Защитник

Реклама

купить

Глава двадцать вторая, в которой происходят допросы и обыски, а Флёр впервые в жизни дают от ворот поворот

— Итак… — Шизоглаз Хмури озадачено переглянулся с Сириусом Блэком, после чего оба не менее озадачено воззрились на Аугустуса Гарнери — министерского специалиста по вопросам памяти и воздействия на оную. — В общем и целом всё понятно, однако же, хотелось бы иметь официальное заключение.

В голосе Хмури звучало смешанное с удивлением разочарование — надо сказать, все присутствующие в этом кабинете сейчас испытывали те же самые чувства, равно как и только что покинувшие её Драко и Нарцисса Малфои.

— Да сколько угодно, — Гарнери стёр со лба пот, хотя в кабинете было по-казенному довольно прохладно, призвал взмахом палочки пергамент с самопишущим пером и принялся неторопливо вещать: — Итак, второго января в одиннадцать часов двадцать семь минут было проведено дознание мистера Драко Малфоя. При процедуре присутствовали: сотрудники Гильдии Авроров Аластор Хмури и Сириус Блэк, представитель Министерства Магии Альбус Дамблдор, — директор Хогвартса, всё время простоявший у окна, со сцепленными за спиной руками, вздрогнул, услышав своё имя, — интересы допрашиваемого представляли мать — Нарцисса Малфой и адвокат семьи Малфоев — Алан Криз, — оставшийся для подписания протокола адвокат чуть кивнул в ответ, всем своим видом демонстрируя, что потребует соблюдения всех возможных и невозможных формальностей. — На момент допроса Драко Малфой, полных шестнадцати лет, находился в удовлетворительном состоянии, о чём имеется свидетельство колдомедика госпиталя Святого Мунго…

Гарнери говорил спокойно и монотонно, и Сириус следом за Дамблдором тоже уставился в окно: кому-кому, а ему, чтобы делать соответствующие выводы, официальные заключения были не нужны: итак, Малфой ничерта не знал про тёмные делишки папаши. Ни про зомби, ни про Снейпа, сожри его гоблины, ни про готовящиеся или же произошедшие события — ах, бедное дитя, сама невинность! Не видел и не слышал папочку с весны… Ну-ну… И ведь пожертвовал красой — явился весь в пластырях, — Сириус фыркнул, — показушники чёртовы, этупару царапин можно было убрать простейшим заклинанием! А уж сколько скорби и недоумения в белёсых глазёнках! А сколько смятения и ужаса, когда… Ч-чёрт…

Блэк снова сжал кулаки, едва сдержав очередной потрясённый вздох, — как в миг, когда на висящем посреди кабинета экранчике вдруг появилось перекошенное от ужаса лицо Гермионы — распахнутые глаза, открытый в безмолвном крике рот, копна волос, уже опрокинувшаяся в чёрную пропасть за её спиной…

— Господи… — Нарцисса Малфой схватилась за сердце, а адвокат рядом с полулежащим в специальном кресле Драко недовольно нахмурился и, покачав головой, прищёлкнул языком:

— Ах, как некстати… Что ж вы, мистер Малфой…

— Я не хотел… Всё потому, что я… я… Я её…

— Профессор… — тихо произнёс Блэк, стараясь не мешать всё ещё продолжающему диктовать заключение Гарнери.

— …признаков постороннего вмешательства в память вышеуказанного Драко Малфоя не обнаружено… Регулярных контактов с отцом, находящимся во всемагическом розыске, не установлено, тем не менее, выявлено наличие двух писем, датируемых июлем и октябрём текущего года…

— С учётом чрезвычайности ситуации, этого достаточно для проведения обыска, — тут же сообщил Хмури.

— Заявляю протест, — встрепенулся адвокат. — Показания Драко Малфоя не могут являться…

— Могут-могут, — перебил Хмури, плотоядно потирая руки.

Завязалась перепалка, кишащая юридическими терминами. Сириус равнодушно отвернулся и снова посмотрел на Дамблдора, по-прежнему ожидающего его вопроса.

— Профессор Дамблдор, что будем с этим делать? Ведь он же опасен… Надо как-то остановить… У меня просто в голове не укладывается…

— Мне кажется, ты уже кое-что сделал, Сириус, — сверкнул в его сторону прозрачными и пронзительными, как осколки стекла, глазами Дамблдор. — Или я неправильно истолковал твой жест?

Блэк поперхнулся и густо покраснел: порыв оказался так внезапен, а страх за Гарри и Гермиону — настолько всеобъемлющ, что он ничего не смог с собой поделать: укрывшись за широкой спиной доктора из Госпиталя Св.Мунго, он быстро метнул в распахнутую перед присутствующими память и душу Малфоя заклинание, не позволяющее отныне тому даже помыслить о причинении вреда Гермионе. Блэка будто замкнуло, стало наплевать и на возможный скандал, заметь это кто из «пострадавшей стороны» (как именовала себя и сына бледная, комкающая в длинных пальцах кружевной платок с монограммой Нарцисса), — ему стало трижды наплевать и на все существующие законы и правила, и на то, как отреагирует на заклятье сам Малфой, и на вероятные побочные явления — не даром же подобную коррекцию дозволялось проводить только в психиатрических клиниках, только высококлассным специалистам и только в отношении преступников, когда прочие меры показали свою неэффективность…

Но Сириус наплевал на всё. Полные ужаса глаза девушки, разорванный предсмертным криком рот, мысль о том, что почувствовал бы Гарри, опоздай он хоть на миг — Сириус видел, он уже где-то видел это — возможно, в кошмарах, регулярно навещающих его по ночам.

— Вы поняли меня правильно, профессор, — Блэк упрямо тряхнул белыми волосами и чуть слышно добавил: — Скажите спасибо, что я его вообще на месте не прибил. Собираетесь сообщить о нарушении всех допустимых правил представителям Министерства? — тут же вызывающе поинтересовался он, демонстративно вытягивая вперёд руки, будто подставляясь под наручники.

— Я сам представитель Министерства, — грустно улыбнулся в бороду Дамблдор, не сводя глаз с пейзажа за окном, и внезапно поинтересовался: — Кстати, почему ты не запретил ему причинять вред Гарри?..

— Честно, профессор? Не успел. Чёртов колдомедик отошёл, и мне не за кого стало прятаться. Разве что залечь за бруствер и, наплевав на всех и вся, обстреливать Малфоя-младшего проклятьями… Боюсь, тогда старине Аугустусу пришлось бы изрядно потрудиться, корректируя память всем присутствующим. Я, конечно, человек тщеславный и всю жизнь мечтаю попасть в историю, но только вот хотелось бы именно попасть, а не влипнуть. Хотя выходит всё больше наоборот… Но, согласитесь, — вот это мотивчик для попытки убийства! Он, видите ли, ревновал её к Поттеру и потерял над собой контроль!

— Как раз в мотиве-то нет ничего удивительного, — тихо откликнулся Дамблдор. Не моргая, он смотрел вдаль, на медно-красное вечернее светило, что совершенно не вязалось с указываемым часами временем. — Самые страшные поступки люди совершают движимые исключительно благородными и прекрасными чувствами, — любовью, желанием спасти, защитить…

— Бедная девочка… Интересные дела творятся в Хогвартсе, профессор, — Сириус вздёрнул бровь. — Пожалуй, в наши времена было поспокойней — оборотень, десяток дуэлей, нападение вампиров… Но — заметьте! — никаких африканских страстей.

Дамблдор печально и виновато вздохнул.

— Мне нечем оправдаться… Мне вверили жизни и здоровье детей, однако я раз за разом убеждаюсь в собственной некомпетентности…

Дамблдор снова подумал о Гарри, о вестях, пришедших из Запретного Леса… Сухая, как пергамент, но по-прежнему полная мощи рука стиснула посох.

— Думаю, не появись там Гарри собственной персоной, исход был бы неизбежен… — Сириус задумчиво почесал аккуратно подстриженную бородку. — Я вообще не понимаю — почему Малфой ещё жив после всего, что было?.. Я б на месте Гарри давным-давно его… — он хрустнул кулаком.

Директор молчал. Густые седые брови сошлись на переносице, взгляд заледенел — и по оконному стеклу начала медленно подниматься плёнка инея, превращая багряный солнечный круг в искрящиеся алым игольчатые рисунки.

…Сегодня же… Плевать на все заключённые договоры: если они не вернутся сегодня, я отправлюсь к Пратту сам. Он хочет конфронтации? Он её получит…

— …статья двести одиннадцатая, часть третья — попытка нанесения тяжких телесных повреждений в состоянии аффекта… — продолжал неторопливо вещать Гарнери. Тихо скрипело самопишущее перо, Хмури и мистер Криз — всё с тем же выражением сердитого недовольства на лицах — внимали, меряя друг друга взглядами противников перед смертельной схваткой.

— Не думаю, что стоит его спрашивать, — как знать, не наведёт ли это его на мысль, ведь ты являешься для него авторитетом — и можешь подтолкнуть…

— О чём вы, директор?

— Видишь ли, Сириус… — Дамблдор поднял руку к заиндевевшему стеклу, и там, где поверхности коснулись его пальцы, иней сразу поплыл — тонкие лучики заходящего солнца медной проволокой просочились в кабинет. — Насилие в принципе не в натуре Гарри, однако он настолько совестлив и исполнен чувства ответственности за других, особенно сейчас… убеди мы его в необходимости насилия и убийств ради людского блага… Сириус, почувствуй разницу между подростковым запальчивым «я его убью!» и…

— Я понял.

Дамблдор повернулся к Блэку — того тут же обожгло ледяным пламенем этих сияющих голубых глаз, он почувствовал, как сам начинает покрываться холодным потом:

— Получи он серьёзные доказательства необходимости этого, и он сможет убить — пусть даже это стоит ему жизни. А ему это будет стоить именно жизни, ибо ни одна душа не протянет долго, если рвать её на части…

— Но разве с Тёмным Лордом ему не предстоит… — и Сириус испуганно осёкся, поняв, что попал в самую больную точку: Дамблдор побелел под цвет собственной бороды. — Профессор, с вами всё в порядке?..

Он тронул директора за рукав, судорожно оглянулся — чего там положено-то… Воды?..

— Попрошу заметить, что недонесение у нас, хвала Мерлину, не является преступлением, — ехидно вещал мистер Криз, тыча пальцем в Хмури. — Вы не можете вменить в вину мистеру Малфою, что он не донёс органам о письмах отца, — тем паче, что обратного адреса на них всё равно не было…

— Чёрта-с-два! — громыхнул в ответ Хмури. — Поправка 113-бис от апреля 1944 года…

— В любом случае, под неё мистер Малфой не подходит по возрасту, — победоносно улыбнулся адвокат, — ибо она применима только к магам старше семнадцати лет. — Если бы дело происходило весной, после дня рождения мистера Малфоя, — милости прошу, но сейчас…

— Воды! — очнулся Блэк, но Дамблдор положил руку ему на плечо, и, оглянувшись, он встретился взглядом с пронзительными и печальными глазами.

— Нет-нет, Сириус, ты явно меня недооцениваешь. Однако ты прав — мысль о том, что нужно только вызвать Защитника, и дальше он всё сделает сам…

— Вы в этом уверены?

Ответом ему стал печальный взгляд поверх знаменитых очков-половинок.

— …исходя из этого, комната мистера Малфоя в школе чародейства и волшебства будет досмотрена в соответствии с…

— Я протестую…

— Да сколько угодно!

…Ни одна душа не протянет долго, если рвать её на части… ни одна душа не потянет долго, если рвать её на части… — в сотый раз повторял Сириус, нога за ногу бредя по коридорам Хогвартса.

Слова директора прозвучали неожиданной индульгенцией, и больше всего на свете ему захотелось распахнуться и дать волю своей боли, ненависти и усталости: схватить и спрятать куда-нибудь Гарри, прибить Малфоя — а еще лучше обоих — старшенького и младшенького разом, броситься в Запретный Лес… Бежать знакомой до каждого дерева, до каждой веточки тропинкой… обернуться псом, чтобы снег жёг лапы, чтобы хватать пастью колючий мороз… Ткнуться носом в прохладные, пахнущие травой ладони… А потом, насладившись её радостью - ведь ты же обрадуешься мне, верно, Лиэ? — опять стать человеком… Рвать руками и зубами её наряд, опрокинуть её, унести — чтобы не знать больше боли разлуки и ужаса неизвестности… И тогда, напившись счастья и утолив все свои печали, идти вперёд рядом с Гарри, помогая ему во всём, оберегая его — в память о Джеймсе, о Лили, о себе самом — давно умершем и пытающемся возродиться…

…Просто идти вперёд — сколько смогу: десять шагов, сто, год или секунду, а потом рухнуть где-нибудь на стерне с заклятьем промеж глаз, и пусть остальные идут дальше, отдавая мне последнюю честь, — отворачиваясь, чтобы ненароком не встретиться взглядом с моими глазами…

Картина оказалась настолько явственной, что он будто бы даже почуял запах спелого осеннего поля. Сердце ёкнуло в груди.

— Да что со мной? — стряхивая наваждение, спросил себя Блэк.

— Разговоры с самим собой считаются дурным симптомом даже в магическом мире, — с нежнейшей интонацией пропел голос над головой, заставив Блэка передёрнуться от неожиданности и глубокого отвращения.

Обернувшись, он узрел за спиной Гатто: рука об руку с каким-то привидением женского полу, профессор плыл по коридору, время от времени с важным видом отдавая приказания портретам.

— Отвали, — чуть слышно буркнул Блэк и посторонился. В кои-то веки ему не хотелось ни огрызаться, ни пикироваться: душу наполнила тихая, изматывающая тоска.

— И вы тоже берегите себя, мистер Блэк, — недобро сверкнув в его сторону взглядом, ответствовал итальянец, отличавшийся как при жизни, так и, видимо, после смерти, отличным слухом.

Блэк устало привалился к каменной стене, не чувствуя просачивающегося сквозь неё зимнего холода.

…Нет, я не могу навлекать на неё опасность, снова бередить её раны, снова заставлять её изменять своему племени… И потом — нимфы народ легкомысленный, поди, она уже давно и думать про меня забыла… — от чувства, будто этими словами он совершил предательство, ему разом стало ещё противней. — Прости Лиэ. Я не хотел… Словом, прости меня. И забудь… Я должен защитить Гарри, я должен научить его тому, что умею сам, — пусть немногому, но всё же… Я должен защитить тех, за кого в ответе…

— А разве за неё ты не в ответе? — заговорил внезапно внутренний голос. Почему-то принадлежал он Фелли. — Ты лишил её права входить в наш клан, ты отнял у неё уверенность в цельности мира и единственно возможном пути… Ты научил её человеческой любви… Но ты не сделал её человеком.

Сириус окаменел, но тут же оттолкнулся от стены и решительно затопал по коридору.

— К чёрту, к дьяволу! Для чего я вообще сюда приехал?!

— Действительно, мистер Блэк…

В своём растрёпанном внутреннем состоянии не сразу сообразив, кому на этот раз принадлежат прозвучавшие прямо над ухом слова, он едва не ответил коротким и ёмким проклятьем, в своё время заставлявшим краснеть даже Джеймса с Ремусом, однако повернулся… — и слова засохли на губах.

За колонной, увитой оставшимися с Рождества омелой и остролистом, прямо под истекающими жаром и воском свечами, стоял профессор по Защите от Тёмных Искусств. Нет… Вернее… — Сириус проглотил невесть откуда взявшийся комок в горле, — стояла вейла… красавица…

Стояла и призывно смотрела на него.

— Мистер Блэк?..

Сириус облизнул почему-то мигом пересохшие губы.

— К вам или ко мне? — просто, слишком просто спросила она.

— К вам… — выдохнул он, сам не понимая, что делает и что говорит.

Часы медленно и неумолимо ползли к десяти вечера: рубежу, который сам для себя установил Дамблдор.

Половина.

Часы ударили один раз, и директор содрогнулся, хотя обычно едва ли вообще их замечал. Он зачем-то в очередной раз переложил бумаги на своём столе, подровняв все корешки, ещё раз перечёл постановление об обыске комнаты Драко Малфоя, «имеющее место быть сегодня в полночь», однако мысли, даже не цепляясь за слова и буквы, уносились в совершенно ином направлении. Не в силах усидеть на месте, он подошёл к книжному шкафу, открыл створки, потянулся к одному из томов с золотым тиснением по корешку, снова оглянулся на часы… Ленивая стрелка переползла с римской семёрки на восьмёрку.

— Всё ждёшь? — поинтересовался ехидный голос из темноты, и откуда-то сверху спланировал, рассеиваясь на лету, клуб пыли. Сортировочная Шляпа прокашлялась, потом начала чихать, будто заводная.

— Будь здорова, — машинально откликнулся Дамблдор.

— Благодарствую, — она шмыгнула фетровым носом. — Ну, всё ждёшь, говорю, всё высчитываешь, гадаешь… А Гарри с Гермионой, меж тем, у кентавров. Тебе ли не знать, какого поля они ягодки…

— Но Норт прислал известие, что они целы и невредимы, и их не тронут… — совершенно неуверенным тоном возразил Дамблдор, пытаясь, скорее, переубедить себя самого, нежели собеседника.

— А то ты кентавров не знаешь, — фыркнула Шляпа сверху, — у них с вами разные понятия о…

В чем принципиальная разница в менталитете людей и кентавров по представлению Шляпы, Дамблдор так и не узнал ни в тот вечер, ни потом: огонь в камине сменил цвет, и за решёткой появилась крайне озабоченная физиономия Хмури.

— Аластор, ты что-то рановато — обыск назначен на полночь, — чуть раздосадовано заметил Дамблдор.

— К чёрту обыск. До полуночи ещё дожить надо. Передаю возню в малфоевской келье в ваши с Блэком руки. Ну, для кворума захватите ещё парочку преподавателей — кого-нибудь побеспристрастней, да я вам пришлю своего человечка поопытней. В качестве сопровождения этому… — Шизоглаз с отвращением перекосился, от чего его лицо, с учётом уже имеющейся в нём асимметрии, приняло совершенно неописуемое выражение, — адвокатишке. Вот ведь — самого дьявола отмоет так, что впору подвинуться апостолу Петру… У нас чрезвычайная ситуация.

— Что случилось? — напрягся Дамблдор. — Опять нападения?

— Пока неясно, но, похоже, ничего хорошего ждать не приходится. Взгляни-ка… — Шизоглаз сквозь пламя протянул директору какой-то многократно сложенный пергамент, тот осторожно зацепил его каминными щипцами, отошёл к столу, расстелил и, взмахом палочки засветив все имеющиеся в кабинете свечи, склонился над ним.

— Рабочая аврорская карта? — чуть удивлённо спросил Дамблдор спустя миг. — А в чём, собственно, дело?

— Взгляни на сектор 13-f, — велел Хмури, деловито вытряхивая глаз в стаканчик с ярко-голубой жидкостью и трудолюбиво бултыхая его там. — Должен быть во всеоружии, — пояснил он на безмолвный вопрос Дамблдора.

Директор машинально кивнул и послушно стукнул по карте палочкой:

— Тринадцать-эф. Ну и? Тут ничего нет. Лес. Болото. Торфяник. Пять красных колпаков. Два гриндилоу и леший — из перевоспитанных. В чём, собственно…

— Из перевоспитанных. Ну-ну. То-то и оно, что пусто. А теперь попробуй взять то же место за, скажем, двухнедельной давностью, — Хмури говорил, не поднимая глаз, попутно проверяя, быстро ли вскальзывает в ладонь спрятанная в рукаве запасная палочка и что-то подкручивая в своей искусственной руке для лучшего, выражаясь его словами, «сцепления».

Дамблдор с заинтересованной тревогой стукнул по карте ещё раз, и на его лице проявилось недоумение, тут же сменившееся ужасом.

— Постой. Но тут же была деревня… И довольно большая.

— Вот именно. А теперь я зачту тебе записку, прибывшую сегодня с обычной почтовой совой. Отследить адресата, как мы ни старались, не удалось. «Пока вы изучаете карты, мы меняем рельеф местности вручную». Вот так-то… Что скажешь?..

Дамблдор ошеломлённо уставился в огонь, только сейчас осознав, что на Хмури не обычная, а форменная мантия — с нашивками, звёздочками и прочими аврорскими причиндалами.

— Хочешь сказать, они переняли тактику вымораживания земель?

— Пока ничего не хочу сказать — может, просто карта испортилась, однако симптом более чем знаком… Мы отправляемся в проверочный рейд. Главное, туда даже аппарировать невозможно — только на мётлах, а это чёрт знает сколько часов лёту, да по такому-то морозу… Ладно, буду держать тебя в курсе, но подготовиться советую к худшему, — пламя снова стало оранжевым, и в тот же миг, будто по команде, часы начали бить десять раз.

Сбросив оцепенение, Дамблдор метнулся к шкафу, распахнул чуть выдвинутую в ожидании книгу, быстро перелистнул несколько страниц и открыл дверь, ведущую обычно из кабинета, сейчас же распахнувшуюся в тихую ночь.

Под зимним небом было не по-зимнему тепло, из сумрачной глубины леса лился аромат прелой листвы и запах сырой земли. По временам издалека слышался крик какой-то сонной птицы. Дамблдор сделал шаг вперёд, и в тот же миг по краю поляны вспыхнули факелы, высветив держащих их в руках рослых кентавров: качающееся пламя вылепливало из темноты могучие торсы, всклокоченные шевелюры, недружелюбные лица… Порыв невесть откуда пронёсшегося ветра колыхнул огонь — качнулась и отпрыгнула назад тень вековечных деревьев.

— Приветствую вас, — Дамблдор склонил седовласую голову. — Приношу извинения за мой поздний и внезапный визит, однако мне нужен Старейшина Пратт…

— Для нас не существует ничего внезапно-ого, — из темноты навстречу старому магу шагнул седой и слепой кентавр. Огонь подкрасил его бельма багрянцем, придав вожаку инфернальный вид.

— Я пришёл за детьми, Пратт. Где они?

— Здесь, — кивнул вожак, однако не сделал ни уточнения, ни жеста, способного пояснить, что значит «здесь».

— И?..

— Они живы. О-оба. Более того — могу сказать, что-о даже целы и невредимы. Ты по-онимаешь, что это значит?

Дамблдор замер на миг, испытывая одновременно совершенно несопоставимые чувства — облегчение и… ужас.

— Значит…

— Значит, о-они прошли испытание, — вожак сделал несколько шагов вперёд, взмахом руки остановив попытавшуюся последовать за ним охрану, которая мерила высокого старика в тёмно-синей, исшитой золотыми звёздами мантии, недоверчивыми и даже враждебными взглядами.

— Они… — Дамблдор понизил голос. — Хорошо, я могу понять — пусть Гарри избранный, но девочка… За что вы протащили через испытание девочку?..

— О-она — часть его, а значит, отныне ваш мир зависит не то-олько от его силы, но и о-от её тоже. От её силы и от её слабо-ости, от силы её… любви… — столь презираемое кентаврами слово прозвучало в устах вожака удивительно застенчиво, и Дамблдор потрясённо взглянул на слепого кентавра. — У неё было-о своё испытание, и она с ним справилась, — слепец повернулся к ближайшему факелу, и лицо его приняло задумчивое выражение, будто он любовался яростной борьбой огня и мрака. — Самая сильная любовь — та, которая не боится проявить слабость… — задумчиво продекламировал он. — И тогда слабость перестаёт быть таковой, ибо дарит силу…

— Где дети? — уже мягче повторил Дамблдор. — Я пришёл за ними…

— Там, — кентавр махнул рукой в сторону дерева на отшибе, Дамблдор прищурился, и повинуясь команде вожака, туда направились два кентавра с факелами. Пламя выхватило из темноты две неподвижные фигурки, в обнимку привалившиеся к стволу.

— Что с ними? — не слушая ответ, Дамблдор уже рванулся вперёд, спотыкаясь о корни.

— Не бойся, они просто спят. Испытание заняло почти двое суток, хотя они и вряд ли это осознали… С ними всё будет хорошо, — кивнул кентавр, провожая пустым перламутровым взглядом старого мага. Вздохнув, кентавр продолжал себе под нос: — И, знаешь, Альбус, эти дети… Возможно, они когда-нибудь сумеют вернуть веру в людей — и не только нашу…

Сириус шёл за Флёр в каком-то пьяном угаре. Он сейчас видел только лёгкое колыхание серебристого водопада её волос меж лопаток, поверх светлой мантии, слышал только её дыхание да цокот каблучков по многовековым камням, лестницам, переходам.

Куда он шёл, зачем он шёл?

Сейчас ничего не имело значения. Она была средоточием его мира, смыслом его существования, он жадно ловил каждый направленный в его сторону знак — будь то брошенная через плечо многообещающая улыбка, лёгкий взмах руки, блеснувшие в свете факелов браслетами обнажённые запястья. С каждой секундой разум оставлял Сириуса: ему уже несколько раз хотелось упасть на четвереньки и побежать за ней верным псом, и останавливала его от этого опрометчивого поступка лишь мысль, что в таком виде он будет выглядеть менее мужественно.

…Да что ж я делаю?

Но в этот миг Флёр чуть замедлила свой стремительный шаг и обернулась к нему, окатив сверкающим серебром взора. И он понял, что такое «ослепительная красота» — та, от которой действительно слепнут, причём не только глаза, но и душа…

— Нам стоит поторопиться, mon ami… — чуть хрипловато произнесла она, и у Сириуса прошёл мороз по коже, губы сами собой приподнялись в зверином оскале, когда он ощутил идущую от неё призывную волну.

Ему с трудом удалось взять себя в руки, и только сейчас он осознал, что еле плетётся следом, хотя в своём воображении летел, будто на крыльях.

— Pardon, — с трудом выдавил он из себя единственное оставшееся в памяти французское слово: голова была пустой. И звенела.

Она рассыпалась серебристым смехом.

— Я оценила вашу учтивость, mon cher collegue, но, признаться… — она призывно протянула к нему руку — до двери в её комнату оставалось всего несколько шагов — и удивленно замерла… насторожилась… нахмурилась.

Блэк стоял, не сводя глаз с висящего на стене пейзажа: резвящиеся на берегу лесного ручья обнажённые нимфы и подглядывающий за ними сатир.

— Немного фривольно, n’est-ce pas? — Флёр напряжённо улыбнулась, не сводя с него пронзительного взгляда. — Но я люблю такое… — она понизила голос и снова подпустила в него волнующей хрипотцы. — И ты — я знаю — тоже. Я чувствую это… Ну же, пойдём…

— Да… я тоже люблю… Очень люблю… — Сириус стоял, не сводя взгляда с полотна, и, почувствовав его пристальный взгляд, одна из нимф кокетливо помахала ему ручкой. Он пропихнул комок в горле и хрипло заговорил: — Я так понял, мы уже пришли, мадемуазель Делакур?

— Да, — Флёр повернула ручку, и из раскрытой двери в коридор потёк нежный аромат.

— Приятно было повидаться. Спокойной вам ночи, — Сириус по-военному щёлкнул каблуками, резко развернулся и быстро зашагал по коридору, оставив Флёр хлопать глазами и хватать воздух ртом.

Внезапно её лицо перекосила гримаса, вмиг сдувшая и обаяние, и красоту: нос скривился хищным птичьим клювом, глаза сдвинулись к вискам, изменив цвет… Но уже секундой позже прежняя — прекрасная, хотя и сильно расстроенная, профессор Делакур с силой хлопнула дверью, в бешенстве забарабанив в неё кулаками.

Вода мелодично зазвенела об дно стакана, потом мадам Помфри произнесла что-то весьма ободряющее по тону, и в ответ ей… прозвучал негромкий голос Станы. Рон подскочил, будто от удара, и сам не заметил, как начал идиотски-счастливо улыбаться. Звякнули кольца занавески, он встрепенулся, рванулся с кровати, с надеждой вытягивая шею; судьба оказалась к нему милостива: мелькнул… — Рон сглотнул, пропихнув сердце из горла обратно в грудь, — смуглый на фоне сахарной белизны простыней профиль — упрямый подбородок, аккуратный носик, тёмный глаз, печально смотрящий в потолок из-под чёлки…

— Стана!

Она вздрогнула, начала поворачиваться, глаза широко распахнулись… Увы, большего ему увидеть не удалось: метнув в гриффиндорца смертоубийственный взгляд, мадам Помфри призвала к себе какое-то снадобье и резко дёрнула занавеску, отгородившись с пациенткой от всего мира. Теперь ему остались только голоса — кажется, Стана на чём-то негромко настаивала, мадам Помфри возражала. Рон сел на кровати, встал, сделал робкий шаг. В этот момент мадам Помфри чем-то звякнула, и от металлически-хищного звука у Рона, немного слабоватого в коленках в отношении крови и всяких кровопускательных железяк, разом подогнулись ноги. Он снова плюхнулся на кровать, навострив уши.

Наконец, занавеска вновь отодвинулась, и, тряся седыми кудряшками, фельдшерица направилась по проходу в сторону вскинувшегося в надежде Рона. Гриффиндорец буравил её глазами; устремлённым в ответ взглядом мадам Помфри запросто можно было вымораживать из людей душу. Надо сказать, эта безмолвная конфронтация началась в день выписки из лазарета Гарри, отношения с которым — Рон заметил это даже в своём тогдашнем слабоадекватном состоянии — у хогвартского колдомедика испортились сильно, если не сказать «совсем». О причинах Рон мог только догадываться — во всяком случае, кое-какие идеи пришли ему на ум, когда он заикнулся о желании подежурить у постели по-прежнему лежащей в беспамятстве Станы. В ответ он узнал много нового не только про себя, но и про совершенно потерявшую стыд и представления о границах дозволенного молодежь вообще, причём высказано это было в настолько нетипичной для фельдшерицы резкой манере, что потом Рон даже побаивался принимать лекарство — а ну как там яд?!

Между нами говоря, яда там не было, однако лёгкая, с позволения сказать, сонливость, которую Рон испытывал следующие пару дней, тоже не взялась ниоткуда…

Словом, путь к Стане оказался ему заказан: четыре раза в день после осмотра и процедур, во время которых Рон, «иммобилизованный» (по научному выражению мадам Помфри) на своей кровати, прислушивался к плеску воды в стакане, шороху обёрток от порошков, — вокруг кровати Станы устанавливались Барьерные Чары, причём делалось это с многозначительными взглядами в сторону гриффиндорца. Рон, надо сказать, плевать на это хотел: вытягивая шею, он пытался увидеть девушку хотя бы мельком. И пару раз ему это удалось, но от увиденного сердце буквально надрывалось: бледное лицо, закрытые глаза, вытянутые поверх одеяла руки…

Текли невыносимо неторопливые часы, день сменял день — второй, третий. Четвёртый, а Стана никак не приходила в себя. На вопрос измученного Рона мадам Помфри строго ответила, что девушке нужен покой — как минимум ещё одни сутки…

И вот, эти проклятущие двадцать четыре часа истекли. Он услышал её голос.

…Итак, фельдшерица шла по лазарету в его сторону, и, как с трепетом в сердце заметил Рон, сегодня все обстояло иначе, чем обычно: во-первых, никаких Барьерных Чар (сердце, переполняясь радостным предчувствием, затрепыхалось в горле), во-вторых, его сегодня не ели взглядом, будто какую-нибудь смертоносную бациллу, — нынче он ощутил себя чем-то не зловредней палочки Коха.

— Мистер Уизли, мисс Браткова хочет вас видеть… — процедила мадам Помфри, и — не успела она закончить — Рон уже вскочил; чуть прихрамывая (что характерно, не на больную ногу, а на здоровую, — ибо от волнения всё перепутал), помчался к кровати в дальнем углу. Звон металлических колец занавески, едва не сорванной его торопливой рукой, фырканье хогвартской медсестры за спиной- и он увидел чёрные, как спелые вишни — удивлённые спелые вишни — глаза Станы. Все слова вылетели у Рона из головы: так и не выпуская занавески из рук, он просто стоял и смотрел на её лицо с нежным румянцем, на выступающие поверх воротника ключицы с трогательной ямкой между ними, на нервно сжатые руки — смотрел и сердился, что приходится постоянно переводить взгляд, что невозможно увидеть ее сразу и целиком. Всю.

— Стана… Прости…

Последнее слово почему-то прозвучало в два голоса, Рон озадаченно прислушался к стихающему под сводом лазарета эху:

— Прости, — ещё раз повторил он, и снова извинения прозвучали двухголосно, но на этот раз он понял, почему: умоляюще глядя на него, Стана тоже извинялась.

— Прости… Рон…

— Стана… Я так рад, что всё уже… — не зная, куда деть руки, он держался за занавеску, как за спасательный круг.

Пятна румянца на смуглых щеках разгорались всё ярче.

— Прости, прости меня, Рон, я… я… такая ужасная дура.

Чувствуя, как губы расползаются в глупой улыбке, он отчаянно замотал головой:

— Ничего-ничего! Ведь сейчас всё уже… — он наконец-то взял её за руку — за самые кончики пальцев, волнуясь, согласится ли она на его прикосновение, — но Стана руки не отдёрнула: напротив, сама благодарно сжала пальцы Рона.

— Спасибо тебе. Ты меня спас, ты — настоящий друг… — видимо, от этого слова на лице «настоящего друга» появилось такой отчаянный вопрос, тут же сменившийся разочарованным недоумением и затаённой надеждой, что она улыбнулась — виновато и, в то же самое время, задорно. — Да, — ответила она на непрозвучавшие слова и, будто этого могло оказаться недостаточно, торопливо закивала. — Да, да-да…

Рон просиял и медленно, дабы, если что, Стана успела бы его остановить, начал клониться к ней. Вытянутые трубочкой губы, полузакрытые глаза…

Звеньк!

Металлическая утка спикировала ему прямо в голову и грохнулась на пол рядом с кроватью.

— Ой! — Рон взвыл, схватился за затылок, закрутил головой и похолодел: над ним возвышалось огнедышащее нечто, в котором он ни при каких условиях не сумел бы признать негромкую заботливую фельдшерицу.

— МИСТЕР УИЗЛИ…

— Ма…ма…

— Что… вы… себе… позволяете… — судя по всему, ничего хорошего Рона не ждало. Он затрепетал. Стана подле него онемела, вытаращив глаза. — Ни на секунду невозможно оставить — сразу же… Вон из лазарета… — голос мадам Помфри был тих, однако от него по спине Рона внезапно потёк пот. — ВОН!

— Но я же ещё не выписан… — сам не зная, зачем — видимо, всколыхнулось фирменное уизливское упрямство — возразил он.

— ВЫПИСАН!!!

Взмах палочкой, и Рона вынесло из палаты прямо в пижаме. Он приземлился на холодный каменный пол, а сверху на голову приземлилась куча одежды, причём ботинки мстительно клюнули его прямо в макушку.

— Нифига себе… — ошеломлённо пробормотал он, стаскивая брюки с головы и потирая набухающую на затылке шишку. — Уткой… Железной… В темя… А если б там был глаз?!

— И теперь?.. — слово, словно длинная капля, скопившаяся на краю крыши, одинокое и безрадостное, сорвалось с губ Рона. Гермиона молча смотрела на Гарри — она уже несколько раз слышала историю про кентавров за эти четыре дня, прошедшие с их возвращения из Леса: подробностей не прибавлялось, видимо, Гарри действительно рассказал всё, что произошло.

…Или же всё, что считал нужным, — мысленно добавила она.

Ибо сама поведала Гарри не всё. Вернее, всё, просто упустила кое-какие подробности беседы со слепым вожаком, тут же начав испытывать по этому поводу угрызения совести: нужно было это сделать или нет? Неужели она опять, опять начинает умалчивать, скрытничать? Ведь поклялась же больше этого не делать! Хорошо — пусть всё былое быльём порастёт: рассказ про, скажем, осеннее нападение на неё Малфоя закончится, несомненно, очередной дракой, а с учётом того, что стычки со слизеринцем, и раньше не отличавшиеся милосердием сторон, становились всё более жестокими, можно было с уверенностью утверждать, что это станет в буквальном смысле слова смертоубийством. Нет. Это Гермиона отмела раз и навсегда.

Однако, решив справиться с проблемой самостоятельно, она, как ни прикидывала, как ни крутила в голове, ничего умнее «держаться от него подальше» сочинить не могла. Ну, разумеется наготове всегда имелась парочка заклятий, однако жить в состоянии войны Гермионе совершенно не хотелось. Особенно сейчас. Значит, надо было измыслить нечто надёжное, что бы навеки отвадило от неё Малфоя (мысли, приходившие ей в голову по этому поводу, я озвучить не рискну. Люциус бы точно взволновался, ибо на его наследнике род Малфоев мог бы и закончиться. — прим. авт.).

Параллельно она не переставала думать об услышанном от кентавров, слова крутились у неё в голове и день, и ночь, возвращаясь в снах, просясь на бумагу, пока она рассеянно водила пером в библиотеке: «Ты — его слабость…» — твердила она себе и цепенела от ужаса.

Вот и сейчас: «ты его слабость…» — краем уха слушая разговор Гарри и Рона под хруст снега, она снова погрузилась в невесёлые мысли.

…Неужели действительно только слабость? Но что же мне тогда делать? Уйти? Оставить его? Но разве я сделаю его этим сильнее?.. Разве он не станет от этого как раз более уязвимым? Ведь именно это и пытались с нами сделать они! Так неужели ему необходимо одиночество и пустота?! Неужели только со свободной душой он и способен… Нет! Душа, сердце — они не должны быть свободны ни от любви, ни от страха за любимых, ведь это гарантия того, что сердце вообще имеется… Ведь так, нет? — она отчаянно замотала головой, оступившись с заснеженной тропинки. В последний миг Гермионе удалось уцепиться за какой-то развесистый куст, засыпав Гарри и Рона снегом с головы до ног.

— …не знаю, может, поговорить с Хагридом — Сириус сказал, что завтра он вернётся… Гермиона, осторожней! Гермиона?

Гарри подхватил её за талию, из-за его плеча выглядывал Рон, на вязаной шапке которого красовался аккуратный сугробик.

— Что с тобой? — Гарри заглянул ей в лицо.

— Хагрид возвращается? Правда? — она усилием воли взяла себя в руки и виновато улыбнулась.

— Гермиона…

— Я просто задумалась, Гарри, ничего страшного…

Его лицо просветлело, он улыбнулся, и у Гермионы кольнуло в груди от усталости, скользнувшей в этой улыбке.

Когда после возвращения от кентавров она проснулась в своей кровати — причём как там оказалась, она понятия не имела, — Гермиона тут же кинулась искать его, обмирая от страха - а ну, как…

Она обнаружила Гарри в спальне шестикурсников. Он спал. Невилл, едва увидев Гермиону, вышел — она даже не сообразила его поблагодарить за деликатность, даже не кивнула: услышав, как щёлкнул замок закрывшейся за ним двери, она села рядом с Гарри и задёрнула полог, мечтая отгородиться с ним от всего мира. Сначала ей хотелось разбудить его — рассказать, расспросить и, как знать, она ещё не решила — даже поплакать у него на груди. Но потом Гермиона передумала. Подперев щёку ладонью, она сидела и смотрела на его спящее лицо, едва видимое в пробивающемся сквозь прорехи в пологе свете. Она вообще любила так его рассматривать, хотя удавалось ей это нечасто: немногими совместными ночами она обычно засыпала раньше; и последнее, что она видела перед провалом в сон, были его глаза. И, хотя она первая же и просыпалась, Гарри, видимо всем телом и душой настроенный на неё, открывал глаза едва ли не через секунду следом.

Сейчас же он был настолько вымотан, что не почувствовал её, — продолжал тихо, ровно дышать; он не шелохнулся — ни когда она присела рядом, ни когда осторожно прилегла, вытянувшись вдоль него, ни когда укутала их обоих одеялом. Подперев голову ладонью, она смотрела, смотрела… впитывала его облик, впитывала идущее от него тепло, усталость, спокойствие, решимость. Он снова изменился, возмужал — даже сейчас лицо его омрачала печать взрослой озабоченности: чуть сведённые брови, складочка между ними, напряжённо поджатые губы — будто даже в глубоком сне он продолжал размышлять. Гермионе ужасно захотелось его поцеловать — разгладить, сцеловать эти складочки, но она удержалась, боясь потревожить, — пусть отдохнёт, ведь одним этим чёртовым кентаврам ведомо, через что ему довелось пройти.

Увидев его ночью на поляне, она чуть не умерла от радости и страха: мокрый, полураздетый, совершенно ошалевший, весь в каких-то мелких порезах, он вышел, почти вывалился из разверзшейся скалы, замер — шатаясь и едва ли понимая, где находится, — чтобы увидеть её, кинуться навстречу и со словами «Гермиона, ты… ты цела — слава богу…» осесть ей — рыдающей — в руки.

…Или стань его силой, или исчезни… — Гермиона лежала рядом, постепенно понимая, какой смысл хотел вложить старый кентавр в эти слова. И ей почему-то стало очень страшно. — …Но смогу ли я… Хватит ли сил у меня…

— …да, Сириус сказал, что Хагрид совершенно вылечился, и значит…

— И значит, — подхватил Рон, — со следующего семестра нам предстоит снова кормить с руки его «малипусенек», которые вечно норовят оттяпать самое ценное…

— Ро-он… — укоризненно покачала головой, вступая в беседу, Гермиона — ничего нового не придумывается, а Гарри, и без того поминутно косящийся в её сторону, того и гляди, разволнуется. — Порадоваться надо! Человек вылечился наконец!

— А я что — я радуюсь… Просто проголодался на свежем воздухе. Сейчас поем и сразу стану милым.

— Честное слово, ты неисправим…

— …так вот, — продолжил Гарри, — и значит, можно будет разузнать у него про прочих местных обитателей. Может, в Запретном лесу живёт ещё кто, про кого он нам не рассказывал.

— Да Хагрид нам и про нимф не рассказал, — хмыкнул Рон. — Видно, не считал их заслуживающими нашего внимания: не кусаются, не царапаются, живьём никого не едят — только мф-мф-ф! — рот ему заткнул прицельно пущенный рукой Гарри снежок. — Согласен, что русалок надо оставить на весну, — продолжил он, проплевавшись. — Мне тоже как-то не сильно покатило купаться тогда, в феврале. Кстати, надеюсь, по поводу моего сопровождения возражений не намечается? Я ведь там уже был…

— В-первых, я тоже была, — тут же встряла Гермиона, мгновенно осёкшись: она снова разом вспомнила о Круме и последовавшими за Тремудрым Турниром событиями, закончившимися форменным ужасом.

— Гермиона, я думаю, со мной действительно лучше пойти Рону. Русалки не показались мне самыми дружелюбными существами даже тогда.

— Хорошо, — кивнула она после паузы. — Но, в любом случае, это будет только весной. Сейчас же нам стоит подумать вот о чём… Мне вот внезапно пришло в голову — помните песню Шляпы? Мы тогда как-то не стали докапываться до сути её слов, а я тут подумала… — она пошарила в кармане, вытащив аккуратный листочек, и процитировала: — «Коли сквозь пламя он пройдёт, растопит сердцем лёд, коль знаки тайные прочтёт, то мир земле вернёт». Мы почему-то не подумали о самом простом — может быть, есть какая-то подсказка…

— …в самом стихотворении… — ошеломлённо подхватил Гарри и встал посреди дорожки, как вкопанный. — Конечно… Я сначала как-то об этом думал, а потом всё закрутилось — у меня и из головы вон. Пламя… Лёд… Всё это уже было! Пламя у эльфов, лёд — у кентавров… Знаки — знаки были у нимф… Что ж тогда остаётся… Может быть…

Друзья внимали ему, раскрыв рты. Заметив это, Гарри умолк на полуслове. Потом, поколебавшись, будто принимая невыразимо сложное для него решение, вновь заговорил:

— Знаете… Я вот всё думаю — наверное, стоит как-нибудь записать и спрятать уже известные мне части заклинания, — увидев, как в немом ужасе распахнулись глаза Гермионы, он тут же поправился: — Только не надо воспринимать это как моё завещание. Просто человеческая память — штука ненадёжная. Вдруг что случится? Да хоть тот же Невилл случайно промахнётся, отрабатывая какое-нибудь заклятье! Хорошо ещё, если отделаюсь просто потерей памяти…

— Знаешь, Гарри, мне эта идея что-то не по душе, — тяжело вздохнув, признал Рон. — Что написано одним, запросто может быть прочитано другим. И не факт, что тем, кому это предназначено.

— Я могу зашифровать послание, — возразила Гермиона. — И заколдовать свиток так, чтобы любой посторонний, коснувшийся его, был проклят…

— Гермиона…

— Да ты что — не представляешь, какие силы задействованы в этих делах?! — возмутился Рон. — Кто ты такая против Того-Кого-Нельзя-Называть с его Пожирателями? Шестикурсница против тёмных магов! Да им твоё проклятье — тьфу на палочке!

— Что-о?!

— Я сам напишу известные мне слова на пергаменте. А ты как-нибудь понадёжней заколдуешь, — не обращая внимания на готовых сойтись в очередной рукопашной друзей, заговорил, размышляя вслух, Гарри. — Только вы не должны знать их — во всяком случае, пока я… пока я… — он замялся и вдруг решился. — Пока я жив. Да! — резко развернулся он к ахнувшему Рону и следом — к побелевшей, как окружающий их снег, Гермионе. — Я.. Я многое понял, я много думал — хочу сказать всё начистоту, потому что устал. Устал от ложной жалости, с какой мы относимся друг к другу, устал от обмана, от бесконечной игры и притворства. Ведь себе-то мы не врём, верно? И вы не хуже меня знаете, что я могу и не собрать заклинание, могу и не добраться до конца, — Рон прав, тут задействованы такие силы… Если они для демонстрации своих возможностей стирают с лица целые деревни… Удивительно, как я вообще до сих пор жив. И вы — тоже, — жёстко добавил он. — Они пытались убить нас поодиночке, но им это не удалось. Значит, им тем более не убить нас, когда мы вместе. Потому что мы БУДЕМ вместе, ведь мне нужны вы оба — нужны настолько же сильно, насколько вы сами хотите мне помочь. Мне нужны ваши сила и ум, ваша решительность, любовь и дружба. Мне трудно. Да, мне очень трудно. Я устал. Жутко устал от ответственности, от этой бесконечной гонки наперегонки со смертью, когда каждую минуту ждёшь удара. Я устал от этого мира, который мне постоянно приходится защищать. Нет… — внезапно мотнул головой Гарри, перебивая сам себя. — Не «приходится», нет… Я сам хочу его защищать — мой мир. Тебя, Рон. И тебя, Гермиона, — он обернулся к ней, сжал руку. — Я не знаю, что я могу, но знаю, что я должен. И знаю, что вы мне в этом сумеете помочь. Вот так вот.

Как всегда после долгих речей, Гарри умолк и покраснел, однако продолжал в упор смотреть на друзей.

— Ясное дело, приятель, — хлопнул его по плечу Рон. — Давно пора было завязать с этими недомолвками, — он метнул многозначительный взгляд в сторону разом поникшей Гермионы. — И потом, теперь мне тоже есть кого защищать, и я… — он ещё раз похлопал Гарри — на этот раз по спине и с такой силой, будто собирался выбить из него душу. — Я сделаю всё, что должен. Ради вас. И ради неё. Ради… — Рон замялся, на его и без того раскрасневшихся от мороза щеках выступил смущённый румянец. — Ради Станы. А ты Гермиона?

— Конечно! — взвилась она настолько возмущённо, будто самим вопросом Рон смертельно её оскорбил.

— Тогда дай слово, что больше не будешь ничего предпринимать в одиночку, — Рон подозрительно прищурился, ткнув пальцем ей прямо в нос. — И перестанешь строить из себя всезнайку, выставляя нас клиническими идиотами, которых даже в Тяжёлое Мозговое Отделение Святого Мунго не возьмут!

Гермиона фыркнула:

— Ну, знаешь! Не хочешь быть идиотом — не будь им!

— Что?! Значит, получается, я — дурак?! — Рон принялся старательно раздуваться от поддельного гнева, но, мгновенно посерьёзнев, тут же обернулся к Гарри. — Стоять!

Гарри замер с поднятой ногой, испытывая неизвестно откуда взявшееся желание заодно и руки поднять. — Сейчас кое-кто даст нам слово, что, коль скоро мы теперь заодно, он перестанет всё взваливать на свои плечи.

Гарри молчал.

Гермиона и Рон, затаив дыхание, смотрели на него, понимая, что очень многое — если не всё — зависит от этого ответа. Словно осознавая ответственность ситуации, всё вокруг тоже затихло, царило зимнее сонное безмолвие — день вообще выдался погожий, светлый и ласковый, когда воздух холоден, зато неяркое солнце согревает человеческую душу.

А Гарри всё молчал.

Гермиона почувствовала, что от напряжения у неё начинают дёргаться пальцы на левой руке. По лицу Рона поползли пятна нервного румянца.

Где-то неподалёку хрустнул сучок.

И вдруг Гарри улыбнулся и кивнул.

— Хорошо.

И чуть потише добавил:

— Спасибо вам…

В Хогсмиде на первый взгляд всё было по-прежнему, будто мир вокруг оставался безмятежным и праздничным: сновали волшебники, мелодично поскрипывали на ветру вывески лавочек и магазинчиков, перемигивались гирлянды, повсюду ещё висели рождественские венки — однако праздничное убранство уже потихоньку начинало исчезать, конец прошлого года отнюдь не располагал к веселью.

Первым делом друзья отправились на почту, где Гермиона накупила такую кучу конвертов, марок и официальных бланков, что даже Гарри поддался этому психозу и тоже зачем-то приобрёл десяток конвертов (запаса хватило бы на целый год — с учётом того, что писать Гарри было особо некому, разве что Рону с Гермионой, но как раз они-то и стояли рядом, недоумённо глядя, как он расплачивается). На почте же им повстречался продрогший Невилл, зашедший, чтобы тоже купить конвертов: пачка, оставленная накануне вечером в гриффиндорской гостиной, была сладострастно изодрана в мелкие клочья одуревшим от скуки и тишины Косолапсусом. Лонгботтом кивнул троице, улыбнулся, почему-то смущённо покраснел и заторопился, сгребая с прилавка и, конечно же, тут же роняя сдачу на пол.

Гарри и Рон переглянулись. Рон вопросительно чуть приподнял брови, Гарри едва заметно кивнул. Гермиона их пантомимы не видела: она чуть в стороне изучала толстый каталог магических библиотек и архивов.

— Слушай, Невилл, не суетись, — вдумчиво сказал воздвигшийся над Лонгботтомом Рон, не делая, тем не менее, ни единого жеста, чтобы помочь однокурснику собрать раскатившиеся по всему полу монетки. — Ты не спешишь? Как насчёт того, чтобы составить нам компанию?

— Компанию? — переспросил, не доверяя собственному слуху, Невилл. Он настороженно поднял голову и уставился Рону в лицо: конечно, Уизли был не из тех парней, что склонны шутить шутки, но…

— Точно, пойдём, Невилл! — поддержал Рона Гарри, внезапно испытав укол вины: действительно — за время каникул они едва ли разговаривали, хотя и спали все в одной комнате. Иногда, — он покраснел и покосился на замершую у конторки Гермиону.

Для убедительности Гарри едва не добавил «а то что ты всё время один да один…», но вовремя сообразил, насколько унизительно это может прозвучать по отношению к Невиллу и захлопнул рот, клацнув второпях зубами. Звук сильно заинтересовал и Лонботтома, и Уизли: они насторожились, но Гарри лишь невинно захлопал глазами в ответ и развернулся к подруге:

— Гермиона, ты всё? А то Фред с Джорджем, поди, заждались.

— Вот-вот. Они жаждут реванша за проигранную партию в бильярд, — хихикнул Рон и добавил, тут же посуровев: — А я — за обкусанные пальцы! Уж я им зубья-то пообломаю!

— А куда это вы собрались? — мгновенно насторожился Невилл.

— К «Безумным Братьям», — беззаботно улыбнулся Рон. — Хочу лично передать им рождественские подарки.

Повисла пауза — и Гарри, и Рон помрачнели, вспомнив о событиях, не позволивших им встретить Рождество как положено. Невилл прикинул, что может таиться за столь странным названием и совсем, было, уже хотел отказаться, но… Мысль о весёлом, тёплом и уютном местечке (а в том, что заведение близнецов именно такое, он, зная их, не сомневался) оказалась настолько соблазнительней одинокого сидения в заведении мадам Розмерты и столь же одинокого возвращения в пустую школу, что он кивнул.

— С удовольствием, если я вам не помешаю, конечно…

— Вот и замечательно! — просиял Рон.

Гарри отошёл к полностью выпавшей из реальности Гермионе и положил руку ей на плечо. Она вздрогнула, испуганно вскинула глаза, тут же просветлевшие.

— Нашла, что искала?..

Она улыбнулась, молча кивнула, снова приняв чуть грустноватую улыбку в ответ. Он взял её за руку, потянул к выходу, где поджидали, переговариваясь, Невилл с Роном — судя по потрясённому выражению лица первого, ему как раз живописали подробности близнецовых развлечений — но она замерла.

— Гарри… — он повернулся. — Я хочу сказать тебе одну вещь… — Гермиона сама не поняла, почему заговорила об этом именно сейчас — когда ещё едва ли могла уложить свои ощущения и мысли в слова. — Я тебя люблю, — сказала она и улыбнулась — просто улыбнулась, чуть покраснев, будто произнося это в первый раз, и сплела его пальцы со своими — крепко-крепко, вложив в это пожатие всё свое тепло, все свои чувства; мысленно пожелав, чтобы они смыли усталость с его души, сердца и лица.

…Гермиона… — Гарри вдохнул морозный аромат, затаившийся в её волосах, сжал её пальцы в ответ. — Хочу быть с тобой… Хочу жить… Так хочу…

— Знаешь, нам, наверное, будет непросто в ближайшее время…

— Знаю. Пусть. Ведь мы же вместе…

— Гермиона, Гарри, что вы там застряли! — махнул рукой Рон. — Ну, быстрее!

На то, чтобы усесться за самым дальним и уединённым столиком Трёх метел, куда их на обратном пути затащила Гермиона (заявив, что традиции надо блюсти, она буквально силком затолкала разбредающихся во стороны друзей в двери кабачка), имелись весомые причины. Первая и главная — в таком виде в школу было возвращаться никак нельзя.

А всё началось с того, что, пока Гермиона за бильярдным столом отбивалась от Фреда — «чуть не сгоревшего от желания видеть её, дабы, не подумай ничего плохого, Гарри, взять реванш», Джордж увёл Гарри, Рона и Невилла в недра «Безумных Братьев», откуда те вернулись с сияющими глазами и пламенеющими физиономиями. На её возмущённый вопль Невилл покраснел ещё больше, Гарри и Рон невинно захлопали глазами, а Джордж, подмигивая, заявил, что должен был отметить с друзьями помолвку родного братца. На недоумённо поднятые брови Гермионы он хлопнул по спине довольно улыбающегося Фреда.

— Фред!!! — ахнула она. — И всё время, пока мы играли, ты мне ничего не сказал?!

— Не хотел, чтобы ты воспринимала меня как почти женатого мужчину, — с многозначительным придыханием сообщил тот. — А теперь стоит это отметить ещё разок.

Они отметили разок — по настоянию Гермионы исключительно сливочным пивом. Потом ещё и ещё разок. Потом Рон начал хихикать над собственными анекдотами, Фред с Анджелиной — не совсем прилично дурачиться (вернее, дурачился исключительно Фред, Анджелина же рычала и отбивалась от него всем, чем могла), Джордж — демонстративно рвать на себе волосы от зависти. Гермиона сама не поняла, как вдруг такое случилось и почему она уже сидит у Гарри на коленях, а на её месте устроилась какая-то незнакомка, напропалую кокетничая с Невиллом.

С НЕВИЛЛОМ!

Впрочем, поудивляться она не успела, потому что Гарри взял её руку и поцеловал в ладонь — украдкой, пока все отвлеклись на вышедший на крошечную эстрадку ансамбль.

— Мои друзья, — с гордостью отрекомендовал Фред и ущипнул Анджелину за бочок. — Будут играть на нашей свадьбе.

— В таком случае, тебе стоит подыскать другую невесту, — отрезала Анджелина, в очередной раз отвешивая будущему супругу затрещину. — Я тебе уже говорила: под такую музыку я даже в гроб не лягу…

— В гроб? О! Мисс знает толк в извращениях, — хохотнул Джордж и увернулся от затрещины, на этот раз адресованной уже ему.

Рявкнула музыка. Фред перекинул через плечо брыкающуюся и колотящую его кулаками по спине Анджелину и вслед за прочими немногочисленными, однако же молодыми, шумными и развесёлыми посетителями отправился плясать. Кокетничавшая с Невиллом незнакомка подхватила его, совершенно ошалевшего, под руку и потащила следом, Джордж попытался пригласить Гермиону, но, получив в ответ решительное «нет» от Гарри, поспешил к каким-то юным особам за соседним столиком, Рон лениво потягивал сливочное пиво.

Гермиона и Гарри, воспользовавшись сумраком и всеобщим весельем, украдкой целовались. Зажмурившись, она обхватила его за шею и вжалась в него изо всех сил. Если б такое было возможно, она бы влилась в него, стала его частью, чтобы всегда согревать, всегда утешать, всегда помогать, всегда поддерживать…

…стань его силой…

…Потом все снова галдели, смеялись… Обменивались запоздалыми подарками. Близнецы одарили всех своим новым изобретением: движущимися модельками знаменитых магов современности: трехдюмовый Альбус Дамблдор, натасканный на поиски сладкого в радиусе ближайших пяти футов (едва выпущенный Невиллом из коробочки, он тут же внедрился в гору сладостей на ближайшей тарелке), Северус Снейп, расправляющий мантию и с неприятным чавкающим звуком превращающийся в летучую мышь и обратно. Рону достался набор «Собери Хмури сам»:

— Включает: глаза — две штуки, цвет разный, размер нестандартный, ноги — две штуки, при отсутствии в наборе деревянной ноги использовать по усмотрению любую подручную деревяшку, челюсть вставная, уши накладные, половинка носа, вторую половинку потеряли еще на комбинате, — на память продекламировал аннотацию Джордж. — Так что тебе будет, чем занять свои непослушные ручонки в тоскливые зимние и — не побоюсь этого слова — томительные весенние вечера, крошка Ронни. Или же я опоздал, а? Слышал я, ты наконец-то обзавёлся подружкой, а?

— Как, даже у нас было слышно? — с поддельным ужасом закатил глаза Фред. — Силён, братец…

— Я вас сейчас..!

— Слушай, да ты совсем нервный стал! Чего сразу кидаешься-то? Тебе это… успокоиться надо. Может тебе съездить куда-нибудь? В челюсть, например, — услужливо предложил Фред.

Дальнейший диалог полностью выпал из внимания Гермионы, в этот момент развернувшей свой презент. Спустя миг она, полыхая, как маков цвет, уже яростно замахивалась на Джорджа, однако, готовый к чему-то подобному, тот увернулся, и затрещина досталась его близнецу.

— Спасите-помогите! Убивают!

— Гермиона, в чём дело? Что такое? Ты чего?!

— Они… они… Они мне подарили… — волосы у Гермионы натурально стояли дыбом, она покраснела так, что Гарри не удивился бы, если б от неё пошёл пар.

— Ой, да ладно тебе, — хихикнула Анджелина, прикрыв ладошкой рот и чуть зарумянившись. — Это просто шутка.

— Шу…шутка?!

— Да что ж такое-то? — заинтригованно закрутил головой Рон. — Дай посмотреть!..

— Никогда!!! — покраснев ещё сильнее, Гермиона засунула коробочку за пазуху.

Рон принялся настаивать и даже предпринял попытку выкрасть столь заинтересовавшую его вещь, за что был бит дважды — сначала Гермионой, потом Гарри…

Все хохотали, дурачились, снова и снова чокались сливочным пивом… И, глядя на них, ни Фреду, ни Джорджу, ни Анджелине не пришла в голову мысль, что над весёлыми и беззаботными друзьями распахнула свой покров смертельная опасность. А Невилл… Невилл бы наверняка что-то заподозрил, не будь он так занят своей дамой: ничуть не смущаясь его смятённым молчанием, она щебетала, о чём-то рассказывала и всё норовила снова утащить его танцевать. Полные бутылки сливочного пива появлялись, словно по волшебству, пустые — тоже по волшебству, не иначе, — исчезали.

Под конец Гермиона чувствовала непроходящую сладость во рту и лёгкое головокружение.

Итак, возвращаясь к началу: появляться в школе в таком виде было явно нельзя, а потому они сидели в самом дальнем углу Трёх мётел, прячась от всего честного народа за развесистыми ёлочными лапами. Это ужасно напомнило Гарри один из первых визитов в Хогсмид, когда под первую кружку сливочного пива ему довелось услышать совершенно убийственные сведения о смерти своих родителей и якобы причастности к ней крёстного.

Сейчас ни о каком сливочном пиве и речи не было: бросив только взгляд на подозрительно румяную и сияющую компанию, мадам Розмерта, понимающе улыбнувшись, принесла им дымящиеся кружки с каким-то травяным напитком. Едва они сделали по глотку, как лица приобрели нормальный оттенок, а мысли в голове разом прояснились.

— Прикольная вещь, — одобрительно кивнул Рон и сделал большой глоток. — Похоже на… кофе, сок и капустный рассол одновременно.

— Ничего подобного! — возразила Гермиона. — Это зелёный чай с молоком и мёдом. И с солёным огурчиком, — добавила она, подумав. — А у вас?

— Тыквенный сок с молочным коктейлем и селёдкой, — застенчиво признался Гарри.

Невилл молчал, машинально хлебая из своей кружки. Он пребывал в таком состоянии аккурат с того момента, как при прощании Люси (именно так звали девушку, чьим кавалером ему пришлось быть нынче вечером) звонко поцеловала его в щёку и потрепала по волосам — «милашка!».

— А у тебя, Невилл? Эй, Невилл!

— …смешать, но не взбалтывать, — внезапно заказал хриплый голос из-за развесистой ели, за которой они прятались. — А ты что будешь, Бродди?

— А мне грог. Промёрз до костей, — собеседник шмыгнул носом.

После паузы, дождавшись, видимо, ухода мадам Розмерты, собеседники продолжили беседу на пониженных тонах:

— Согласен, термин «вымораживание» подходит как нельзя лучше. Пожалуй, я его и использую в статье. Могу я при этом сослаться на Хмури?

— Да сколько угодно, — обладающий хриплым голосом шумно вдохнул, столь же шумно выдохнул, и сквозь еловые лапы пополз запах табачного дыма. У Гермионы тут же зачесалось в носу. — Две деревни исчезли с карты, а когда мы туда прибыли, нас встретили более чем неласково: похоже, людей запугали до смерти — они чуть не в атаку на нас пошли. Потом выяснилось, что из каждой семьи были взяты заложники… Вот ведь гниды… — снова шумный вдох-выдох, и новая порция дыма. — Пытаются уничтожить людей их же собственными руками. Главное, мы ничерта не можем сделать: в каждую деревню по отряду авроров не поставишь, а контролировать людей проще всего через страх и насилие… Со всех сторон, они наступают со всех сторон…

— …и насилие… Я могу использовать эту фразу в своей статье?

— Конечно. И вот я что ещё тебе скажу — не для печати, чтобы панику не сеять. Всё только начинается. Они примериваются — как отнесутся власти, как будут реагировать сами люди. Они уже показали, что могут сделать — умирать буду, а жуть эту не забуду… Чёрные руки из чёрного снега… Пацанчик этот… Я подал документы — хочу взять его себе, у него вся семья погибла…

Пых-пых.

Гарри почувствовал, как на лбу крупными каплями выступает пот. Ему стало жутко жарко. Или жутко холодно. Словом — он не понял, как именно, но однозначно — жутко. Не моргая, он смотрел в свою кружку. В ушах от напряжения начало звенеть. Прочие чувствовали себя примерно так же.

Простучали каблуки мадам Розмерты, на стол, судя по звуку, опустился заказанный грог. Что-то зазвенело и забулькало.

— Спасибо, спасибо… Всё хорошеешь, а? — обладатель хриплого голоса хохотнул.

— Скажешь тоже, Роджер. От такой-то жизни — не поседеть бы раньше срока…

Снова пых-пых, и Гермиона зажала нос рукой, чувствуя, что вот-вот чихнёт.

— Это точно… — согласился хриплоголосый. — Повторишь через четверть часа?

— Конечно.

Мадам Розмерта отошла, и диалог, вернее, монолог продолжился.

— То ли ещё будет… Шизоглаз готов отдать не то, что зуб, а оба своих глаза, что в ближайшее время нас ожидает ещё парочка нападений зомби. Оно и понятно — против этих тварей одной левой не управишься, да и появляются они где угодно по воле своих повелителей — удобная штука…

— Я знаю, — внезапно перебил второй — видимо, журналист. — Том Уотсон мне рассказывал, он ведь у нас спец по зомби, — судя по голосу, усмешка, от которой по спинам затаившихся гриффиндорцев потёк пот. — Он всё возится со своим расследованием, как ваши ни сопротивляются. Говорит, что какой-то знатный зельевар теперь работает на Того-Кого-Нельзя-Называть.

— Знатнее не придумаешь.

— Неужто Снейп?

Студенты содрогнулись и переглянулись, едва сдержав нервный вскрик при виде друг друга: выпученные глаза, белые, как бумага, лица. Рыжие волосы Рона стояли дыбом, и теперь вечно лохматая голова Гарри напоминала рядом с приятелем образчик цирюльного мастерства. Невилл стиснул глиняную кружку с такой силой, будто это была последняя ниточка, удерживающая его на этом свете.

По ту сторону зарослей повисла длинная пауза. Там кто-то гулко глотал.

— Шизоглаз… э-э… То есть Аластор Хмури готов отдать не то, что зуб и оба своих глаза, но и костяную ногу впридачу, что это его рука. Что Снейп опять взялся за старое. Дамблдор, конечно, говорит — дескать, не по своей воле и всё такое… Но вот что я тебе скажу — довелось мне лет эдак… — пых-пых, и в носу у Гермионы защипало так, что слезы брызнули из глаз. — семнадцать… да, где-то около того, — иметь дело с мистером Снейпом. Не-ет… Не из тех он людей, которых на страхе можно держать, как на поводке. И тут я согласен с Шизо… в смысле — с Хмури. Наш дружище сам работает на Тёмного Лорда. По своей воле.

Пых-пых.

— Но кабы только это. Тут мы попытались отследить источник, откуда этим кошмаром управляют. Не поверишь: он где-то…

— А…а….а…АПЧХИ!!! — не выдержала Гермиона, и от внезапности Рон шарахнулся так, что опрокинул лавку, Невилл выронил кружку, а Гарри вскочил, сшибив головой себе на шею роскошный рождественский венок.

Еловые лапы мгновенно раздвинулись, и между ними возникло исчерченное морщинами и шрамами лицо.

— Та-ак… — новоприбывший хрипло откашлялся. — А вы тут что делаете?! Подслушиваете? — из ели просунулись рука, одновременно сжимающая коротенькую глиняную трубочку и волшебную палочку.

Рядом с первым лицом появилось второе — бледное, с насморочно-красным носом.

— Н-никак нет, — пролепетал Гарри, машинально поправляя венок на шее и осторожно задвигая за себя снова набирающую в грудь воздуха Гермиону. — Мы тут это… это…

— …чайком балуемся… — поднялся с пола Рон и в качестве доказательства продемонстрировал свою пустую кружку.

Пронзительные глаза волшебника изучали бледную на вид компанию. Он отметил гриффиндорские шарфы, форменные мантии, прищурился на шевелюру Рона и тут же развернулся к Гарри, уставясь ему точно в лоб.

Рука Гарри автоматически взлетела вверх, начесав на шрам чёлку.

— Так-так… — хрипло хмыкнул маг. — Значит, Гарри Поттер. А это, не иначе… Уизли-младший. Вы? — он ткнул рукой с палочкой и трубкой в Невилла.

— Не-невилл Лонгботтом, — он инстинктивно пригнулся.

— А вы, мисс?..

— А-апчхи! — представилась Гермиона: дым от трубки заполнил весь закуток, где пристроилась гриффиндорская компания, глаза слезились, нос щипало — теперь она не могла и двух слов связать.

— Приятно познакомиться. Значит, Гарри Поттер… Д-да, говаривал мне, старина Блэк, что крестничек его вечно оказывается в нужном месте в нужное время, однако кто бы мог подумать, что настолько…

— М-мы, собственно, ничего не слышали, — не очень убедительно соврал Гарри.

— Хочешь, чтобы я проверил? — волшебник поднял палочку и указал ей Гарри на губы. Тот тут же прикрыл их ладонью. — То-то и оно. Сами понимаете, что начнётся, если по школе поползут слухи про… — он понизил голос, — ну, вы поняли. Но… — он выразительно приподнял бровь.

— Мы никому ничего не расскажем! Честное слово! — закивал, мгновенно сообразив Гарри.

— Никому! Никому! Апчхи! — торопливо затрясли головами остальные, не сводя взглядов с кончика волшебной палочки.

— Нда?.. — хриплоголосый сунул трубочку в рот и запыхал.

Гермионе показалось, что она сейчас упадёт в обморок.

— Да ладно тебе, шила в мешке всё равно не утаишь, — насморочно прогнусавил второй, видимо, Бродди. — Оставь детей в покое, правда рано или поздно выйдет наружу. Да и Блэк тебе не простит, если ты подотрёшь его крестнику память…

— Тоже верно…

Пых-пых.

И ноги Гермионы подогнулись.

— Но вы всё равно помалкивайте. И это… — взгляд опять оборотился ко лбу Гарри. — Держитесь от этих дел подальше, ясно? Целее будете.

Ответом ему стало гробовое молчание.