Защитник

Реклама

купить

Глава двадцать четвёртая, в которой звучат Смертельные Проклятья, Плакса Миртл находит своё счастье, а Гриффиндор выигрывает самый короткий в истории школы квиддичный матч

Снейп карабкался по дыбистому укосу. Песок предательски вытекал из-под сведённых судорогой пальцев, выскальзывал из-под ног аккурат в тот момент, когда ему казалось, что можно делать следующий шаг; песок забился под ногти, песок скрипел на зубах, песок жёг глаза — будто не хватало безжалостного солнца — и, тем не менее, Снейп всё же ухитрился добраться до самого верха и встать на ноги, чтобы ещё раз встретиться с текучей прозрачностью её глаз.

Хвала господу, она не ушла… — если человек может испытывать счастье в аду, то Снейп испытал именно его.

В глазах стоящей на песчаном гребне Лили Поттер… нет — Лили Эванс — таилась прежняя бесконечная скорбь, и мастер зелий понял, что, если продолжит смотреть в них, то так и не заставит себя открыть рот. А он должен был открыть его — чтобы сказать ей, сказать… Пусть даже это будут последние слова в его жизни.

— Северус Снейп… — начала меж тем Лили всё тем же полным механической печали голосом. — Зачем…

Сейчас…

Он опустил взгляд к тонкой линии её изогнутых книзу губ.

— Я… я…

Воцарилась тишина — она умолкла. Наверное, сейчас она смотрела вопрошающе… ожидающе… или даже удивлённо: он не знал, он не отрывал взгляда от её печального рта.

Ветер пересыпал песок с бесконечных, уходящих за горизонт барханов за её спиной, ветер с вальяжностью ленивого любовника танцевал с её волосами, но Снейп не видел этого — только скорбную ниточку губ.

— Я… я любил тебя… — беспомощно пролепетал он.

И вдруг…

Ветер ударил ему в лицо, но на этот раз он не нёс иссушающего жара — напоённый морской свежестью, он заставил профессора охнуть, вздрогнуть, вскинуть голову и — взглянуть на неё. Сначала мастер Зелий решил, будто ему показалось, и, разбуянившись, ветер решил теперь заморочить его до смерти. Но нет. Сколько он ни моргал, сколько ни тёр рукой слезящиеся глаза — ничего не менялось.

Лили Эванс действительно улыбалась.

Тихо и… Прощающе?

Рыжеволосая девушка медленно отвела с лица спутанные волосы, чуть склонила голову.

Улыбка стала чётче.

Снейп пошатнулся. Глазам внезапно стало горячо.

— Лили… — он был счастлив впервые в жизни произнести вслух её имя. Даже не произнести — жадно выдохнуть. Наверное, столь же жадно хватает губами сладкий воздух вырвавшийся из-под волны утопающий. — Лили, я любил тебя… Лили… — имя звенело колокольчиком, изгоняя боль из тела и души, и он твердил его снова и снова: — Лили, Лили, Лили…

Его дрожащие пальцы потянулись к ней — Снейп сам не знал, зачем он это делает: он не ждал прикосновения, он просто не имел на него права — и по мере приближения его пальцев к её руке облик зеленоглазой девушки с рыжими, как вечерняя медь, волосами, начал бледнеть, растворяясь в жарком мареве.

— Ли…ли…

Горечь и счастье взорвали грудь — давно забывший, что можно ощущать что-то кроме тупой боли в истерзанной душе, Северус Снейп едва не задохнулся; зажмурившись, он рухнул на колени, к своему собственному удивлению не ощутив ни раскалённого песка под ладонями, ни жгущего плечи и затылок солнца над головой, не слыша более унылого завывания ветра.

Тишина.

Прохлада.

Он осторожно открыл глаза. Поднял голову.

Он сидел на полу у стола в залитой ярким светом лаборатории; руки сами собой, аккуратно, дабы не порезаться, собирали осколки только что разбитого флакона.

Остолбеневший от произошедшего, Снейп посчитал за лучшее не совершать резких движений — сначала нужно было понять, где он, как сюда попал и что, чёрт побери, тут делает.

Ответ на все вопросы он получил, едва встал и бережно ссыпал осколки на стол. Картина была предельно ясна: кипящий на огне котёл, ступки, пестики, флаконы, фляги — предельно аккуратно подписанные его готическим почерком. Хватило одного взгляда на рабочий журнал, чтобы глаза зельевара расширились от ужаса.

…Рабское Зелье?.. Я сам его изобрёл?.. — пергамент был весь исчёркан: заменялись компоненты, их количество и объём, последовательность приготовления… И вот — окончательный результат. — Идеальное… Идеальное зелье…

Он испытал нечто вроде благоговения перед собственным чудовищным созданием, тут же сменившееся всплеском горечи. Горечи, но не отчаяния.

Рука потянулась к торчащему в чернильнице вороньему перу.

Профессор зачем-то запрокинул голову, зажмурил глаза, улыбнулся — будто подставил лицо лучам ласкового весеннего солнца — совсем как в тот день, когда, много-много лет назад, хогвартским выпускником увидел её на берегу озера.

…Голубой купол с вплетенными в него тончайшими белыми нитями упирался вдалеке в охряную полосу. По смолистой сосне бежали муравьи. Искрилось озеро. Её лицо вновь выплыло из мысленной тьмы. Она улыбалась, запрокинув голову, и продолжала улыбаться, обернувшись к нему…

Профессор Снейп поднёс перо к пергаменту и аккуратно изменил несколько цифр. Подумал, внёс ещё пару исправлений. Теперь на воссоздание правильного состава, не говоря о приготовлении, уйдёт не один год. В лучшем случае.

Он огляделся на предмет подходящего оружия. Нож для нарезки корневищ сгодится — тут, скорее всего, стоят детекторы волшебства, а потому нужен самый простой и действенный способ… Он любовно улыбнулся, будто увидел старинного приятеля, встреча с которым сулила крайне приятное времяпровождение. Пальцы пробежали вдоль резной рукояти — кость саблезубого тигра… — нежно коснулись остро отточенного лезвия.

С лёгким вздохом профессор отложил нож на край стола и развернулся к котлам.

…Сначала нужно всё закончить тут…

Он перелил готовое зелье в чашу, дочиста отмыл котёл, аккуратно запрятав его среди сотоварищей разного размера, замер, прикидывая, в какой последовательности лучше всё выполнять, как…

Дверь за спиной скрипнула, и Снейп окаменел.

Не успел?..

Он медленно развернулся, стараясь придать лицу как можно более безразличное выражение, хотя прекрасно понимал, что при проницательности Вольдеморта вряд ли выгадает этим даже лишнюю секунду жизни, но всё же…

К его вящему потрясению, в дверях замер никто иной, как Люциус Малфой собственной персоной. Притом — крайне взволнованный. Несколько загадочных пассов волшебной палочкой — и предводитель Пожирателей Смерти ступил внутрь.

— Приветствую тебя, друг мой Северус, давно не виделись, — извечная гладкость слов сегодня контрастировала с тревожно бегающими глазами и нетипичной даже для Малфоя бледностью. — Если позволишь, я без лишних экивоков — сразу к делу, ибо имеется у меня предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

Не меняя выражения лица, Снейп качнулся вбок, загораживая собой лабораторный стол. Он по достоинству оценил взвинченность Люциуса: тот даже не заметил, как зельевар за спиной осторожно нащупал коробочку с порошком болиголова и быстро кинул щепоть в готовое зелье. Раздалось едва слышное шипение.

Теперь медленный кивок в качестве согласия — Снейп сейчас не был уверен, что голос не подведёт. К тому же, судя по сухости и онемению во рту, ему едва ли приходилось разговаривать несколько последних дней.

Или недель?

— Меняю твою свободу на это, — Малфой по-хозяйски мотнул головой в сторону записей и котлов. — Полагаю, ты согласен, — фраза не прозвучала вопросом.

Ещё один сдержанный кивок. Глаза в пол, дабы не дать понять, что он едва не подавился собственным сердцем, невесть каким образом оказавшемся в горле.

— Вот и отлично. Тогда пошли.

Люциус быстро перелил зелье в чистый флакон, который, словно величайшую драгоценность, спрятал в складках мантии. Туда же последовал пергамент.

Снейп не шевелился, по-прежнему глядя в пол. Пальцы стиснули волшебную палочку; только через какое-то время он осознал, что не чувствует руки уже до самого плеча.

Что я должен делать?

На всякий случай он быстро поставил мыслезавесу — запустил шумы и помехи: нудное перечисление компонентов Сонного и Болеутоляющего зелья, методика приготовления Колдовского Порошка — что угодно. Он не знал наверняка, умеет ли читать мысли Люциус, однако время для проверки этих его способностей было самое неподходящее.

Перед выходом из лаборатории Малфой с видимым удовольствием взмахнул палочкой, и Снейпу стоило большого труда не пригнуться от полетевших в разные стороны осколков. Один из них оцарапал скулу, тут же вспыхнувшую горячей болью.

— А теперь быстрее! — скомандовал Малфой.

Несколько пассов палочкой — и вот они уже мчались по коридору. Лестница, другая — все, как на подбор, узкие, тёмные. Под ногами похрустывали то ли щепки, то ли кости, то ли каменная крошка. Снейп старался бежать размеренно, контролируя каждый свой шаг, каждый жест — он не должен дать понять Люциусу, что в нём что-то изменилось. Впрочем, похоже, Малфоя это совершенно не заботило.

Наконец, они подлетели к полукруглой дверце.

— Там выход на крышу, — чуть задыхаясь от пробежки, сообщил Малфой, однако по свежему дуновению сквозняка Снейп и сам об этом догадался. — Аппарируй.

…Ловушка, — Снейп знал это наверняка, однако выбора не оставалось: он сжал палочку в рукаве мантии и потянул дверь на себя.

— Антиаппарационной защиты нет — её видно на магических картах, — чуть насмешливо сообщил ему в спину Малфой. — На поверхности никакой магии, так что аппарируй отсюда. Аппарируй.

…если сможешь, конечно, — добавил он мысленно, отпрыгивая подальше от двери, едва Снейп сшиб хлипкий замок и шагнул навстречу зимней ночи.

Профессор Зельеделия в первый момент даже не понял, сколько их кинулось к нему, сколько разноцветных заклинаний полетело в его сторону — благодаря неплохо сохранившимся рефлексам и отчаянной жажде жизни, сменившей решимость умереть, он успел парировать одно и блокировать два других, развернув их в сторону охраны, однако всё равно ему оставалось жить считанные секунды.

Она улыбнулась…

Профессор развернулся к нападающим. Он знал, что делать.

— Avada Kedavra!

Смертельное проклятье вспыхнуло в ночи — будто Лили Эванс распахнула глаза, чтобы взглянуть на него ещё раз.

Профессор Гатто, скорее, умер бы ещё один раз, откусив себе язык, нежели признался в своей связи с… тс-с-с-с… Плаксой Миртл. Сначала — ну, сами понимаете: Рождественский Бал привидений, жуткое во всех отношения веселье, то, сё… — словом, любвеобильный призрак, к стыду своему, так и не понял, когда и при каких обстоятельствах он очутился в неработающем женском туалете. Однако результат превзошёл все его ожидания: нерастраченные запасы любви и нежности, бережно хранимые в душе невзрачного и не слишком умного гриффиндорского привидения, впечатлили его настолько, что он, будто невзначай, заглянул в столь не ассоциирующееся с романтикой заведение и на следующий вечер — исключительно дабы извиниться за то, что, открыв поутру глаза и обнаружив себя на крышке унитаза с подслеповато подмаргивающей Миртл на руках, отшвырнул её и с диким воплем вылетел сквозь стену. Заглянул-то, может, и на секундочку, однако же опять остался на всю ночь. И на следующую… И на следующую.

Плакса Миртл ликовала, захлёбываясь от счастья, сам же профессор недоумевал: как он мог раньше не замечать этакую прелестную малышку? Особенно, если закрыть глаза — хотя даже ко внешности он начал привыкать. Например, если не смотреть на нее больше десяти секунд подряд… но этим дело не кончилось: неделю спустя он и вовсе начал находить в ней даже хм… какое-то очарование. Что же тогда говорить о восторге, с каким она взирала на него, застенчиво мерцая с бачка для унитаза в своей кабинке… На радостях она даже дважды затопила этаж, однако, получив от возлюбленного нагоняй (а он, в свою очередь, схлопотал взбучку от Филча), поклялась никогда («НИ-КОГ-ДА!» — с придыханием произнесла она, преданно глядя ему в глаза), — этого больше не делать.

И всё же профессор Гатто не был бы собой, ежели б не оценил и далеко идущие перспективы: как-никак, Миртл стала первым гриффиндорским призраком, с которым удалось наладить столь… гм… тесный контакт. Упаси боже, в других столь же тесных контактах он отнюдь не нуждался, поскольку с помощью влюблённой, как кошка, Миртл он сумел-таки — не таской, так лаской — добраться до закрытого сообщества категорически не желающих сотрудничать гриффиндорцев. И тут же узнал массу новых, хотя и весьма разрозненных сведений: Миртл рассказывала к случаю, бестолково, периодически обрываясь на полуслове, дабы в очередной раз кинуться возлюбленному на шею. Уточнять подробности Гатто не желал: а вдруг как она подумает, будто нужна ему только в качестве информатора?

Нынешним холодным зимним вечером воссоединение любящих сердец прошло особенно нежно, ибо по стечению обстоятельств они не виделись почти неделю: сначала Гатто был с утра до ночи занят у Филча — старика просквозило на холоде, и в первые выходные нового семестра отрабатывать взыскания всем проштрафившимся студентам пришлось под придирчивым оком главы хогвартских призраков. Потом случилась внеплановая отлучка по привиденческим делам в соседний замок — сотая годовщина смертенин, на которых достопочтенный сеньор Гатто как официальное лицо представлял Хогвартс; далее пришлось улаживать кое-какие деловые вопросы с внезапно вышедшим из повиновения хаффлпаффским призраком (ревнивец чёртов), затем… Словом дел было много, все важные — и Гатто даже испытал нечто вроде сладкой радости, направляясь с песенкой на устах, по обыкновению, на свидание к своей самой нежной и покорной на свете Миртл.

Сначала он вполуха слушал её обычные жалобы на одиночество и тоску по своему возлюбленному, однако, едва услышав имя Гарри Поттера, насторожился.

— …я так страдала, что даже не вышла с ним поздороваться, как обычно, — Миртл застенчиво накручивала на пальчик пышную растительность на груди возлюбленного, — и потом, я же понимаю: теперь, когда я вся твоя, мой Карло, мне уже не дозволено общаться с другими мужчинами.

Она кокетливо вздохнула. Воцарилась пауза, заполненная беззвучными поцелуями.

Из дальнейших обрывочных фраз, перемежаемых столь же бурными ласками, у профессора Гатто в сухом остатке получилось следующее: три неугомонных гриффиндорца продолжали свои активные действия в известном всем живым и мёртвым направлении. Более того, похоже, опасаясь за свою жизнь, Поттер решил подстраховаться — если, конечно, тоскующая Миртл всё расслышала и рассмотрела верно. С другой стороны, этого вполне следовало ожидать в соответствии с логикой: когда против жизни какого-то шестнадцатилетнего сопляка стоит такая вещь, как мировое господство, вряд ли этому сопляку стоит предаваться невинным подростковым радостям и спокойно спать по ночам, наслаждаясь безмятежными грёзами.

Как знать — быть может, профессор и пустил бы всё на самотёк — тем паче, что имелось масса куда более насущных дел, нежели очередное прищучивание надоедливых шестикурсников, против которых он, кроме своего вредного характера, ничего не имел, разве что…

Ах, мисс Грейнджер, мисс Грейнджер… — очи сеньора Гатто подёрнулись поволокой при воспоминании о воде, стекающей с гладкого бесстыжего тела. — Знал бы мистер Поттер, на какие проказы вы горазды…

…однако Миртл, здраво рассудив, что горошинка перчика — суть капелька ревности — только освежит их отношения, вздумала в присутствии горячего итальянца попеть дифирамбы таинственному юноше с зелёными глазами, полными тайны и печали.

Профессор Гатто к собственному удивлению почувствовал себя крайне уязвлённым.

…Мистер Поттер, мистер Поттер… Значит, вы уже и в мою личную загробную жизнь лезете… Что ж… чем бы вы там ни занимались, думаю, мистер Малфой крайне заинтересуется вашими туалетными изысканиями…

Профессор Гатто не ошибался: по многим причинам Драко бы действительно весьма заинтересовался таинственными манипуляциями Поттера. Ибо он, Драко, помимо выполнения задания, возложенного на него Тёмным Лордом, в результате коего вышеуказанный Поттер должен быть окончательно и бесповоротно истреблён и стёрт как с лица земли, так и из памяти людей и нелюдей, отчаянно нуждался в чём-то, чем можно было бы занять себя, поскольку мучительная пытка, на которую обрёк его отец, — пусть даже ради его же собственной безопасности — с каждым днём становилась всё невыносимей.

Его бросало попеременно в жар и холод, весь мир сузился до мелькавшей то там, то здесь девушки с густыми каштановыми локонами, он едва ли что-то слышал на уроках, а во время трапез — как только она появлялась в Большом Зале — забывал про не донесённую до рта вилку; кусок не лез ему в горло и начинало подташнивать от волнения. Временами его донимало невыносимое по силе и абсурдности желание подойти к ней, сказать какие-нибудь слова — всё равно какие, лишь бы она взглянула на него, увидела его… Зачем? Он сам не знал, и это мучило ещё больше: привыкнув во всём искать логические звенья, ведущие к определённой цели, он сходил с ума от сладкого, мистического ужаса, ибо не понимал, что это и — главное — к чему. Вернее, «к чему» с прагматической точки, он догадывался, однако зачем, зачем это людям? Почему они считают счастьем бесконечный кошмар, не дающий продыху ни днём, ни ночью? Зачем его постоянно тянет к ней, почему вопреки всей логике он хочет её видеть, хочет говорить с ней, находиться рядом?!

За первые две недели учёбы он так и не смог воплотить свою бредовую идею, ибо около неё вечно вертелись Поттер и Уизли; и при виде руки Поттера, лежащей на её плече, руки Поттера, обнимающей её за талию, руки Поттера, скользящей под партой по её колену, Малфою становилось настолько дурно, что настоятельно хотелось кого-нибудь убить. Желательно — Поттера. К удивлению Малфоя, от самой мысли о причинении боли ей его начинало колотить, как в лихорадке.

Когда он видел её — это было сущей пыткой, однако же, если он её не видел — пытка становилась стократ хуже, особенно, если Поттер тоже исчезал из поля зрения (а это, как вы понимаете, случалось довольно часто, с учётом того, что наши герои всё же учились на разных, причём крайне недружественных факультетах — прим. авт.), потому что воображение тут же красочно живописало монументальные панно, после которых Драко был близок к тому, чтобы разорвать ненавистного похотливого гриффиндорца голыми руками.

Мучительные дни сменялись ещё более мучительными ночами, когда он ворочался, сбивая под собой простыни и роняя на пол одеяло, и даже проверенное средство от бессонницы — чтение — не помогало, ибо Драко едва замечал, правильно ли он держит книгу или же вверх ногами.

Малфой сначала довольно долго не мог понять, что с ним. Ещё дольше не мог принять, однако пришла бессонная ночь, когда он, мрачно таращась в бархатный полог над своей кроватью и прислушиваясь к крикам то ли какой-то безутешной птицы, то ли ополоумевшего от зимней тоски Пивза, понял: он влюблён. Пусть только волею заколдовавшего его отца, однако же, искусственно вызванная, сама-то любовь была самой настоящей, наполненной тоской ожидания, пыткой вожделения, счастьем едва заметного прикосновения («Куда прёшь, Грейнджер!»).

Забыв обо всех мерах предосторожности — настолько он был измучен болью в груди, Драко написал отцу. Ему было так плохо, что он позабыл о гордости. Всё, что он знал, — лучше ещё раз пережить ослепительную муку Инициации, лучше быть подозреваемым во всех смертных и бессмертных грехах всеми Дамблдорами и Блэками (кои не спускали с него глаз), нежели постоянно терпеть исполненное надежды отчаяние, охватывавшее его, едва она появлялась в поле зрения.

Кажется, он когда-то ненавидел её?

Драко мрачно усмехнулся.

Ненавидел и всё равно не спускал глаз… Или — потому и ненавидел, что не мог оторвать глаз?..

Кажется, он когда-то хотел унизить её? Заставить её… заставить её…

…а теперь поцелуй меня, Грейнджер…

Воспоминание вечере в пустом отцовском кабинете и фантазии о том, как всё могло бы сложиться, — в другом мире, другой жизни, другой вселенной… (другом фанфике, Драко! Окстись! — прим. авт.) — кинули его в жар.

Значит, вот какая она — любовь? То самое чувство, которое, если верить всем этим слюнявым проповедникам добра, и движет людьми? То, что, по словам выжившего из ума Дамблдора, и должно править миром? Да любая мука Тёмного Лорда стократ легче, чем то, на что эти безумцы готовы облечь себя по собственному желанию! Не-ет… Я… я должен освободить мир от этой болезни! Я обязан уничтожить зараженных ею безумцев, и должен исцелиться сам… Но я не могу исцелиться сам…

Отец!

Избавь меня от неё!

Немедленно!

— Мистер Малфой… — он похолодел от раздавшегося над ухом вкрадчивого голоса.

Гарри с Роном возвращались с Прорицаний — как всегда, высказывая свои нелициприятные по отношению к Трелани соображения по поводу услышанного. Теперь они начинали понимать Гермиону — то, что раньше казалось им необременительным времяпровождением, теперь выглядело бездарно убитым временем. Прикидывая, что можно было успеть прочитать и чему научиться за время, когда они таращились друг на друга и пытались предсказать будущее по расположение родинок, морщинок и прыщиков, они едва не взвыли в голос. Мало того — их будущее в очередной раз предстало в самых пугающих и мрачных тонах. Хуже всего пришлось Рону, у которого было непонятно, где веснушки, а где родинки, и Симусу, который по причине переходного возраста чистотой кожи не отличался, — в результате обоих в ближайшее время ждало нечто совершенно невообразимое. Рона так и вовсе — опасность быть… съеденным, — Гарри поскрёб в затылке и решительно захлопнул учебник, сообщив вполголоса, что больше этой ерундой заниматься не намерен.

Трелани сделала вид, будто ничего не услышала, и всё же, провожая студентов с урока, крайне занудно заметила:

— И если я ночью разбужу вас и спрошу, что значит светло-коричневая родинка на правом верхнем веке, вы должны будете ответить! В противном случае, экзамен вам не сдать!

— Пардон, а почему это ВЫ должны НОЧЬЮ меня разбудить?!?! — вполне закономерно фыркнул Дин Томас.

Трелани ошеломлённо захлопала глазами и удалилась, звеня своими многочисленными браслетами в очевидном смущении.

— Во-во, — гоготнул Симус. — Если, открыв глаза посреди ночи, я увижу ее стрекозиную физиономию, я уже в жизни ничего и никогда не смогу сказать.

Гарри и Рон, вопреки обычному, всеобщего веселья не разделяли.

— Надо бы узнать у Макгонагалл — может, мы лучше будем брать у Сириуса дополнительные уроки по аврорским навыкам, а? — гриффиндорцы неторопливо ехали на меняющей направление лестнице: они потратили четверть часа, чтобы дождаться этого, ибо таким образом можно было избавиться от получасовой беготни по промозглым переходам.

— Почему нет, — с энтузиазмом кивнул Рон. — В конце концов, это такой же предмет, как и остальные, и уж куда более важный в нынешних условиях и нашем с тобой положении! Надо будет попросить, чтобы нам разрешили заниматься с ним вместо того, чтобы киснуть у Слинкарда… Думаю, Сириус тоже не откажется потренировать нас лишний час в неделю…

— А вот это вряд ли, — Блэк, по-мальчишески усевшись на подоконник, поджидал их на дальних подступах к гриффиндорской башне.

— Почему? Привет, Сириус…

— Потому что я уезжаю из Хогвартса, — Блэк пытался вести себя, как ни в чём не бывало, но по едва заметной суетливости, напряжённости — будь крёстный сейчас в собачьем обличье, наверное, нервно постукивал бы хвостом по полу — Гарри понял: произошло нечто очень важное. — Уезжаю немедленно, — уточнил он, предваряя их с Роном вопросы.

— Но как же мы… наша подготовка… и вообще…

— Могу сказать, ребята, вы изрядно поднаторели — я вами горжусь… Что вовсе не значит, будто я стал меньше за вас опасаться, — мысленно добавил он, глядя на Гарри. — Сами понимаете — сейчас снаружи, за этими стенами, непросто, и всякие служебные надобности вновь требуют моего присутствия. Тем паче, тут моя миссия на настоящий момент выполнена. Будем надеяться, мы расстаёмся ненадолго, — в голосе слышалась настолько очевидная неуверенность, что он звучал даже где-то виновато. — Как только я смогу, я сразу же…

— А что случилось?..

Со двора донёсся резкий свист, и Сириус с явным облегчением пожал юношам руки:

— Пора, мне пора… Рон, Гарри… — крёстный снова взял руку гриффиндорца в свои ладони. — Словом… Удачи тебе. И… В общем… Думаю — нет, не думаю, я уверен, Джеймс гордился бы таким сыном. И я тобой тоже горжусь. Спасибо тебе… За всё спасибо, — он резко развернулся — седые длинные волосы взлетели в воздух, когда он почти побежал по коридору. Рон и Гарри проводили его недоумевающими взглядами, потом машинально прислушались к затихающим и, наконец-то, затихшим под каменными сводами шагам.

— Думаешь, что-то серьёзное?..

Гарри пожал плечами. Ему хотелось надеяться, что нет.

Сириус покидал Хогвартс с тяжёлым сердцем: одного взгляда в глаза Гарри хватило, чтобы понять — не существует силы, способной остановить его. Но вот сколько продлятся поиски и что подстерегает на пути к заветному заклинанию…

Сириус покидал Хогвартс с лёгким сердцем: он смертельно устал от происков Флёр с её оскорблённой гордостью не просто женщины, но вейлы. Он устал постоянно быть начеку:

— Mon cher collegue, вы слышали про яд, используемый семейством Борджиа?

— Естественно.

— Конечно… Как вам нравится это печенье? Я добавила туда немного.

— Какое совпадение, — непринуждённая улыбка, хотя ему уже хотелось скрипеть зубами, — чай тоже отравлен.

И вот — всё наконец-то закончилось.

Блэк уезжал.

Замерев на подножке экипажа, он напоследок бросил взгляд на стену Запретного Леса, в глубине которого жила несомненно забывшая его Лиэ — ведь нимфам не свойственно хранить свои чувства к кому-либо, тем паче — к человеку…

…Кого ты хочешь обмануть, Блэк? — с укоризной поинтересовался он у себя: наведя через десятые руки лесных обитателей справки о жительницах Обители, он услышал то, что хотел и чего так боялся услышать: Лиэ ждёт его, ибо её частенько видят на том самом месте, где она нашла его, умирающего, прошлой весной.

Рука снова привычно потянулась к потайному карману — как и каждый раз, когда он думал о ней. Но сухих листьев, способных вернуть жизнь тому, кто уже заглянул за порог смерти, там больше там не было — они перекочевали в маленькую коробочку, хранящуюся в комнате Гермионы. Сириус знал: рано или поздно, они понадобятся. Увы — понадобятся.

Фестрал громко фыркнул, и Блэк очнулся. Хлопнула дверца, экипаж мерно тронулся. Зашуршал под полозьями снег, а Сириус, припав к припорошенному игольчатым инеем окну, с тоской смотрел на растворяющийся в зимних сумерках Лес, где прошли самые ужасные и прекрасные недели его жизни.

После его отъезда дни для Гарри и Рона побежали одинаковые, монотонные в своей встревоженной серости. Уроки, тренировки, о необходимости начала которых Гарри, к его капитанскому стыду, напомнила команда, домашние задания, упражнения на полигоне, изыскания в области магической истории… Гермиона подбросила идею о том, что неплохо бы совместить приятное с полезным: буквально через неделю по результатам представленных Биннсу эссе троица — единственные со всего курса — получила первые «Исключительно» в переводной табель и была освобождена от посещения лекций до конца года.

Конец января и первые деньки февраля порадовали не по-зимнему мягкой погодой: снег начинал проседать, и даже после снегопадов тут же таял, не успевая блеснуть своей голубизной. Однако, вопреки приближающейся весне, атмосфера в школе царила довольно мрачная, а потому все оказались потрясены до самых, по выражению Колина Криви, «печёнок», когда на завтраке утром четвертого февраля Дамблдор вдруг поднялся и, привлекая внимание, постучал волшебной палочкой по своему кубку:

— Многоуважаемые друзья! Мне бы хотелось сделать пару объявлений — надеюсь, приятного характера. Как вы все знаете, в ближайшие выходные состоится первый матч второго тура школьного квиддичного турнира — Гриффиндор сыграет с Хаффлпаффом.

За столом Гриффиндора загудели, взгляды однокурсников тут же обратились к Гарри и членам команды. Рон победно вскинул кулак в воздух, а сам Гарри едва не поперхнулся:

— Так скоро?!

— …следующий матч — Равенкло против Хаффлпаффа ждёт нас через две недели, а между этими весьма важными школьными событиями мы отметим чудесный праздник… — Дамблдор сделал паузу и повторил: — Именно отметим. Тем паче, что, к нашему сожалению, до конца года походы в Хогсмид в связи с неспокойной обстановкой придётся отменить.

— Помнится, профессор Локхарт как-то уже пытался что-то отметить, — фыркнула Джинни, чуть-чуть краснея и искоса поглядывая на Гарри: такого стыда, как в момент, когда гном распевал во весь голос её оду прекрасному зеленоглазому рыцарю, она не испытывала никогда в жизни.

Однако не все разделяли её скептицизм — большую часть возликовавших составляли, разумеется, девушки. Тем временем, за преподавательским столом, покраснев, поднялась профессор Спраут.

— Госпиталь Святого Мунго дал мне заказ на выращивание наперстянки и красавки, — начала она своим негромким голосом и покраснела ещё больше, — помимо того, что это лекарственные растения, обладающие огромным магическим и немагическим потенциалом, они так же обладают и очень красивыми цветами. Думаю, можно было бы устроить праздник цветов — скажем, студенты могли бы преподносить букетики объекту своей симпатии… — под конец голос профессора Гербологии уже был едва слышен: даже ее подшефный Хаффлпафф едва ли пришёл в восторг от этой затеи. Что тогда говорить про другие факультеты.

— Ну, сердечки и амурчики — это ещё туда-сюда, но получать в подарок белладонну?! — презрительно вздёрнула губку Лавендер.

— Вы б еще предложили подарить баночки с касторкой! — донеслось из-за стола Равенкло, и по залу разнеслись смешки и свист.

— Вот-вот, — подхватила Джейн Бантинг, мысленно уже прикидывающая, можно ли привнести в идею с букетами свежую нотку: скажем, скажем, сделать цветы плюющимися или же ветки — кусающимися. — Или рвотный корень…

— Отличная идея, — вскинул большой палец вверх Дин Томас. — Дабы никто не чувствовал себя обделенным, можно продумать все оттенки чувств — от, скажем, кактуса лофофора — «Дорога, я пьян от тебя!» , — он закатил глаза и припал к плечу сидящей рядом Парвати, — до… хм…

— Идиотизм, — подал из-за слизеринского стола голос Малфой.

— Точно! — метнув в него взгляд, Дин почувствовал новый приступ вдохновения: — Тебе, Малфой, — язвенник многолистный. Убей, не помню, лечит он что-нибудь или нет, однако название в самый раз!

— Чертополох!

— Лопух!

— Бодяк полевой!

Студентов понесло кто во что горазд, пока Дамблдор не положил конец галдежу, звонко хлопнув по столу рукой:

— Признаться, я в силу своего преклонного возраста сторонник чего-то более традиционного — думаю, наперстянка или же клещевина — растения, конечно, весьма полезные, однако они всё же больше подходят Святому Мунго, нежели Святому Валентину, — в глазах директора сверкнули искорки, — а вот розы, как мне кажется, будут вполне уместны. С утра каждый студент получит по розе и подарит её тому, кому пожелает.

— …получит по розе и потом — по роже, — неизящно скаламбурил Симус.

По Большому Залу вновь пронёсся гул: девушки в своём большинстве выражали разные степени бурного одобрения, юноши же столь же выразительно демонстрировали отвращение.

— И по количеству полученных цветов можно будет определить самых популярных девушку и юношу школы, — практично подметила Лавендер, поправляя свои роскошные белокурые локоны. Она сделала до миллисекунды просчитанную паузу и испустила томный вздох, после чего к ней обратились плотоядные взоры близсидящих старшекурсников: похоже, по поводу самой популярной девушки школы двух мнений быть не могло.

— Глупость какая, — фыркнул Рон. — Цветочки дарить. Да ещё и получать. Не понимаю. Ну, там — шоколад или что-нибудь в этом роде — ещё туда-сюда. Это можно хотя бы съесть, но цветы?.. Тем более — устраивать праздники в нынешнее время…

— Братец, ты полный идиот, — сидящая напротив Джинни попыталась пнуть его по ноге, однако не дотянулась. — Тебе бы только жрать…

— Стана, — тем временем повернулся к сидящей рядом подруге Рон, — неужели тебе бы действительно понравилось, если б я подарил тебе цветы?

— Да, — кивнула она, немало озадачив Рона сочетанием застенчивого румянца и яростного взгляда.

— Надо же… Слышь, Гермиона, а ты…

— Хочешь узнать, понравилось бы мне получить от Гарри в подарок на День Святого Валентина розу или бы я предпочла ей какую-нибудь полезную книгу о магических заклинаниях древнеегипетских жрецов додинастического периода?

— Н-ну…

— Конечно ж, я бы предпочла цветы, идиот! — Гермиона показала Рону язык и, перелистнув страницу лежащего между тарелками учебника, вернулась к чтению.

— Женщины… До чего ж вы банальны… — Рон вздохнул и обменялся с Гарри многозначительными взглядами.

— Вы, мужчины, тоже не блещете оригинальностью, — с этим метким замечанием Лавендер тема была исчерпана, и все вернулись к завтраку.

Вернее, почти все, ибо Драко Малфой, и до того едва ли замечавший, что конкретно он накладывает себе в тарелку, теперь едва ли видел, куда тыкал вилкой. Он тупо смотрел в сторону гриффиндорского стола, и почему-то отчётливо видел свою руку, протягивающую цветок. И принимающие этот цветок пальцы, испачканные чернилами.

— Ой! Драко, ты мне руку уколол! — взвизгнула Пенси, придвинувшаяся вплотную к объекту своего обожания, едва речь зашла о Дне Всех Влюблённых.

— Извини, я думал, это мой кусок окорока… — Драко оторвал глаза от гриффиндорского стола и уткнулся в тарелку с яичницей и беконом. — Идиотизм. Бред. Только сумасшедший Дамблдор мог в такое время придумать нечто подобное…

— …лишь наш сумасшедший Дамблдор мог придумать такое, — вторил ему, направляясь на вечернюю тренировку, Рон. Он повторял это раз десятый, однако с каждым разом голос звучал все менее убеждённо. — Война на носу — самое время цветочки друг другу дарить, вот ведь бред-то…

— Ты только при Стане не разоряйся во весь голос, — фыркнул Гарри, — а то…

— Нет, ты скажи, — донимал его Рон, — ты тоже считаешь это глупостью, верно?

— Да я не вижу в этом ничего плохого: ну, подарим мы друг другу с Гермионой цветы… ну, вы со Станой сделаете то же самое — а что до остальных… какая разница-то! Они и сами разберутся… Разве плохо — сделать подарок любимой девушке?.. — Рон покраснел и подумал, что Гарри в последнее время на редкость легко даются слова, которые ему приходится буквально выдирать из себя. — Так я не понял: тебя что конкретно не устраивает? — они наконец-то добрались до поля, Гарри оседлал метлу, а Рон вытащил коробочку со снитчем — Гарри попросил проассистировать ему в тренировке, ибо матч с Хаффлпаффом был уже на носу, а за прочими заботами квиддич как-то слегка потерялся.

— Даже и не знаю, — Рон натянул поглубже на уши шапочку и следом за другом оттолкнулся от земли, — наверное, мысль о том, каким идиотом я буду выглядеть, бегая по Хогвартсу с розочкой.

— А ты подари её с утра пораньше, никто ж не просит тебя носиться полдня по школе, правда? — крикнул Гарри. — Ну, выпускай!

Рон раскрыл коробочку, снитч выпорхнул, растворившись в сумерках и, выждав обговоренные пять секунд, друзья наперегонки кинулись следом.

Матч между Гриффиндором и Хаффлпаффом по продолжительности оказался много короче той вечерней тренировки, ибо продлился от силы минуту: охотники, перепасовывая друг другу мяч, даже не успели добраться до ворот, как уже прозвучал финальный свисток: запущенный мадам Хуч снитч завис в каких-то дюймах от колена занявшего позицию ловца Гарри, и всё, что ему осталось, — протянуть за ним руку. Никто сначала даже не понял, что произошло: нарушения вроде бы не было, кваффл ещё ни раз не нырнул в кольцо…

— Сто пятьдесят — ноль, победа Гриффиндора! — оповестила мадам Хуч, приземляясь.

Команда возвращалась в раздевалку несколько даже разочарованная длительностью игры: всем хотелось попробовать себя в деле после зимних каникул, тем более — в последнем в этом году для Гриффиндора матче.

— С другой стороны: победа — это всегда победа, и от того, что матч продлился минуту, а не полдня, она менее ценной не становится, — в голосе Эндрю Кирка прозвучала такая отчаянная тоска, что Стана, не выдержав, подошла и похлопала ему по плечу: как ни крути, для него и для Джеффа Хупера это была последняя игра в составе команды: в этом году они оба заканчивали Хогвартс.

— Две победы и одно поражение, — калькулировал, стягивая через голову свитер, Денис Криви, — Равенкло однозначно надерёт Хаффлпафф, значит, всё будет решаться в матче между Равенкло и Слизерином: если змеюки проиграют, то кубок будет наш, а если выиграют, то будем подсчитывать очки и заниматься прочим геморроем…

— В любом случае — мы все сделали всё от нас зависящее: все молодцы, ребята. И девчонки, — повысив голос, крикнул Гарри, чтобы Стана в раздевалке девушек тоже могла его слышать. — Надо это отметить…

— Да уж, как ни крути — окончание сезона. Хотя, признаться, на моей памяти — впервые в феврале…

День Святого Валентина встретил запахом роз, смешанным с наполнивший замок свежестью выпавшего ночью снега. Едва все расселись на завтрак, как в Большой Зал ворвался Пивз и нарушил едва начавшую складываться романтическую атмосферу распеванием неприличных куплетов и разбрасыванием отвратительно пахнущих сердечек мерзкого розового цвета. На проветривание Зала магическим образом потребовались почти четверть часа и усилия самого Дамблдора и Макгонагалл, тогда как профессора Флитвик и Эберкомби занимались отловом и изгнанием из Зала вдохновившегося на проказы полтергейста.

Когда суета улеглась, каждый обнаружил у своей тарелки по цветку — юноши по красному, девушки — белому. Самое удивительно, что преподавательский стол не стал исключением, и первым пример подал именно Дамблдор: поднявшись, директор преподнёс розу профессору Макгонагалл, старомодно приложившись к ручке зардевшегося декана Гриффиндора.

— Вы позволите, Миневра?..

Поступок директора встретили смешками и аплодисментами, и уже через пару минут, осмелев, Дин Томас дурашливо припал к стопам Парвати, получив от неё в ответ розу, поцелуй и подзатыльник, вернее, дабы чётко соблюдать последовательность событий, — подзатыльник, розу и поцелуй. Далее глаза гриффиндорцев выжидательно обратились к Гарри и Гермионе — второй официальной паре факультета.

— Честное слово, — покраснев, всплеснула руками староста, — мы же не в цирке, верно? Что вы на нас так устави…

Договорить она не успела: совершенно спокойно, не моргнув глазом (хотя сидящий по другую сторону Рон заметил, что смуглые скулы приятеля слегка зарделись), Гарри притянул к себе подругу, молча забрал у неё белый цветок, вложил в пальцы красный и поцеловал в щёку.

— Концерт окончен, — сообщил он, придвигая к себе тарелку и окидывая взглядом стол на предмет позавтракать.

Гермиона, лишившись дара речи и способности двигаться, сидела рядом. Она испытала странную смесь взаимоисключающих чувств: в одной стороны, Гарри впервые на людях повёл себя по отношению к ней настолько демонстративно, он сейчас будто бы… будто бы… Её растерянный взгляд скользнул по стене — а именно, по гобелену, на котором Годрик Гриффиндор победно втыкал рогатину в огромного — чуть ли не с медведя размером — кабана. По лицу Основателя путешествовала одинокая моль, однако, если отрешиться от этой лишней детали, то и ассоциация с животным миром оказалась как никогда кстати: ей показалось, будто бы сейчас, перед всеми Гарри «пометил» её, и теперь она от него никогда и никуда… Гермиона сглотнула комок в горле, опустила глаза к зажатой его рукой в её ладони розе. Покраснела от удовольствия.

С другой стороны — сколько раз она представляла себе нечто подобное, но ни в одном из вариантов её грёз и фантазий это ни разу не происходило словно бы между прочим, — за завтраком, между яичницей и булкой с молоком.

Староста чуть нахмурилась.

Видимо, почувствовав смятение подруги, Гарри взял её тарелку, шлёпнул туда несколько ложек овсянки и, возвращая её Гермионе, шепнул на ухо:

— Извини… Если тебе было неприятно… Я дурак.

— Нет-нет… — она выдавила улыбку и, не поднимая головы, неуклюже добавила: — Спасибо…

Повисла неловкая пауза, во время которой Гермиона старательно утаптывала ногами рвущееся наружу раздражение, а Гарри раздавал себе мысленные тумаки за идиотское поведение: наверное, надо было сделать это в более романтической ключе.

— Может, мы… — он поднёс к губам ложку с кашей и теперь говорил едва слышно. Искоса взглянув на него, Гермиона увидела ставшие пунцовыми скулы. — После завтрака пойдём к тебе — ну… свитки посмотрим… и… вообще… Или поищем этот… как его… Запретный Архив?..

Она, тоже покраснев, как кумач, кивнула — не сразу, а хорошенько всё взвесив и рассудив, что сердиться глупо. Гарри никогда не был мастером романтических нюансов: в такого она влюбилась, такого любила, а потому глупо было бы ожидать от него чего-то, ему несвойственного. И ещё глупее — пытаться его переделать.

Гермиона едва заметно кивнула и, боясь что однокурсники заинтересуются их шушуканьем, сосредоточенно углубилась в завтрак. Впрочем, об этом можно было не волноваться: внимание окружающих уже переключилось.

— Рон, а ты что притих? — Симус Финниган выразительно подёргал бровью. — Женщины любят смелых, так что…

— Отвянь. Хочешь выпендриться — вперёд, — беззлобно огрызнулся Рон, сверля взглядом дырку в сидящей через Невилла, Джинни и братьев Криви Стане. Почувствовав его взгляд, она едва заметно улыбнулась и, прикоснувшись кончиками пальцев к свому цветку, ответила выразительной улыбкой. Рон тут же порозовел от удовольствия и расслабился, с мужским превосходством рассматривая однокурсников.

Студенты, тем временем, смелели и всё активней проявляли свои симпатии: вот, семикурсник Шон Маккелар подавился копчёной селёдкой, узрев протянутую ему руку Дафны Гринграсс, вот Майкл Корнер, поднявшись из-за стола Хаффлпаффа, галантно заложил свой цветок за ухо Джинни, тут же взвыв, когда она заткнула ему в ответ розу за ремень, — видимо, не очень аккуратно; а вот уже и Симус Финниган застенчиво перетаптывался у чужого стола, вручая своё признание симпатичной охотнице Равенкло Мэрилин Вэнс… Через несколько минут Большой Зал наполнился шумом шагов, смехом, весёлыми и трогательными поздравлениями… К преподавательском столу, за которым сегодня царила Флёр, выстроилась целая очередь. Ещё одна — поменьше — выстроилась к Лавендер, и тщеславная гриффиндорская красавица вела точный подсчёт очков в их негласном соревновании с «этой французской фифой». Пока, к её прискорбию, Флёр лидировала с отрывом в два букета.

Однако отнюдь не все радовались празднику: кто-то робел, кто-то демонстративно завтракал, не обращая внимания на суету вокруг, кто-то и вовсе брезгливо морщился… как, скажем, Драко Малфой, гадливо стряхнувший свой цветок со стола и с хрустом придавивший его ногой. Попытка Пенси Паркинсон осчастливить кумира признанием в любви наткнулась на такое выражение лица, что она охнула, уколовшись до крови, и шарахнулась в объятия тупо взиравших друга на друга Крэба и Гойла.

— Не вздумайте только подарить их друг другу! — прошипел Драко. И тут же, увидев, что телохранители, как по команде, развернулись к нему, рявкнул, закашлявшись тыквенным соком: — И тем более — не мне, дебилы!

— И не мне! — злобно огрызнулась Пенси, всеми силами пытаясь удержать в глазах слёзы.

С мрачной физиономией она последовала примеру Драко и принялась завтракать — раскрошила в молчаливой злости булочку и превратила изюм из неё в тараканов.

Сказать, что у Драко было плохое настроение после того, что он лицезрел в семи футах от себя, — не сказать ничего. Поттер, по-хозяйски закидывающий на неё руку, целующий её прилюдно — с тем самым собственническим спокойствием и уверенностью, от которой пальцы Драко свело судорогой: уничтожить… растоптать… превратить в навозного жука и раздавить… с размаху… чтобы брызги полетели… — он опустил стакан на стол с такой силой, что тот раскололся.

К Невиллу подошла полноватая семикурсница, повергнув его в такой транс, что он, как заворожённый, в ответ сунул ей свой цветок и со словами «и вас тоже с днём рождения» поклонился, даже не запомнив её имени и не взглянув на эмблему факультета.

Вдохновлённый тычком Гарри, поднялся и пошёл к Стане Рон, узрев рядом с её тарелкой уже две красных розы (Мораг МакДугал и Стивен Глоув даже не подозревали, как вовремя они ретировались: во всяком случае, вылитой на голову бутылкой сливочного пива, как когда-то в Хогсмиде, последний бы точно не отделался. — прим. авт.). Стана, улыбаясь, поднялась навстречу, но тут же оторопела: ей показалось, что из ушей и ноздрей Уизли сейчас повалит пар, настолько он покраснел.

— Р-рон?..

— ЭТО… ЧТО… ТАКОЕ… — закипающим чайником просвистел он, указывая на оставленные на месте преступления улики.

— Это… цветы… — растерянно пробормотала Стана.

— Это мои цветы, — по-хозяйски подвинула их к себе Джинни, с готовностью прикрывая подругу грудью. — Братец, у тебя какие-то претензии?

— А с тобой я потом поговорю, — пытаясь сохранить суровый вид, за которым читалось явственное облегчение, сообщил сестре Рон. — Куда только твой Майкл смотрит!

— На меня. И не устраивает дурацких сцен ревности по пустякам, — с нажимом заметила Джинни.

— Рон… — виновато протянула ему белую розу Стана, попутно кидая в Джинни исполненный всей благодарности мира взгляд. — С праздником и… вот…

— И тебя…

Он покраснел ещё пуще прежнего и под глумливое хихиканье младшей сестрицы, с которой он мысленно пообещал потом посчитаться, вручил свою розу Стане, в тот же миг услышав за спиной разочарованный вздох. Недоумевая, юноша оглянулся: в паре шагов он него, глядя в сторону, стояла… как её… Точно! Дженнифер с первого курса (Рон, со второго! — прим. авт.. — Да какая, к Мерлину, разница! — прим. Рона)!

…ах, если б Рон знал, как долго она набиралась смелости, чтобы просто подойти, протянуть ему цветок, развернуться и уйти, не ожидая ничего взамен…

…ах, если б Рон знал, сколько клятв она дала себе, что сегодня, в этот день, скажет ему о своих чувствах, — просто чтобы облегчить душу и жить себе дальше, ибо прекрасно понимала: рассчитывать ей не на что…

…ах, если б Рон знал, как спешила она успеть к нему раньше, чем он подойдёт к своей Стане…

Если б Рон всё это знал, он бы, несомненно, посидел бы на месте ещё чуть-чуть — просто из уважения к чужим чувствам.

Но Рон ничего этого не знал, поэтому равнодушно отвернулся от напряжённо смотрящей в сторону девочки с косичками.

Я опоздала… Рон…

Она побрела к выходу, наступая на ноги и расталкивая суетящиеся счастливые парочки. Неожиданно она налетела на непреодолимое препятствие — судя по ботинкам — оно было некрупным представителем мужского пола и тогда, исполнившись какого-от отчаяния, второклассница резко подняла голову и, не глядя, сунула руку с цветком вперёд:

— Держи! Это тебе!

— Дже…нифер… — перед ней, заливаясь на глазах румянцем до самых ушей, стоял Кевин. — А это… тебе… — он протянул ей цветок. — Т-ты… ты мне давно нравишься, — сказал он деревянным голосом. — Давай дружить.

— Давай, — тупо согласилась Дженнифер, подсознательно поражаясь абсурдности ситуации: они ведь с Кевином и так друзья, разве нет?..

…Или… нет?

Из-за спины Кевина улыбалась и строила страшные глаза подруге Трейси.

…Кевин?..

Тёмный Лорд рвал и метал, рвал и метал. Всё живое в пределах досягаемости было истреблено самым негуманным образом в первые полчаса после обнаружения побега Снейпа; стража, упустившая зельевара, словно разожравшиеся на хозяйских харчах ленивые собаки, провела последние минуты в напряжённом молчании, давясь собственными кишками и захлёбываясь в собственной крови. Люциус Малфой — синяк во всё лицо, прожжённая сзади мантия (слава Мерлину, хоть задница цела осталась!) и молитвы всем демонам преисподней о том, чтобы барский нюх не учуял, чья же кошка съела мясо, — склонив среброволосую главу, с содроганием внимал зловещему шипению господина, обещавшего, как только он изловит шпиона, лично оторвать ему все отростки, какие только у того растут из тела.

Надо сказать, для самого Люциуса побег Снейпа тоже оказался, мягко говоря, весьма непредвиденным событием: он совершенно не сомневался, что достопочтенный зельевар в своём нынешнем слабовменяемом состоянии, едва ступив на крышу, мгновенно падёт от рук стражи, а разнесённая лаборатория довершит картину окончательного помешательства и попытки побега (ибо только ненормальный рискнет бежать из рук Тёмного Лорда). Но ночной дозор Пожирателей обратился ночным позором, в результате чего облажавшийся начальник охраны замка (вдумайтесь!) Самого Властелина Тьмы был скормлен по частям, начиная с пальцев ног, упырям (живьём, разумеется), Пожиратели Смерти, оказавшиеся поблизости, были понижены в должности и лишились некоторых частей тела, сам же Люциус Малфой отделался достаточно легко: что такое пара увесистых пинков и бег с препятствиями под аккомпанемент проклятий по сравнению, скажем, даже с таким, прости Мерлин, пустяком, как глаз, коего лишился Френсис Паркинсон, сразу превратившись в пародию на адмирала Нельсона? Своими глазами, равно как и прочими частями тела, Люциус Малфой весьма дорожил, что, тем не менее, не смогло удержать его язык, когда, Вольдеморт снова принялся метать и рвать, рвать и метать:

— Скажи мне, друг Люциус, — вкрадчиво вещал Тёмный Лорд, и этот тихий голос звучал страшнее, чем рёв разверзающейся преисподней, — за каким Мерлином тогда все эти толпы идиотов, гордо именующих себя Пожирателями Смерти?.. Какого черта ты вообще тут делаешь, ежели даже не смог воспрепятствовать побегу Снейпа? — проклятье, запущенное специально таким образом, чтобы увернуться от него можно было только в легкоатлетическом тройном прыжке.

— Господин… — зная, что лучшая защита — это нападение, однако же пытаясь точно рассчитать границу, до которой ему будет позволено дойти, дабы, помимо всего прочего, не навлечь подозрения на себя, Люциус Малфой был, как никогда, близок к тому, чтобы пожертвовать какую-нибудь не самую важную часть тела ради торжества истины (главное — не выплыла бы правда). — Смею вас заверить, если б вы доверили его охрану вашему покорному слуге, ничего подобного бы никогда не произошло… — ещё один прыжок. — Кто бы мог подумать, что этот дамблдоровский выкормыш окажется настолько стойким, чтобы избавиться от ваших — ВАШИХ!!!! — чар! Да и охрана оказалась нерасторопной, — сейчас в голосе Люциуса звучала искренняя досада: они настолько не ожидали появления кого-то на крыше, что пары секунд Снейпу хватило, чтобы удрать — причём с промежуточными приземлениями, так что посланный следом отряд до него не добрался.

— Сколькерых он положил? — Вольдеморт понимал обоснованность прозвучавшего в словах Люциуса намёка: не он ли сам недооценил противника, посчитав, что сумеет запереть его в капкане самоуничижения и вины безо всякой магии. Не запер… Невнимательно выпустив в сторону Малфоя ещё пару проклятий и секунду полюбовавшись видом корчащегося на каменном полу приспешника, Вольдеморт уселся в стоящее на возвышении кресло. — Итак?.. Да что ж ты… Finite Incantatem!..

— Трое пали от Смертельного проклятья… — стирая с подбородка текущую из прокушенной губы кровь, сообщил Люциус.

— Нужно вернуть его — любой ценой, — Вольдеморт стиснул паучьи пальцы в бессильной ярости, и полыхнул глазами так, что Люциус был близок к тому, чтобы проститься с жизнью. — Он не сделал того, для чего предназначался…

— Однако — Колдовской порошок… — невинно захлопал глазами Малфой. Главное — не переиграть… — Теперь у нас его достаточно, чтобы обратить в руины всю Англию… Мой сын, как мне кажется, уже оказал свои способности управлять зомби на расстоянии…

— Твой сын до сих пор не добрался до всех имеющихся у Поттера частей заклинания… — Вольдеморт снова чуть нахмурился, и Малфой на всякий случай похолодел.

— Господин — только прикажите: он сделает зомби из Поттера, и тот сам выложит ему все имеющиеся у него сведения и выполнит всё, что он… вернее — вы прикажете, — с готовностью выпалил Малфой, и тут же прикусил язык.

— В этом нет никакого смысла… — ничего не объясняя, Вольдеморт нахмурил гладкий лоб. — Есть ещё один риск… За пользование магическими силами такого уровня человек обычно платит…

— …дорогую цену? Господин, вы полагаете, что Поттер, догадавшись об этом, решил поберечь собственную шкуру и, имея на руках все части заклинания, сознательно тянет с его использованием?

— Все части? — прошипел Тёмный Лорд. — Хочешь сказать, этому сопляку удалось добраться даже до той, что, по твоим словам, хранится где-то у вас?..

Только хорошая реакция спасла Люциуса. Он увернулся и тут же пал хозяину в ноги, с содроганием прислушиваясь к треску догорающего на дальней стене гобелена.

— Господин, я не могу утверждать этого наверняка — равно, как и отрицать: я делаю всё от меня зависящее… — Малфой вцепился в сапог драконьей кожи в одной только надежде: Вольдеморт побоится использовать какое-нибудь очередной гадкое заклятье, чтобы не попасть под него самому. Отсутствие магических воздействий компенсировалось воздействием немагическим: с каждым последующим словом глава Пожирателей получал увесистый тычок.

— Идиот!..

— Да, господин!

— Тупица!..

— Так точно!

— Пустоголовый выродок!

— …

Малфой скрипнул зубами и закрыл глаза: выслушивать такие слова и сносить оскорбления от человека с нечистой волшебной кровью, пусть он будет даже трижды властелином мира…

— …и сын твой такой же безмозглый слизень!

— Именно так, господин, — в точности мой портрет! Если вы мне позволите… Мы можем заставить Поттера зашевелиться: как мне сообщил Драко, подозрения с него полностью сняты: Блэк убыл из Хогвартса, теперь у нас снова развязаны руки.

— Так заставьте его зашевелиться! — впервые повысив голос, рявкнул Тёмный Лорд.

Спеша исполнить приказание, Люциус, проклиная всё на свете — с собственным хозяином во главе — по-заячьи петляя, кинулся к выходу, успев захлопнуть за собой дверь ровно за полсекунды до того, как в неё врезалось очередное проклятье.

Вольдеморт проводил его слепым от клокочущей в груди ярости взглядом. Мысли снова вернулись к Снейпу, и он шарахнул кулаком по ладони.

— Ненавижу!.. Когда я доберусь до тебя, ты сваришь у меня Рабское зелье на собственной крови!..

Снейп, в этот момент кутающийся в прожжённую рабочую мантию, чихнул и поёжился, неприязненно покосившись на сугробы и голые мрачные деревья вокруг.

…С другой стороны, если я отделаюсь просто насморком… — профессор зельеварения криво усмехнулся и замер. Ждать ему пришлось долго.