки, подавил вздох. Да так — с подавленным вздохом в груди — и замер: конечно! Вот он, первый шаг!

— Браткова! Стана! — но девушка уже скрылась за дверями Большого Зала. Невилл, наступая на ноги и привычно бубня извинения, добрался до гриффиндорского стола и решительно опустился на скамью рядом с ней: — Я хочу тебе кое-что сказать.

Стана неприязненно уставилась на него:

— Ну?

— Я хочу сказать, что очень сожалею о случившемся ранее и надеюсь, что это недоразумение будет благополучно…

Его перебило уханье и шелест крыльев: прибыла утренняя почта. На стол — между кувшинов, блюд, тарелок и прямо в них, расплёскивая молоко, опрокидывая маслёнки, — посыпались свёртки, газеты, письма. На слизеринский стол, рядом с местом Малфоя (сам староста сегодня изволил почивать до последней минутки, а потому ещё не пожаловал: угол, где обычно он восседал со своей свитой, зиял пустотой) бухнулась посылка, попав аккурат на край огромного блюда с овсяной кашей — секундой спустя Невилл уже обречённо стряхивал её со своей мантии. Ещё одна сова опустилась Стане на плечо, и Джинни испугалась разом залившей лицо подруги бледности, — ей даже показалось, будто та вот-вот упадёт в обморок:

— Стана, что?..

Болгарка дрожащими пальцами отцепила свиток от совиной лапы, развернула и, едва прочитав пару строк, ахнула; расталкивая льющийся навстречу плотный поток студентов, она бросилась к выходу, даже не заметив, что забытое письмо осталось на столе. Оторвавшись от искоренения со своей мантии слизеринской овсянки и мгновение поколебавшись, Невилл вытянул шею и присмотрелся, но Джинни оказалась проворней: она решительно развернула письмо, покрутила его так и эдак и озадаченно нахмурилась:

— Ничего не понятно: тут по-болгарски… Что же произошло? Что с ней? Может, с роднёй?

Ответ пришёл почти сразу: то там, то здесь шуршали страницы Пророка, раздавалось аханье, шепотки; Джинни выхватила газету практически из рук потянувшейся к ней Гермионы, едва взглянула на первую полосу и молча кинулась следом за подругой.

«Сегодня ночью в мюнхенском госпитале Целительницы Клариссы вследствие тяжёлых ранений скончался известный в недавнем прошлом квиддичный игрок, бывший ловец болгарской сборной Виктор Крум…» — успел прочитать Невилл до того, как Пророк вернулся к Гермионе.

— Гарри… Рон… — ахнула староста, — смотрите: Виктор… Виктор… — она прижала ладонь ко рту. — О нет…

Вилки звенькнули об стол, Рон и Гарри сшиблись лбами над газетой, но этого даже не почувствовали. Невилл увидел, как резко изменилось лицо Гарри, увидел, какими взглядами обменялись они с Гермионой. Поняв друг друга с полуслова, троица резко поднялась и почти бегом двинулась к дверям — благо, все тут же принялись обсасывать новость и никто не обратил внимания на их спешный исход.

Когда возбуждение в Большом Зале достигло своего апогея — про завтрак уже никто не вспоминал; пользуясь отсутствием профессоров, студенты галдели, тряся газетами, несколько старшекурсниц, прекрасно помнивших визит в Хогвартс делегации Дурмштранга, рыдали. За столом Равенкло подруги утешали Боряну — размазывая слёзы по лицу, та безуспешно высматривала за столом Гриффиндора старшую сестру.

— Оп-па, вы только гляньте! — нараспев произнёс Малфой, усаживаясь на своё место. Кто-то их его верных малолетних прихлебателей торопливо развернул перед ним газету. -Бывший любовничек Грейнджер отбросил копыта. Что-то и её самой не видать — наверное, утешается в объятиях Поттера…

— Малфой, как у тебя только язык поворачивается! — рявкнула третьекурсница Джейн Бантинг, сжимая кулаки. — Совести у тебя нет!

— У меня нет таких средств, чтобы содержать свою совесть!

Тарелка Дина Томаса упала на пол, Симус и вовсе едва не опрокинул всю лавку с сидящими на ней гриффиндорцами, но Невилл оказался ближе всех: нимало не колеблясь, он поднялся, прошёл к слизеринскому столу (Крэбб и Гойл недоверчиво хлопали глазами, не в силах поверить в происходящее) размахнулся и ребром ладони аккуратно, но сильно ударил Драко по шее. Через миг кулак Гойла, опустившийся ему на темя, погасил перед глазами свет осеннего утра, однако детское недоумение и обида, которые появились в глазах Малфоя, окупили это с лихвой.

…Первый шаг…

Невилл счастливо улыбнулся и осел на пол.