Защитник

Реклама

купить

Глава восемнадцатая, в которой мы присутствием при поединке людей в чёрном, не слушаем лекцию по Истории Магии вместе с Мародёрами, а также проводим вместе с Роном весьма насыщенную событиями ночь

Он знал, что из всех видов разрушительного оружия, которые способен придумать человек, самое ужасно и самое сильное — слово. Кинжалы и копья оставляют следы крови, стрелы видны на расстоянии. Яд можно обнаружить и избежать смерти. Заклятье можно парировать. Слово же разрушает незаметно. И нет его страшнее.

Вольдеморт смотрел на человека перед ним, испытывая давно забытое упоительное чувство. Юркий, как угорь, хитрый, как змея — герб факультета, деканом которого он являлся, — предатель сейчас находился перед ним, беспомощный и пока бессловесный. Ах, как хотелось отправить его выяснять, какого цвета глаза у сатаны, — собственноручно… Хотя, впрочем, можно просто полюбоваться на работу Люциуса — вот уж отменный заплечных дел мастер, смотреть одно удовольствие: ни единого лишнего движения, ни одного лишнего или невнятного заклинания, всё точно рассчитано по времени: медленно доведённая до белого обрыва смертельной муки, жертва не отпускается с миром, а снова и снова низвергается в мир живых — мир боли и страха… Несомненно, Малфой бы с восторгом использовал возможность расквитаться с бывшим сотоварищем на ветхозаветный манер — око за око, зуб за зуб.

А долго ли ты будешь умирать и сильно ли при этом мучиться — это уж зависит от того, понравишься ли старому приятелю… Малфой-старший — человек обстоятельный, не торопыга какой-нибудь. Тебе ли не знать…

Глаза Вольдеморта полыхнули, белые паучьи пальцы впились в подлокотник кресла. На краткое мгновение в голову ударило лютое желание растоптать отступника, дерзнувшего пойти против его воли, дерзнувшего предать, — мало того: осмелившегося переметнуться в клан врагов, да ещё при этом шпионившего под самым его носом!

Но нет.

Куда забавнее, а главное — много полезнее вернуть его в лоно Ордена. Уничтожить беспомощное тело, разорвав на тысячу визжащих от боли клочьев, — проще простого. Однако Снейп был нужен ему, нужен, как воздух: в противном случае, весь план, чётко рассчитанный по времени, летел к чертям — а ради господства над миром, да что над миром — над всей вселенной! — Тёмный Лорд мог кое-чем поступиться. Даже возможностью поупиваться заслуженным возмездием. К тому же теперь оно от него уже никуда не денется — и куда приятней отправить предателя в ад на земле, нежели нарушать мир и покой этого замка предсмертными хрипами, тем паче, что в последнем не было ничего нового.

Кто сказал, что хорошая пытка — та, после которой от жертвы остаётся лишь горстка окровавленных лохмотьев: глаз долой и сердце вон? — безгубый рот растянулся в предвкушении развлечения. — Слово, только слово…

— Малфой!

Люциус вынырнул из темноты кабинета, склонившись у изножия кресла, Тёмному Лорду был виден только покорный затылок и струящиеся по чёрному бархату мантии серебристые волосы.

— Проследи, чтобы лаборатория была готова.

Не разгибаясь и, согласно этикету (а также просто страху получить заклятьем промеж лопаток) не поворачиваясь к господину спиной, Люциус быстро зашуршал к двери, но был остановлен ещё одной фразой:

— Я доволен тобой. И твоим сыном.

— Служу Тёмному Лорду, — чуть приподняв голову, формально откликнулся тот, однако Вольдеморт заметил, как щёки его покраснели, — от удовольствия или гнева? — впрочем, какая разница.

Малфой-старший, меж тем, медлил в дверях.

— Друг мой, Люциус… Если хочешь задать мне вопрос — я дозволяю тебе, в противном случае, могу воспринять промедление как саботаж…

— Господин, какое из Пыточных заклятий вы планируете применить? — с рвущимся на волю любопытством палача тут же откликнулся Малфой. — Или же просто Принуждающее Проклятье? Чтобы заставить его работать на нас…

— Боль? Насилие? О нет, — Вольдеморт окинул говорливого слугу взглядом, полным снисходительности. Предвкушение невероятной, увлекательнейшей игры сделало его нетипично словоохотливым. — Изощрённый, отточенный ум алхимика, Люциус, — это, видишь ли, величайший дар, тончайший механизм, не чета горсточке мозгов, завалявшихся где-то в черепушках коновалов, которыми ты командуешь: задень одну шестерёнку, и от Снейпа будет не больше пользы, чем от всех остальных. Включая и тебя, — Вольдеморт злобно усмехнулся, с наслаждением видя, как щёки Малфоя, испившего чашу горького, будто хина, унижения, вспыхнули и тут же снова побледнели, став белее обычного: — Не ревнуй — согласись, как зельевар ты ему и в подмётки не годишься, потому-то с ним и приходится возиться — что в прошлый раз, что в этот… Однако у тебя много иных умений и навыков, за что и ценю…

Вольдеморт сделал паузу, во время которой чёрный язык по-змеиному обмахнул губы.

— Он снова придёт ко мне по доброй воле — ибо только по доброй воле можно заставить его работать на совесть, ибо только по доброй воле он сумеет создать то, что нам необходимо… Ибо только по доброй воле можно вынести ту муку, что я ему уготовил. В первый раз его привела ненависть, во второй раз…

Вольдеморт опять взглянул на бесчувственное тело хогвартского профессора и замолчал. Паучьи пальцы снова зашевелились — то ли что-то круша, то ли кого-то душа.

— Во второй… раз?

— Ступай. Всё должно быть готово.

Скрип двери, и теперь двое людей в чёрном остались наедине. Тёмный Лорд ещё раз окинул взглядом Северуса Снейпа. Затем поднялся, взмахом руки призвал из темноты каменную чашу. Несколько движений пальцами, и в ней плеснула густая серебристая жидкость.

— Воспоминания не горят… — он рассмеялся, и этот приглушённый звук напомнил нечто среднее между шипением и кашлем смертельно больного. — Значит, тебе, друг мой Люциус, интересно, что вернёт его ко мне во второй раз? О, это так просто… Раскаяние. Ненависть к самому себе. Отчаяние. Безысходность. Они куда действенней всех Imperio вместе взятых. Это и есть настоящая магия. И тебе Люциус, в ней со мной не тягаться. Да… пожалуй, иногда мне свойственно чувство небезосновательной самовлюбленности… Правда, Северус? Enervate!

Переполох, творящийся в школе, было сложно передать словами: как-никак, средь бела дня (хотя, если уж полностью следовать истине, то — ближе к тёмной ночи), не оставив ни записки, ни намёка, ни следа, исчез один из профессоров. Студенты втихаря ликовали, говоря, что сбылись наконец-то их пожелания, и многоуважаемого зельевара забрали ближайшие родственники — черти. Дополнительную пикантность ситуации придавало то, что на магических выходах из охраняемой территории школы Снейп не показывался, и в Запретном лесу его следов тоже не обнаружили…

Зато обнаружили кое-кого другого.

— Благодарю вас, Минерва. Конечно — анимаг анимага всегда распознает. Особенно такого приметного… Вы ступайте-ступайте, продолжайте поиски. Да-да, и отчёт привидений, если вас не затруднит. Я позже свяжусь с кентаврами и, пожалуй, Аластором. Если я правильно понял причину твоего возвращения, Сириус, — продолжил директор, когда дверь за деканом Гриффиндора затворилась, — у тебя был повод открыть общественности своё воскрешение.

— Да уж… — Блэк хмуро хмыкнул. — Хватит повторять старые ошибки. Пора делать новые.

Он все ещё чуть дрожал от въевшегося в кости холода — не помогал ни пылающий во всю мощь камин, ни наколдованная на скорую руку тёплая мантия, в которую он кутался, ни огневиски, бутылка которого в худой, жилистой руке с обломанными ногтями пустела на глазах. Портреты на стене за директорским креслом перешёптывались, стараясь, чтобы на них не обращали внимания, — им и так в последнее время приходилось подозрительно много спать: не то, чтобы Дамблдор не доверял им, однако «бережёного бог бережёт», мысленно повторял он, накладывая Сонное Заклинание.

— Вот что… — директор улыбнулся, будто не замечая ни лохмотьев, ни седых волос, ни исхудавшего лица, похожего на обтянутый кожей череп, — давненько мы с тобой не пили чаю, не находишь? Да и время ужина уже прошло, а я что-то замешкался…

Взмах палочки — и прямо на директорском столе, потеснив пергаменты, книги и разнообразные магические приборы и приборчики, воздвиглись тарелки: горы сэндвичей, вавилоны куриных ножек, монбланы дымящейся картошки. В горшочках что-то аппетитно булькало.

— Не пора ли нам подкрепиться? — директор приглашающе махнул рукой.

— Да-а… Счастье — есть. И пить — тоже счастье…

Изголодавшегося Блэка два раза просить не требовалось — сахарно хрупнула перекушенная куриная кость; он рвал зубами мясо, голодно и гулко глотая, и крошки падали на седую всклокоченную бороду.

— Спасибо, — неожиданно вспомнив о приличиях, пробубнил он с набитым ртом. — А то я чуть не умер в этом лесу от избытка чувств. И, надо сказать, преобладали чувства голода, холода и жажды, — он мрачно хмыкнул, и у Дамблдора появилось странное ощущение, что Блэк намеренно утрирует ситуацию, однако тот уточнять не стал: словно эти фразы исчерпали последние силы, он замолчал и, почти не жуя, проглотил два бутерброда.

Дамблдор, меланхолично шурша фантиками, не прикоснулся к своей тарелке — лишь дважды пополнял иссякающие припасы. На Блэка он тоже не смотрел, молча о чём-то размышлял, глядя в пространство. Наконец, тот замер, и в потускневших глазах появился знакомый блеск. Он прислушался к себе, сделал еще один глоток из бутылки, передёрнул плечами… Спустя мгновение на Дамблдора взирал прежний Сириус Блэк — быстрый, желчный, решительный, полный энергии и готовый действовать. Он потянулся и цыкнул зубом:

— Надо сказать, когда сыт — кругом очень красиво…

Дамблдор снова внимательно взглянул на бывшего аврора поверх очков:

Ёрничает? Определённо — ёрничает, причём куда больше обычного. Боится грядущих неприятностей от Хмури? Или же пытается что-то скрыть? Что же с ним произошло за эти полгода?

— Итак, Малфой пойман? — тем временем, Блэк тут же взял быка за рога.

— Ещё нет. Известно, что он в Англии, но где конкретно… Имение дважды безрезультатно досматривали, внезапные рейды тоже ничего не дали. А, собственно, почему ты…

— Люциус ошивался в Запретном лесу. Он незарегистрированный анимаг — белый лис с серым пятном на задней левой. Я хотел сам его изловить, однако видел только следы…

Глаза Брэка помрачнели, и Дамблдору показалось, будто в них полыхнули огненные всполохи отдалённой грозы. Он не стал упрекать или задавать вопросы: нет ничего более бессмысленного, чем упрекать человека в том, за что тот и сам себя казнит.

— Он встречался с Драко?

— Я так полагаю. Уверен, в деле с исчезновением Снейпа не обошлось без парочки этих белобрысых слизняков. Профессор, вы знаете, как я отношусь к старине Северусу, — Блэк невесело усмехнулся, — однако, как ни крути, он спас мне жизнь, и мы теперь с ним связаны… Вот ведь — насмешка судьбы… Полагаю, Маготрибунал и моё вызволение стали последней каплей в чаше терпения Пожирателей — есть у меня подозрение, что ничем хорошим это похищение ему не светит. Да жив ли он вообще…

— Э, нет, Сириус, не думаю, чтобы всё было так просто. Боюсь, за время, э-э… проведённое вдали от людей, — изящным эвфемизмом Дамблдор обошёл любые прямолинейности, — ты немного отстал от жизни. Северус понадобился Вольдеморту отнюдь не для показательных экзекуций: у него сейчас есть дела поважней, и такой умелый зельевар…

— Хотите сказать, Тёмный Лорд жаждет, чтобы Снейп снова с ним сотрудничал? — от потрясения Блэк забыл о правилах приличия и перебил директора на полуслове. Получив в ответ мрачный кивок, вскочил и заметался по комнате. Портреты зашушукались, но, встретившись с горящим взглядом Блэка, тут же прикинулись спящими. — Нет, это невозможно, положительно невозможно — по доброй воле Снейп, каким бы поганцем он ни был, на это не пойдёт, разве что под Принуждающим или Пыточным проклятьями… Что такое, профессор? — торопливо спросил он, увидев, как Дамблдор покачал головой.

— Вольдеморт прекрасно знает — если применять к Снейпу такие аргументы, долго тот не протянет: думаю, тебе известно, что стало с беднягой Барти Краучем. Потеря трудоспособности, сумасшествие — лишь вопрос времени. Я, конечно, могу только предполагать, и всё же — если Вольдеморту понадобился Снейп как зельевар… Повторяю: ЕСЛИ, ибо, Сириус, ты даже не представляешь, как бы мне хотелось ошибаться, — он сделает всё, чтобы тот приступил к работе исключительно по доброй воле. Вот только добрая воля в исполнении Тёмного Лорда может оказаться куда страшнее десятка Crucio… — Дамблдор помрачнел настолько, что показалось, будто глаза исчезли с лица, сменившись бездонными тенями. — Однако мне всё же хочется надеяться — профессор просто перетрудился, потерял память и заплутал в замке, хотя твои новости и сводят все эти ожидания на нет…

— Потерял память? Заплутал? Снейп-то? Ха-ха. Кстати, о Малфоях: я не думаю, чтобы сын был в курсе места обитания отца — Люциус не хуже нас знает законы: Малфой-младший уже совершеннолетний и к нему можно применять методы дознания… — в хрипловатом голосе отчётливо прозвучала неутолённая жажда мести. Жажда настолько сильная, что директору даже показалось, будто над фигурой Сириуса колыхнулась какая-то тёмная тень. Брови Дамблдора едва заметно сдвинулись.

— Согласен. Однако ты знаешь — для не достигших восемнадцати лет подобные методы допустимы только в чрезвычайно ситуации, — заметил он и тут же поменял тему, — я так полагаю, Сириус, ты не планируешь далее скрывать от общественности своё воскрешение?

Блэк сделал большой глоток из бутылки и усмехнулся.

— Думаю, это бестолково: меня видели почти все учителя и куча студентов, не говоря уж о портретах в коридорах. К вечеру об очередном явлении бывшего преступника, бывшего аврора и бывшего покойника будет знать весь магический мир — до последней крысы. Однако это не значит, будто я желаю видеть тут журналюг из Магополиса или Пророка, — торопливо поправился он.

Дамблдор кивнул:

— Не волнуйся, мы постараемся попридержать известия. И вот ещё что: я собираюсь побеседовать с Аластором… Полагаю, так или иначе, тебе всё равно придётся с ним встретиться и ответить на некоторые вопросы…

— Я понимаю, — Блэк по-собачьи недовольно наморщил нос. Почесался. — Лучше, конечно, позже, чем раньше, а ещё лучше — никогда. О — представляю, какую взбучку устроит старина Шизоглаз… — он хрипло хохотнул и смущённо поскрёб в затылке. — Э-эх… Ну, что ж — пусть всегда будь что будет.

— Не стоит всё так драматизировать, — Дамблдор бросил щепоть порошка в камин и чётко произнёс: — Гильдия Авроров, Аластора Хмури.

Источник ночных кошмаров как представителей преступного магического мира, так и нервных и впечатлительных барышень — Шизоглаз Хмури возник в пламени практически мгновенно.

— Новости? — буравя Дамблдора волшебным оком, поинтересовался он.

— Можно и так сказать.

Директор сделал шаг назад, давая возможность оценить картину во всей красе: директорский кабинет и стоящий у стола с бутылкой огневиски в руке Сириус Блэк. Последний приветственно помахал бутылкой. От неожиданности брови заслуженного аврора взлетели вверх настолько высоко, что магический глаз выпал из глазницы. Шизоглаз зачертыхался, куда-то исчез и через некоторое время, всё так же продолжая чертыхаться, снова появился, протирая ярко-голубое око суконкой.

— Да… вот уж сюрприз так сюрприз, — проворчал он, наконец-то пристроив глаз на место. — Приветствую тебя, Сириус, как дела?

— Постепенно и высоконравственно, — хмыкнул Блэк, приближаясь. — Я так понимаю, пришло время долгих бесед? У меня действительно есть, что поведать вам, — особенно если меня будут рассматривать не как дезертира, а как агента, вернувшегося из долгосрочной командировки.

Ёрничает.

Хмури подёргал обрубком носа, взглянул на Дамблдора. Тот едва заметно кивнул.

— Годится. Однако надеюсь, что сведения, которые ты в командировке раздобыл, вполне это окупят.

— Не сомневайтесь — вам понравится, — Блэк хищно ухмыльнулся. — Профессор, вы позволите мне позаимствовать мантию, а то я как-то пообносился — не думаю, чтобы меня сейчас пустили в таком затрапезном виде в столь приличное место…

Они исчезли в камине, и последнее, что услышал Дамблдор, было переругивание:

— Да отодвинься же ты, Блэк! По мне уже блохи скачут!

— Блохи? Вот только ваших блох мне и не хватало…

— Enervate!

Снейп, выдернутый из небытия, открыл глаза. Первым его ощущением был ужас: сбылся один из самых страшных его ночных кошмаров, сбылся во всех подробностях, будто судьба с насмешливой бесчеловечностью все запротоколировала, чтобы теперь вывалить эту лавину на его оцепеневшее сознание.

Глядя на белоснежное лицо Тёмного Лорда с пламенеющими глазами-угольями, напрасно он уверял себя, что страшна сама смерть, а не её конкретные обстоятельства — в эти краткие и бесконечные минуты безмолвия, когда они с Вольдемортом молча взирали друг на друга, Снейп зачем-то перебрал в уме возможные варианты этих обстоятельств и какая-то извращённая логика привела его к мысли, что рисовать себе детали предстоящего — значит не дать им осуществиться. Следуя этой жалкой магии, он измышлял самые жестокие подробности — и в конце концов почувствовал, что начинает бояться, как бы они не оказались пророческими. Усилием воли он отогнал видения.

Вольдеморт, меж тем, не спешил воспользоваться преимуществом, он давал Снейпу трезво оценить свои шансы — вернее, полное их отсутствие, взвесить pro и contra и рухнуть в пропасть отчаяния, простившись с друзьями и близкими.

…Друзьями?.. Близкими?.. — Вольдеморт мысленно улыбнулся. — Мы непременно, непременно коснёмся этого вопроса.

Снейп осторожно шевельнулся, проверяя, целы ли руки-ноги, и попытался восстановить цепочку событий, закончившуюся для него таким трагическим образом.

Драматическим. Что ж поделаешь, коли я оказался в такой глубокой… яме, — с кислым оптимизмом тут же поправился он, решительно отгоняя вновь вставшие перед глазами картины прошлого: бесчеловечные пытки, когда жертва были готова на всё уже не ради жизни — ради смерти, истреблённые семьи, битвы, когда люди освежеванными тушами оставались на стерне, чудовищные зелья, в создании которых он принимал самое непосредственное участие… — Зелья. А не здесь ли порылась наша собака?

Будто почувствовав, что противник обретает ключ, а следовательно, и почву под ногами, Вольдеморт поднялся и с усмешкой приблизился к мастеру зелий. С каждым его шагом боль в Знаке Мрака, выжженном почти два десятка лет назад на правом предплечье юного и изнывавшего от ненависти Северуса Снейпа, становилась всё нестерпимей. А когда Тёмный Лорд воздвигся над ним, профессору показалось, будто сознание вот-вот оставит его, и мысль эта не казалась такой уж отвратительной, хотя…

Вот ещё… Снова валяться у него в ногах… — мысленно проскрипел Снейп, пытаясь хоть чем-то себя отвлечь от боли и нарастающего ужаса, — есть в этом… нечто… да-да: у-ни-зи-тель-но-е…

От напряжения волосы на затылке встали дыбом.

— С возвращением, Северус, — с лёгкой улыбкой, немедленно подтолкнувшей Снейпа к грани обморока, прошипел Тёмный Лорд. Боль внезапно схлынула, и теперь мир — пусть даже здесь и сейчас — сразу превратился в воплощение мечтаний.

— Вы и имя моё помните… — Снейп с трудом справился со сведённой судорогой челюстью. Встал на четвереньки, потом, по-стариковски упираясь в коленки, поднялся. Всё тело болело. Чем меня шарахнули? — Несказанно тронут.

Осознание того, что всё кончено, — всё кончено, пусть даже он сам пока ещё жив, вернуло ему прежнюю язвительность, и Вольдеморт снова мысленно позабавился: всё такой же, что и девятнадцать лет назад… Хищный, мрачный, разъярённый… глупец!

— Я вообще всегда отличался хорошей памятью — и на людей, и на дела их. Кстати, именно о делах я и хотел с тобой побеседовать, это очень удачно, что ты заглянул… Не стану ходить вокруг да около, тебе ли, старому доброму Пожирателю Смерти, — Знак Мрака на руке снова вспыхнул болью, -не знать: будь дело только в желании наказать отступника, ты бы давно уже корчился в предсмертных судорогах.

— Опять зелья… — усмехнулся Снейп, поймав себя на том, что испытывает предательское облегчение от возможности выторговать себе ещё кусочек жизни. Впрочем, он тут же проклял себя за это: ему ли не знать, что бывает с теми, от кого Вольдеморту что-либо понадобилось…

— Не стоит торопиться и кричать «нет», — глаза Тёмного Лорда вспыхнули инфернальным весельем, и Снейп с ужасом осознал: иного ответа и не ждут — более того, именно «нет» от него и хотят услышать. Мороз пробежал по коже.

Он готов к моему отказу, и это его не пугает. Он что-то замыслил. Пытка? Вряд ли с этого начнут: он понимает, потом я буду уже ни на что не годен, а ему нужны мои руки и голова, хорошая память и здравый рассудок. Что ж он задумал? Соображай, соображай!!! — подхлестнул себя зельевар.

— Ну, что скажешь? — человекоподобное лицо растянулось в чуть заметной иронически-всепонимающей улыбке: так, забравшись в курятник, улыбался, кабы умел, старый лис. Снейп промолчал, скорчив весьма выразительную физиономию. — О… Вот только избавь меня от очередного бреда про «не убий-не укради-не предай-не возжелай». Не утруждай, я наперёд знаю всё, что ты скажешь, до последней запятой. Да-да, и от «уж лучше я умру» — тоже. Не стоит дружищ-ще…

Фраза оборвалась шипением, в котором Снейп не без труда, но всё же распознал смех и снова едва удержал себя от нервной дрожи — давно, казалось бы, забытое прошлое, вернулось во всех подробностях — от таинственного замка, способного менять месторасположение в зависимости от воли хозяина, до хриплого смеха и ледяного осознания, что выхода из ловушки нет и единственный, кто в этом виноват, — он сам. Северус Снейп. Собственной персоной.

Однако годы брали своё, и нынешний зельевар всё же куда меньше боялся смерти, чем тот девятнадцатилетний мальчишка, и, пожалуй, даже пыток боялся меньше — наверное, потому что за эти годы ему не раз приходилось заглядывать в глаза смерти, и своей, и чужой. А потому он дёрнул плечом и заговорил, стараясь сохранить в голосе надменные нотки, отлично знакомые студентам Хогвартса.

— Отнюдь. Я и не собирался сотрясать воздух подобными нелепицами. Вопросы морали и общественного мнения волнуют меня меньше всего, особенно сейчас, — желчная усмешка, — а уж коли мне и суждено сложить голову, то уж никак не ради того, чтобы…

— …чтобы кто-то типа Дамблдора и его прихвостней или… ах да, чуть не забыл! — твоих любимчиков Поттера и Малфоя-младших сказали: «о, да, доблестный профессор Зельеварения пал, как герой…» А потом — памятник Снейпу-освободителю Хогвартса с благодарным Дамблдором на руках где-нибудь в седьмом тупике десятого коридора, латунная мемориальная табличка на дверях кабинета, в которую не будет плевать только ленивый, — «здесь жил и трудился»…

Снова смех.

Снейп собрал всю волю, зажав сердце в кулак и не давая выплеснуться гневу. Вольдеморт откровенно веселился — и тем откровенней, чем сильнее становились раздражение, страх, гнев и смятение Снейпа: тот был готов, к чему угодно, более того — он уже мысленно многократно умер.

К чему угодно. Но почему-то не к этому.

— Конечно-конечно, как я мог так превратно тебя истолковать, ведь мы же с тобой настоящие слизеринцы. Профессора Снейпа интересует мнение исключительного самого профессора Снейпа и никого более, не так ли? Желаешь сохранить лицо перед самим собой. Похвально.

Снейп молчал, интуитивно ощущая — любой его ответ сейчас станет только очередным козырем в хитроумной игре противника. Игре, которую он, как ни силился, пока не мог разгадать — мешали пресловутые гнев, ярость и смятение.

Взять себя в руки… Взять себя в руки… — в груди плеснулась жуть.

— А, собственно, чем так примечателен и хорош Северус Снейп, что его мнение о себе столь ценно? — Вольдеморт чуть склонил голову, будто призадумавшись. Он больше не улыбался, напротив — Снейпу даже показалось, будто сейчас на него смотрят с сожалением и… страшно подумать — с состраданием. Если, конечно, способна сострадать кобра, впрыскивая в жертву свой смертельный яд. Чёрный язык вызмеился изо рта. — Неопрятный душой и телом, давно лишившийся крови и заменивший её прокисшей желчью, презираемый врагами и ненавидимый союзниками — впрочем, и наоборот: презираемый союзниками и ненавидимый врагами — жалкое подобие человека, вызывающее только брезгливость, маленькое и нелепое слизеринское отродье, так и не выбравшее, кого же предать, а кому служить… Не дошедший до своей осины Иуда. ИЗГОЙ.

Слово прозвучало, повиснув в гробовой тишине. Снейп ошалело хватал ртом воздух, голова шла кругом — наверное, не обошлось без какого-то дополнительного воздействия, ибо предплечье снова чуть заметно заныло. Впрочем, вряд ли он сейчас мог всё это осознать: слово ударило наотмашь. Рухнула дверь, за которой клубилась кромешная тьма; все мысли и чувства, все страхи, утаиваемые профессором даже не от других — от себя самого — разом вырвались наружу.

— Н-не правда…

— Не убий, не укради, не возжелай… — не останавливаясь, с нажимом продолжил Вольдеморт. — Вот о последнем мне и хотелось бы поговорить отдельно, — теперь он стоял вплотную, и Снейпу — человеку роста не самого маленького, приходилось задирать голову, чтобы смотреть тому в лицо. Он не хотел, не желал этого — однако словно невидимая рука вздёрнула его подбородок, заставляя не отводить взгляда от узких глаз без зрачков, в которых плясали отблески адского пламени.

— Не припомнишь ли ты, Северус-с-с, какое забавное стечение обстоятельств привело тебя в лоно Ордена?

— Лю…Люциус Малфой…

— Я знаю, знаю, — перебил его Вольдеморт нетерпеливым взмахом руки, — старина Люциус — отличный вербовщик и мастер вовремя нажимать на нужные кнопочки, однако сейчас речь не об этом. Ведь если бы ты не захотел, ты не пошёл бы сюда, верно?.. Ты ведь сам попросил его, не так ли? И придя раз, ты потом вернулся, правильно?

Эти постоянные вопросы, заставляющие Снейпа машинально кивать, невольно увлекали его всё дальше и дальше в смертельный капкан. Судорожно пошвырявшись в дрожащих обрывках памяти, он вдруг осознал, что ничего не помнит, — в воспоминаниях зиял провал, а мысли каким-то загадочным образом снова и снова возвращались к вышеупомянутому Малфою, но и только.

— Позволь мне рассказать тебе одну любопытную историю, Северус. Рассказать и показать… Смотри внимательно и помни: в любой истории есть смысл. Она становится книгой живых, как труба громогласная, та, которая вздымает из гроба лежавших во прахе многие веки. Давай-ка мы с тобой тоже поднимем мертвецов из могил… Могил нашей памяти, а? Устроим вечер воспоминаний…

Снейп почувствовал, как от слов Вольдеморта по телу прошла судорога ужаса. Тёмный же Лорд говорил всё вкрадчивей и вкрадчивей — профессор мучительно прислушивался, однако шум в ушах и обрывки каких-то незнакомых голосов и видений мешали сосредоточиться.

— Думаю, мы были к тебе несправедливы в прошлом году — и в ответ за великое будущее, к которому я приду не без твоей помощи, я одарю тебя прошлым, которое ты потерял.

Каменная чаша возникла перед Снейпом, и раньше, чем он успел отшатнуться или закрыть глаза, дрожащая в ней ртуть плеснула и прояснилась. В тот же миг профессору показалось, будто он вновь лишился сердца, а вместо него зияет огромная, страшная рана — боль была невыносимой, невыносимой настолько, что он закричал и даже, кажется, упал на колени. Однако от этого картины прошлого, полосующие сейчас стеклянными осколками его сердце, не исчезли.

Голос Вольдеморта журчал сладким ядом, вливаясь прямо в душу.

— Всеми презираемый и никем не любимый, никому не нужный амбициозный слизеринец — может ли быть зрелище печальнее этого?

…смеющиеся лица… тычки в спину… Сопливус… Сопливус Снейп… тебе это подходит куда больше, чучело…

— Может. Если вышеупомянутый слизеринец влюбляется в гриффиндорку. В грязнокровку.

Медь волос в луче падающего из окна солнца. Он был счастлив сдвоенным парам с ненавистным факультетом, потому что мог видеть её — пусть даже платить приходилось двойным количеством чинимых ему мелких пакостей.

— Как там её звали? Ах да, Лили. Лили Эванс. И сохли по ней и руноведы, и вечно чумазые хаффлпаффцы, и даже наш юный зельевар посвящал ей свои реакции, не всегда удачные… И будто мало того, что была маленькая ведьма грязнокровкой, — и это безмерно огорчало нашего героя — она ещё осмелилась сдаться на неуёмные ухаживания его заклятого врага…

Снейп осел на пол. Он всё вспомнил.

Бессмертный и бессменный Биннс скрипел с кафедры. Они сидели в ряд: клюющий носом Люпин, бледный, с синими кругами под глазами (ха-ха! — кажется, я правильно сообразил, в чём тут дело! Надо ещё проверить свои дневниковые записи за прошлый месяц…), скалозуб и задира Блэк, от безделья занимающийся сейчас превращением в пауков заколок на голове своей безмятежно спящей родственницы и однокурсницы Снейпа Беллатрикс Лестрандж, заносчивый ублюдок Джеймс Поттер рядом с тихоней и подпевалой Питером Петтигрю.

Она чуть опоздала, и теперь свободное место осталось только рядом с ними — никто не осмеливался садиться рядом с гриффиндорской четвёркой: балагуря и подзуживая окружающих («Перефразируя одного маггловского писателя, труд сделал человека — труд может уйти», — Блэк превратил своё перо в змейку и на радость всем запустил её ползать по классу. — прим. авт.), они-то всегда ухитрялись отвечать впопад да ещё писать при этом лекции, тогда как бедолага, оказавшийся по соседству, был обречён пол-урока корчиться от смеха, а ещё пол-урока выслушивать нотации от преподавателей за «неподобающее званию волшебника поведение».

Поттер, конечно, тут же сделал стойку, с его лица махом исчезло развязное выражение, он пихнул в бок Петтигрю — тот безмолвно пересел. Дёрнув бровью, она опустилась рядом, гриффиндорец воззрился на неё влажными телячьими глазами и испустил прочувствованный и тяжёлый вздох, который явно предназначался далёким потомкам.

Биннс вещал что-то про фараонов, скарабеев и гробницы; погружающийся в сонную дремоту класс тоже всё больше и больше напоминал групповое захоронение. Блэк душераздирающе зевнул:

— Как же, по-египетски выражаясь, остопирамидело всё это — не передать… — он рассмеялся собственному каламбуру. Смех был тут же подхвачен свитой в лице Петтигрю. Ха-ха. До чего же остроумно. И прочее. — Эй, Джеймс…

Но тот ничего не слышал — совершенно ошалевший от близости сидящего рядом объекта обожания, Поттер ел Лили глазами и вздыхал, надеясь столь незамысловатым образом привлечь к себе внимание. Вот, убедившись, что такие невербальные посылы не действуют, он по-быстренькому наколдовал коробочку с конфетами и робко, кончиком палочки, подвинул в её сторону. Лили сидела, выпрямившись и не обращая на него ни малейшего внимания: казалось, она была полностью поглощена лекцией. И тогда его правая рука начала медленно двигаться в сторону её левой. Люпин по-прежнему клевал носом. Сириус и Петтигрю из-за плеча Поттера с видимым интересом наблюдали за происходящим.

— Путь человечества к счастью заплёван через левое плечо, верно, Джеймс? Ты б хоть по дереву постучал на всякий случай, а то я не удивлюсь, если наша многоуважаемая и сильнообожаемая мисс Эванс сейчас влепит тебе прямо промеж глаз. И будет права: за твои вчерашние фортели…

Люпин пихнул Блэка в бок и снова закрыл глаза.

Снейп сжал кулаки, исподтишка наблюдая за манёвром Поттера. Вот до её руки осталось пять дюймов… Три… Слизеринец скрипнул зубами и пером. Мерзкий звук заставил вздрогнуть тех немногих, кто ещё не спал. И если на полные отвращения взгляды гриффиндорской четвёрки Снейпу было наплевать, то от её неприязненного вздрагивания сердце в груди сжалось. С другой стороны, Поттер отдёрнул руку — и это было хорошо. Блэк уставился на сидящего в соседнем ряду извечного соперника с внезапно вспыхнувшим интересом.

— Жил-был один мальчик, — скрипучим шёпотом, подражая профессору Биннсу, сообщил он в пространство, — и был он очень страшненьким — ну таким страшненьким, что, когда он играл в песочнице, кошки пытались его закопать…

Петтигрю снова закудахтал, однако ни Джеймс, ни Лили даже не улыбнулись: первый мрачным взглядом прожигал Снейпа, испортившего ему такую многоходовую комбинацию, она же сделала вид, будто и вовсе ничего не слышала, хотя брови её недовольно сдвинулись. И от этого сердце слизеринского семикурсника снова болезненно сжалось.

Опять пожалела? Или же?..

Снейп всё же промолчал, мысленно насылая самые болезненные проклятья на ненавистных врагов: он предпочитал не дразнить стаю гусей, а душить их поодиночке.

— Что помалкиваешь, Сопливус? Поди, сочиняешь гадость позаковыристее? — словно прочитав его мысли, не унимался Сириус. — С тебя станется: известно же, чтобы стать чище, не обязательно мыться, можно облить соседа дерьмом. Очень даже в твоём стиле. И в стиле вашего факультета.

У Снейпа по лицу заходили желваки, но он опять не проронил ни слова.

— Неужто наш друг так зарос грязью, что даже оглох? — не унимался Блэк, и это стало последней каплей: покраснев, слизеринец молниеносно вскинул палочку, однако у Блэка с реакцией тоже всё было в порядке, недаром о нём ходила слава одного из лучших школьных бретёров. Два проклятья сшиблись в воздухе, засыпав оказавшихся под перекрёстным огнём Лили и Джеймса разноцветными искрами.

Тот рухнул на неё, прикрывая своим телом и мгновенно покрываясь поганками. Лили сначала ахнула, её глаза возмущённо распахнулись, но… Увидев его лицо, она не отпрянула от отвращения и не дала нахалу столь ожидаемой Снейпом пощёчины. Напротив. В её глазах что-то блеснуло, и это «что-то» категорически Снейпу не понравилось.

Биннс, задумчиво зависший у окна, каким-то чудом ничего не заметил — так и продолжал бубнить, впав в транс, — Лили, прошипев «идиоты!», потянула Поттера за руку к двери, рядом с которой и сидел будущий профессор зельеделия.

— Тебе нужно в лазарет, немедленно! Идиоты, сущие идиоты! — ещё пара неприязненных взглядов в сторону Снейпа и Блэка. — Идти можешь?

— Да могу… Только не вижу ничерта… — отворачиваясь и пряча от девушки изуродованное поганками лицо (а ничего, в этот раз мне цвет удался гораздо лучше, — между прочим отметил Снейп. — Надо в другой раз попробовать мухоморы. Это нарядней), ответил Поттер.

— Я провожу тебя… И — спасибо.

Пригибаясь, они проскользнули к дверям — Лили тянула юношу за собой, и вид их соприкасающихся рук вызвал такую боль, такую любовь и такую ненависть — Северусу показалось, что он сейчас задохнётся. Дверь прикрылась неплотно, однако вместо удаляющихся шагов из коридора донеслись совсем другие звуки. Не в силах поверить в услышанное, Снейп заёрзал, пододвинулся к дверям, осторожно приоткрыл пошире, выглянул и онемел: они… обнимались. Поттер крепко держал её за талию, а она… она… а Лили… — он судорожно сглотнул, — она, держа в ладонях его обезображенное сейчас лицо, целовала его в щёки, лоб, губы; целовала так, что даже Снейп, знающий об отношениях полов исключительно по рассказам в мужских компаниях (Малфой, как всегда, держал первенство — как по цинизму историй, так и по их количеству), сразу понял: они целуются отнюдь не в первый раз.

А значит… значит…

— Дурачок, хорошо — я прощаю, прощаю тебя, — донеслось до него.

— Лили, клянусь — я больше не буду. Никогда-никогда.

— Я не сержусь… Я так тебя люблю… Пойдём…

Снейп не помнил, как сел на своё место; ему было наплевать на насмешливые взгляды Блэка и прочих. Не заметил он тогда и пронзительных серебристо-серых глаз, устремлённые на него с другого конца класса.

Уничтожить. Уничтожить его. Ненавижу!

— Не смейте… не смейте… — сколько раз он простонал это слово, прежде чем осознал, где находится?

Всё тот же зал, только теперь Вольдеморт восседал в высоком кресле, положив руки на длинные подлокотники, а сам Снейп полулежал на полу, одной рукой держась за грудь, а другой — за лоб, будто боясь, что они сейчас разорвутся. Думотвода не было, куда и когда он исчез, Снейп не заметил.

Но зато совсем рядом, едва ли не на расстоянии вытянутой руки…

…Лили?..

Глаза рыжеволосой юной женщины были полны скорби и немого упрёка.

— Лили! — он хотел подняться, однако тело не слушалось, и тогда, забыв, где и перед кем он находится, Снейп попытался подползти к ней. — Лили…

Дрожащая рука приподнялась, и Лили тоже чуть шевельнула пальцами. Вот их разделяло пять дюймов… три…

— Зачем ты убил меня, Северус Снейп?

Голос.

Живой голос давно мёртвой женщины…

Его рука замерла.

— Я не…

— Зачем…

В тот миг, когда он уже предчувствовал мягкое тепло её ладони, она вдруг вскрикнула и рассыпалась во прах, оставив на каменных плитах обугленную тень, а рука профессора обагрилась кровью.

— НЕ СМЕЙТЕ!!!

— И снова здравствуйте, — теперь в голосе Тёмного Лорда не было ни напускного внимания, ни поддельного сочувствия. Снейп поднял голову, сквозь пелену слёз увидел глаза, и рука тут же непроизвольно дёрнулась к горлу — ему показалось, будто он даже услышал лязганье сомкнувшихся на шее клыков. — Я подумал, что наказание за былое оказалось слишком суровым, а потому решил вернуть то, что по праву тебе принадлежит, слизеринское отродье. Твои драгоценные воспоминания.

— Не смейте… — Снейп сам с трудом разобрал собственный хриплый шёпот, однако Вольдеморт его услышал.

— Вот как? Тебе не понравилось, что я назвал тебя слизеринским отродьем? Разве ты этого не заслуживаешь? Или ты не вспомнил, как решил положить жизнь, чтобы уничтожить Поттера? Как твоя ревность, ненависть и неутолённое тщеславие привели тебя сюда? Или ты забыл, что ты — один из тех, кто в итоге и убил эту твою маленькую обожаемую рыжую сучку?..

— Неправда!!! — Снейп взвыл, как раненый зверь.

— Неправда? Ах-ха… — короткие змеиные ноздри на лице Тёмного Лорда задрожали, — так-так… Значит, это не ты приносил мне клятву, в которой говорилось, что отныне мы едины, и дела одного из Ордена — суть дела всего Ордена? И не ты участвовал в изготовлении Следящего Зелья, благодаря которому удалось выйти на Петтигрю и как следует с ним поработать? Или же ты забыл, что над её смертным ложем сиял этот знак?!

Щелчок пальцами — и мантия на правой руке Снейпа с треском разорвалась, а сам он взвыл от боли: на коже раскалённой меткой светился Знак Мрака.

…Зачем ты убил меня, Северус Снейп?

— Неправда… Я… Я… — наверное, он хотел сказать «я не убил её», но губы предали: — Я не любил её…

Скрюченные пальцы мастера зелий заскребли по каменным плитам.

Вольдеморт улыбнулся. Поднялся и положил белую длань на содрогающееся плечо согбённого у его ног хрипящего и давящегося рыданиями человека.

— Ступай, Северус. И тогда, возможно, я пощажу тебя. И сотру тебе память.

Рон и не ведал, что это может быть так: счастье плавило, захлёстывало, уносило; ничто не могло стереть с его губ глупую улыбку. Разом стало наплевать и на ехидные похмыкивания, и на выразительно поднятые брови Дина Томаса, и на его многозначительные «что девственницы? Они годятся один раз и только для жертвоприношений» — раньше Рон непременно бы полез в драку или же, на худой конец, послал бы не в меру языкастого однокурсника куда Хагрид фестралов не гонял (помнится, во время истории с Эшли всё происходило именно так — прим. авт.). Однако сейчас он купался в настолько удивительной, ни разу не испытанной доселе радости, что в ответ только довольно краснел и застенчиво скрёб в затылке.

Если б кто-нибудь совсем недавно сказал ему, что наступит миг, когда сплетённых пальцев и неумелых застенчивых поцелуев, бесконечных разговоров и совместных прогулок будет хватать… Что на свиданиях вместо того, чтобы «заниматься делом» он будет с упоением рассказывать сам и слушать её, наслаждаясь смешным акцентом и забавной неправильностью английской речи, — о нет, Рон бы никогда не поверил. И вот — пришёл миг, когда он о большем и не мечтал. Хорошо-хорошо, положа руку на сердце — мечтал, однако прекрасно понимал, что заявлениями такого плана просто-напросто перепугает Стану, если и вовсе её не потеряет. А она была для него куда драгоценней краткого мига удовольствия: Рону казалось, будто он обрёл смысл жизни, — теперь он знал, зачем и ради кого живёт, ему хотелось что-то делать, двигаться вперёд; ему хотелось быть рядом, защищать и оберегать, причём, как он с удивлением понял через какое-то время, — не только её, но и едва ли не весь мир.

Однако уже через неделю счастье пошло на убыль, сменившись странным беспокойством, нарастающим день ото дня. Наконец, наступил день, вернее, вечер, когда Рон уже не почувствовал, а отчётливо осознал — со Станой что-то не так. И это «что-то» очень серьёзно. Откуда взялись эти отстранённость и печаль, почему она бледнеет и прячет глаза? О чём она постоянно думает, на все вопросы отвечая лишь грустной отсутствующей улыбкой? Может, что-то не так с ним самим? Может, он обидел её? Торопливо проанализировав последние встречи, он с ужасом осознал — и без того не такая живая и подвижная, как раньше, в последнее время Стана стремительно меняется, истаивая, будто снег под весенним солнцем.

Вообще-то дело шло к ночи, и Рон уже собирался засыпать, однако сон как рукой сняло. Сев на кровати — будто это могло поспособствовать ясности мысли — он снова задумался, нахмурившись и привычно запустив в рыжую шевелюру пятерню, и уже через миг с остервенением вцепился в волосы, захлебнувшись от ненависти к самому себе: дебил! Конечно, как же я сразу не понял! Наверняка я надоел ей, и она не знает, как от меня избавиться!

Рон был близок к тому, чтобы выскочить из кровати и бежать выяснять отношения прямо сейчас.

…Какой же я дурак! Думал только о себе, не считаясь ни с её чувствами, ни с её желаниями… Конечно, как же я мог помыслить, будто она могла… такого, как я… — застонав от бессильного отчаяния, он с силой влепил себе в лоб кулаком. — Что же делать?..

Мысль о сне казалась кощунством — Рон вряд ли бы нашёл в себе силы принять горизонтальное положение. Он сунул ноги в шлёпанцы и замер: может, поделиться с Гарри? Он представил эту картину: близоруко щурящийся, ничего спросонья не соображающий друг, на которого посреди ночи вываливают очередную историю неразделённой любви… Видимо, угадав его намерения, с соседней кровати, на которой спал Невилл, донёсся умоляющий вздох, кажется, что-то вроде «нет… не надо… нет…».

Рон узрел в этом руку судьбы и глас божий.

…У него и без меня головной боли хватает.

Камин в гриффиндорской гостиной ещё горел, и около него шушукались две семикурсницы — кажется, одной из них была подружка Вики Фробишера. Рон метнул в них мрачный взгляд, потуже закутался в мантию, дабы не демонстрировать смешную пижаму, из которой он уже год, как вырос, и повернул в сторону портрета. Раздражённый пинок — с той стороны донёсся возмущённый вопль Полной Леди — Рон, даже не обернувшись на негодующие причитания, поплёлся наверх: там, между шестым и седьмым этажами, почти под самым выходом на крышу гриффиндорской башни, имелось разбитое окошко. А глоток свежего воздуха сейчас бы оказался весьма кстати. К несчастью, Филч, снедаемый предрождественской хозяйственной лихорадкой, окно перестеклил, лишив отчаявшегося гриффиндорца последней радости в жизни.

Что такое не везёт и как с ним бороться, — Рон почувствовал прилив желания высадить стекло и даже занёс руку. — Из двух зол выбираем оба. Какая теперь разница?

И вдруг…

Откуда-то сверху донеслись шаги, потом смех. Потом голоса. Рон навострил уши. Холодный пот крупными каплями выступил у него на лбу: один голос был мужским, а второй… Второй он узнал бы где угодно и когда угодно: Стана. И она… она… — он проглотил комок, распирающий горло, — она искренне, радостно смеялась, вторя чуть приглушённому баритону.

Сначала Рону захотелось убежать: голоса быстро приближались, и его бросило в жар от мысли, что она может решить, будто он выслеживал её. Но он замер — то ли в порыве какого-то мазохистского любопытства, то ли из желания убедиться, что всё это ему не снится… За это время Стана и её спутник приблизились настолько, что Рон уже мог различать слова. Сам того не желая, он прислушался и в очередной раз похолодел: Стана говорила на родном языке.

…С кем она здесь может говорить по-болгарс…

В этот момент мужчина что-то ответил, и торопливое эхо донесло в целости и сохранности до Рона и голос, и фразу… Ноги подогнулись сразу же:

…Не… может… быть…

Стряхнув с себя оцепенение, он прыгнул в густую тень, порадовавшись, что потащился на ночную прогулку не в башмачищах, которыми он бы наверняка перебудил бы живых и мёртвых, а в шлёпанцах (в шлёпанцах с по-восточному загнутыми носами. Джинни клялась, будто привезла их для любимого братца непосредственно из Египта, однако Гермиона видела точь-в-точь такие же на Малой Эльфийской — прим. авт.).

Стана и Крум рука об руку прошли мимо. Рон поразился выражению безмятежного счастья на её лице и неприкрытому обожанию, с каким она взирала на Виктора. Однако вспыхнувшая в душе ревность исчезла уже через долю секунды, он едва ли даже успел её осознать.

…Ничего не понимаю…

Рон ошалело уставился на Крума и, будто почувствовав чей-то взгляд, тот, проходя мимо, чуть притормозил и начал медленно — словно принюхиваясь — поворачиваться. Тёмные глаза буравили тьму, в которой затаился Рон. Без сомнения, Крум если не увидел, то почуял его…

Вот только Крум ли это? Может, привидение? Но тогда откуда этот звук шагов и вообще — почему он непрозрачный? Может, наведённая галлюцинация? Однако для подобных штук требуется изрядное мастерство — кто бы стал так возиться ради какой-то студентки? И тогда бы вряд ли его увидел я… А если это…

Перед глазами встали строки конспекта по Защите от Тёмных Искусств — благо, зачёт у мадемуазель Делакур состоялся в самом начале этой недели. Рон почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом, и кубарем посыпался с лестницы, нашаривая в кармане волшебную палочку, — сейчас ему было наплевать, что все методы борьбы ведомы ему исключительно в теории (как профессор Делакур ни грозилась, притащить в школу настоящую наяву и Лик Страха ей никто не дозволил. — прим. авт.), — ради неё, ради Станы он бы сейчас вышел даже с голыми руками против любого чудовища. Волна любви, страха и какой-то собственнической ярости против попытавшегося отобрать то, что Рон считал принадлежащим только ему, влекла вниз. Однако ни Станы, ни Крума он не нашёл — ни на лестнице, ни в холле у портрета.

— Стана! Стана! — истошно крикнул Рон, умирая от отчаяния и беспомощности.

Полная Леди в ответ на отчаянный стук по раме снова начала возмущённо бухтеть:

— Фи, какая вопиющая грубость! Я непременно доложу по инстанциям о подобном возмутительнейшем… — пышный бюст в глубоком декольте трепетал.

Рон понял, что насилием тут ничего не решишь.

— Приношу извинения за свои дурные манеры, — произнёс он опасно подрагивающим голосом, — однако не соблаговолите ли вы сообщить мне, не проходила ли здесь случайно черноволосая девушка — Стана Браткова с четвёртого курса. А с ней мог быть… э-э… — он осёкся.

Полная Леди уставилась на гриффиндорца с заново вспыхнувшим интересом:

— Стана Браткова? Уж не та ли, с кем вы, юноша, в последнее время… Хо-хо… Нет, она не возвращалась — как ушла часов в десять… Надо сказать — регулярно нарушает школьные правила! Конечно, я понимаю — молодость, молодость, однако же… Она вас бросила, да? Или водила за нос, встречаясь с другим? — в голосе зазвенели охотничьи нотки, а кулаки Рона побелели. — Ах, бедняжка… Вот они, эти иностранки — никаких представлений о нормах поведения, полное отсутствие моральных устоев… — Рон скрипнул зубами. — Она ведь каждую ночь бегает на какие-то таинственные свидания и ещё ни разу не вернулась раньше трёх часов, — добавила Полная Леди конфиденциальным голосом.

Рон побелел.

— И сколько эти длится?

— Да, почитай, с тех самых пор, как она вернулась из Болгарии. Кажется, она была на похоронах? Ах, бедный мистер Крум… — Полная Леди заломила руки, и Рону стали видны ямочки на её локтях. — Такой был милый юноша… Трагическая судьба… Неразделённая любовь… Ужасная смерть…

…Ужасная смерть?!

Рон пулей вылетел обратно к сплетенью лестниц и коридоров.

Куда?! Туда? Или туда???

От бессилия снова захотелось завыть. Слабо веря в успех, он метнулся в ближайший коридор:

— Здесь не проходила?..

Портреты сонно моргали и пожимали плечами — «не видели, не слышали, не знаем». Рон упрямо метался по коридорам, взбегал вверх «скажите, вы не заметили?» и снова спускался вниз — «вы не видели?», походя лупил кулаком в стенки «чёрт, чёрт, ЧЁРТ!!!», пока…

Юркая старушенция с потемневшей картины у винтовой лестницы, ведущей на крышу гриффиндорской башни, закивала — да так яростно, что Рон даже испугался, как бы та не вывалилась из-за своей перекосившейся рамы:

— Хе-хе… Как же, как же! Такая парочка — такая милая парочка… Да-да, черноглазая… Хе-хе… Именно — с высоким молодым человеком…да-да, явно старше её… Вот только не думаю, юноша, что вам стоит так бежать, — судя по их виду, третий там окажется явно лишним, хе-хе…

Рон со всех ног уже мчался вверх, вознося молитвы всем святым, чтобы успеть вовремя: раз-раз — в два шага пролеты оставались позади. Становилось всё холоднее, сверху сыпалась снежная крупа, но он не замечал — взмыленный и задыхающийся, с налипшими на красное, как помидор, лицо волосами, он босиком мчался наверх — тапки были давно потеряны в одном из безвестных коридоров.

Дверца вяло поскрипывала на сквозняке. Рон, не сбавляя темпа, шарахнул по ней ногой и вылетел на крышу — зубчатые стены, узкие бойницы с подушечками снега, заснеженные каменные плиты, пересечённые цепочками шагов и… Дыхание занялось. Тонкая фигурка, раскинув руки, замерла на парапете — едва Рон увидел её, как всё остальное разом исчезло из его сознания, остались только запрокинутая голова, раскинутые руки-крылья… И парящий рядом тёмный силуэт. Широкие, чуть опущенные вперёд плечи. Сомнений не было — это Крум. Равно как и не оставалось простора для толкования его намерений: сам уже сделавший шаг в бездонную ночную пропасть, он держал балансирующую на самом краю Стану за руку.

— Стана! — взвизгнул Рон и тут же зажал себе рот, увидев, как дрогнули её плечи и девушка опасно покачнулась, удержав равновесие в самый последний момент. Рону показалось, будто Крум метнул в него полный ненависти взгляд и что-то быстро произнёс по-болгарски. Во всяком случае, Рон не понял ни слова.

Времени на раздумья не оставалось — одним прыжком гриффиндорец перемахнул разделяющее их расстояние — и вот пальцы железно сомкнулись на запястье девушки — аккурат в тот самый миг, когда наява потянула её за собой вниз.

— Стана, что ты делаешь?! — теперь, когда он буквально повис на её руке, Рон наконец-то позволил себе заорать.

Не тут-то было: наява с неменьшим упорством тянула её на себя.

— Ну же, Стана!!! — подхлестнул Рон оцепеневшую подругу, и, видимо услышав, та начала медленно поворачиваться. И уже по одному этому движению, по его сосредоточенной плавности и какой-то даже торжественности Рон вдруг осознал, что душа её, похоже, уже сделала шаг через границу, разделяющую тот и этот миры.

— Стана! Очни… — слова присохли к нёбу — бледное лицо, с синими от мороза (от одного ли мороза?) губами и широко распахнутыми глазами, видящими сейчас нечто недоступное остальным. — Очнись!!! Ну же…

— Я… Я пойду туда, — строгим голосом, полностью лишённым узнаваемых ноток, сообщила Стана. — Я устала. Я одна. Мне некуда идти. Мне некуда возвращаться. Меня здесь никто не ждёт.

— Дура! Прекрати! — снова сорвавшийся на истошный крик, Рон отчаянно задёргал её, однако Стана была непоколебима, будто изваяние. — Ты не одна! Ведь… Ведь я же с тобой!

На мгновение ему показалось, будто ладонь чуть потеплела. Но только на мгновение: наява колыхнулась в воздухе, что-то прошептала — и вот Рон снова сжимал в руке кусок льда.

— Я совсем одна, — механически твердила девушка. — Здесь. Я. Одна. Он ждёт меня. Он скучает. Ему плохо. Раньше он всегда был со мной. Всегда выручал. Пришла моя очередь помочь ему.

— Ему не нужна помощь! Он вообще уже не человек! Это наваждение! И ты тут не одна! — отчаянно взывал Рон, пытаясь заглушить нашёптывания Крума, бросающего на него полные лютой ненависти взгляды. — Я не отдам ему тебя! Ни за что! Никогда! Я люблю тебя, слышишь? Хочу, чтобы ты жила! Чтобы ты была счастлива! Чтобы мы были счастливы! Не уходи! Я всё для этого сделаю! Не знаю, нужен ли я тебе, но, Стана, — если ты хоть что-то ко мне чувствуешь… если тебе не наплевать на то, что чувствую я… умоляю — вернись к нам, ко мне!

Ударил морозный ветер, взметнув снег с макушки ближайшего сугроба и швырнув Рону в лицо. Гриффиндорец закашлялся, однако ещё крепче сжал ледяное запястье и дёрнул девушку на себя. Он бы не удивился, если б вовсе оторвал сейчас ей руку, — однако Стана как-то на удивление легко подалась, и оба они рухнули в снег. Наява сгинула.

— Рон? — её бледно-синие губа едва шевелились, словно вместо слова она уронила камень. — Зачем ты пришёл за мной?

Рон лежал под ней, прижимая к груди изо всех сил. Он сам не мог понять, хочется ему сейчас плакать или смеяться.

— Потому что ты — бестолковая дурёха и с тебя глаз нельзя спускать, — в сердцах ответил он. — И поэтому я о тебе беспокоился.

— А то, что ты сейчас сказал… Это… правда?

Наверное, всё же смеяться…

— Правда-правда, — сварливо откликнулся он, осознав, что сегодняшняя часть неприятностей, кажется, уже позади. Тут же возникло неодолимое желание взять розгу и в лучших традициях миссис Уизли всыпать кое-кому, как следует. — И могу повторить для чокнутых эгоисток: я люблю тебя и буду тебя защищать, чего бы мне это ни стоило.

Белый снег сверху и снизу, белый снег вокруг делал лицо Станы ещё белее. Рон смотрел на неё, не в силах оторвать глаз и внезапно осознав, что важнее этого мига у него ничего не было. И что всё только начинается.

— Я не эгоистка, — упрямо возразила она, и он мысленно перевёл дух: раз к ней вернулась вечная жажда противоречить, значит, всё в порядке.

— Да ну? А ты подумала о других — о родителях, друзьях, обо мне?

— Прости, — она виновато отвела глаза, опустила голову ему на грудь, и даже сквозь ткань он почувствовал, какой ледяной была её щека, — понимаешь, это так странно — когда он звал меня, когда приходил… я словно переставала осознавать реальность, снова возвращаясь в детство, когда всё было просто, когда я чувствовала себя такой защищённой и не сомневалась, что впереди ждут только счастливые дни… Он выслушивал меня, он всё понимал, он жалел меня, рассказывал, как ему плохо там… Вот я и подумала, что надо найти в себе мужество разом покончить с болью и одиночеством — и его, и моим…

— Бред какой! — с чувством фыркнул Рон. — Настоящее мужество — продолжать жить несмотря ни на что, ясно? Малодушно сбежать может любой — невелика премудрость размазать свои мозги по камням или сигануть в озеро… И вообще — о каком одиночестве идёт речь, если ты и я… Если мы с тобой…

Стана подняла голову. Рон тут же покраснел, осознав внезапно близость и хрупкость её тела, которое он сжимал в объятиях.

— Э… Короче — не могла бы ты с меня слезть, а то мне, типа, холодно. И вообще, сколько можно тут валяться.

Стана поднялась, Рон следом за ней выбрался из сугроба, и тут-то всё и ощутил: и ледяной огонь жгущего босые ноги снега, и холодную сырость промокшей, прилипающей к обледеневшей спине пижамы, и пронизывающие вздохи морозного ветра… Нижняя челюсть тут же заходила ходуном, и он звонко щёлкнул зубами.

— Па-па-пайдём внутрь…

Крепко держа Стану за запястье, Рон, вздымая за собой снежный бурун, рванул к дверям, на негнущихся ногах пересёк заснеженную крышу, слетел с лестницы, перескакивая через ступеньки, ворвался в пустую гриффиндорскую гостиную, где едва брезжил камин, — и всё это не разжимая руки. Не последнюю роль, признаться, сыграло то, что окоченевшие пальцы просто не разгибались. Пихнув девушку на диван у камина, Рон с трудом произнёс заклинание и замер, трясясь всем телом. Какое-то время тишину нарушало только дружное клацанье зубов. Оценив состояние Станы, Рон с трудом шевельнулся и под её вопросительным взглядом направился к лестнице. Спальня шестикурсников встретила его мирным и мерным дыханием. Рукой, ледяной от въевшегося в самые кости холода, Рон сдёрнул одеяло с Дина Томаса и как следует приятеля тряхнул. Ноль эмоций — только короткое, но чёткое указание конечного пункта, куда Рону следует немедленно отправиться.

— Lumos! — Рон задрал однокурснику веко и направил свет волшебной палочки прямо в глаз. — А ну, говори, где огневиски!

Кулак просвистел прямо над левым ухом. Дин рывком сел на кровати.

— Ты что — совсем рехнулся?! Какое тебе, мантикраб тебя тра-та-та, огневиски?! Который час?!

— Последний раз…

— Э… понял-понял, — глаза привыкли к темноте, и Томас различил выражение лица одноклассника. Ничего хорошего оно не сулило: Рон явно не собирался повторять свою просьбу в третий раз. Гриффиндорец три раза стукнул волшебной палочкой по тумбочке. — Трубы горят… Ночь на дворе… Держи… — бухтел он себе под нос.

Хлопнула дверь.

Дин посидел на кровати, задумчиво прислушался. Справа похрапывал Симус. У окна — что-то лопотал Невилл. Полог кровати Гарри был задёрнут — тот тоже спал.

— И с кем он собрался напиться? — ни к кому конкретно не обращаясь, поинтересовался Дин. Зевнул. Посмотрел на портрет Парвати — та сладко спала, причмокивая во сне. Он улыбнулся: кто-кто, а он-то знал: у настоящей Парвати Патил имелась та же привычка. — Алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве, — назидательно изрёк он и плюхнулся обратно на подушку. Мысли оставили ненормального Уизли, решившего в одиночку напиться посреди ночи, и потекли в куда более приятном направлении. Под их нежное покачивание он и уснул.

Когда Рон вернулся в гостиную, он не сразу сообразил, куда девалась Стана, — та с головой завернулась в прикрывающее протёртую обшивку дивана огромное покрывало. Только глаза тревожно и виновато поблескивали в темноте. Рон выдернул зубами пробку, понюхал, сделал пробный глоток, тут же закашлявшись до слёз. Зато живительное тепло сразу же плеснулось в желудке, а оттуда растеклось по телу.

— Держи, — он сделал ещё глоток, украдкой вытер глаза и сунул бутылку в руку Стане. Пальцы девушки были по-прежнему холодны, как сосульки. — Пей давай. Сделай пару глотков. Небольших, — тут же уточнил он.

Девушка покорно поднесла бутылку к губам и задохнулась от одного только запаха.

— Пей-пей, — настаивал Рон. — Конечно, кашлем насморк не испортишь, однако у нас с тобой есть все шансы завтра загреметь к мадам… А-апчхи! — неожиданно для себя самого закончил он.

Стана зажмурилась, словно перед прыжком, выдохнула и мужественно запрокинула голову, тут же закашлявшись так, что Рон даже испугался. Зато уже через пару минут она уже выползла из-под покрывала, и на её щеках заиграл слабый румянец. Далее всё происходило в полной тишине — словно все слова уже были сказаны, дрожащие юноша и девушка сидели у камина: бутылка вернулась к Рону, потом снова перекочевала к Стане, опять к Рону — и вот он уже почувствовал свои ноги, пальцы тоже начали слушаться, да и руки Станы заметно потеплели.

…А губы? — почему-то подумал он и тут же мысленно дал себе по голове.

Неожиданно девушка судорожно зевнула и прикрыла глаза. Рон тронул её за плечо, однако вместо того, чтобы проснуться, она вдруг покачнулась и рухнула ему на колени.

…Разбудить? Да никогда…

Рон улыбнулся, снова прикрыл Стану покрывалом, подсунул руку ей под щёку, чтобы было удобней лежать.

— Стана… — прошептал юноша. Улыбнулся и откинулся на спинку, прислушавшись к странным, неведомым доселе ощущениям. Тепло доверчиво прильнувшего к нему тела. Едва слышное дыхание. Прилипшая ко лбу чёрная прядка. Он осторожно поправил её, погладил спящую девушку по волосам. Наклонился и зачем-то понюхал их, всё ещё хранящих свежесть морозной ночи, едва не ставшей для неё последней.

…Стана…

Рон уставился в огонь. Языки пламени плясали за решёткой, двоясь и троясь, синие огоньки перепрыгивали с полена на полено. Расфокусировавшиеся глаза снова вернулись к спящей на коленях девушке. Рон зевнул и наклонился к её уху:

— Ты не одна… И я не один… — глаза закрылись, он ткнулся лбом ей в плечо. — И мы справимся. Отвечаю…

Бутылка тихонько стукнулась об ковёр, Рон покрепче обхватил свернувшуюся под покрывалом Стану. Подстерегавшие его сны казались тёмными омутами, где можно было утонуть.