Защитник

Реклама

купить

Глава двадцать первая, в которой мы многократно лицезрим кентавров, а также Люциуса Малфоя, стирающего память своему сыну.

Огромные тела, пахнущие потом и ещё чем-то резким (мускусом, — подумала Гермиона и почему-то задрожала ещё сильней) — кентавры оттеснили её от Гарри в мгновение ока, она сама не осознала, как и когда это произошло. Буквально только что она стояла, утопая по щиколотку в упругом белёсом мху, и Гарри прикрывал её собой от недружелюбных взглядов, вот он опрометчиво шагнул вперёд, и в тот же миг Гермиона почувствовала руки. Огромные руки — одна зажала рот, а вторая, обхватив поперёк тела, дёрнула назад. Что-то жёсткое ударило под дых, когда её, будто мешок с картошкой, перебросили через плечо; Гермиона и пикнуть не успела, как превратилась в нечто совершенно беспомощное и неспособное даже подать сигнал бедствия. Тут же возник порыв укусить мерзкую руку, зажавшую ей рот, и истошно заорать, однако идею пришлось оставить: во-первых, было ужасно противно от одной только мысли, что придётся кусать что-то вонючее и, наверняка, грязное, во-вторых, рука была на редкость мозолистой — прокусить её смог бы разве что как следует наточивший зубы василиск, в-третьих, лицо сдавили настолько крепко, что Гермиона едва дышала, — о том, чтобы открыть рот, и речи не шло. Ещё через миг девушка осознала следующий пугающий факт: она ничего не видела, хотя, судя по ощущениям, глаза ей никто не завязывал. Похолодев и выдохнув родившийся в груди вопль ужаса в шершавую лапищу кентавра, — чистый наждак! — она поморгала, поводила туда-сюда глазами и отчаянно затрепыхалась. Хватка сразу стала твёрже — ей даже показалось, что рёбра вот-вот лопнут.

Свет вокруг появился так же внезапно, как за некоторое время до этого исчез, заставив подумать о каком-то хитром колдовстве, чтобы она не запомнила дорогу; Гермиону швырнули вперёд: — В-вы! Что вы себе позволяете?! — хотела заорать она, вытянула руки и приземлилась носом в мягкий и пушистый мох, сквозь который выбирались на волю унылые цветы, раскрытые, будто в ожидании сумерек. Девушка вскочила, давясь негодованием, развернулась к похитителю: перед ней стоял огромный кентавр средних лет (хотя юной Гермионе он показался глубоким стариком — она, как и многие юные девушки её возраста, пребывала в заблуждении, что лет около сорока жизнь заканчивается — прим. авт.). Скрестив руки на поросшей густой шерстью груди, он со спокойной насмешкой взирал на неё настолько сверху вниз, что Гермиона мгновенно почувствовала себя разгневанной блохой, прикидывающей, как лучше облаять собаку. От возникшей перед внутренним взором красочной картинки чувство собственного достоинства ощутило себя ущемлённым вдвойне, а потому Гермиона, окончательно забывшись, выхватила палочку.

— Petrificus…

За считанные секунды она увидела, как дерево, у которого стоял кентавр, перегнулось, будто подпиленное под комель, и низринулось, поднимая облако пыли, клочьев мха и коры. Падая, оно задело стоящее рядом изваяние — грубо вытесанная из камня фигура покачнулась: на куски раскололось тело, в двух шагах от Гермионы в мох бесшумно грянулась голова. Потрясённо взирая на плоды своих рук, гриффиндорка даже не дёрнулась, когда сильные лапищи вновь обхватили её поперёк, аккуратно вывернули из пальцев волшебную палочку и предупреждающе сжали — ей показалось, что её сейчас выжмут, будто тюбик с зубной пастой.

— Здесь не стоит пользоваться вашей магией, — хриплое, пахнущее табаком дыхание обожгло ухо, и, покосившись, она в ужасе увидела — близко-близко — лицо ещё одного кентавра. Оно показалось ей едва ли не вдвое крупнее человеческого лица — огромный янтарно-коричневый глаз, переполненный брезгливым раздражением, длинные жёсткие ресницы, крючковатый нос… Гермиона дёрнулась, но кентавр сам отпустил её — скорее, даже, отшвырнул от себя, она чуть было вновь не рухнула на четвереньки. — Людская магия здесь едва ли причинит вред нам, разве что разозлит… — кентавр многозначительно умолк, окидывая взглядом учинённую Гермионой разруху: зависшее на собственных ветвях расщеплённое дерево, разбитое изваяние, фыркающий в каменной крошке кентавр-похититель. — Законы магии на нашей земле действуют иначе, и реакция может оказаться отнюдь не такой, как ты ожидаешь…

…Вот оно что — знаменитые искажения волшебных полей… — Гермиона едва не ахнула, но тут же упрямо нахмурилась. Она бы сейчас скорее съела собственный гриффиндорский галстук, чем показала удивление или, что совсем позорно, страх.

— Не стоит трусить — мы ничего тебе не сделаем, — глядя на её реакцию, понимающе приподнял брови молодой кентавр. Гермиона сейчас в придачу к галстуку съела бы ещё и шарф, если в его голосе не звучало отчётливое сожаление.

— А я и не трушу! — тут же вскинулась она и добавила мысленно: — И только попробуйте меня тронуть. Плевать я хотела на все ваши искажения. И поля.

Молодой кентавр разглядывал её с любопытством. Потянул носом, принюхиваясь.

— Значит, вы и есть те самые, о которых пророчествовали звёзды, а ты — та, которой суждено…

Кентавр постарше предупреждающе поднял руку, заставив говорившего умолкнуть.

— Кто? Когда? — тут же ухватилась за неосмотрительно брошенную ниточку Гермиона.

— Тебе всё объяснят. В своё время, — высокомерно усмехнулся молодой, уязвлённый тем, что его, будто мальчишку, заткнули перед не просто «человеком», а низшей его разновидностью — женщиной. Он нервно закрутил в пальцах отнятую у Гермионы палочку, увидел её устремлённый на его руку весьма и весьма напряжённый взгляд и… Вращение замедлилось: пальцы кентавра напряглись, а палочка чуть прогнулась.

…Он пытается её сломать! — поняла Гермиона.

Видимо, на её лице проявился такой ужас, что, довольный произведённым впечатлением, кентавр отшвырнул палочку в сторону. Гермиона кинулась следом.

— Прекрати, Бертран, — холодно произнёс молчавший до сих пор кентавр, принёсший Гермиону на эту поляну. — Оставь её. Пойдём.

Он зашагал обратно в деревья, и второй, поименованный Бертраном, чуть помедлив, последовал за ним. Напоследок он обернулся через плечо, чтобы послать Гермионе ещё один взгляд. Она отчётливо увидела там пренебрежение и… плохо спрятанное под ним затаённое любопытство — что?! — не поверила собственным глазам, оторопело присмотрелась, в этот миг сплетённые ветви сами собой раздвинулись, и кентавры растворились в лесу.

…О чём он там говорил?.. Мне чего-то суждено? — под ложечкой засосало, Гермиона огляделась. Поляна, выстланная всё тем же упругим мхом и окружённая непроходимым буреломом: она даже подивилась, как смогли с такой лёгкостью пройти через него кентавры, — без кровавых ошмётков вперемешку с клочьями шерсти на затянувших пространство меж деревьями зарослях ежевики и можжевельника обойтись, по её представлениям, было никак нельзя.

Очередное местное волшебство?

Гриффиндорка осталась одна, но мысль о побеге даже не промелькнула в голове, и дело было не в том, что она совершенно не представляла, куда бежать, да и как вырваться из этой лесной тюрьмы, — просто Гарри был где-то тут, совсем рядом, и удирать одной, бросив его…

Ни за что.

Что делать, правда, она пока не знала, однако предупреждение насчёт искажения волшебных полей решила принять к сведению и пока больше не экспериментировать, а потому поступила в лучших традициях всех заплутавших в лесу крошек-Мэри: Гермиона неуверенно откашлялась и позвала — сначала негромко, а потом, осмелев, во весь голос:

— Гарри!.. ГАРРИ!!!

Крик запутался в густом сплетении ветвей и стволов и погас, даже не покинув поляны.

Она попробовала ещё и ещё раз, заметалась по поляне, даже не пытаясь продраться сквозь заросли устрашающе-колючей ежевики, крича то в одну, то в другую сторону, пока не охрипла, и голос не сорвался:

— Гар..!

Из чащи донеслись звуки: кто-то явно пробирался к ней, и Гермиона воспряла духом, но из-за кустов шагнул вовсе не Гарри; топорщащиеся колючками и шипами ветви расступились, будто по волшебству, и кентавры, которых теперь было куда больше, вышли на полянку, встав полукругом. Гермиона похолодела.

…Кажется, это и называется «накликать на свою го-голову»? — даже внутренний голос сейчас заикался.

Держась рукой за надсаженное горло, она ловила на себе странные взгляды огромных, диких существ, причём всех, как она с ужасом отметила, — сплошь мужского полу, и ей совершенно не хотелось думать, чем всё может закончиться. Глаза невольно скользнули по их могучим обнажённым торсам, поросшим разномастной — в тон хвостам и волосам — шерстью, по бугристым плечам, по рукам, по могучим жилистым шеям, по лицам — в неё вонзился десяток пар глаз совершенно диковинных цветов: помимо вполне человеческих оттенков, яростно поблёскивали янтарные, пурпурные, фиалковые… Гермиона сглотнула невесть откуда взявшийся ком, он медленно пополз по горлу вниз, и саднящая боль вспыхнула с новой силой — больно…. Кентавры звучно пофыркивали, хмыкали, хрякали… Гермионе с каждой секундой нравилось это всё меньше; с учётом того, что ей это СОВСЕМ не нравилось изначально, можно представить, что она чувствовала через пару минут многозначительного обоюдного — можно даже сказать, обоюдоострого молчания.

…Живой не дамся, — мысленно пискнула она и добавила для смелости имя: — Гарри, — в этот момент, заставив её подскочить от внезапности движения, кентавры расступились, давая дорогу старейшине.

Слепой и седой, как лунь, он подошёл к ней. Гермиона смотрела на расчерченное морщинами лицо, на перламутр подёрнутых бельмами глаз — она не знала, чего ждать, и почему-то ужасно боялась ответов, которые могла бы услышать, рискни она задать самые важные сейчас вопросы.

— …склонись, склонись, — взволнованно зашептала свита, и Гермиона не успела удивиться, зачем нужно склоняться перед слепым, — ведь он же всё равно не увидит, честное слово! — как уже присела в кривобоком испуганном реверансе.

— Како-ое право ты имела прийти сюда? — спокойным голосом спросил старейшина, снова напевно «окая», — это придавало звучанию некую покойную, домашнюю неторопливость.

Она опешила.

…Здрасьте пожалста…

— Постойте. Но вы… вы же сами меня сюда… — по-прежнему, не разгибаясь до конца, Гермиона приподняла голову и на всякий случай сделала шаг назад. А ещё покрепче сжала палочку — чёрт с ними, искажениями полей! — Мы просто пришли к Норту, а он…

— Придя сюда, понимала ли ты, что делаешь? Ведо-ома ли тебе мера ответственности за твой поступо-ок?- судя по всему, не желая выслушивать её сбивчивое бормотанье, вновь заговорил слепец, растягивая даже безударные «о», из-за чего сбитая с толку и перепуганная Гермиона с трудом улавливала смысл.

На всякий случай она решила не отвечать на столь очевидные риторические вопросы: её слова тут всё равно никого не интересовали — с таким же пафосом и надеждой на ответ вожак мог бы взывать к небесам. Впрочем, это отнюдь не мешало Гермионе вести с ними мысленный диалог — так она чувствовала себя чуть бодрее.

…Ответственность? Ну, в общем и целом. Если это то, о чём я думаю… Я вообще привыкла отдавать себе отчёт в том, что я делаю и зачем, — я боялась отпускать Гарри одного, потому и пошла с ним. Если, конечно, речь об этом.

— Понимаешь ли ты, что своими руками го-онишь его навстречу смерти?

Тут онемел даже внутренний голос Гермионы, и дальше старейшина вещал в полной тишине — ментальной в том числе.

— О люди, человеки, вам имя — безрассудство-о… Долгие века, на которые мы лишили вас нашей мудрости, не вложили разума в ваши го-оловы — Троица Разума была последней, кто обладал сим даро-ом, и лишь верность данной много веков назад клятве заставляет нас снова вступать в контакт со-о столь безнадёжными, бездумными существами, мно-огократно доказавшими свою беспомо-ощность перед лицом внешних врагов, времени и, главное, — себя самих.

…Безнадёжными, бездумными существами? — Гермиона чуть наклонила голову, чтоб тень упала на глаза, скрыв гневные искорки. Нет, она сама могла при случае посетовать на всё вышеперечисленное, но сейчас, перед лицом высокомерно взирающих на неё кентавров, ощутила острую обиду за человечество.

— Звёзды поведали о великой Тьме, по-олзущей по вашему миру, поведали о приходе защитника и о то-ом, что настал наш час передать в его руки доверенное нам много веков назад о-оружие. Если конечно, — бельма вожака недобро блеснули, — о-он сможет его удержать…

У Гермионы в груди оборвалось сердце.

— Что вы хотите сказать — «сможет»?..

— Сила его и его слабо-ость, вернее — сила его ИЛИ его слабость, вот что сейчас о-определяет будущее вашего мира. И он должен идти только-о вперёд, становясь с каждым шагом всё безжалостнее и собраннее, его не должны снедать со-омнения и страхи, ибо в битве, ждущей его-о впереди, малейшее колебание может стоить жизни не только ему, но и миру. Он не только-о погибнет сам, но станет причиной мучительной агонии всего сущего.

Лес пошатнулся, земля качнулась, норовя броситься Гермионе в лицо, — ей потребовалась вся её выдержка, чтобы устоять на ногах. Она пошевелила губами, но с них не слетело ни звука, слова превратились в примороженные к ним камни. Тяжёлые, примороженные к губам камни. Очень тяжёлые.

— Ты, женщина, по-ошла за ним — зачем? Думаешь, будто тво-оя любовь даёт ему силы? Напротив. Я чую, что тобой двигают лишь слабость, лишь вина, недо-оверие и страх, ибо ты винишь себя в чём-то, заставляя чувствовать себя виноватым его, ибо ты боишься за него и этот страх многократно отражается, умножаясь в его-о сердце, заставляя бояться за тебя, — и значит за себя самого. Спосо-обен ли он защитить мир, боясь за себя самого? Спосо-обен ли он защитить самого себя?

Вожак умолк. В тишине была слышно, как тяжко вздыхает упругий мох под копытами остальных кентавров. Но Гермиона сейчас ничего не видела, она вовсе забыла об их существовании.

…Гарри. Он всегда стремился уйти один — за философским камнем, в лондонские катакомбы, к василиску, спасать Сириуса, даже сейчас — за заклинанием… Он действительно всегда испытывал облегчение, когда мы оставались позади, действительно сердился, когда в напряжённый момент я или Рон оказывались рядом. И это вовсе не значит, что он не нуждался в помощи, — ещё как нуждался… Но он боялся за нас, как мы боялись за него, — боялся, что не сможет защитить, что станет причиной наших страданий… Он всегда всё пытался взвалить на свои плечи… А я? ЧТо могла я? Чем могла поддержать его, как могла уберечь? Обманывая, не рассказывая, скрывая — я так его берегла? Но разве это действительно то, что ему нужно? Неужели мы ни на что не способны? Неужели мы всего лишь…

— Вы всего-о лишь его слабые места, — подхватил кентавр. — А ты — его главная слабо-ость. Самый большой его страх, постоянно заставляющий о-оглядываться назад. Он хочет спрятать тебя любой ценой, хочет укрыть тебя от внешнего мира, чтобы ничто-о и никто-о, даже по касательной, тебя не задел, — и именно потому и постоянно-о терпит неудачи.

Слова откликнулись слабой болью под грудью — там, где розовел шрам, и Гермиона непроизвольно прижала поверх руку, ощутив, как отчаянно колотится под ладонью сердце.

— Это замкнутый круг, из которо-ого нет выхода: с каждым днём опасность всё серьёзней, и ты всё больше боишься за него, заставляя всё бо-ольше опасаться за тебя и за себя самого, а потому он и не делает резких движений — именно-о таких, какие и необходимы в решающей битве. Но и это не всё, — безжалостно продолжил вожак, — ты пытаешься своей любовью не закалить, а размягчить его-о сердце, ты пытаешься — осознанно, нет ли — привязать его-о к себе, влезть в его дела и помыслы, ты пытаешься надеть на него узду, — последнее слово он буквально выплюнул, передёрнувшись от отвращения, и замершие за его спиной кентавры тоже возмущённо заперешёптывались. Их устремлённые на Гермиону взгляды стали ещё более недоброжелательными, как будто она собралась загнать под седло всех собравшихся здесь. — Ты с каждым слово-ом и каждым днём уносишь его уверенность, — сердце его слабеет, и когда придёт миг принять самое важное решение для всех — и для нашего мира в том числе, как бы мы ни пытались это о-отрицать, — он сло-омается, и не вернётся, потому что разум его не будет чист, а душа — свобо-одна.

— Н-не вернётся? В ре-решающий битве? — заикаясь, выдавила из себя Гермиона. Голос не слушался — хрипел и снова норовил сорваться. — Разве ему придётся сражаться? А как же заклинание? Этот за..защи…тник? Разве он не…

Старейшина хрипло рассмеялся.

— Во-от она — сущность людская, — он ткнул в девушку пальцем с триумфальным видом прокурора, добившегося от преступника чистосердечного признания. — Переложить на плечи другого и самоустраниться…

— Неправда! — брызнула слезами Гермиона, потрясая сжатыми кулаками. Горло свело, и от этого оно ещё больше саднило — каждое слово вырывалось будто с кровью. — Я не хочу самоустраняться! И Гарри — он никогда, он тоже…

Что «тоже» — Гермиона сама не знала, а потому замолчала, кусая губы, однако не совладала разрывающими её чувствами и пошло разрыдалась, понимая, что тем самым подписывается под всеми предъявленными ей обвинениями. Слепой вожак хрипло засмеялся донёсшемуся до него хлюпанью, и кентавры поддержали его презрительным полусмехом-полуржаньем. Гермионе захотелось удавиться от унижения: слезы предательски текли сквозь пальцы, а плечи тряслись, как бы она ни пыталась держаться.

…Что ж они… ржут, как кони… Честное слово…

Вожак оборвал смех свиты и вновь обвиняюще ткнул в трепещущую Гермиону пальцем:

— Ты — его слабо-ость. Или стань его силой, или исчезни. Не бо-ойся за него — страдания закаляют сердце, свобода исцеляет душу, ясность поставленной цели очищает разум, а всё вместе позволяет прозреть и о-осознать истину. И тогда не дрогнет рука, и врученное ему оружие сумеет отразить натиск тьмы. Впрочем, то-олько при условии, если сейчас он сумеет доказать своё право на жизнь. И на владение этим оружием.

И снова земля покачнулась. Для того чтобы вздохнуть, Гермионе понадобилось невероятным усилием разорвать стянувшие грудь невидимые цепи.

— Что… вы… сделали… с Гарри?.. — шёпотом спросила она, не чувствуя, что её пышные волосы на глазах встают дыбом, образуя вокруг головы каштановое гало. Кентавр не ответил. Он стоял, склонив голову и обратив к Гермионе поблескивающие бельма; если б он был зряч, можно было бы сказать, будто он рассматривает обезумевшую от негодования, ярости, страха и гнева, трепещущую перед ним тоненькую девушку. Но он был слеп, а потому просто принюхивался к её выплёскивающимся эмоциям. Похоже, результат его удовлетворил: он дёрнул ноздрями, чихнул и, развернувшись, собрался удалиться, когда Гермиона, забыв обо всём на свете, набросилась на него с кулаками — вцепилась в роскошный белоснежный хвост, пнула по задним ногами, впилась ногтями в шкуру. Свита на мгновение оторопела и тут же негодующе взревела, собираясь затоптать, — но старейшина, на губах которого внезапно мелькнула чуть удивлённая улыбка, вновь задержал их одним движением бровей. Развернувшись, он «смотрел» на Гермиону, которая месила кулаками его грубую шкуру, повторяя при каждом взмахе:

— Что! Вы! Сделали! С Гарри! Отвечайте!!!

…Люди… Они совсем не изменились. Такие же опрометчивые, непоследовательные, бездумные и порывистые. Не смотрящие ни на звёзды, ни даже себе под ноги. Только им, горячим, безрассудным, любящим, не думающим о вечном, и подвластно изменить мир… Эта девочка… Сможет она найти ответ? Сможет ли стать щитом ему? Всё зависит от того, поймёт ли она. Поймёт ли он — ибо тогда обретёт он и меч, и щит, не дрогнет ли его рука, хотя, на самом деле, не рука определит исход битвы, а сердце…

За спиной Гарри заскрипела, медленно, но неумолимо закрываясь, высоченная дверь — верх её терялся в тускнеющем на глазах зеленоватом сумраке где-то над головой. Клик-клац — и воцарилась темнота. Гарри поднялся, разминая ноющие от хватки кентавров плечи; ощупью двинулся вперёд, походя нашаривая и вытаскивая палочку из кармана, но тут внезапно оступился на чём-то хрустком и выронил её в непроглядный мрак.

— Ч-чёрт! — присел на корточки, зашарил руками в той стороне, где она клацнула об землю, и то, что попалось под пальцы, ему совсем даже не понравилось. — Lumos! — заорал он, слабо надеясь, что палочка окажется рядом и заклинание сработает.

Действительно — полыхнул свет, причём настолько яркий, что Гарри на миг даже ослеп, а когда проморгался, то увидел: палочка лежала у правого ботинка, прямо на темечке не по-человечески крупного черепа. Вообще, кости и черепа валялись повсюду — человеческие, крысиные вперемешку со скелетами кентавров, однако тлением не пахло: века выбелили их давным-давно. Гарри медленно вдохнул, потом резко выдохнул, попытался унять сердце, пустившееся в груди наутёк, поднял палочку повыше.

…Под ноги больше не смотрим…

Перед ним уходил во тьму странный тоннель, за пределами которого, по словам кентавров, и ждала его Гермиона. Целая и невредимая.

Недавняя кратковременная стычка закончилась быстрой победой количества и грубой силы. Когда Гарри пришёл в себя, бельмастый предводитель табуна объяснил, что к чему, и спустя ещё какое-то время, бросив попытки вновь кинуться на него с кулаками и волшебной палочкой наголо (кентавры крепко держали его за заломленные назад руки), Гарри все же выслушал и подчинился, что не помешало по дороге к пещере пожелать всем присутствующим множество интересных приключений на разные части тела (ассортимент был велик — помог опыт общения с Роном), а также пообещать в случае — не дай Мерлин! - хоть каких-то неприятностей у Гермионы такого, что один из волочащих Гарри кентавров не выдержал и снова дал ему по голове. Несильно, но почему-то способность говорить и ругаться Гарри на время утратил.

— Чёрт… — Гарри ещё раз покосился назад, на намертво захлопнувшуюся дверь, потом, забыв про только что данное себе обещание, уставился на костяные россыпи повсюду. — Замуровали, демоны…

Аккуратные белые горки громоздились то тут, то там — гриффиндорец передёрнулся и пошёл вперёд, поглядывая себе под ноги сильно вскользь и стараясь не задумываться об источнике хруста под ботинками. Под светом палочки темнота отступала, чтобы вновь сомкнуться за спиной, с каждым шагом становилось всё холоднее и холоднее; когда дверь скрылась во мраке, дыхание уже начало срываться с губ пушистыми клубами; ещё несколько метров и два жутких ругательства, когда один из скелетов буквально вывалился на него из-за поворота, — и заломило кончики сжимающих волшебную палочку пальцев, потом заледенел кончик носа и начало щипать ноги в ботинках…

— Заморозить меня решили, да? — вслух, чтобы немного подбодрить себя, спросил Гарри.

— …да… да… — откликнулось от покрытых наледью стен эхо.

Эхо ли?

Голосов было явно два, причём совершенно другого тембра, нежели у Гарри. Он на всякий случай, тут же поскользнувшись на очередном обледенелом остове, мгновенно отпрыгнул к стене — было абсолютно непонятно, с какой стороны находятся обладатели этих голосов — оглянулся: коридор позади был пуст. Гарри сделал несколько осторожных шагов вперёд, поминутно оглядываясь и держа ослепительно горящую палочку повыше: пусть меня видят, зато я тоже их увижу — когда что-то выскакивает прямо на тебя, это как-то совсем уж… неприятно.

Ни с того ни с сего совсем близко — футах в десяти — забрезжил ледяной свет. Во всяком случае, именно так и показалось Гарри, ибо вместе с лёгким зеленоватым сиянием, окружившим две замершие посреди тоннеля фигуры, его накрыла настолько морозная волна, что не только кровь в жилах — мысли в голове замёрзли. Волшебная палочка, будто устыдившись конкуренции, потускнела, а этот момент одна из нечётких фигур шевельнулась, приподняла руку — и она вовсе погасла. Гарри растерянно посмотрел на палочку, потом снова на незнакомцев, которых по-прежнему скорее угадывал во тьме, нежели действительно видел, но зелёное сияние вмиг вспыхнуло ярким солнцем, залив коридор.

Гарри задохнулся.

О да, тут было, чему удивиться: высоченные стены и сводчатый потолок переливались разноцветными ледяными искрами, от ослепительных бликов, играющих на сколах, резало глаза. Огромные сосульки стекали с потолка и поднимались навстречу с пола — проход злобно ощерился сотней хищно блистающих клыков. А между этими зубьями… Два огромных кентавра — куда больше, чем те, которые недавно оказали такое негостеприимство Гарри и Гермионе, — мрачно взирали на незваного гостя. За плечами одного виднелся лук, на боку другого висел здоровенный меч. Вкупе с предельно недружелюбными взглядами и загороженным могучими телами проходом Гарри совсем не вдохновился — его прошиб пот, тут же превратившийся в тысячу крошечных иголочек, впившихся в кожу. Поколебавшись, Гарри всё же сделал шаг вперёд и, судя по всему, пересёк невидимую границу, ибо в тот же миг раздался оглушительный хруст: здоровенная сосулька оторвалась от потолка и сверзлась вниз, чуть не стесав ему висок, — квиддичный инстинкт сработал даже раньше, чем Гарри успел осознать опасность. Уворачиваясь, он сделал ещё шаг вперёд, боковым зрением засёк какое-то движение аборигенов — и точно: оглянувшись, он увидел уже прогнувшийся от напряжения лук… В следующий миг раздался свист: к нему неслись прозрачные стрелы, наконечники которых внезапно обернулись оскаленными звериными мордами. Мгновение промедления дорогого ему стоило:

— Servoinvolucrum!

Но одна стрела всё же успела впиться в левое плечо: ледяные зубы пронзили мантию, словно в масло, вошли в тело — рука тут же онемела, Гарри показалось, будто по венам вместо крови пустили воду с ошмётками льда. Через минуту он уже не чувствовал не только руку, но и весь левый бок.

…Какой я идиот…

Он зачем-то подумал, что, несомненно, Гермиона бы мгновенно выбрала правильное заклинание, а он вечно всё постигает методом научного тыка… Ледяные стрелы, меж тем, подтачивали радужные бока Защитной Сферы, их становилось всё больше и больше — кентавр неустанно натягивал тетиву — видимо, колчан за его спиной был бездонный. Ледяные зубы вгрызались всё глубже и глубже, холод растекался по телу, теперь онемела и левая щека, Гарри в отчаянии смотрел на торчащую из плеча стрелу, не в силах ничего поделать: второй рукой он удерживал вокруг себя Защитную Сферу.

…Ещё немного, и я вообще не смогу произнести ни одного заклинания…

Он изо всех сил сосредоточился, абстрагировавшись от мучительного ощущения, будто левый бок сейчас взорвётся ледяными осколками, резко дёрнул палочкой, отшвыривая защиту:

— Incendio! Incendio! — ледяная смерть не успела обрушиться на Гарри, как он уже стоял, окружённый огненным вихрем, в котором исчезли не только стрелы, но и несколько огромных сосулек по соседству. — Какого чёрта! — воспользовавшись секундной передышкой, заорал он кентаврам. — Я пришёл сюда не со злым умыслом и не по собственной воле! Меня послал сюда ваш вожак, он сказал, что я должен пройти…

Закончить ему было не суждено:

— Не имеет значения, что тебе сказали. Не имеет значения, что говоришь ты сам, — странным образом человеческий голос не будил эха в этой длинной пещере, тогда как глас кентавра десятикратно отзывался на разные лады и голоса.

Кентавр с луком вновь потянулся к колчану за спиной.

— Стойте! Дайте я скажу! — Гарри показалось, что движения лучника чуть замедлились (второй, с мечом, стоял настолько неподвижно, что походил на ледяное изваяние — прим. авт.). — Я вас очень прошу — пропустите меня! Это очень важно! Я не пытаюсь что-либо похитить у вас, у меня нет злых намерений! — кентавр неторопливо взялся за тетиву, и Гарри зачастил с пятого на десятое, держа палочку наизготовку и пытаясь не упустить мига, когда от слов придётся переходить к делу: — Погодите! Выслушайте меня! Весь мир… Армия Вольдеморта… Наступление тьмы… Да погодите же! Ваш вожак сказал мне…

— Наш вожак умер много веков назад… — свистнула стрела, потом, почти сразу — ещё одна.

— Incendio! Чтоб вас… — Гарри прикрыл рукой глаза от пламени, пожравшего огненные стрелы. — Уймитесь же, чёрт подери! — разъярившись не на шутку, заорал он. — Дайте мне сказать, болваны четвероногие! — последнее замечание явно было лишним: посыпался очередной град стрел, и Гарри понял, что пришла пора принимать более решительные меры: — Expelliarmus!

К его вящему изумлению, Разоружающее заклятье не произвело на кентавра никакого эффекта: лук по-прежнему был в его руках, а колчан — за спиной. Гарри решил, что промахнулся — чего давненько с ним не случалось: отточенные в прошлом году навыки до сих пор позволяли выбивать максимальное количество очков на тренировочном поле, куда он по привычке изредка заглядывал.

— Expelliarmus!

Теперь он знал наверняка, что не промазал: заклинание попало точно в грудь кентавру и… прошло насквозь, со стеклянным звоном расколовшись о стену. Ледяной панцирь растрескался, зазвенел, засыпав всё вокруг, поток ледяных осколков, которые — Гарри видел это точно — прошили кентавров насквозь, не причинив им ни малейшего вреда.

…Какого… Постойте… Неужели они…

— Stupefy! Inpedimenta!

— Бесполезно, — второй кентавр подал признаки жизни, хотя насчёт последнего Гарри уже сильно сомневался. — Да, ты прав: мы мертвы. Мертвы уже много веков.

Гарри скрипнул зубами, чтобы не помянуть вслух вожака, ни слова не сказавшего про охраняющих заклинание и пещеру призраков.

— Мне нужно пройти. Нижайше прошу пропустить меня… — он попробовал зайти с другой стороны: как знать, может, этим полуконям-призракам нужно какое-нибудь доброе слово? Какое-нибудь древнее вежливое слово? С древними словами у Гарри был явный напряг: — Паки, паки… — брякнул он раньше, чем успел себя остановить, и тут же виновато развёл руками.

Похоже, что без доброго слова кентавры вполне могли прожить: мало того, что первый не опускал лук, теперь и второй многозначительно занёс ладонь над эфесом меча. Гарри решил играть ва-банк:

— Я пришёл за тем, что принадлежит нам, людям, хотя много веков назад и было вверено на хранение вашему племени. Знамения и звёзды, древние книги и ваши же соплеменники, — может, хоть это их проймёт? — Сортировочная Шляпа, свитки и пророчества — всё указывает на то, что настало время вновь собрать части Защитника воедино, чтобы он пришёл и очистил мир от Тьмы… — Гарри вещал вдохновенно и искренне, однако его слова произвели отнюдь не такой эффект, какого он ожидал: вновь запела тетива, и к нему понеслись стрелы, отразить которые в этот раз не составило труда, но теперь и второй хранитель не остался в стороне. Меч будто сам вылетел из ножен, лёг в ладонь, раздался свист рассёкшего воздух клинка, и кентавр преобразился. В нём будто полыхнул дикий пламень, отблески которого адскими искрами заплясали в янтарных глазах, ноздри раздулись, он поднялся на дыбы и…

От рёва, вырвавшегося из его глотки, зазвенели и пошли трещинами стены, с отвратительным хрустом ломающихся костей посыпались с потолка огромные сосульки, кроша и обращая во прах обледенелые остовы, брызнули колючие осколки, меч разрядом молнии блеснул, ослепил, ударная волна сшибла с ног…

Когда Гарри пришёл в себя, он лежал на спине, а вокруг — сверху, снизу, с боков — везде был лёд. Стеклянно-прозрачный ледяной панцирь, сквозь который виднелся и залитый всё тем же таинственным зелёным светом тоннель, и голые каменные стены с потолком — не осталось ни единой сосульки, и склонившиеся кентавры. Кажется, последние насмешливо ухмылялись.

Гарри попробовал шевельнуться — и не смог. Ещё, потом ещё раз… Ухмылки кентавров стали шире.

— Бесполезно, — голос кентавра-лучника зазвучал непосредственно в голове — во всяком случае, губы его точно не шевельнулись. — Ты найдёшь свою смерть в этом ледяном гробу, и станешь очередным безымянным остовом.

Странно — тело не чувствовало холода. Уже не чувствовало? Кажется, кончика пальца касалась волшебная палочка, — может быть… Пожалуйста!..

Он зажмурился, собрав все силы до последней унции, попробовал дотянуться…

Кентавры рассмеялись.

— И это тот, кто пришёл доказать своё право на владение доверенной нам тысячу лет назад тайной? Сейчас ты не в силах не только добраться до неё, но и просто шевельнуться — ты сейчас беспомощен, как младенец, вот только выйти из чрева тебе не суждено…

Гарри увидел, как сверху на прозрачную крышку его гроба опустилась ладонь хранителя.

— Если б ты не упомянул Защитника, ты бы умер быстро и безболезненно. Теперь же твоя смерть будет мучительной и отвратительной. Ты умрёшь от удушья.

Дышать становилось всё тяжелее, в голове временами мутилось, с каждой минутой требовалось всё больше усилий, чтобы бороться с накатывающей паникой, болью в груди, отчаянием.

…Если я сейчас потеряю контроль над собой… Я погиб…

— Ты погиб в любом случае: ещё никому не удавалось вырваться отсюда.

…Я не могу погибнуть сейчас… только не сейчас…

Свет начал меркнуть. Перед глазами замелькали картинки: обрывки виденных снов, заголовки безымянных газет, среди прочих пару раз мелькнула недавняя колдография из Пророка — засыпанный пеплом снег, обугленные руки, полные ужаса глаза мальчишки — потом бледное лицо Рона и, наконец, — испуганная Гермиона.

Гарри показалось, будто стало теплее.

…Или я уже начинаю отключаться?

Гермиона из видения поправила прядь волос, встревожено взглянула — вернее, заглянула прямо в душу.

— Докажи право на жизнь. Тогда ты докажешь, что достоин держать в руках ту силу, о которой имел наглость упомянуть.

…Право… на жизнь…

Гарри закрыл глаза — он сам не понял, зачем: то ли чтобы сосредоточиться, то ли действительно начинало клонить в сон.

….Я… я должен доказать… Я должен выжить.

— Я… — губы не слушались, и тогда Гарри ответил мысленно: — Я не могу умереть…

— Вот как? — рассмеялся мечник, тоже вступая в ментальный диалог. — Интересно знать, почему? Или же вы, люди, обрели секрет Философского Камня, за которым гонялся ещё Салазар Слизерин? — судя по тому, каким тоном было произнесено имя Основателя, упомянутая в исторических книгах неприязнь между людьми и кентаврами точно была на его совести.

Дышать становилось всё труднее, Гарри казалось, будто всё утолщающийся лёд начинает давить, не давая вздохнуть полной грудью. Хотелось хватать воздух ртом. Бороться с паникой становилось всё труднее.

…Я не имею права умирать… Мир?.. Нет… Я не могу спасти весь мир. Мне и не нужен весь мир, я должен спасти… хотя бы тех, кого люблю… Я не хочу умирать. Я не могу умереть! Я не имею права умереть! Я должен жить, ведь только от меня зависит… — перед глазами снова мелькнул Рон, Гермиона…

— Я не могу умереть. Я не имею права умирать… — Гарри сам не заметил, что заговорил вслух и с каждым словом голос его становился всё громче. — Я не имею права умереть! Они… Друзья ждут меня. Они надеются на меня!

Он по-прежнему лежал с зажмуренными глазами, а потому не увидел, что окруживший его лёд пошёл трещинами. Кентавры замерли, не в силах поверить в происходящее. Гарри прикусил губу.

Рон… Гермиона…

— Я не имею права умереть!!!

Раздался оглушительный грохот, и ему в лицо ударил Воздух. Да, именно так — с большой буквы: холодный, вкусный, пьянящий — пусть убьют, хоть надышусь перед смертью…

Однако когда Гарри поднялся на ноги, собираясь подороже продать свою жизнь, кентавров перед ним не было. Совсем. Он отчаянно завертел головой, с трудом соображая, где они затаились и откуда ждать следующей атаки, — никого. Совершенно пустой тоннель, похожий сейчас на филиал Антарктики — битый, раскрошенный, громоздящийся повсюду лёд, лёд, лёд…

Стоп.

Сначала Гарри подумал, будто ему показалось, но нет: действительно становилось теплее, и лёд начал оплавляться, маслянисто поблёскивая в зеленоватом свете; вот ударили первые капли, вот капель забарабанила громче…

— Сту…пай… впе…рёд… — услышал он в её перезвоне. — Там… обре…тёшь ты… что ищешь…

Кентавры?

— Эй! Вы где? — гриффиндорец закрутился ужом.

— Мы отправляемся… туда, где… нам и положено быть… Наша миссия завершена… Прощай…

Зелёное сияние начало гаснуть, но на смену ему откуда-то из недр пришёл тёплый, переливающийся свет и… Гарри прислушался… — точно, журчание! — будто где-то впереди шумел водопад.

Он решительно зашагал, звонко шлёпая по воде.

Люциус Малфой многократно проверил целостность защитных заклинаний на предмет возможной перлюстрации, а так же более невинных вещей — вроде заклятия позловредней или отравления. Последнее, кстати, имело особый смысли: на губах Люциуса мелькнула тень улыбки. Совсем недавно Арчи Сноу, один из высокопоставленных авроров, занемог. Люциус не сомневался — он едва ли сопоставил внезапное и уже в ближайшем будущем смертельное заболевание с принесённым адъютантом служебным письмом, которое было рассеяно распечатано и, за отсутствием в нём серьёзных сведений, отправлено в мусорную корзину.

Удостоверившись, что всё чисто, Малфой-старший надел перчатки, распечатал письмо взмахом волшебной палочки, хотя оно и было от многократно проверенной-перепроверенной персоны: бережёного, как известно…

Одному Мерлину на том свете, а также самому Малфою на этом было ведомо, как же достала эта необходимость всё семикратно перепроверять, прятаться, путать, будто последнему воришке, следы; вздрагивать от каждого стука ставень и звука за дверями; от регулярного приёма Многосущного Зелья он мучился несварением, а волосы утратили привычный блеск, болела подвёрнутая во время неудачного приземления лодыжка (из-за контроля за магическими полями с аппарированием возникли серьёзные сложности, и приходилось пользоваться таким утилитарным транспортным средством, как метла. Люциус просто рвал и метал — прим. авт.). В заключение несчастий и неприятностей тайна доверенной его предку части заклинания Защитника сдаваться отказывалась, в руках Люциуса по-прежнему имелась только одна часть заклинания, и — будто всего вышеперечисленного судьбе-злодейке показалось недостаточно, единственный отпрыск явился на Рождественские каникулы весь в бинтах, пластырях и бешенстве…

…Чёртов Поттер. Навалиться всем миром, придавить гадину — и дело с концом. Так нет ведь… В общем, год заканчивается менее приятно, нежели начинался, — подумал Люциус, припомнив свое недолгое директорство в Хогвартсе. — Какое милое было время… Какие лучезарные планы… Будем, надеяться, будущее с лихвой компенсирует мне… — в животе опять заурчало, и Малфой, передёрнувшись, вернулся к конверту.

Однако новости оказались неутешительными. Он прочёл послание, приписку и в приступе раздражения отшвырнул пергамент к камину. Пять положенных секунд — яркая вспышка да горка белёсого пепла, неподвластного никаким восстановительным заклинаниям.

Утомлённо вздохнув, Люциус потянулся к свежему выпуску Infernal News — одной из многочисленных газетёнок, продаваемых в переулках типа Лютного или Староканавинского: третья страница, колонка объявлений, третье снизу: «Даю уроки подлости по книге Кейла Дарнеги „Как предать друга, не обидев его“. Завтра и ежедневно, чистокровным магам скидка. Первые три клиента получают в подарок новинку: приворотное зелье, перед которым не устоит даже ваш злейший враг».

Итак, если свести воедино эту закодированную информацию с полученной от лазутчика в Министерстве (который и являлся автором письма), то

…завтрашний день сулит некоторые эм-м… (Люциус не любил слово «неприятности», ведь настоящего мага ничто не должно нервировать и выбивать из колеи — прим. авт.) …неудобства.

Надо отметить, некоторые неудобства — это сказано ещё слабо, ибо Люциуса с тревогой извещали, что: первое — завтра состоятся рейды по домам магов, подозреваемых в связях с Тёмным Лордом, второе — Хмури-таки добился разрешения на допрос Драко с использование мягких спецсредств, третье — Сириус Блэк снова в строю, в Хогвартсе, причём основная его миссия не только подучить студентов вразумительно махать палочкой, но и принять участие в расследовании похищения Снейпа (все попытки спустить на тормозах которое пока проваливались, хотя и ощутимых успехов Гильдия пока не достигла). «Эта чёртова ищейка наверняка что-нибудь сумеет разнюхать, к тому же, за время отсутствия он свихнулся окончательно. Нужно предпринять меры предосторожности по отношению к Драко…»

Люциус припомнил последнюю встречу с Блэком в Маготрибунале и сглотнул невесть откуда взявшийся комок в горле.

…Да уж, Драко стоит поберечься: этому психу правила нарушить — что чихнуть. Да и мне тоже… Ничего-ничего…

Глаза обратились к секретному сейфу, где хранилась величайшая драгоценность, в некотором смысле, ключ в бессмертие. Флакон с зельем для создания его, Люциуса Малфоя, двойников. Пусть Снейпу он и в подмётки не годился, по меткому замечанию Тёмного Лорда (Люциус снова поморщился, почувствовав приступ изжоги), однако терпение и труд всё перетрут: случаются и в нашем доме празднички.

…Сейчас следует, выражаясь библейским языком, подумать о хлебе насущном для завтрашнего дня…

Он хлопнул в ладоши, и материализовавшиеся перед ним домовики, припав к самому полу, выслушали команды. Ничего особенно — так, мелочи: подчистить, прибрать, нейтрализовать следовую магию. В Имении ничто не должно указывать на его недавнее присутствие. Ясное дело, что завтра, когда сюда под покровом Невидимых Чар прибудет Бригада Мусорщиков из Гильдии Авроров (Люциус брезгливо скривил губы), его самого тут не будет — под видом кривобокой ведьмы, вдовы, недавно похоронившей третьего мужа, он будет попивать брэнди где-нибудь на континенте (от мысли о Многосущном зелье живот снова закрутило, к горлу подкатила тошнота), но вот о чрезмерно ретивом сыне стоит побеспокоиться, пока это не сделали за него Хмури с Блэком.

…Кто бы мог подумать, что Шизоглазу удастся пробить несокрушимую позицию Дамблдора! — Малфой раздосадовано потянулся к красующемуся на столе антикварному чернильному прибору и с аппетитным хрустом сломал первое перо. — Я был уверен, что наш выживший из ума старикан будет стоять насмерть за своих, с позволения сказать, детишечек. Песталоцци в колпаке, Мерлин его бабушку…

Малфой сломал второе перо, подумав, добавил ещё пару ёмких выражений, явно имеющих действенный магический эффект: во всяком случае, колдун с портрета над его столом пошёл красными пятнами и смущённо заикал в бороду, а сам Дамблдор, в это время писавший очередное протестующее послание Хмури по вышеупомянутому поводу ни с того ни с сего расчихался и поставил на пергамент сочную кляксу.

Малфой, морщась от боли в подвёрнутой ноге, поднялся из кресла и подошёл к камину. Кинул в смирно качающееся пламя щепоть порошка из серебристой с малахитом коробочки.

— Паркинсон!

Несмотря на весьма поздний час, Фрэнсис Паркинсон возник за решёткой почти сразу же — потный и всклокоченный, с расстёгнутой рубашкой (и виднеющейся за взмокшей шеей лоснящейся изнанкой воротничка), он, похоже, тоже не спал в эту ночь, торопливо подчищая хвосты.

— Меня интересует запланированные на завтра мероприятия, — не тратя время на приветствия, заявил Люциус. — И что это за чертовщина с допросом Драко в Гильдии?

Паркинсон, как всегда судорожно задёргал губами, обтёр лоб переброшенным через плечо галстуком. Судя по бегающим глазкам, которые были не в состоянии смотреть в одну точку больше пары секунд, он находился в слабовменяемом состоянии.

— Ве-вечер добрый, господин Малфой. Боюсь даже сказать вслух… Плохи дела наши скорбные, как бы наши люди не вылетели из Министерства, будто… — Паркинсон оттопырил губы и издал непристойный звук, заставивший Люциуса передёрнуться от отвращения и шарахнуться от камина в страхе быть оплёванным. Разумеется, при этом он снова ступил на больную ногу и мысленно пожелал младшему соратнику такого, после чего миссис Паркинсон можно навсегда забыть о Противозачаточных Чарах.

Поняв, что перешёл границу дозволенного, Паркинсон взмок ещё больше, глазки его забегали с удвоенной скоростью — Малфой буквально сразу же почувствовал приступ морской болезни.

— Они решили подвергнуть всех подозрительных в Министерстве, как бы это сказать, остраки… острой клизме, — зачастил Пожиратель. — Не знаю, господин Малфой, сумел ли объяснить толком.

Малфой мысленно закатил глаза: когда Паркинсон впадал в истерику, разговаривать с ним было совершенно невозможно.

Идиот. Клинический. Только и горазд, что планировать всякую жуть — видимо, таким образом он лечится от собственных страхов…

— …они не ждут теперь помощи Министерства и явно собираются действовать не под его… так сказать… э-э… эгидрой, а сами, на свой, как это говорится, трах и вдрызг. Ну, да, страх и риск. Виноват, обмолвился. Завтра будут рейды… Прошу прощенья… секундочку… — он зверски завращал глазами, давая кому-то безмолвное указание, и спустя миг в его пальцах забелел клочок бумаги: — Запланировано три рейда — к вашему покорному слуге, в дом Эйвери и, с позволения сказать, в ваше Имение… Все будет построено на внезапности и заблаговременной блокировке домов: уже в пять утра на все точки будут наложены Следящие Чары, и никто из дома не сможет ускользнуть непомеченным. Виноват — незамеченным. Помимо обыска они хотят забрать с собой Драко для опроса со сладострастьем… вернее сказать — допроса с пристрастьем. Министерство и Дамблдор заявили по поводу последнего ноту протеста, однако Гильдия ведёт себя так, будто совершенно агрономна.

— Ты хочешь сказать, автономна.

— Так точно, так точно, — Паркинсон втянул голову в плечи и зашмыгал коротким носом, превращавшим его обрюзгшее лицо в подобие бульдожьей морды. — И ещё, ежели позволите…

— Ну-ну, — Малфой приглашающе махнул рукой, полностью погрузившись в свои мысли и прикидывая, от каких воспоминаний придётся избавить дражайшего отпрыска, дабы не вызвать никаких вопросов по поводу вмешательства в его память и не навлечь ни на него, ни на себя дополнительных подозрений.

— Господин Малфой… — Паркинсон снова потянулся дрожащей рукой к галстуку на шее, с каждой минутой всё больше напоминающему удавку. — Надо бы Снейпа того… В смысле — поднажать. Охрана говорит, что с каждым днём он работает всё медленней… производительность, так сказать, снижается… С зельем 14/2, говорят, проблемы… Не подскажете ли… Пытать строжайше…

— Разбирайся с ним сам, — фыркнул Малфой, мысленно позлопыхав: о, да… Это зелье — всем зельям зелье… Полный любви взгляд снова оборотился в сторону сейфа. — Моё дело было — доставить. Следить, чтобы птичка в клетке не сдохла и вовремя чирикала, — твоя задача.

— Да он, в общем-то, чирикает…

— Вот и не жалуйся мне тут на своё счастье. Прощай, — взмах палочкой, и лицо за каминной решёткой исчезло.

…Люди в Министерстве, — Люциус прищёлкнул языком, недовольно нахмурился. — Сколько ушло времени, денег, сколько доводов сотрясли воздух, не говоря о заклинаниях. Конечно, есть ещё «спящие» кадры, которые можно активировать в любой миг…

Малфой рассеянным взором обвёл кабинет, задержавшись на секунду на висящем над столом гобелене, где красовался вытканный герб Малфоев. Пусть время не пощадило его — краски подвыцвели, змеи и драконы шевелились уже не так резво, как, по слухам, ещё пару-тройку веков назад, но всё же… Понизу вился стяг с серебром (естессно! — прим. авт.) вытканным девизом, тут же обратившим мысли Малфоя-старшего к Малфою-младшему.

— Сына ко мне! — чуть повысив голос, скомандовал он, и едва слышным топоток сообщил ему, что приказ услышан и немедленно принят к исполнению.

Если честно, сегодня Люциусу никого не хотелось видеть. Включая и собственного сына. Все поступки обсуждены и осуждены, приказы уточнены и отданы (Тёмный Лорд велел не спускать с Поттера глаз, особенно после неких событий, о которых будет сообщено дополнительно, — Люциус продемонстрировал сыну конверт из тёмно-серой кожи, запечатанный лично Вольдемортом: сургучный Знак Мрака по шву) — о чём ещё говорить, право слово?

Прихрамывая чуть сильнее, чем раньше (Паркинсон, гиппогриф тебе в дышло!), Малфой достал из шкафчика рабочий думотвод. Сколько раз он уже проводил эту процедуру? — он давно сбился со счёту. Самая приятная была со Снейпом: смотреть, как тот едва не корчится в конвульсиях, трясясь над своей тайной любовью, как изо всех сил пытается держать себя в руках…

Вежливый стук, потом шорох практически бесшумно распахнувшейся двери известили, что сын прибыл и ждёт указаний. Несмотря на глубокую ночь, Драко был при полной выкладке: чёрный бархат, серебро, белая пена кружев. Идеальная причёска. Хотя по едва заметному отпечатку подушки на щеке Люциус мгновенно понял, что тот спал. Он оценил и приветливо улыбнулся сыну — в конце концов, тот имеет право на подбадривание в свете не слишком большого удовольствия, ждущего его в ближайшие полчаса.

— Сын мой, у меня неважные вести: боюсь, завтра тебе придётся держать ответ перед представителями Гильдии Авроров… — он сделал паузу, но юноша не задал ожидаемого вопроса, хотя и чуть заметно побледнел — правда, Люциус и заметил-то это только потому, что пристально вглядывался в его лицо. Он снова почувствовал лёгкий прилив гордости. Вон она, фамильная выдержка Малфоев! — Их будешь интересовать даже не ты сам, а, скорее, я.

Кивком головы он теперь дозволил заговорить сыну.

— Отец, но я же не видел вас с момента вашего исчезновения в начале лета, о вашем местонахождении и планах мне также ничего неведомо.

— Конечно. Я и не сомневаюсь, что ты будешь придерживаться нашей версии. Однако, боюсь, если ты не захочешь делиться с ними интересующими их сведениями, они тебе помогут.

От этих слов фамильная выдержка Малфоев дала ощутимую трещину: лицо Драко пошло красными пятнами, руки непроизвольно сжались в кулаки:

— Что это значит, отец? Меня будут… пытать?

— А ты боишься пытки? — Малфой-старший разочарованно посмотрел на отпрыска и вновь поднял глаза к фамильному гербу: боже, пусть в тот миг, когда Драко сменит меня за этим столом, он станет настоящим Малфоем не только благодаря бирюлькам (взгляд — на этот раз раздражённый — скользнул по идеальной причёске, чёрному бархату, серебру и пене кружев), но и внутренне. — Нет, по закону, пытки — вернее, то, что считаю пытками я, запрещены. Насколько мне известно, ничего серьёзнее, чем простое сканирование памяти. Но для нас и это может оказаться опасным, а потому мы с тобой сейчас кое-что подправим.

— Но разве они не заметят следов вмешательства?

Люциус Малфой самодовольно хмыкнул:

— Сын мой, видимо, ты забываешь, с кем имеешь дело: среди Пожирателей Смерти я по праву считаюсь одним из лучших «памятчиков». Гриндилоу носа не подточит. Однако процедура будет не из приятных и потребует от тебя сотрудничества — если ты, конечно, хочешь, чтобы она прошла как можно быстрее и проще.

Драко гулко сглотнул и кивнул.

— Слушаюсь, отец.

— Вот и отлично. Умеешь этим пользоваться? — Малфой-старший кивнул в сторону стола.

— Думотвод? Думаю, да.

— Тогда, будь любезен, сгрузи туда все воспоминания, начиная с конца прошлого учебного года. Особенно сакцентируйся на островах и всём, что с ними связано — ну, ты понимаешь, зомби, двойники, именно это их и интересует больше всего, конечно, если не брать в расчёт моё месторасположение, вспомни до малейших подробностей наш с тобой визит к нимфам, а так же осеннюю историю с Грейнджер. Не хватало, чтобы история с Зеркалом вылезла на поверхность.

…Если б только она… — Драко прикусил губу, вспомнив свою попытку сбросить грязнокровку с лестницы. Ему очень не хотелось, чтобы отец об этом узнал.

Тот правильно истолковал колебания сына.

— Я могу добиться от тебя воспоминания по-плохому. Не испытывай моё терпение.

Кивнув, Драко взял в одну руку думотвод, а палочкой, крепко сжатой в другой, коснулся виска.

Вода шумела всё громче, её становилось всё больше — Гарри шёл то по колено, то проваливался по пояс. Почему-то было не холодно — то ли в пещере действительно резко потеплело, то ли душа настолько надорвалась за последние несколько часов…

Он брёл вперед, волоча тяжёлые башмачища. Осталась где-то позади намокшая и совершенно никчёмная теперь мантия, тёплый свитер, шарф; рассеяно глядя по сторонам, Гарри — опс, опять по пояс! — испытывал впервые за много месяцев странный покой и умиротворение.

Всё стало удивительно просто и легко, и ему больше не нужны были ни вразумления Сортировочной Шляпы, ни впечатляющие демонстрации Дамблдора. У него есть друг и есть любимая. Он должен их защитить. И всё. И для этого он должен сейчас идти вперёд, а потом снова и снова искать, находить и прорываться.

…Я прорвусь, — он с чуть удивлённой улыбкой опустил глаза к своим рукам, ещё хранящим это странное чувство, когда он вдруг ощутил, что сковавший тело лёд не прочнее яичной скорлупы. Он просто захотел выйти на свет, он захотел жить — не ради абстрактного МИРА, не ради ВЕЛИКОЙ ЦЕЛИ, а ради чуть наморщенного в раздумьях носика Гермионы и широкой ухмылки Рона. — Я обязательно прорвусь.

С каждой минутой шум воды становился всё оглушительней, Гарри чувствовал, что течение убыстряется, увлекая его за собой, приходилось прикладывать усилия, чтобы удержаться на ногах, и вот…

Коридор упирался в высоченный водопад; тугая лента воды била прямо из стены, брызги разлетались в разные стороны — Гарри пришлось даже прикрыть очки рукой. Он закрутил головой, пытаясь понять, что же ему делать дальше, но тут, будто отвечая на его немую мольбу, стоящая вокруг водопада завеса брызг обрела структуру: слово, потом ещё одно…

Гарри судорожно протёр очки — низвергающийся из-под потолка поток вдруг остановил свой громовой бег, превратившись в сияющий шёлк, и на этом шёлке отчётливо проступили буквы.

Слово. Ещё одно.

— «Очисти землю»…

Голос Гарри заставил стены завибрировать, как при землетрясении, — он испуганно вздрогнул, пригнулся, инстинктивно защищая голову рукой, однако ничего ужасного не произошло, напротив: водопад раздвинулся театральным занавесом, открыв выход.

Шаг, ещё один — и Гарри рванулся к нему со всех ног, сам не веря своему счастью.

Ночная дымка расстилалась ровной пеленой, сквозь нее был виден узкий полумесяц, похожий на шрам от звериного когтя. Под деревом на поляне сидела Гермиона. Сидела и, не моргая, смотрела в небо. Заслышав странный шум, она повернула голову.

— Гарри…

— Так… — Люциус Малфой ковырялся волшебной палочкой в думотводе. — Хм… Это тебе вообще ни к чему… — взмах, и над каменной чашей закурился, тут же рассеявшись, дымок. — Так-так… Это отложим до времени — можно вернуть воспоминания, когда всё поутихнет, понял, сын?

Ответа не последовало. Люциус повернул голову: Драко по-прежнему едва мог держать себя в вертикальном положении: смертельно бледный, он сидел за отцовским столом, уронив подбородок на сомкнутые руки. Взгляд был расфокусированный.

…Ничего удивительного. Я бы предпочёл прятаться от Министерства, чем подвергнуться «потрошению», — так Люциус называл про себя процедуру, во время которой из человека извлекали не только его воспоминания, но и все связанные с ними чувства и эмоции. — Мальчишка ещё неплохо держится…

Малфой-старший взмахом палочки призвал бутылку огневиски. Та по команде выплюнула в воздух пробку и плеснула в фужер пару пальцев огненной — в полном соответствии с названием — жидкости.

— Выпей. Сейчас я кое-что подчищу и верну тебе обратно все твои дражайшие воспоминания о…

Люциус осёкся. Под ложечкой у Драко, и без того чувствующего себя отвратительно, засосало.

…Я так и думал…

В кабинете повисла угрожающая пауза.

— Значит, ты хотел её убить?.. И что прикажешь с этим делать? Где гарантия, что об этом не известно Поттеру и даже Дамблдору? О! Ты посмотри! — продолжил он, наблюдая за происходящим в Думотводе. — А вот и сам Поттер! — в Драко вонзился такой негодующий взгляд, что тот поперхнулся огневиски и закашлялся, давясь обжигающим жаром и слезами. А что, если они устроят тебе очную ставку? И выяснится, что ты ничерта не помнишь?! Тогда и последний лонгботтом сообразит, что в твоей памяти ковырялись.

— П-простит-те отец, — зубы Драко выстукивали чечётку по стеклу бокала.

— Идиот! — поджал губы Малфой. — Я не могу стереть это… Но ведь должна быть у тебя мотивация… Иначе они как следует возьмутся за Грейнджер — и одной мерлиновой бабушке известно, что там они навытаскивают из её памяти…

— Но ведь до сих пор она ничего не вспомнила…

— Надо отличать реальность от действительности, — отрезал Малфой, продолжая буравить сына взглядом. — Ты даже не представляешь, на каком волоске мы висели, когда эта идиотка провалила задание, — он отвернулся. Подумав, аккуратно взмахнул палочкой над чашей. — Конечно, теперь практически невозможно, чтобы она вернула себе память о Зазеркалье: та намертво заперта в её подсознании, однако чем чёрт не шутит… Коли Хмури сумел уговорить Дамблдора на твой допрос… О времена, о нравы…

Люциус почти закончил — никаких островов, бокоров, зеркал и прочих компрометирующих фактов в памяти сына не осталось.

…Теперь необходимо решить, что делать с этой бессмыслицей…

Внезапно ему пришла в голову идея, от которой, правда, тут же захотелось взвыть в голос: дело-делом, но как же честь Малфоев?! Через минуту рассуждений голос разума сообщил ему, что честь Малфоев при умном и правильном подходе не пострадает, а дело сейчас куда важнее.

…Всё спишут на подростковые гормоны и ревность.

— Вот что, сын мой, — холодно произнёс Люциус, хотя в глубине души испытывал сейчас даже какое-то любопытство и предвкушение того, какое выражение лица будет у Драко. — Мне придётся оставить это в твоей памяти, но мотивацию я поменяю, и чтобы всё выглядело достоверно, тебе придётся какое-то время делать вид, будто твоя ненависть к Грейнджер — лишь ширма страстной влюблённости.

Да, зрелище стоило того, чтобы его ждать: Драко побелел, покраснел, открыл рот, потом закрыл… Бокал покатился по ковру, стул полетел на пол…

— Н-но… отец?! ОТЕЦ!!! — голос сорвался.

— Думать надо было раньше. Сейчас ты — часть организации. И обязан выполнять любые приказы. Считай, это приказ. Однако же он вовсе не обязывает тебя действительно влюбляться в неё, так что к чему все эти прыжки и подскоки?

Люциус снова склонился над чашей, пряча улыбку.

Если б он сейчас взглянул на фамильный герб, под которым ошеломлённо застыл его отпрыск, то не без удивления увидел бы, что два слова из девиза внезапно стали удивительно чёткими, словно чья-то невидимая рука стряхнула с них пыль тысячелетия…