Защитник

Реклама

купить

Глава двадцатая. В которой Рон проверяет свои фехтовальные навыки, а Гермиона и Гарри портят отношения с мадам Помфри, зато налаживают общение с кентаврами

Рон икал. Икал давно — с того самого момента, как за мадам Помфри с грохотом захлопнулась дверь лазарета. Что он только ни испробовал — пил воду, задерживал дыхание, поворачивался набок, морщась, — не столько даже от боли, сколько от тугих бинтов, перетянувших грудь, — ничего не помогало. Он даже подумывал, не попросить ли Гарри как следует его напугать, однако посмотрел на отстранённое лицо друга, лежащего на соседней кровати, и передумал. Прошли мучительные полчаса, показавшиеся Рону целой вечностью, — от икоты искромсанная Режущим Заклятьем грудь начала гореть, как в огне.

— Слышь, Гарри-ик! Как думаешь, это — побочное действие Ухоукорачивающего Зелья или меня кто-то вспоминает тихим незлым словом?

Гарри молчал, глядя в потолок. По лазарету, как и во всём замке, плавали тёплые и пушистые снежинки, в углу перемигивалась лампочками рождественская ёлка. На спинку кровати присел крошечный ангелочек со слюдяными крылышками, чем-то напоминающий наряженную в серебристое платьице стрекозу. Гарри недобро покосился на него, заставив испуганно шарахнуться прочь.

— А, ну ладно… — Рон привык к немногословности приятеля, особенно в непростые минуты, а потому просто заговорил вслух, начав, как говорится, «из-за такта»: — И-ик! Говорят, надо угадать, кто тебя вспоминает, и тогда все прекрати-ик!-ся. Чёрт… — он прижал руку к груди. — Наверняка Малфой, — Рон сделал паузу и настороженно прислушался к своим ощущениям. — ИК! Чтоб ему обыкаться… Может, его родственнИКи? Хорошо, не угадал, поехали дальше… Макгонагалл? ИК! Мама? ИК! Стана?.. — воцарилась пауза, во время которой Гарри, привлечённый бормотанием с соседней кровати, начал машинально прислушиваться. — Неужели Ста…ик!..на! Не угадал…

Имена посыпались быстрее и быстрее, причём подбор их вызывал у Гарри живое удивление:

— Гермиона? Ик! Безголовый Ник! Джинни? Сестрица, это ты? Ик! Ясно… ФлитвИК! Снейп? — пауза.

— Да зачем ты Снейпу сдался? — не выдержал Гарри, испытывая уже нечто вроде спортивного интереса.

— Кто его, гада зна-ик! Господи, да сколько это мучение будет длиться?!

— Может, Фред или Джордж? — с готовностью предложил Гарри.

— Думаешь? Ик! Не они, поехали дальше. КрэббИК!

— Угу, с Гойликом вместе — страдают, что не уберегли своего дражайшего Малфоя, — в глазах Гарри вновь полыхнули злые искры.

— Ик-кашма-ар… — измученно простонал Рон. — Мерлиновой мамой клянусь, я этой пытки больше не вынесу…

Он обречённо собрался в ожидании следующего приступа. Секунды шли, но икота не возвращалась. Минута… Ещё одна…

— Мерлинова мама? — робко повторил Рон, не в силах поверить в произошедшее. — Надо же… Ха! А ведь помогло. Неужели Мерлинова мама?

— Ты веришь в эту ерунду? — Гарри утратил интерес к происходящему, снова вытянулся на постели и уставился в потолок.

— С другой стороны… Думаю, Ты-Знаешь-Кто, — Рон по-прежнему старался называть Вольдеморта именно так, — частенько тебя вспоминает: ты бы, наверное, уже давно задохнулся от икоты, будь эта примета правдой, а я что-то не припомню, чтобы ты икал…

Гарри промолчал, однако про себя подумал про боль в шраме, так или иначе не дающей ему покоя все последние годы. Меж тем мысли обоих юношей разом вернулись к сегодняшним событиям: Рону даже с соседней кровати было видно, как губы Гарри дёрнулись и у уголков рта появились жёсткие складки. А глаза…

Опять…

Рон передёрнулся, вспомнив мрачную одержимость, с которой, будто не на жизнь, а на смерть сошлись заклятые враги.

— Слышь, Гарри… Я даже не понял, что это было, но… Д-да, не хотел бы я с тобой встретиться на узкой дорожке: чистая работа: бац — и ты уже среди херувимов. Раз-раз… И опа, — он взмахнул руками — в результате ахнул от боли сам и заставил вздрогнуть Гарри.

— Не надо, — тот нахмурился, поморщился от боли в свежезашитой щеке. — Давай потом, а?

— Как скажешь. Кстати, ты в курсе, что по Малфоеву ж-ж-ж… ихняя матушка-с, когда узнала о произошедшем, прислала экипаж-ж-ж. Жаль, не судьба нам с ним снова поболеть по соседству. На этот раз он бы у меня татуировочкой не отделался… Я не злопамятный, сам знаешь, — Гарри хмыкнул, и Рон мысленно улыбнулся, надеясь, что сумел отвлечь друга от серьёзных размышлений, которые — он не сомневался (хватило и одного взгляда на странное выражение лица друга) — сейчас были совсем некстати, — но он бы у меня за всё ответил — и за Режущее Проклятье тоже. С-сволочь… — Рон прислушался к боли в груди и не удержался, его снова понесло: — И ведь наплёл, гад, про самооборону — и дрались-то мы двое на одного, и наскочили из-за угла — подхватили под белы рученьки, пытались жизни лишить… — внезапно он осознал, что именно так всё, по большому счёту, и происходило, и умолк, озадаченно почёсывая заклеенный тривиальным пластырем нос. Когда Уизли снова заговорил, прежней уверенности в голосе не звучало. — С другой стороны, ты ему крепко ввалил — и р-раз, и д-два… А потом он тебе ка-ак…

Гарри мученически закатил глаза, но не успел в очередной раз попросить Рона оставить слишком актуальную тему (в голове фоном для размышлений ещё звенел напряжённый шёпот профессора Макгонагалл, а от снятия полусотни баллов Гриффиндор спасти не смогло ничто: случись драка хотя бы после обеда, когда семестр считался бы законченным… — прим. авт.): снаружи послышалась возня, недовольный голос мадам Помфри («…надо лучше следить за своими кавалерами, тогда не придётся им передачки носить!»), потом умоляющий девичий дуэт — наконец, двери распахнулись, и в лазарет ворвались Гермиона и Стана, тут же кинувшись к постелям, на которых лежали гриффиндорцы.

Гарри взглянул на отчаянно вздёрнутые брови, закушенную губу, разве что не заломленные в трагическом порыве руки подруги и обречённо вздохнул.

— Гарри! Гарри, ты как? — она торопливо ознакомилась с причинённым Малфоем ущербом, и губы у неё снова затряслись: — Гарри… ну сколько же…

Гермиона почти упала на колени рядом с кроватью, кончиками пальцев невесомо коснулась его покрытой ссадинами скулы, скользнула вдоль подбородка. Гарри чуть отодвинулся — не от боли, а от ожидания её. Однако, по большому счёту, он ждал не только и не столько боли — к ней он уже привык — он чувствовал себя ужасно усталым, а потому больше всего на свете сейчас не хотел сурово нахмуренных бровей, слов упрёка, строгих сентенций о долге перед родным факультетом, увещеваний и взываний к совести, однако…

Молчание.

Тогда он настороженно покосился в сторону подруги, и глаза широко распахнулись: прижимая ладонь к губам, будто пытаясь таким образом удержать рвущиеся из груди всхлипы, Гермиона смотрела на него — и даже в празднично-разноцветном сумраке больничной палаты Гарри мог увидеть печальные слёзы в её глазах. Переливающиеся красно-зелёными искорками слёзы, сами сейчас напоминающие рождественскую гирлянду. Девушка протянула дрожащую руку, осторожно коснулась его волос, запустила в них трясущиеся пальцы… Слёзы стали крупнее, и Гарри с каким-то нежным удивлением наблюдал, как, не удержавшись на ресницах, одна из них сорвалась, скользнула по щеке, оставляя за собой мокрую дорожку и становясь всё меньше и медленнее; вот, будто устав по дороге, она замерла на щеке… За первой слезой поспешила вторая, Гермиона оторвала руку от дрожащих губ, торопливо вытерла лицо — но зато не смогла удержать предательский всхлип. Ладонь опять дёрнулась ко рту, меж бровей появилась складочка, и слёзы из глаз полились ручьем — она проиграла битву: поняв это, ткнулась лицом в подушку Гарри и затряслась в беззвучных рыданиях. Её дрожащая рука поднялась, обхватила его поперёк груди. Пальцы робко погладили крахмально-жесткую пижаму, судорожно вцепились в пуговицу — он подсунул руку ей под шею, обнял, прижался щекой к пушистым волосам. Закрыл глаза. Пусть всё тело ныло — почему-то на душе сразу стало удивительно спокойно. Мелькающие в голове мысли выстроились в связную картину — он всё понял. Он знал, что делать. И был уверен в своей правоте. И ещё — он был уверен, что она теперь тоже всё понимает.

Завтра же, — Гарри осторожно шевельнулся, прислушался к себе. — В крайнем случае, послезавтра. Нет, все же — завтра.

Тем временем дверь лазарета снова скрипнула. Рон, лежащий на соседней кровати, и Стана на табуретке рядом застыли: к ним неторопливой походкой не сомневающегося в своих силах хищника шествовала хаффлпаффка Эшли Макферсон. Не обратив никакого внимания на остолбеневшую Стану, она присела на кровать рядом с Роном, очень по-свойски подоткнув ему одеяло.

— Ты не пришёл, как мы договорились… — глаза Рона полезли на лоб, потом испуганно метнулись к разом побледневшей Стане и снова вернулись к Эшли; он открыл рот, однако аккуратный пальчик коснулся его губ в жесте молчания, — тш-ш, мадам Помфри сказала, тебе не стоит перенапрягаться. Зная тебя, я была уверена, что воспрепятствовать нашему свиданию могло только что-то серьёзное… Я не ошиблась…

Пятикурсница говорила так, будто Станы рядом и в помине не было, она даже бровью не повела в сторону оцепеневшей девушки, однако видела каждое изменение лица нахалки-соперницы — остолбенение… недоверие… осознание… и снова — остолбенение, но, как говорится, на качественно новом уровне. Равно как не ускользали от внимания и изменения в выражении лица начавшего приходить в себя Рона, и оторопелые взгляды наконец-то оторвавшихся друг от друга Поттера и Грейнджер.

И эти лица ничего хорошего не сулили.

Пора…

— Счастливого Рождества, Ронни, увидимся в Новом году… — она оторвала палец от его губ, приложила к своим и снова к его. — Всем пока, — общих взмах рукой, даже не оборачиваясь. Быстрый цокот каблучков, поворот в дверях:

— Грейнджер, меньше, чем через час подадут экипажи. Поторопись, в противном случае тебе придётся идти в Лондон пешком.

Щелчок захлопнувшейся двери привёл всех в чувство.

Гарри и Гермиона молча переглянулись и, не сговариваясь, уставились на Рона. У них было ощущение, будто только что на их глазах произошло нечто на редкость странное и… до жути неправильное.

— Стана, погоди… — севшим голосом произнёс Рон, протянул руку. Тишину лазарета взорвал громкий шлепок — перепугавшиеся ангелочки вспорхнули вверх, сбились в шуршащую слюдяными крыльями стайку, предусмотрительно переместились к стоящей у входа ёлке. Рон потряс в воздухе зудящей от удара Станы ладонью. — Послушай… — беспомощно начал он, однако бесполезно: с совершенно каменным лицом (ей самой сейчас казалось, будто все мышцы заморозило, она даже не могла лишний раз моргнуть — прим. авт.) болгарка, опрокинув табурет, вскочила и быстро пошла к двери.

Рон дёрнулся следом, но, похоже, переоценил свои силы — от резкого движения на бинтах под распахнутой пижамой проступила кровь. Зашипев, он со стоном, полным бессильной ярости, рухнул обратно на подушки и всё же через миг снова упрямо сел, держась за грудь, медленно развернулся и спустил ноги с кровати:

— Ста…

Дверь грохнула, и Рону показалось, будто он получил удар в лоб, — он даже оторопело замер на миг. И, словно решив его добить, в этот миг вернулась мстительно затаившаяся икота.

— Стана! Ик! Чё-о-орт-ик!- даже не пытаясь нашарить тапочки, он кинулся босиком по каменному полу, побежал — если, конечно, можно бегать со свежевывихнутой ногой, — хромая и морщась, икая и хватаясь за никелированные шарики на спинках больничных кроватей.

Снова грохот дверей.

— Вот это стерва… — с восхищенной ненавистью выдохнула Гермиона. — Вот это дрянь… Причём она ведь прекрасно понимает, что делает…

Гарри перевёл потрясённый взгляд на подругу:

— Зачем ей это нужно? На кой ей Рон? Разве она не видит, что у него уже есть…

— В том-то и дело! Да как ты не понимаешь… — Гермиона обречённо махнула рукой, — просто она смириться не может, что кто-то ушёл от неё по собственной воле… За ней же парни — что за Хагридом гиппогрифы — целым табуном бегают, кланяются, с рук едят; и вот, на тебе: кто-то осмелился её бросить. Уверена, Рон ей и даром не нужен, всё делается только для того, чтобы потом иметь возможность бросить и унизить его публично… — она говорила и говорила, радуясь, что внезапно возникла возможность поговорить на отвлечённые темы, оставив на потом самое главное — то, что их на самом деле волновало, а Гарри, прекрасно всё поняв, слушал её с благодарностью и возрастающим недоверием. Под конец, взглянув на его потрясённо полуоткрытый рот и уехавшие глубоко под чёлку брови, Гермиона не выдержала — невзирая на трагичность обстановки, прыснула. — Гарри, что с твоим лицом?..

— Рехнуться можно… И что — это и есть так называемое женское коварство, да? Пожалуй, я бы предпочёл ещё раз подраться с Малфоем, чем… — он взглянул на сдвинувшиеся брови подруги: — Будем надеяться, они разберутся. Если, конечно, Рону икота позволит. Не надо на меня так смотреть, я просто пошутил.

— Зато я не шучу, — к Гермионе мгновенно вернулась серьёзность. — Гарри.

— Собираешься мне сказать, чтобы я не смел лезть на рожон, не связывался с Малфоем, помалкивал в тряпочку, всегда семь раз думал, прежде чем махать палочкой, держал в уме все потерянные по моей вине Гриффиндором баллы, м-мф-ф… — ладонь Гермионы легла ему на губы, заставив умолкнуть.

— Нет. Просто береги себя. Ради меня. Ладно?

Молчание показалось им обоим бесконечным. Потом Гарри молча провёл рукой по её щеке, скользнул пальцами за шею и, подтянув к себе, поцеловал. Солёные щёки, мокрые солёные ресницы, солёные губы — однажды отведав, он навсегда возненавидел этот вкус, вкус её печали, вкус боли и отчаяния.

— Гермиона…

Вот теперь всё правильно…

Наверное, отчаяние имеет порог, печаль — вес, а боль — границу: один шаг — и всё исчезает, мир сгорает, чтобы возродиться заново, — иным, в новых красках и звуках, новых чувствах и словах… И в безжалостном огне меняются местами недозволенное и дозволенное, там не существует слова «нельзя», там нет запретов, как нет и пути назад, — есть только мгновение. Оно же — вечность.

Секунда или час прошёл, они сами не поняли, — как не поняли, что же произошло, и почему Гермиона уже барахтается под одеялом, путаясь ногами в юбке, а Гарри проталкивает пуговицы своей пижамы сквозь тугие накрахмаленные петли. Ангелочки в смятении заметались под потолком, один из них дунул в свою трубу — испуганно всплеснула, чтобы тут же затихнуть, рождественская мелодия…

Мигала ёлка — освещаемые ею листья падуба и омелы становились то красными, то жёлтыми, то зелёными, словно стремительно менялись времена года. И капельки пота на лицах, и слёзы — они тоже переливались; слезинка, стёкшая по щеке Гермионы успела прожить три сезона прежде, чем Гарри снял её губами.

Исступление любви и отчаяния, спешка предчувствия и неизбежной разлуки, пережитый страх и ярость — они свели с ума, заставили наплевать на условности и позабыть обо всём: одеяло давно сползло на пол, ангелы суетливой мошкарой вились вокруг ёлки, время от времени начиная наигрывать нечто испуганно-торжественное, но Гарри и Гермиона ничего не замечали.

…Пока он не опустил голову, упёршись своим взмокшим лбом в её лоб, облепленный мокрыми волосами.

— Гермиона…

Она открыла глаза, задев своими ресницами его, — лёгкое прикосновение, поцелуй бабочек.

— Друзья мои, не хотела бы показаться навязчивой, но мадам Помфри уже обо всём известили, через минуту она будет тут, — сообщил со стены деликатный голос, обладательница которого по едва заметному грассированию была, без сомнения, француженкой. — Вы уж простите, что предупреждаю только сейчас, — полагаю, всё равно вы бы меня вряд ли раньше услышали. Это было… хм… очень мило, — голос хихикнул и умолк. — Весьма э-э… динамично.

Едва ли сейчас что-либо соображающая Гермиона машинально пошарила рукой в поисках одеяла — и не нашла. Через миг и до неё, и до Гарри дошёл смысл услышанных слов, в мгновение ока их — уже воспламенившихся яростным румянцем, с вытаращенными глазами — сдуло с кровати; когда пышущая праведным гневом мадам Помфри, тряся седыми кудельками под белоснежной наколкой, разъярённой эринией влетела в лазарет, Гарри в застёгнутой на все пуговицы пижаме лежал, по-больничному чинно сложив руки поверх прикрывающего его до пояса одеяла, а рядом столь же чинно сидела Гермиона. Она как раз наливала воду в стакан и, услышав угрожающее топанье, подняла удивлённый взгляд к раздувающейся от негодования фельдшерице.

— Простите нас, пожалуйста, — брови девушки приподнялись виноватым домиком, и мадам Помфри воодушевилась: ага, значит, всё же это безобразие имело место! — …но Рон выскочил и убежал так внезапно, что мы не успели его удержать: Гарри снова плохо себя чувствует, а я не могла его оставить… — Гермиона обратила чуть взволнованный взор к лежащему перед ней юноше и подала ему воду. Тот принял стакан с выражением глубочайшей благодарности на лице.

— Мистер Поттер, вам хуже?.. — профессиональная тревога тут же подавила всё прочее, что не помешало мадам Помфри напоследок пронзить взглядом сидяще-лежащую перед ней с самым невинным видом парочку.

Гермиона зябко поёжилась и поджала ноги. Взгляд мадам Помфри стал пронзительней, и Гарри, всерьёз испугавшись индуцированного этим взором воспламенения, надрывно вздохнул.

— Мистер Поттер? — мадам Помфри моментально забыла обо всём остальном. — Вам плохо? Болит?

— Да не так, чтобы очень… — Гарри умирающе улыбнулся. Мадам Помфри отвернулась, чтобы взмахом палочки сделать свет в лазарете поярче, и он метнул укоряющий взгляд в Гермиону.

— Я вас сейчас осмотрю… — мадам Помфри направилась к огромному двустворчатому шкафу за инструментами, — а вам, мисс Грейнджер, стоит поторопиться — вот-вот начнется посадка в экипажи до Хогсмида…

— Да-да, — откликнулась Гермиона у неё за спиной, — я, пожалуй, пойду… Счастливого рождества, Гарри…

Если б фельдшерица сейчас обернулась, то сильно бы удивилась разыгрывающемуся у неё за спиной представлению: Гарри судорожно дёргался под одеялом, натягивая вытащенные из-под кровати пижамные штаны, а Гермиона потуже заворачивалась в мантию, надеясь, что никто не заметит её надетых на босу ногу туфель.

Стана бежала по коридорам, послушно следуя их поворотам, не глядя, да и не желая смотреть, куда её несут ноги; напротив, она мечтала сейчас заблудиться — заблудиться по-настоящему, чтобы её никто никогда не нашёл в этом богом или же самим дьяволом проклятом замке, чтобы её плоть истлела в каком-нибудь сто сорок восьмом исчезающем коридоре, а кости растащили по своим норам крысы и прочие мерзкие местные твари.

Всё равно никто не будет меня искать. Никому я не…

Она налетела на Виктора, с разбегу ткнувшись в него лбом, — с перепугу шарахнулась, отскочила к каменной стене, едва не заорав от боли в разбитом локте, но… взглянула в его приветливые, усталые глаза — и всё поняла. Лицо девушки просветлело, она покорно подошла и встала рядом, подперев спиной стенку, запрокинула голову к незнакомому потолку. Слёзы забултыхались в глазах, наполнили их до краёв и выплеснулись на щёки — всё вокруг поплыло, смазалось, будто на акварельный рисунок вылили стакан воды.

— Я знал, что ты вернёшься ко мне, — он устало съехал по стене, опустившись на корточки. Он всегда так делал в детстве, разговаривая с ней, — специально, чтоб их глаза находились на одном уровне и она не чувствовала себя маленькой и глупой, как тогда, когда приходилось запрокидывать голову к матери и тёткам. Правда, теперь она уже выросла…

Стана присела рядом, положив голову ему на плечо.

— Я больше не могу, — слёзы текли по её лицу без всяких усилий — дождём по стеклу.

— Я знаю, — он серьёзно посмотрел на неё. Сжал руку.

— Я смогу там отдохнуть?

— Наверное. Я не смог. Может, вместе нам будет легче.

— Вместе… — её губы дрогнули, изогнулись в улыбке — сначала саркастической, но тут же ставшей жалобной. — Ви-и-ик… — Стана захлюпала носом, — мне так плохо… так одиноко… так больно — тут… — она приложила руку к груди.

— Я знаю… — он кивнул. — Со мной было то же. Но боль уходит. Вдвоём мы обязательно справимся. Ну, пойдём?..

— А ты будешь рядом? — совсем по-детски заглянула она ему в глаза, ища в них — и находя — давно забытое тепло, поддержку, надежду на лучшее.

— Конечно, — как в детстве, он легонько щёлкнул её пальцами по носу и встал, потянув за руку следом.

Они в полной тишине поднимались по лестницам — сначала широким, с высокими каменными перилами; но с каждым этажом пролёты становились всё длиннее и круче, ступени — всё уже и выше, вот каменные сменились деревянными, причём шли не подряд — Круму и Стане уже дважды приходилось перескакивать через торчащие обломками зубов щепки. Он крепко держал племянницу за запястье, и прикосновение его прохладной руки было таким успокаивающим… Тревога и боль уходили из груди, сменяясь — как и в тот день, когда он впервые позвал её за собой, — усталым спокойствием. Стана сама не поняла, когда начала улыбаться.

— Не бойся, — не оборачиваясь, произнёс Крум, когда они двинулись по тёмному коридору. По ногам сквозило, а перед дверью, замаячившей в свете тусклого масляного светильника, намело целый сугроб, — мы с тобой просто полетим. Как в детстве. И тогда и ты, и я обретём покой.

Покой…

— Ты ведь хочешь покоя?

— Хочу. Я устала…

— Ты ведь больше не хочешь, чтобы тебя обманывали?

— Не хочу, — перед глазами мелькнуло и тут ж погасло лицо Рона.

— Ты ведь больше не хочешь быть одна?

— Не хочу.

— Ты ведь сильная и смелая, ты ведь сможешь?

— Смогу.

— Тогда…

Он протянул руку к двери, коснулся пальцами медной ручки, потянул на себя. Дверь открылась со зловещим скрипом.

— В путь? — он сделал шаг в сторону, давая ей дорогу.

…в последний путь…

Стана подняла голову. Высоко в небе парили рождественские звёзды. Она вспомнила сказки, которые в детстве ей рассказывала мать, — про добрых ангелов, присматривающих за людьми сквозь дырки в небесном куполе, — и улыбнулась. Спешить было некуда, Стана прислонилась к косяку двери. Он был холодным, кованым — как и сама дверь. За порогом зияла ночная пустота — и где-то далеко внизу (впрочем, может ей это мерещилось) белел снег. Узкая дверца распахивалась в никуда — не было ни балкона, ни перил, ничего. Крум стоял за спиной, по-прежнему держась за витую ручку, смотрел на неё, чуть улыбаясь.

Стана вздохнула полной грудью — морозный воздух обжёг лёгкие, она закашлялась, тряхнула головой, теряя равновесие, в последний миг успела схватить Виктора за руку. И тут…

Сплетя свои пальцы с её, он не удержал, а последовал за ней, делая шаг в ночь и увлекая следом. Ветер ударил в лицо, и внезапно ночь исчезла, сменившись сумасшедшим калейдоскопом картинок, — купы деревьев и проблеск Янтры, улыбка матери и играющий на осколке витража солнечный зайчик; приближающееся облако в миг, когда она взмыла вверх; рука Виктора, когда он протянул ей первую метлу…

— Для чего ты привёл меня на вершину?

— Чтобы ты увидела долину, город, другие горы, скалы и облака. Чтобы ты увидела ночь… И день… С вершины горы лучше видно, как незначительно всё, что внизу. Наши победы и наши печали уже не так важны. То, чего мы добились или потеряли, лежит там, внизу. С высоты горы ты видишь, как необъятен мир и как широки горизонты. Теперь ты понимаешь, что самое главное?

— Понимаю… Лететь… — она отпустила его руку, и прохладные пальцы исчезли, сменившись бьющимся под ладонями резким морозным воздухом. Стана закрыла глаза навстречу надвигающейся земле и раскинула руки, будто собираясь кого-то крепко-накрепко обнять.

— …leviosa! Ик! — донёсся откуда-то сверху истошный вопль, и земля остановилась, судя по всему, передумав кидаться ей на грудь.

Рон и не думал, что будет так тяжело: наява от каждого взмаха палочки взрывалась тёмным сгустком — так взрывается дурманящими спорами перезрелый гриб-дождевик, и каждый сгусток обволакивал чёрными невесомыми щупальцами, пытался дотянуться до лица, задушить, опьянить — чтоб не было сил поднять палочку, чтобы не было сил сопротивляться. А сил у Рона и без того не хватало — при каждом выпаде пронзительная боль в искромсанной груди вышибала дух, вывихнутая нога сделала его неуклюжим и неповоротливым, но, морщась от боли, задыхаясь, спотыкаясь и хромая, он упрямо махал палочкой, потому что знал: на кону её жизнь, жизнь той, кто стала ему дороже всего на свете.

— Я не буду с тобой сражаться, — наява с ненавистью и разочарованием смотрела на хрипящего юношу, не имеющего сейчас сил даже на то, чтобы броситься на неё: успев прервать последний полёт Станы за секунду до того, как он действительно стал последним, Рон упал на пол. Он сейчас даже не мог просто дышать — он кричал, дыша, ему казалось, будто у него сейчас горлом пойдёт кровь, а грудь лопнет, взорвавшись кровавым фонтаном.

— Б-будешь… — прошипел он в промежутке между двумя всхрипами и, качаясь, поднялся. — Я тебе её не отдам…

— Она сама ко мне пришла, из-за тебя, между прочим, — насмешливо заметила наява, продолжая настороженно следить за кончиком волшебной палочки Рона.

— За…заткнись…

— Ты думаешь, будто ты её сейчас спас? Она вернётся ко мне — тем, у кого нет стержня внутри, жить не суждено… Она сама хочет уйти…

— Размечтался!

Наява даже не поняла, как это случилось: едва живой мальчишка, только что сидящий на полу, мгновением позже оказался рядом, она почувствовала резкий укол, опустила глаза — из почти незаметного прокола в груди вился чёрный дымок. Когда она в ярости взмахнула руками и вытолкнула ядовитый клуб, враг уже был далеко: хрипя и держась левой рукой за грудь, сквозь бинты на которой проступили свежие пятна крови, Рон тяжело дышал, не сводя с тёмного создания сияющих во тьме голубых глаз, полных ненависти и готовности идти до самого конца.

…Вот как? Ты так любишь её, что готов на всё? Тем лучше: тогда я заберу вас обоих. Мне не составит труда убить тебя, а она прибежит ко мне сама, её некому будет останавливать, да она и сама не захочет.

Рон чувствовал, что надолго его не хватит: по периферии зрения уже царила темнота, периодически то белые, то чёрные мухи начинали летать перед глазами, а звуки доносились, будто сквозь помехи Магической Волны: он уже трижды попал в облако наявы, и в последний раз едва не вывалился из по-прежнему распахнутой в ночь дверцы. Пелена рассеялась в самый последний момент, когда Рон уже заносил ногу, чтобы сделать шаг в пропасть, считая при этом, что он как раз отходит от неё.

Сейчас осталось только полностью довериться инстинктам и своему израненному, однако всё же неплохо тренированному благодаря квиддичу телу. Да и уроки Флёр не прошли даром: пусть медленнее, чем обычно, он делал всё именно так, как на зачёте, когда ему пришлось демонстрировать то же самое на движущемся макете: фланконада… — очередной вой наявы, чёрный клуб, значит, попал — Рон отпрыгнул назад, скрипя зубами от боли к ноге:

— Fusum!

…поворот направо и удар вперёд…

— Fusum!

…не успел затаить дыхание, задохнувшись от боли, хватанул отравленного чада…

Перед глазами потемнело.

Рон очнулся от холода: шею леденил ветер, а сам он стоял в раскрытом проёме, спиной к пропасти. Крум — блёклый и какой-то квёлый, похожий сейчас на плохо надутый воздушный шар, насмешливо смотрел на него, поднимая руку для последнего толчка.

…если я сейчас проиграю, то она проиграет тоже. Если я умру, она тоже умрёт. Я не имею права проигрывать, я не имею права умирать! Не ради себя, ради неё!

— Не дождёшься! — Рон вцепился пальцами в покрытый наледью косяк, взмахнул второй рукой, и волшебная палочка с хрустом вонзилась в глаз наяве — та истошно завыла, схватилась за лицо, сквозь пальцы заструилась чёрная жижа, во все стороны полетели чёрные ядовитые брызги, тут же превращающиеся в отравленный чад.

— Fusum! Fusum! Fusum! — монотонно, как мантру, повторял Рон, и с каждым заклинанием наява выла всё тоньше, становилась всё меньше, пока с тихим писком на занесённый снегом каменный пол не опустилась чулком пустая кожа в коконе одежды.

Рон на всякий случай произнёс заклинание ещё раз — на этот раз никакого эффекта. Он посмотрел на похожие на парик чёрные волосы, сдувшиеся глазные яблоки, плоскую голову…

Неужели всё?

Приступ отвращения и боли оказался так силён и внезапен, что он не смог с собой совладать. Рона вырвало, боль в истерзанной груди от этого стала вовсе непереносимой.

Застонав, он прислонился к стене, надеясь, что врывающийся в коридор зимний ветер отрезвит и не даст ему потерять сознание.

…Надо спуститься… А то Стана… простудится…

Подволакивая ногу, шатаясь, будто пьяный, периодически опускаясь на корточки, Рон поковылял вниз. Порыв ветра захлопнул тяжёлую дверь, и через миг она исчезла, словно никогда и не существовала, — на каменной стене даже трещины не осталось. Масляный светильник потух, мрак в маленьком таинственном коридоре более ничто не нарушало. Наметённый ветром снег и лежащие на нём останки наявы становились всё прозрачнее, пока не растаяли, не оставив после себя и следа.

Гермиона со всех ног мчалась по пустым коридорам в сторону Главного Входа.

— Только бы не опоздать, только бы не опоздать, — в отчаянии бормотала она.

Коридоры уже обезлюдели: те студенты, кто отправлялся на каникулы домой, в этот миг уже рассаживались в запряжённые фестралами кареты, те же, кто оставался в Хогвартсе, предпочитали не бродить по продуваемому зимними ветрами замку, а сидеть в тёплых и уютных гостиных, слушая треск каминов и любуясь — да-да, вопреки всем печалям мира, именно любуясь горячим плеском огня и рождественским убранством; предвкушая праздник, подарки, а ещё — ожидая, что добрые и сильные руки взрослых, как в сказке, разведут все печали и невзгоды. Ведь сегодня Рождество, верно?

Гермиона вылетела к входным дверям, чтобы увидеть запирающего их Филча: завхоз, обмотанный по самые подмышки битым молью клетчатым пледом, бряцал огромной связкой ключей.

Гермиона в отчаянии всплеснула руками: опоздала! Все уехали!

Мимо прошли две хаффлпаффки — судя по эмблемам на мантиях.

— Давно отправились экипажи? — сама не зная, зачем, спросила Гермиона. Словно это могло что-то изменить.

— Нет, минут пять, — с уважением покосившись на её значок старосты, ответила девочка повыше.

— Ну, честное слово!.. — гриффиндорка в отчаянии притопнула ногой и присела на ступени Главной Лестницы.

…Что ж мне теперь делать?..

— Гермиона… — чья-то рука тронула за плечо; подняв голову, она увидела Невилла Лонгботтома.

— Невилл? Ты разве не уехал?

— Нет. Там сейчас не очень спокойно… Бабушка попросила остаться на каникулы в школе, она нервничает… — Невилл мог бы добавить, что сам он тоже нервничает, боясь даже представить, чему и, главное, какими методами решит поучить его в свете чрезвычайной ситуации неугомонный дядюшка Элджи, однако промолчал. — И потом, Макгонагалл сказала, что на время каникул Гильдия Авроров присылает сюда одного из своих специалистов, нас будут учить всяким оборонительным заклинаниям… В качестве факультатива. Бабушка посчитала, что это может мне пригодиться. Если честно, я как-то не очень… — Невилл неловко улыбнулся и развёл руками, — ну, не слишком верю в свои силы. Кстати, я твои вещи отнёс в гостиную, — без всякого перехода закончил он.

— Что?! — дёрнулась Гермиона, краем уха слушавшая его сбивчивые слова и параллельно размышляющая, что сделают с ней родители: в последнем письме мать недвусмысленно намекнула, что, посмей дочь ослушаться и не вернуться домой на праздники, о Хогвартсе можно будет и вовсе позабыть. Она, конечно, понимала, что всё это ради красного словца, однако ссоры с родителями — совсем не то, чему бы ей хотелось посвящать свободное время.

…И, как назло, в качестве издевательского рождественского подарка она получит мои сундуки… Боже мой… Будто мало мне проблем, честное слово…

— Что ты сказал, Невилл?!

— Но ведь ты же… Ты ведь не собиралась уезжать, верно? Я подумал, что, наверное, тебя неправильно поняли, и отнёс твои чемоданы из кареты обратно.

— Невилл… — Гермиона засияла. — Ты правда это сделал?! Я тебя обожаю! Спасибо! А то я думала, что все каникулы мне придётся не снимать школьную форму!

Она порывисто вскочила, зачем-то схватила Невилла за руку, затрясла с угрозой вывихнуть ему кисть, и тут же вприпрыжку понеслась в сторону гостиной Гриффиндора.

— Я только кота не нашёл! — вслед ей крикнул Невилл.

— Это ничего! — уже через лестничный пролёт откликнулась Гермиона. — Он у меня умница: наверняка вообще из башни не выходи-и-ил! Спаси-и-ибо!

…И пусть пойдёт разлука вам на пользу, говоришь? Ничего подобного. Я не позволю звёздам управлять моей судьбой!

Портреты в лазарете, пропустившие, по словам мадемуазель Жюли, Совершенно Сногсшибательную Сцену (она так и произносила это — с заглавных букв), теперь не покидали своих рам даже на миг: мадам Помфри сказала, Поттера можно выписывать хоть сейчас, но пока он ещё находился в лазарете, равно как Уизли, чьё состоянии теперь было даже хуже, чем когда его доставили сюда после драки, и Браткова. Последняя, правда, вторые сутки находилась без сознания, но… чем чёрт не шутит. Когда же у постели Гарри появлялась Гермиона (а она проводила тут почти всё время, за вычетом, конечно, библиотечных часов), то обитатели картин и вовсе боялись лишний раз шевельнуться — и их можно понять: лазарет являлся последним место в замке, где можно было ожидать развлечений, поэтому обитатели портретов тут откровенно скучали. И вдруг — такие совершенно неанглийские страсти («Чика-бум-бум!» — пропел из-под повязок раненый с картины про жертвы англо-бурской войны и глумливо хмыкнул. Сидящая у его постели сестра милосердия сердито покраснела: где он только нахватался этой гадости! — однако всё же покосилась на происходящее в лазарете).

К их глубокому сожалению, во время визитов мисс Грейнджер ничего не происходило — мадемуазель Жюли даже упрекнули во лжи, зависти, извращённой фантазии и желании выдать желаемое за действительное, на что та ответила, что собственными глазами видела, как, преисполненная подозрений, мадам Помфри со словами «бережёного бог бережёт» подмешивала в микстуру для юношей зелье Спи-Гормон. Ажиотаж после этого известия слегка упал, и тем не менее, портреты стойко надеялись на лучшее.

И, кажется, на третий день после Рождества удача им улыбнулась: во всяком случае, посещение Гермионой больничной палаты началось с того, что они с Гарри пошушукались, а потом придвинули его кровать к кровати Рона. За резными рамами началось несказанное оживление — разрумянившиеся сёстры милосердия, тут же побросали раненых и умирающих, принявшись строить невероятные предположения, да и сами умирающие, позабыв про то, что статусу им положено стенать и корчиться в агонии, тоже с надеждой оставили смертные одры.

— Чика-бум-бум! Хоть перед смертью порадуюсь!

Уже через миг по лазарету пронёсся вздох разочарования. Вытащив из сумки стопку газет, Гермиона ткнула их юношам, присела на краешек кровати Гарри, и гриффиндорская троица сначала погрузилась в почти безмолвное чтение, а потом начала о чём-то шушукаться, поминутно оглядываясь по сторонам. Говорили они предельно тихо — чтобы понять, в чём дело, портретам пришлось растолкать матушку Эверетт, спящую на заднем плане картины Яна Моленара. Старуха была слепой, однако отличалась редким по остроте слухом. А когда подводил и он, в ход шёл диковинный слуховой аппарат — её собственное изобретение (на мой непросвещенный взгляд напоминающее гибрид фонендоскопа с эхолотом. Впрочем, чёрт его знает, может, и не с эхолотом. — прим. авт.)

— …для создания зомби нужно Колдовское зелье, а оно является крайне сложным…

— Я знаю, — перебил Гермиону Гарри. — Я ещё осенью слышал разговор Снейпа и… …про всё остальное…

— Чего ж ты молчал-то?! — громко буркнул Рон. Он читал свежий выпуск Пророка, морщась от с трудом проходящей боли в груди: яд наявы каким-то хитрым образом вступил во взаимодействие с Режущим Заклятьем, наложенным Малфоем, в результате раны на груди затягивались вдвое медленнее положенного. — Слушайте: «…по наведённым мною справкам в сферах, близким к алхимии, весьма ограниченное число колдунов способно изготовить его в таком количестве столь качественно. Конечно, если говорить об официально работающих магах. Однако...» — он многозначительно посмотрел на друзей. — Вот-вот, — кивнула Гермиона и сделала большие глаза. — Ты думаешь о том же человеке, что и я?..

— И, похоже, не только мы — намёк более чем очевиден, не находите?

— Не может… быть… — Рон поманил друзей пальцем и начал говорить ещё тише — теперь даже матушка Эверетт с трудом разбирала его шёпот. — …конечно, гад, однако это… …другое… …не может… …на Того-Кого-Нельзя-Называть… …неужели похищение…

Друзья переглянулась, однако только ради того, чтобы взглянуть в глаза неопровержимой истине.

Гарри налил стакан воды, но, так и не выпив, поставил рядом на тумбочку. Лёг на подушки, снова сел — весь его вид выражал крайнее нетерпение.

— Гарри?.. — робко спросила Гермиона. — Ты что надумал?

— Мадам Помфри пообещала завтра меня выписать, и тогда сразу же…

Головы заговорщиков снова сдвинулись, и снова старуха Эверетт лишь недовольно морщилась и жевала губами — ничего не было слышно.

— И я! — наконец, строго сказал Гермиона.

— А я? — обиженно надулся Рон.

— Тебе надо привести себя в порядок, — в голосе Гермионы зазвучали учительские нотки. — И потом, тебе сейчас есть за кого отвечать, — она кивнула в сторону ширмы, отгораживающей ещё одну кровать: там лежала Стана.

Рон с нежностью и тревогой оглянулся. Медленно кивнул.

— Угу. Но, думаю, к концу недели я всяко вернусь в гриффиндорскую башню — и тогда вы от меня точно не отвяжетесь.

— А мы и не собираемся, — пожал плечами Гарри. — Говорят, сегодня вечером прибудет аврор, который будет учить нас всяким полезным штукам — магическая самооборона и всё такое. Лучше б нападению поучили. Интересно, кого пришлют?.. Кстати, о нападении: надо бы подумать, что делать с Малфоем… Я не в этом смысле, — он мотнул головой, увидев, как сжались кулаки Рона и Гермионы, у каждого из которых имелся свой собственный список претензий к слизеринцу. Впрочем, опустив глаза, Гарри увидел, что и его собственные костяшки побелели. — Этот гад точно многое знает, как бы нам из него это… — жест, каким Гарри сопроводил это замечание, не сулил Малфою ни лёгкой жизни, ни безболезненной смерти.

— Есть у меня идея… — после паузы призналась Гермиона.

— О… — в голосе Рона зазвучало предвкушение, — зная тебя, могу нашему белобрысому другу только посочувствовать: в лучшем случае он останется без…

— …Рон!

— …я имел в виду — без головы, а ты о чём подумала? Хотя, судя по Кастрирующему Проклятью, у тебя к нему явно что-то личное, — лица Гарри и Гермионы вытянулись, но Рон, не замечая этого, захохотал над собственной шуткой.

— Резвый паренёк, — заметила мадемуазель Жюли, продолжая щипать корпию. Уши её чуть-чуть порозовели. — Похоже, даже если мистера Поттера сегодня-завтра выпишут, нам не придётся тут сильно скучать. — Ежели не ошибаюсь, он брат…

— О, да… близнецов Уизли… — хором подхватили обитатели прочих больничных картин. — Да-а-а…

Все погрузились в яркие воспоминания.

Тем временем, едва начав смеяться, Рон скривился от боли в груди и снова откинулся на подушки.

— Чёрт… Болит-то как…

— Вообще, это странно, Рон, — Гермиона устремила на него полный подозрений взгляд и в который раз попробовала поднять интересующую её тему — вернее, не столько даже поднять, сколько увести разговор в нужную сторону: — Что там у вас произошло с Братковой?! Как же вы так выяснили отношения, что оба еле живые оказались на койках? Вы что — искалечить друг друга пытались?! Она, конечно, девушка решительная, однако… Ты бы ей объяснил, что всё дело в…

— Я ж тебе уже раз сто говорил, — нудно забубнил Рон, которому такой поворот разговора был крайне неприятен, — она побежала на улицу, в чём была; пока я за ней гонялся — с моей-то ногой — видно, что-то себе повредил, а она в темноте поскользнулась и ушиблась головой…

— …да-да, потеряла сознание, получила воспаление лёгких, — от того, что слышала это уже раз сто, Гермиона не стала верить словам Рона больше: слишком уж подозрительно тот выглядел.

Врёт, ой, врёт… Хотя… наверное, это его право. Расскажет, когда захочет, не исповедовать же его силком, честное слово!..

— Мадам Помфри сказала, что она пошла на поправку…

Рон молча кивнул, опустил глаза, начал старательно разглаживать одеяло. Похоже, эту тему он развивать не собирался.

— Вот что, — вмешался Гарри, — тогда решено: завтра мы с Гермионой… — они опять перешли на драматический шёпот, — …и если нас не будет до… откроешь — там будет план, как добраться… …только не один, это может быть опасно…

Они пошушукались ещё минут пять, создав у незримо присутствующих свидетелей впечатление чего-то весьма опасного и крайне противозаконного, как вдруг из-за ширмы, отгораживающей кровать Станы, донёсся негромкий стон. Рон встрепенулся, беспомощно посмотрел на двери и те, будто по команде, распахнулись — к девушке, демонстративно не глядя в сторону гриффиндорцев, заторопилась мадам Помфри. Зазвенели кольца занавески.

Рон прикусил губу, тут же позабыв обо всём, — как пару месяцев назад Гарри лихорадочно прислушивался к осмотру Гермионы, так сейчас Рон едва ли не выпрыгивал из собственной кровати, силясь понять, что со Станой. Зрелище было совершенно невыносимым: кровь то приливала, то отливала от его веснушчатых щёк, он сжимал-разжимал кулаки, кусал губу — Гермиона, сжалившись, поднялась.

— Мадам Помфри… — она осторожно отодвинула занавеску, заглянула внутрь. — Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Полагаю, я в состоянии справиться, — брюзгливо откликнулась фельдшерица, чьё доброе отношение к мисс Грейнджер оказалось сильно подорвано недавним происшествием, свидетельницей которого она, правда, не стала. С другой стороны, — она метнула взгляд в гриффиндорскую шестикурсницу и смягчилась, — местные обитатели — те ещё болтуны, наверняка же придумали, чего и не было: не может такого быть, чтобы столь вдумчивая и воспитанная девушка… — Будьте любезны, тёплую воду.

— Сию секунду! — просветлела Гермиона и побежала за серебряным тазом, на ходу ободряюще подмигнув белому, как простыня, на которой он лежал, Рону. Тот снова поменял цвет, мгновенно став пунцовым.

— Халат наденьте, мисс Грейнджер, — крикнула вслед мадам Помфри. — И захватите из шкафа пару полотенец, — голос ещё звучал ворчливо, однако, похоже, гроза миновала.

Тем не менее, на начавшемся выздоровлении Станы хорошие новости закончились: состояние Рона осталось без изменений, выписка Гарри тоже отложилась на день — а значит, помимо всего прочего, ещё на день откладывался визит к кентаврам. Из-за всех этих изменений на ужин в Большой Зал Гермиона шла не в самом лучшем расположении духа: она любила всё планировать заранее, и любое нарушение её планов всегда вызывало беспокойство. Здоровье Рона и его неуклюжее враньё тоже давали пищу для размышлений.

У них точно произошло что-то серьёзное. Гарри слышал — мадам Помфри говорила о магическом отравлении… Кто кого травил?.. Ужас… И Рон был тоже сам на себя не похож — белый, как покойник… Гарри перепугался до смерти… Так выяснили они отношения или нет? Пожалуй, мне стоит самой поговорить с Братковой — во всём, что касается любви, мальчишки такие бестолковые, честное слово! Из-за какой-то стервы… ну, эта дрянь у меня ещё поплатится (похоже, Гермионе со Станой будет что обсудить и помимо отношений последней с Роном. — прим. авт.)…

На это Рождество студентов в Хогвартсе осталось довольно много: родители разумно рассудили, что школа — одно из немногих безопасных мест в Англии, а потому будет куда спокойнее, если за детьми будут приглядывать лучшие маги и колдуньи. Факультетские столы не убрали, а просто укоротили. Из старшекурсников Гриффиндора кроме неразлучной троицы и Невилла домой не поехали только семикурсники Шон Маккелар и Дафна Гринграсс, а самое большое представительство сейчас имели хаффлпаффцы, которых осталась чуть не половина. Слизеринцев же, напротив, почти не было — только младший брат Чу Чанг и три каких-то испуганных первоклассницы.

Погружённая в свои мысли, Гермиона села за стол и потянулась к вилке с ножом, как все вокруг вдруг взволнованно загудели и завозились. Она подняла глаза: перед преподавательским столом стоял только что вошедший в Зал директор Хогвартса Альбус Дамблдор. Одного взгляда хватило, чтобы понять, какой непростой стала рождественская неделя для великого волшебника: Гермионе даже в голову не приходило, что можно ещё сильней постареть.

— Добрый вечер, — Дамблдор обвёл Зал утомлённым взглядом. Даже голос его звучал на редкость устало и печально. Он вздохнул и оперся на свой жезл. — Мне очень жаль, что я не смог поздравить всех вас с Рождеством вовремя, но… — он опять вздохнул, удивительно тяжко, словно вынырнул из-под воды, и продолжил, — в свете нынешних событий это простительно. Думаю, никаких разночтений в происходящем не существует: Лорд Вольдеморт, — все вздрогнули, — перешёл в наступление. И случившееся несколько дней назад — только пробный шар, как ни жестоко прозвучат мои слова по отношению к тем невинным погибшим. Что ждёт волшебный мир — никто не питает иллюзий, верно? Помнится, не так давно всерьёз велись разговоры о сильной руке, способной навести порядок…

Дамблдор чуть прищурился, и внезапно лицо его обрело величественную мощь — Гермиона, не сводящая с директора глаз, даже вздрогнула: ей показалось, будто рядом беззвучно ударила молния. Но глаза директора за очками-полумесяцами тут же стали мягкими; он воззрился на замерших за столами студентов внимательным взглядом, подолгу останавливаясь на каждом. Когда очередь дошла до Гермионы, ей показалось, будто невидимая рука коснулась её сердца, и почему-то от этого стало на редкость покойно — словно у шаткого мостика через бездонную пропасть появились перила.

— Ещё год назад я говорил, что все мы должны искать силу внутри себя, что мы должны найти и обрести её — тогда сможем стать непобедимыми. Я повторю эти слова и сейчас, с одной лишь оговоркой: времени на вдумчивые и неторопливые поиски у нас не осталось: пришла беда, и мы можем уповать только на себя и вверенное нам волшебство. Говоря о волшебстве, я имею в виду не только это, — он взмахнул рукой, и с пальцев сорвалась огненная вспышка, — но и на это, — рука директора легла ему на грудь. Все затаили дыхание, ожидая… а чего, собственно ожидая? Громов, молний? Ничего не происходило: Дамблдор молчал, положив ладонь на сердце и пытливо глядя в Зал. Позади него с каменными лицами сидели учителя, одинаково собранные и мрачные, даже красавица Флёр, закутанная до самого подбородка в жемчужно-серую мантию, казалась сейчас много старше своего возраста. Дамблдор прошёл вдоль преподавательского стола, тяжело опираясь на посох и чуть пришаркивая.

…будто на ногах у него шлёпанцы, — почему-то подумала Гермиона.

— Что есть магия? Наверное, этот вопрос покажется вам забавным: чему, если не магии, мы учим вас здесь, верно? Однако взмахи палочкой, — Флитвик завозился на своём высоком стуле и согласно закивал головой, — выученные и чётко произнесённые заклинания, приготовленные в соответствии с рецептурой зелья — ещё не всё. Вернее, совсем даже не всё. Это не сама магия, это пустая оболочка, которую надо ещё наполнить…

— Золотые слова, — услышала восхищённых вздох Гермиона. Она обернулась: Почти-Безголовый-Ник с благоговением внимал словам директора, полувынырнув из стола и теперь высовываясь из блюда с дымящимся молодым картофелем.

Прочие бестелесные обитатели замка также не оставались безучастны: собрались все… ну, или почти все призраки — у слизеринского стола, мрачно стиснув эфес шпаги, завис Кровавый Барон, рядом с ним роились незнакомые Гермионе привидения, из которых в глаза бросилась зубастая старуха с клюкой и безголовый всадник на оскалившемся коне. Едва Гермиона успела увидеть, что голова всадника — в лучших традициях кошмаров — приторочена к седлу, как почувствовала холодное дуновение и обернулась: позади полупрозрачной завесой колыхались привидения Гриффиндора — все, как на подбор, с собранными, суровыми лицами… Да что привидения, коли даже Пивз не пакостил, как положено, а тихо присел на раму портрета Ровены Равенкло. Основательница поприветствовала полтергейста величественным кивком — тот вежливо приподнял в ответ шутовской колпак.

Дамблдор, меж тем, продолжал:

— Нам, волшебникам, дарована огромная мощь, и в наших силах разнести этот мир в клочья или сделать его лучше. Хаос и созидание — эти две составляющих есть в душе каждого из нас, именно они толкают нас вперёд, и от того, что доминирует, во многом зависят наши поступки. Вы не можете ничего разрушать, пока не научитесь строить заново…

Замерший у дверей в Большой Зал человек оцепенел, услышав эти слова, откликнувшиеся эхом в его памяти, — только тогда их произносил иной голос.

…Ты не сможешь ничего разрушить, пока не научишься строить заново, — вместо хвойной прохлады рождественского замка вокруг запахло костром, прелой листвой, сухой травой…

Рука человека скользнула за пазуху, в потайной карман — кончики пальцев коснулись сухих листьев. Это успокоило. Мелькнувшее в глазах страдание вновь сменилось спокойной решимостью. Он снова прильнул ухом к двери.

— …Паника, отчаяние, гнев, страх — у хаоса много способов лишить нас возможности двигаться. Но и у созидания есть своё оружие — и оно куда сильнее… — Дамблдор умолк и снова медленно посмотрел на затаивших дыхание студентов, заглядывая каждому в душу.

— Какое же оружие у созидания? — донёсся испуганный полушёпот со стороны хаффлпаффского стола.

— Какое? Какое? — подхватили с разных сторон взволнованные голоса.

— А вот его каждый должен обрести сам, — Дамблдор назидательно поднял палец. По залу пронёсся разочарованный вздох, и брови директора сдвинулись. На этот раз Гермионе не показалось: взгляд из-под белоснежных бровей напомнил разряд зимней молнии, вырвавшейся из плена снежных туч. Тут же воцарилась тишина.

— Самостоятельно обрести и самостоятельно прочувствовать его силу, ибо оружие, вручённое чужой рукой и не находящее отклика в собственном сердце, совершенно бессмысленно и в нападении, и в обороне. Как бессмысленны бездумные, хотя и выполненные по правильной траектории взмахи палочкой, как бесполезно и равнодушное бормотанье над котлом… — все невольно посмотрели на пустое место за столом, на котором обычно восседал профессор Зельеварения. — Более того — это предельно опасно, как опасно любое пустое подчинение, душевная леность, равнодушное выполнение приказов — ибо они тоже орудия тьмы. Она вообще любит простые пути… Обрести оружие, найти главный вопрос и суметь ответить на него — вот то, что всем нам предстоит сделать…

В воцарившейся за загадочными словами Дамблдора тишине скрипнула дверь и раздались чеканные шаги.

— И всё же, — этот резкий голос Гермиона не могла перепутать ни с каким другим. Потрясённая, она вскинула голову, чтобы узреть идущего к преподавательскому столу Сириуса Блэка, — взмахи палочкой иногда весьма своевременны, верно? Простите, что перебиваю вас, профессор Дамблдор.

Раздавшиеся в Зале ахи и охи по громкости перешли уровень допустимого вежливого удивления, но Блэк принял их совершенно спокойно: гвалт в Гильдии Авроров в тот миг, когда они с Хмури вывалились из камина, мог быть сравним только с гвалтом на Центральном вокзале в миг прибытия Южноамериканского Экстренного.

Дамблдор спрятал улыбку в бороде: неисправим! — и приглашающе взмахнул рукой.

Выдержав положенную паузу и дождавшись, когда все убедятся, что он не галлюцинация и не призрак, а также выскажут предположения по поводу резкого изменения цвета его волос, Блэк продолжил:

— С разрешения господина директора я представлюсь и сообщу о цели своего присутствия здесь. Кто не знает — меня зовут…

— …Сириус Блэк! — перебил его гриффиндорский хор.

— …хотя фамилия «Уайт» сейчас подошла бы больше… — пробормотал Почти-Безголовый Ник. Он с состраданием окинул осунувшееся лицо давнего гриффиндорского выпускника, его белоснежную шевелюру, способную посоперничать с белизной бороды профессор Дамблдора. — Упаси Мерлин пережить нечто подобное… Поразительно, что он вообще остался в здравом уме и твёрдой… — призрак просочился обратно в стол.

— Как вы можете видеть, слухи о моей смерти оказались сильно преувеличены, а потому Гильдия Авроров откомандировала меня сюда, — Сириус метнул в гриффиндорцев задорный взгляд, — чтобы научить вас всяким полезным штукам, которые вы можете делать при помощи ваших палочек. Я, конечно, знаю, что вы, студенты — народ энергичный только до тех пор, пока вас не попросишь чего-нибудь сделать, однако, думаю, мы с вами отлично поработаем в каникулы. Понаполняем ваши пустые оболочки, — он подмигнул и многозначительно постучал себя согнутым пальцем по лбу.

Профессору Снейпу было невыносимо жарко. Он обтёр рукой мокрый лоб, бессознательно удивившись тому, что ладонь холодна, как лёд. Глубоко вздохнул. Открыл глаза, надеясь, что пейзаж вокруг изменился, но ничего подобного — вокруг простиралась всё та же бескрайняя пустыня. Повсюду из-под пронзительно сверкающего песка торчали выбеленные ветром и временем кости. Снейп оперся ладонью, чтобы подняться, почувствовал под пальцами что-то гладкое — свод черепа. Песок зашуршал, когда из глазницы выползла змея и медленно переструилась в провал на месте носа, чтобы снова высунуться живым воплощением Знака Мрака изо рта.

— Довольно… прошептал профессор. — Право, довольно уже… Я устал…

Он уронил голову на грудь.

…Значит, я снова здесь…

Приближающийся хруст шагов заставил его поднять голову: на горе черепов и костей апоколиптически вознёсся Вольдеморт, глядя на Снейпа с плохо скрытым торжеством в сияющих красных глазах.

— Вы пришли за мной? — равнодушно спросил Снейп. — Вам ещё что-то нужно?

Вольдеморт промолчал. Он стоял, скрестив руки на груди. Змея, только что шуршавшая рядом со Снейпом в мгновение ока оказалась у ног Тёмного Лорда, а ещё через миг взлетела в протянутую ей руку, нежно вплетясь между длинными белоснежными пальцами. Не дождавшись, да и не дожидаясь ответа на свой вопрос, Зельевар отвернулся, а когда снова взглянул в ту сторону, Тёмного Лорда уже не было, вместо него на горе костей и черепов сидел, что-то внимательно расклёвывая, огромный ворон. Птица сверкнула на замершего внизу человека злым взглядом и вернулась к своему занятию.

— Как я устал…

Профессору Снейпу было невыносимо жарко. Он обтёр рукой мокрый лоб, бессознательно удивившись тому, что ладонь была холодна, как лёд. Глубоко вздохнул. Открыл глаза, уставясь на танцующее под огромным котлом пламя. Руки работали будто сами по себе — чётко отмеряя, насыпая, смешивая. Зелье забурлило и запузырилось, сменило цвет согласно указанному. Прикрыв лицо специальной повязкой — дабы, не дай бог, не вдохнуть ядовитого порошка — Снейп досыпал его в котёл, потом принялся отсчитывать капли желчи:

— Пять… шесть…

…Ворон что-то методично долбил, и звук этот колоколом отдавался в голове профессора:

— Семь… восемь…

Перед ним мелькали лица тех, кто благодаря ему лишился или же ещё только лишится жизни. Улыбающиеся лица, во мгновение ока искажающиеся предсмертным оскалом, а ещё через миг становящиеся очередными выбеленными солнцем и ветром черепами.

— Девять…

Зельевар взял серебряную ложку и начал медленно размешивать зелье по часовой стрелке.

— Как я устал…

Несмотря на обещание начать занятия по магической самообороне едва ли ни немедленно, они не состоялись ни в тот же день, на следующий. Оставшиеся в замке студенты от нетерпения почти что ржали, как рысаки перед забегом. Ещё бы: заниматься — ни больше ни меньше — у самого Сириуса Блэка! Легендарного беглеца, дуэлянта, преступника, ухитрявшегося сбегать из-под носа дементоров и даже слывшего погибшим! Внезапное его появление да ещё мистическое изменение цвета волос мгновенно породило массу слухов как среди живых обитателей Хогвартса, так и среди мёртвых. Девушки многозначительно шушукались, юноши мечтательно предвкушали невообразимые секреты магических поединков, которые непременно откроются им под чутким руководством, — трепещи, Тёмный Лорд, забивайтесь по щелям, презренные Пожиратели Смерти!

Надо сказать, и сам Гарри, вырвавшийся поутру из цепких рук мадам Помфри, сгорал от желания повидаться с наконец-то вышедшим из подполья крёстным.

Увы. Перебросившись накануне после ужина парой слов с Дамблдором и Флитвиком, Блэк как сквозь землю провалился. Попытка добиться связного ответа у Макгонагалл ни к чему не привела: холодно ответив, что «Гильдия Авроров не отчитывается за свои действия не только перед студентами, но и перед преподавателями», декан почему-то пожелала Гарри счастливого Нового Года (до которого оставалось ещё два дня) и, окинув юношу напоследок пристальным взглядом, торопливо ушла.

Ну, тем лучше. Не будем терять время…

Норт ждал их, нетерпеливо переступая копытами. На его суровом, будто высеченном топором лице застыло весьма недовольное выражение, причину которого Гарри и Гермиона поняли почти сразу: увидев их, поднимающихся на холм, кентавр отложил свои книги и трактаты и опустился на землю, подогнув ноги.

— Н-Норт? — обвинительные речи, кипевшие и вынашиваемые все эти дни, мигом вылетели из головы. Гарри замер, на всякий случай придерживая Гермиону позади себя.

— Садитесь, — с отвращением пробурчал кентавр. — Мне велено встретить и доставить вас.

— Куда? — настороженно уточнил Гарри, не двигаясь с места.

— Куда велено, — брюзгливо откликнулся кентавр.

Гарри мгновенно просчитал возможные варианты и со спокойной улыбкой (во всяком случае, ему так казалось) обернулся к встревожено замершей за спиной подруге.

— Вот что, Гермиона, ты возвращайся, а я…

— Ничего подобного, — голос Норта сейчас казался незнакомым, столько в нём было неприязни и раздражения. — Она идёт с тобой.

— Но…

— Садитесь!

Гарри в отчаянии взглянул на Норта, пышащего негодованием от унизительной коленопреклонённой позы, потом на ошеломлённую Гермиону; он разрывался между необходимостью оберегать её и долгом, который велел ему следовать указаниям. Будто почувствовав его смятение, Гермиона шагнула вперёд, решительно уселась верхом на кентавра и протянула Гарри руку.

— Поехали.

Его губы тронула благодарная улыбка, едва заметная даже Гермионе, которой показалось, что это просто игра света и тени.

Гарри устроился впереди, накрепко вцепившись кентавру в спутанную гриву, а Гермиона прильнула к его спине щекой, обхватив руками поперёк талии. Кентавр резко поднялся, брезгливо передёрнул спиной, едва не стряхнув гриффиндорцев наземь, и помчался сквозь лес, меняющийся прямо на глазах: знакомые деревья и кустарники исчезали, на их место пришли какие-то странные представители флоры с бархатистой, изрезанной глубокими морщинами корой и серебристыми листьями незнакомой ни Гарри, ни Гермионе формы. На ветвях, то исчезая, то появляясь, мелькали странные многоглазые существа; они не вызывали страха — лишь интерес. Через некоторое время, освоившись с тряской поступью кентавра, Гарри обернулся к Гермионе:

— Кто это?

— Наверне, духи леса, — заворожёно откликнулась она, — никогда и не думала, что увижу нечто подобное… Взгляни, там, в вышине…

Девушка запрокинула голову, и у Гарри защемило сердце от этого странного контраста: её вдохновлённое лицо, чуть разрумянившееся от волнения щёки, сияющие глаза и… та неизвестность, куда их несло — что-то ждало впереди?..

Любопытные духи леса, пощёлкивая, перетекали следом, однако, едва Норт, раздражённо пофыркивая, пересёк вброд какой-то не замёрзший вопреки зиме ручей, они исчезли, и остаток пути прошёл в зимней тишине и одиночестве.

Чуть заметная тропа привела в лесной тупик: лес вокруг обратился непролазным буреломом, тем не менее, Норт двинулся вперёд. Гарри накрепко вцепился в гриву, зажмурился, крикнул Гермионе, чтобы спряталась за его спиной и держалась, — он был уверен, что огромные упругие ветви сейчас сшибут их наземь. Однако деревья расступились, раскрылись узким туннелем, с потолка и стен которого свисали длинные моховые бороды. Внутри было влажно и пахло древесным грибом и прелой листвой.

Гарри почувствовал, что объятия Гермионы стали крепче; изловчившись, он развернулся и поцеловал её куда-то в висок.

— Не бойся.

Последнее не осталось без внимания Норта:

— Я попрошу… — брезгливо процедил он, — это вам не увеселительная прогулка…

И в этот момент путешествие закончилось: на залитой зеленоватым светом поляне, со всех сторон, словно высоченными стенами, окруженной деревьями, стояли кентавры, похожие на величественные древние изваяния. Сколько их было — десять, двадцать, сто? — Гарри не понял, настолько оказался потрясён тем, кто шагнул ему навстречу.

Огромный, едва ли не вдвое крупнее остальных, слепой от старости, с гривой белоснежных волос и абсолютно белой шкурой, главный кентавр приветственно кивнул головой, но ни в голосе, ни в позе, ни в лице его не было ни капли приветливости: лишь холодное отрешение.

Норт вдруг резко передёрнул спиной; как Гарри ни пытался удержаться, они с Гермионой двумя перезрелыми грушами рухнули на землю, хотя и не ушиблись, упав в густой и мягкий, как перина, мох. Гарри немедленно вскочил, помог подняться подруге, сердито косясь в сторону склонившегося перед правителем Норта, — выполнив несколько странных и сложных па, поочередно сгибая и выпрямляя ноги и тряся головой, тот вдруг вытянул губы трубочкой и басовито то ли заржал, то ли запел. Правитель выслушал его, фыркнул — и Норт попятившись, исчез в сумрачном тоннеле, через которой только что вошёл. Кентавры медленно приблизились, не сводя с людей настороженных, пристальных, ищущих взглядов. Гарри стало не по себе. Он неуверенно пошарил в кармане в поисках палочки, второй рукой задвигая Гермиону за себя.

— Не нужно, — звучным голосом вдруг произнёс повелитель кентавров. Он говорил с каким-то странным акцентом, чуть «окая» и растягивая гласные. — О-опусти руки.

Когда Гарри не подчинился, взгляды свиты стали жёстче — не у одного и не у двух вздёрнулась верхняя губа, демонстрируя дикий оскал. Не выдержав, один из кентавров, что помоложе, — серый в яблоках, с малфоевски-серебристыми волосами и хвостом (он сразу же вызывал у Гарри резкое неприятие — прим. авт.) рванулся вперёд, однако был остановлен решительной рукой вожака. Закрытые бельмами глаза даже не моргнули, как не изменилось и выражение лица, — просто предупреждающе вскинулась рука, и юнец остановился, будто вкопанный. Попятился назад.

Вожак шумно принюхался. Гарри замер, готовый к любому продолжению. Рука в кармане сама собой стиснула палочку.

— Не нужно, — снова слово прозвучало как «нужно-о-о». — Ты ведь пришёл сюда за заклинанием, верно? Так побереги силы. О-они тебе ещё пригодятся.

Заклинание?

Гарри похолодел и, едва ли понимая, что делает, рванулся вперёд:

— Так вы знаете, где оно?

И в тот же самый миг он услышал позади себя крик, а обернувшись, дико вытаращил глаза — Гермиона исчезла, а сам он стоял в плотном кольце кентавров, лица которых отнюдь не выражали дружелюбия.