Том Реддль и зеркальный коридор

Глава 2. Детский приют Босоногого Патрика

Во всем Лоренсвилле не было места мрачнее Приюта Босоногого Патрика для брошенных детей, за исключением, пожалуй, только федеральной тюрьмы. Даже лечебница для умалишенных Блаженной Фелициты не производила такого тягостного впечатления, как этот полузаброшеный трехэтажный особняк. Мрачнейшее серое здание с облупившейся штукатуркой и причудливым узором трещин на стенах не давало повода усомниться в своём грустном предназначении. Даже в самый теплый и ясный день солнечным лучам едва удавалось пробиться сквозь густую крону разросшихся неухоженных деревьев приютского парка. Уже много лет никому и в голову не приходило подстричь лужайки, и в результате они превратились в нечто бесформенное, заросшее сорняками. Когда-то вымощенные плиткой дорожки были грязными и разбитыми, сквозь многочисленные трещины и дыры неряшливыми клочьями росли все те же сорняки, явно выигрывавшие у людей войну за господство в парке. В центре раскинулся заросший камышами и тиной небольшой пруд с затхлой водой, служивший убежищем мириадам комаров и лягушек. Скамейки, за редким исключением, были давно поломаны, а те, что еще гордо держали на шатающихся, заржавевших ножках по паре облезших досок, были безнадежно испачканы и исписаны таким количеством обидных и непристойных слов, что садиться на них совершенно не хотелось. Когда-то в парке было несколько дешевых гипсовых статуй, но из них уцелел только лебедь с отломанной головой, а остальные представляли собой уродливые, крошащиеся постаменты с торчащими прутьями арматуры. Единственным прочным сооружением был высокий бетонный забор, по верху которого была натянута колючая проволока.

Худенький десятилетний мальчик с бледным лицом и затравленным выражением серых глаз прятался в густой кроне огромного старого вяза. Это было единственное место в мрачном, запущенном приютском парке, где он мог спокойно помечтать в одиночестве. Взгляд Тома Реддля был неизменно устремлен за забор с колючей проволокой, на один из трех холмов, окружавших вечно холодную и промокшую Лягушачью впадину. Он мечтал о том, как попадет в настоящий, солнечный мир, в котором не будет ни ненавистного приюта, ни миссис Броди, ни Люка Суэйна и его свиты. Отвратительное дребезжание звонка (это был сигнал к ужину) заставило его спуститься с дерева и пойти в приютскую столовую. По пути он раздавил на щербатых плитках дорожки с десяток лягушек.

Внутри приют Босоногого Патрика был не более привлекателен, чем снаружи. Более ста лет здание впитывало затхлую сырость Лягушачьей впадины, и даже сейчас, в середине июля, от стен исходил влажный холод и гнилостный запах. Стены приюта когда-то были выкрашены в серо-зеленый цвет, но сейчас краска отваливалась вместе со штукатуркой, обнажая гниющие, изъеденные насекомыми доски. Половицы пронзительно скрипели на разные голоса, выводя какую-то отвратительную мелодию, стоило на них только наступить. Маленькие окна с грязными стеклами были зарешечены. Трещины на стеклах уже много лет заклеивали бумагой, отчего все окна покрывала уродливая бумажная паутина, а свет практически не попадал. Предыдущий председатель попечительского совета распорядился развесить во всех коридорах дешевые репродукции, которые, по его мнению, должны были внушать воспитанникам кротость и смирение. Сейчас на Тома глядел страдающим взглядом какой-то страстотерпец, иссекающий себя кнутом.

Мальчик спустился в столовую, и в нос ему ударил отвратительный запах тухлых яиц и гнилой капусты. Так и есть: на ужин предлагалась половинка вареного яйца и пара ложек дурно пахнущей капусты. Он брезгливо поморщился, но желудок просто сводило от голода (днем он уже не стал есть похлебку из отрубей, в которой плавал дохлый таракан), так что выбора не оставалось.

— Что, Том, ты не голоден? — Джим Вустер, тощий рыжий мальчишка, протянул грязную руку с обгрызенными ногтями к его тарелке.

— Убери руки, — почти прошипел Том.

— Воспитанники, внимание! — услышал Том пронзительный голос миссис Броди. Это была невысокая, кряжистая женщина средних лет, и по сей день хранившая следы своего редкостного безобразия. У нее была огромная голова с массивной челюстью и одутловатое лицо. Крупные, выступающие зубы только усиливали ее сходство с лошадью. За глаза воспитанники приюта называли воспитательницу не иначе, как «Кобыла Броди».

— Завтра у нас всех очень важный и ответственный день: к нам приедет председатель попечительского совета нашего приюта, мистер Гридингс, с женой и дочерью. Вы все прекрасно знаете, что его жена — ни кто иная, как известная актриса Лорна Грай. Поэтому сегодня вечером нам нужно будет сделать уборку в нашем прекрасном доме, ведь это большая честь — принимать таких почетных гостей.

Слова про прекрасный дом Кобыла Броди произнесла безо всякой иронии, она искренне считала эти богом забытые развалины огромным подарком для сирот. По ее мнению, мировой порядок таков, что у каждого ребенка обязательно должны быть родители и дом. Или же дитя должно умереть вместе с ними, не принося никаких хлопот государству и министерству социального обеспечения. Что уж говорить о тех, от кого родители отказались или — о, ужас! — чьи родители в тюрьме. Что может вырасти из них, кроме мерзавцев, вроде тех, что произвели их на свет? Когда-то Кобыла Броди была воспитателем в бесплатной муниципальной школе, но однажды она сломала руку мальчику, пытавшемуся залезть в школьный сад за яблоками. Его отец, хоть и был простым плотником, все же добился увольнения Броди из школы. Её даже заставили извиниться перед маленьким негодяем, о чем воспитательница до сих пор вспоминала, как о самом несправедливом унижении в ее жизни. Муж ее кузины добился перевода Броди в приют Босоногого Патрика. Здесь она могла сколько угодно ломать воспитанникам руки — за них все равно было некому заступиться.

Услышав о Лорне Грай, девочки за соседним столом оживленно зашептались. На рождество всех воспитанников старше десяти возили в лоренсвилльский кинотеатр смотреть фильм «Атаманша пиратов» с Лорной Грай в главной роли. Том плохо ее запомнил: ему больше понравились драки и умопомрачительные прыжки по реям, но девочки, да и многие мальчишки постарше, долго обсуждали яркую, ухоженную красавицу.

— Миссис Броди, — Милли Дьюли, угловатая русоволосая девочка, подняла руку, — а можно будет взять автограф у Лорны Грай?

— Что? Дьюли, перед тем, как раскрыть рот, нужно думать. Да ее стошнит, если к ней подойдет такая грязная поганка! Когда ты последний раз стригла ногти? В прошлом году? Предупреждаю всех: если кто-нибудь осмелится подойти к гостям, он будет жестоко наказан. И если вы посмеете что-нибудь попросить у Гридингсов, вы об этом очень пожалеете. А ты, Дьюли, в наказание будешь убирать туалетную комнату! У вас слуг нет, поэтому пошевеливайтесь, маленькие негодники.

Подходя к Броди, каждый получал собственную трудовую повинность к приезду почетных гостей. Том подумал, что, если бы Гридингсы видели это и у них действительно была бы хоть капля жалости к брошенным детям, они предпочли бы не приезжать вообще.

— Реддль, лестница на третий этаж, — громко сказала воспитательница, когда он проходил мимо, — и без фокусов. Том уныло побрел вместе со всеми в кладовку за ведрами и швабрами.

— Эй, Реддль, за тобой ещё коридор перед столовой, — четырнадцатилетний Люк Суэйн, невероятно крупный белобрысый подросток с нескладной фигурой, схватил его за руку. Он был, наверное, единственным толстым ребенком в приюте. Это оттого, что каждый раз Люк съедал не меньше пяти порций, отобранных у других детей, а его верная свита еще и воровала для своего вожака продукты на приютской кухне. И уж если кто-нибудь получал посылки и подарки от каких-нибудь дальних родственников, они неизменно доставались Люку.

— Почему это? — холодный, липкий ком страха заворочался в желудке Тома, но он старался говорить как можно спокойнее.

— Ты не отдал свою порцию Вустеру, а он с сегодняшнего дня в моей банде. На первый раз я не буду тебя бить, Реддль, ты просто вымоешь за меня коридор. Но я не всегда буду так добр.

Том просто задыхался от бессильной ярости. Он ничего не мог поделать с Люком, который был старше его и вдвое крупнее. К тому же, рядом с Суэйном всегда была его свита. Люк ещё ни разу не избил Тома только потому, что мальчик старательно избегал перебегать ему дорогу, а в случае необходимости очень уверенно врал.

По дороге в кладовку Том заметил маленькую худенькую девочку, похожую на взъерошенного цыпленка. Как же он сразу не догадался — ябеда Конни! Конни боялась его до дрожи в коленках, ещё сильнее, чем он Люка и его свиту. Прошлым летом Том вместе с другими мальчишками играл у пруда. Вустер поймал жирного ужа, и они решили подкинуть его в кабинет Кобылы Броди. Им удалось бы пронести ужа незамеченным, если бы не Конни. У самого кабинета ненавистной воспитательницы она попалась им навстречу и, увидев змеиный хвост под курткой Тома, подняла крик. Броди, которая в это время заставляла девочек шить никому не нужные игольные подушечки (иголок в приюте было куда меньше, чем проклятых подушечек, но ей казалось, что таким образом она прививает воспитанницам трудолюбие), мгновенно примчалась с первого этажа, продемонстрировав завидную для своего возраста и габаритов прыть.

— Что здесь происходит? — воспитательница гневно воззрилась сначала на Конни, потом на Тома с Вустером. Том едва успел запихнуть ужа в рукав куртки, где тот теперь предательски шевелился. «Сиди тихо», — умолял он ужа. Тот вдруг действительно затих.

— Ничего, миссис Броди, мы просто шли в спальню, — сердце Тома прыгало, но голос звучал очень уверенно.

— У него змея под курткой, — дрожащим голосом проговорила Конни, — я их очень боюсь.

— Реддль, немедленно расстегни куртку, — ноздри миссис Броди раздувались. Она была похожа на гончую, почуявшую кровь.

Том распахнул куртку.

— Миссис Броди, у меня нет никакой змеи, Конни просто показалось. Она, наверное, увидела это, — он достал из внутреннего кармана куртки свой потрепанный, темно-синий носовой платок. Это было невероятно, но уж не шевелился и не издавал ни единого звука, хотя, пока он нес змею, она непрерывно гневно шипела.

— Конни, ты тупоголовая плакса, — наконец изрекла Кобыла Броди, — это всего лишь носовой платок. Хотя он настолько грязный, что действительно может напугать. Конни, завтра ты вне очереди будешь дежурить на кухне и в следующий раз хорошо подумаешь перед тем, как поднимать крик на весь приют. А ты, Реддль, постирай эту гадость немедленно.

Она с достоинством удалилась к брошенному на произвол судьбы процессу изготовлению подушечек.

— Вот гадина, — Вустер схватил Конни и поволок во двор. Том вытащил ужа из рукава. Он решил было, что случайно придушил змейку. Вдруг глухой, сипящий голос отчетливо произнес: «Отпусти меня».

— Кто ты? — очень тихо спросил мальчик, сжимая в руках змею.

— Ты держишь меня в руках, — ответил сипящий голос. Это казалось невероятным, но он принадлежал ужу.

— Змеи не разговаривают, — пробормотал Том в ужасе: он сошел с ума и начал разговаривать со змеями. Может быть, стоит попробовать побеседовать с лягушками у пруда?

— Ты знаешь наш язык, и я помог тебе, а теперь отпусти меня.

— Хорошо, только помоги мне ещё раз, — Том удивился, когда услышал собственный голос.

— Чего ты хочешь?

— Напугай Конни как следует. Из-за неё ты чуть не погиб. Я хочу, чтобы ты пришел, то есть приполз к ней ночью в кровать. Я покажу, где это. После этого ты будешь свободен.

Стараясь не думать, что только что о чем-то договоривался со змеей, Том оставил ужа у входа в спальню девочек и спустился в парк.

— Ну, где уж? — встретил его Джим

— Я придушил его и спрятал в рукаве, чтобы Кобыла Броди не нашла. Почему, по-твоему, он не шевелился и не шипел? — Том поспешил отойти. Меньше всего сейчас ему хотелось обсуждать ужа. После ужина он догнал Конни:

— Ты, ябеда, сегодня ночью к тебе придет дух змеи, которую я убил из-за тебя. Если я прикажу, он придушит тебя.

Том нисколько не верил, что уж сдержит слово, он даже сомневался, что действительно с ним разговаривал. Но он сегодня так испугался Кобылы Броди, что нестерпимо хотел сказать Конни что-нибудь обидное.

Ночью весь приют потрясли ее вопли. Включив свет, девочки в спальне увидели, как уж прополз по груди Конни и исчез под кроватью. Девочка обмочилась от страха, и на следующий день Кобыла Броди заставила ее на глазах у всего приюта сушить мокрый матрас и простынь. С этого дня Конни боялась Тома больше всего на свете. Ему, правда, быстро надоело изводить девчонку намеками, что он в любой момент может снова заставить змею прийти к ней. Но сегодня Конни оказалась как нельзя кстати. Вот кто вымоет не только коридор Люка, но и его лестницу.

— Эй, Конни, я сегодня говорил с одной маленькой змейкой… она может прийти к тебе в гости ночью, если ты не поможешь мне вымыть лестницу на третий этаж и коридор перед столовой.

— Хорошо, Том, но Кобыла Броди сказала тебе вымыть только лестницу, — Конни обреченно вздохнула.

— Это не твое дело! Я сказал: «лестницу и коридор»! Или мне снова прислать к тебе змею для убедительности? — кровь прилила к бледному лицу Тома. Он не собирался признаваться глупой ябеде Конни, что не посмел ослушаться Люка.

Следующий день выдался на редкость теплым и ясным. Даже в приютском парке, если постараться, можно было отыскать несколько солнечных местечек. Одно из них было на старой спортивной площадке (впрочем, о ее славном спортивном предназначении напоминала только одинокая перекладина). Там и построили воспитанников приюта к приезду гостей. По такому случаю спустилась даже миссис Каннингем — директор этого славного заведения. Воспитанники редко видели эту хрупкую пожилую женщину с вечно сонным выражением лица и огромными очками на длинном носу. Когда ей все-таки приходилось заниматься делами вверенного ей приюта, она имела совершенно отсутствующий вид, и было видно, что ей хочется побыстрее все закончить и вернуться в свой кабинет, к аквариуму со стайкой золотых рыбок и одному из бесконечных любовных романов.

На площадке остановился роскошный алый кабриолет. Его хромированный бампер ослепительно сиял на солнце. Том никогда в жизни не видел такой красивой машины. На секунду он представил, что это он, а не неуклюжий толстый господин выходит из автомобиля. Гридингс был очень маленького роста, почти совсем лысый. Его круглое, гладко выбритое лицо хранило брезгливое, скучающее выражение. Неуклюже переваливаясь, Гридингс подошел к директрисе. Лицо миссис Каннингем озарило выражение совершеннейшего счастья:

— Дорогой мистер Гриндинс, педагоги и воспитанники детского приюта Босоногого Патрика счастливы приветствовать Вас. Дети!

— Здравствуйте, мистер Гридингс, — нестройно прокричали воспитанники. Кобыла Броди явно осталась недовольна, хотя они репетировали все утро.

— Ну что Вы, дорогая Перпетуя, это для меня честь — приехать в замечательное место, где под Вашим чутким руководством подрастает новое поколение юных англичан. Хотя судьба и оказалась жестока к этим детям, я уверен, что Ваши добрые руки и чуткое сердце дают им силы справиться со всеми обстоятельствами и стать в будущем достойными гражданами нашей великой страны.

Гридингс сделал паузу. Миссис Каннингем с восторженным видом захлопала в ладоши. Сейчас она напоминала пятилетнюю девочку, которой Санта-Клаус преподнес на рождество огромного розового слона. Кобыла Броди кинула на детей такой взгляд, что всем стало ясно: кто не последует примеру директора, почувствует на себе ее добрые руки и чуткое сердце.

— Спасибо, друзья, — Гридингс выдавил из себя жалкое подобие улыбки, — я вижу, в этом прекрасном месте созданы все условия, чтобы Вы, юные британцы, каждый день чувствовали любовь и заботу, учились, дружили, читали прекрасные книги.

«Ничего, что в приюте нет никаких книг, кроме древних учебников и любовных романов в кабинете Каннингем?», — подумал Том. Он уже терпеть не мог этого напыщенного господина.

— Мое сердце наполняется радостью, когда я вижу счастливые детские лица. Но Вы всегда должны помнить, что телесная оболочка — это не самое главное. Забота о чистоте душе, воспитание в себе всего того, чего так не хватало Вашим родителям — вот что должно стать вашей главной задачей. И нет ничего лучше скромности и смирения для достижения этой высокой цели. Ничто так не развращает юные, неокрепшие души, как стремление к материальным благам и беспрерывные развлечения. Когда вы мечтаете о сладостях, дорогой одежде и шикарных автомобилях, Ваши души изнывают от нравственного голода и дрожат от холода. И только труд, строгость воспитания, скромность и простота быта, нравственные размышления и покорность воспитателям могут выковать из вас настоящих людей и добрых христиан.

«Должно быть, хотеть есть каждый день очень постыдно», — Том невольно сглотнул слюну. За завтраком он снова не смог съесть подгоревшую овсянку.

— О, как вы проницательны, мистер Гридингс! У этих детей есть все, о чем только можно мечтать, но им так не хватает послушания и смирения. Я надеюсь, Ваша великолепная речь и личный пример пойдут им на пользу, — сладко пропела Кобыла Броди. Пытаясь казаться добродушной, она была нелепее улыбающегося тигра. Гридингс собирался ответить ей что-то подобающее, но не успел. Еще один кабриолет, ослепительно синий, остановился рядом с алым. Высокая и изысканная, ослепляющая своей ухоженной красотой, Лорна Грай будто выплыла из него. Две сотни пар восхищенных глаз ловили каждое ее движение, изучали каждый завиток ее знаменитых каштановых волос, с восхищением смотрели на совершенные изгибы ухоженного тела. На ней был элегантный оливковый брючный костюм, удачно оттенявший красивые, но какие-то пустые зеленые глаза кинозвезды.

— А вот и моя дорогая супруга — ей пришлось опоздать, о чем она ужасно сожалеет, — Гридингс поцеловал руку жены, унизанную золотыми кольцами. Носом он зацепился о массивный золотой браслет.

«Вот кому не мешало бы послушать лекцию про скромность и смирение», — подумал Том.

— Здравствуйте, дети, — у Лорны Грай было чувственное контральто, — сегодня такой прекрасный день.

Больше ей, видимо, было нечего сказать. В этой семье все красноречие явно досталось Гридингсу, который поспешил прийти жене на помощь:

— В этот радостный день я счастлив, что моя семья вместе со мной посетила Ваш прекрасный дом. Ведь у Вас тоже большая, дружная семья. И мы хотим сделать Вам подарок: от нашей семьи Приют Босоногого Патрика получит десять тысяч зубочисток.

Гридингс выдержал эффектную паузу. Перпетуя Каннингем прослезилась от умиления. Кобыла Броди яростно зааплодировала. Она наконец-то придумала прекрасное применение огромному арсеналу игольных подушечек. В них можно будет воткнуть зубочистки и разложить по всем комнатам приюта, чтобы они одновременно напоминали о щедром даре Гридингса и необходимости беспрестанно трудиться. Мысль о том, чтобы использовать подарок по назначению, показалась бы ей просто кощунственной. Воспитанники приюта предпочли поддержать воспитательницу жидкими аплодисментами. Эту трогательную картину нарушил чей-то смешок. Том оглянулся, разыскивая взглядом смельчака, добровольно отдающегося в добрые руки Кобылы Броди, но лица всех воспитанников были непроницаемы. И только сейчас он обратил внимание на девочку, стоявшую около Лорны Грай. Ей было лет десять, и она немного напоминала мать, правда, как будто бы едва-едва прорисованную акварелью. Её светло-русые с рыжиной волосы были лишь бледной тенью локонов Лорны, а желто-зеленые глаза никак не выделялись на загорелом лице, усеянном веснушками. Она продолжала улыбаться. Гридингс метнул на девочку неприязненный взгляд и продолжил:

— А теперь мы пройдем в Ваш прекрасный дом, где нас ждет скромная трапеза, но это не помешает настоящему духовному пиру, который сейчас, я уверен, происходит в Ваших душах.

В столовой все окна были широко распахнуты, чтобы затхлые запахи не слишком беспокоили нежное обоняние почетных гостей. Бобовая похлебка с одинокой шкваркой прогорклого сала показалась Тому деликатесом. Впрочем, это были просто помои по сравнению с изобилием, царившем на столе педагогов, где на огромных фарфоровых блюдах были разложены салаты, нежно-розовое филе лосося, огромный копченый осетр, залитый неизвестным, но ужасно аппетитным соусом, несколько сортов колбас, бекон, жареная и вареная картошка, фаршированные баклажаны, черная и красная икра. Посреди всего этого великолепия возвышалось огромное блюдо с фруктами, с которого свешивались виноградные гроздья. Правда, Лорна Грай ограничилась только спаржей и несколькими кусочками ананаса. Том почувствовал приступ бессильной злобы к этим людям, кичащимся своим благополучием перед голодными сиротами. Он с огромным удовольствием представил Гридингса в лохмотьях, выпрашивающего милостыню в лоренсвилльском парке. Воображение живо нарисовало ему картинку: круглые щеки этого довольного жизнью господина, заметные даже со спины, сильно впали, лицо из красного стало серым, а на дрожащей руке, которую Гридингс его мечты протягивает за подаянием, не хватает двух пальцев. А он, Том Реддль, великий (великий кто? — пока Том не знал), брезгливо бросает в это беспалую руку пару пенсов, садится в умопомрачительный алый кабриолет и уезжает. Он представил это так ярко, что даже сам помотал головой, чтобы видение рассеялось. Гридингс вскрикнул и выронил вилку с огромным куском копченого осетра. Указательный и средний пальцы его правой руки пронзила адская боль.

— Вам нехорошо? — Перпетуя с ужасом взглянула на гостя.

— Нет, что Вы, — Гридингс сделал несколько глубоких вдохов, — дорогая Перпетуя, на самом деле я хочу просить Вас о небольшом одолжении.

— Для Вас все, что угодно, — горячо воскликнула Каннингем. Именно так поступали героини ее любимых романов.

— Вы знаете, что я выдвинут кандидатом в депутаты Палаты Общин…

— О, мистер Гридингс, Вы можете не сомневаться, что все педагоги приюта единогласно поддержат Вас. Вы не могли принять лучшего решения! Никто не сможет защитить лоренсвилльцев лучше, чем Вы.

— Спасибо Перпетуя, но я немного не об этом. Я хочу взять на время какого-нибудь не очень грязного и тихого ребенка. Мои консультанты говорят, что это произведет на избирателей благоприятное впечатление. Вы не возражаете, если кто-нибудь из Ваших воспитанников проведет две недели до выборов у меня?

— О, мистер Гридингс, Ваше благородство не знает границ, и я не сомневаюсь, что Вас причислят к лику святых. Любой из наших воспитанников будет счастлив Вашему расположению, а мы, педагоги, готовы на все, чтобы наши дети были счастливы. Я могу порекомендовать Вам Лолу Финчли. Она тихоня.

— Перпетуя, — Лорна Грай смерила ее презрительным взглядом, — нам не нужна девчонка, у нас своих полно. Нам нужен мальчишка, примерно одного возраста с Ориель, лучше бледный и худощавый, с трагическим выражением лица (а то никто не поверит, что это настоящий сирота). Лучше, если он будет еще и черноволосым — на фотографиях это будет смотреться удачнее. И еще у него должен быть приятный голос. Терпеть не могу картавых и шепелявых. И, умоляю, без прыщей и цыпок. Я не собираюсь нанимать ему гримера.

— Ну, тогда… — Перпетуя обвела взглядом воспитанников, — может быть …

— Вот этот, пусть подойдет, — Лорна показала на Тома, — он не прыщавый? Если у него прыщи или перхоть, меня стошнит.

— Том Реддль, — провозгласила Кобыла Броди, — подойди сюда, малыш.

Том на подгибающихся ногах вышел из-за стола, прекрасно понимая, что ласковый тон воспитательницы не предвещал ничего хорошего.

— Подойди, мальчик, не бойся, — ослепительная Лорна поманила его пальцем с длинным алым ногтем. Том подошел. Лорна Грай бесцеремонно оглядела его, заставила показать зубы, раздвинула волосы. Мальчик хотел провалиться под землю от унижения.

— Этот подходит, берем, заверните. Ой, прошу прощения, проводите его в машину мистера Гридингса после обеда.

— Дорогая, в мою?

— Конечно, в твою. Я прикоснусь к нему только после того, как его обработают от паразитов, хорошенько вымоют и переоденут. В конце концов, тебе нужен этот мерзкий оборванец.

— Том, — наконец удалось вставить миссис Каннингем, — великодушие мистера Гридингса так велико, что он хочет пригласить тебя провести две недели в его прекрасном доме. Я понимаю, ты слишком счастлив и даже не можешь найти слов. Мы верим, ты будешь скромным и примерным мальчиком.

— А если это будет не так, — Кобыла Броди улыбнулась, продемонстрировав свои лошадиные зубы, — и ты чем-нибудь расстроишь мистера Гридингса и его семью, тебе лучше не возвращаться в приют. Я позабочусь о том, чтобы твоя жизнь стала по-настоящему невыносимой.

Том молчал. Дочка Лорны Грай, оторвавшись от пудинга, с интересом посмотрела на него.

— Бедный мальчик сам не свой от счастья, — проворковала Каннингем.

Через час Том ехал на заднем сиденье кабриолета. Он наслаждался запахом новых кожаных сидений, украдкой трогал сверкающую хромированную ручку дверцы. От скорости захватывало дух, волосы трепал теплый летний ветерок. Ради только одной этой поездки стоило вытерпеть унизительный осмотр Лорны Грай.

Они подъехали к огромному пятиэтажному мраморному особняку с четырьмя башенками по углам, окруженному самым большим парком, который Том когда-либо видел. Дорожки парка были вымощены фигурной плиткой и вымыты до блеска, и ни одна травинка не осмеливалась расти в неположенном месте. Причудливой формы безупречные газоны и клумбы с диковинными цветами напоминали о садах восточных властителей. Все деревья были аккуратно подстрижены — их безупречные силуэты в форме пирамидок, овалов и даже полумесяцев удачно оттеняли клумбы. С роскошной веранды, увитой плющом и цветами, открывался чудесный вид на парк и круглый бассейн с неестественно бирюзовой водой и небольшим островком, на котором росли настоящие пальмы. В бассейн можно было спуститься не только по лестнице, но и по извивающейся водяной горке. Вдоль дорожек парка было расставлено множество резных скамеек, и ещё Тому удалось разглядеть две увитые плющом беседки, скрытые в тени деревьев.

Когда машина остановилась, невысокий мужчина в белоснежной форменной одежде бросился открыть Гридингсу дверь и помочь ему выйти из машины.

— Лоренс, отведи мальчишку на кухню, пусть его вымоют и накормят, только не очень сильно — мне он нужен бледным и немного голодным. Спать он будет в подвале. И не спускай с него глаз! Если маленький гаденыш что-нибудь украдет или испортит, я с тебя шкуру спущу.

На кухне Гридингсов ему дали яичницу с беконом и бутерброд с вишневым джемом, вкуснее которых Том ничего в жизни не ел. Правда, потом Лоренс отвел его в пыльный, сырой подвал, где бросил на какие-то коробки старый матрас и тонкое одеяльце не первой свежести.

— Спи здесь. Утром, в девять часов, я за тобой приду — будешь фотографироваться с мистером Гридингсом.

Тома совершенно не прельщала подобная перспектива. Гридингс был ему отвратителен вместе со всей своей мерзкой семейкой: этой самовлюбленной дурой Лорной Грай и смешливой дочкой. Если бы в один прекрасный момент она осталась без своей великолепной мамочки и лопающегося от денег папаши в приюте Босоногого Патрика, ей было бы не до веселья. Её бы сразу искупали в вонючем пруду вместо тепленького бассейна.

Дверь в подвал жалобно скрипнула и приоткрылась. Том вздрогнул. Он был уверен, что Лоренс запер ее на ключ. В подвал проскользнула дочка Гридингса. Ему меньше всего хотелось, чтобы эта избалованная маменькина и папенькина дочка увидела, как он плачет.

— Привет, — тихо сказала она

— Уходи отсюда, — прошипел он, не поднимая головы, — твой отец приказал запереть меня здесь, чтобы я ничего не украл.

— Мой отец? Ты, наверное, имеешь в виду Гридингса. Он просто мамин муж. Пятый с тех пор, как она рассталась с папой.

— Да мне плевать! Все равно он разозлится, когда узнает, что ты здесь.

— А кто ему скажет, может, ты? — он услышал знакомый смешок. — Как тебя зовут?

— Том, — неохотно ответил он.

— А я Ориель.

— Ну и что?

— Ничего. Давай поиграем во что-нибудь. Я не могу заснуть, мне скучно, и я подумала…

— А я хочу спать.

— Тогда, может быть, завтра. Ночью можно пойти в мою комнату…

— Слушай, Ориель, у тебя что, нет друзей? Таких же холеных и богатеньких, чтобы, сидя с ними у бассейна и ковыряя в носу, говорить: «У моего папочки синий кабриолет, а у мамочки красный, а завтра мне купят луну с неба, перевязанную лиловым бантиком».

— Дурак, — беззлобно ответила Ориель и, пожав плечами, тихо выскользнула из подвала.

Том почувствовал что-то вроде укола совести: зря он прогнал эту девочку, которая, наверно, совсем не хотела его обидеть.

Утром под руководством Лоренса кухарка тщательно вымыла Тома вонючим дегтярным мылом. Потом его нарядили в белоснежную рубашку. Впрочем, Лорна Грай ее забраковала: «Вылитое приведение. Он должен вызывать благородную жалость, а не отвращение». Бордовую она отвергла еще более решительно: «Теперь он похож на упыренка и перепугает всех избирателей». Синяя рубашка, наконец, была одобрена: «То, что надо — благородная бледность». Ориель тоже досталось, когда она появилась в желтой юбочке и жилетке: «Юная леди, желтые отсветы на лице хороши, только если изображаешь тяжелую болезнь. И немедленно ступай к Молли, пусть она тебя подкрасит. Не хочу, чтобы с плаката смотрел веснушчатый блин с хвостиками». Но больше всего хлопот блистательной Лорне Грай доставил супруг: «Немедленно сними этот кошмарный жилет. Когда ты в нем, кажется, что живот вышагивает на три шага впереди тебя. Я говорила этой идиотке Молли, что на лицо тебе нужно накладывать слоновую кость, а не индийский персик! На два тона светлее. И, ради бога, припудри лысину как следует, она сияет, как бампер твоего кабриолета». Через полчаса: «В этом фраке ты похож на беременного кузнечика! Одень что-нибудь более демократичное и элегантное! Ты опять плохо отбелил зубы, неужели это так трудно?» Гридингс, забавно пыхтя, исполнял несчетные указания жены, все больше раздражаясь. Приходилось признать, что в позировании для фотографий она понимала, как никто другой. Наконец Лорна осталась довольно всеми участниками композиции и уселась на диван, непринужденно откинув волосы. Этакая точеная, безупречная статуэтка.

— Годфри, садись слева и втяни живот. Только не выпучивай глаза. Ориель, сядь на колени к папе Годфри.

— Он не мой папа.

— Не имеет значения, сядь к нему на колени. Годфри, обними Ориель, она тебя не укусит. Молли, Пегги сюда.

Бледная, усталая гримерша спустилась с пухленьким краснощеким младенцем, закутанным, казалось, в невесомое облако из розового кружева. У малютки было круглое лицо Гридингса и зеленые глаза матери. Лорна усадила младенца на колени.

— Том, встань сбоку. Только не смей трогать Пегги и не пугай ее. Рик, ну как мы? — она обворожительно улыбнулась худому фотографу в мешковатых брюках с прокуренными желтыми зубами. Он был таким тощим, что его практически не было видно из-за огромной треноги с камерой.

— Отлично, Лорна. Улыбайтесь!

— Все, кроме Тома. Ты изображаешь утонченную грусть и вечную признательность.

Том представления не имел, как выглядит утонченная грусть или вечная признательность. Он давился от смеха, пожалуй, впервые за свою недолгую жизнь. Ориель незаметно подмигнула ему. Похоже, она ничуть не обиделась за вчерашнее, и от этого Тому почему-то стало тепло на душе. Он состроил серьезное выражение лица, решив не экспериментировать с попытками изобразить то, что просила Лорна. От вспышек фотокамеры у него скоро стали болеть глаза. Они фотографировались на диване, на веранде, у бассейна и в парке, до тех пор, пока Пегги не закапризничала.

— Отлично! — Рик занес свою треногу в дом. — Завтра продолжим. Я планирую фотоотчет о каникулах в семье Гридингс и несколько больших интервью. «Моя первая тысяча добрых дел» — это с мистером Гридингсом, «Моя жизнь в том, чтобы помочь мужу служить Англии» с тобой, Лорна, маленькое с Ориель — «Все завидуют моему замечательному папе» и с вашим э… воспитанником — «Сироты Англии за Годфри Гридингса». Мистер Годфри, завтра мы едем в дом престарелых, вручать дыроколы. В одиннадцать. — Рик ушел, забыв надеть чехол на свою камеру.

Лорна вальяжно уселась на диван, рассматривая свои длинные, отполированные ногти:

— Дорогой, я не поеду, они ужасно воняют. Даже хуже, чем эти отвратительные сироты. К тому же у меня сеанс загара и педикюр.

Тома как будто обожгло. Он сверкнул глазами. Большая ваза с алыми голландскими розами, стоявшая на полке над диваном, упала к ногам Лорны, обдав ее брызгами и осколками. Один осколок попал ей в лицо, и на напудренной щеке проступила капелька крови. Лорна завопила:

— Ах ты, мерзкий малолетний преступник! Ты изуродовал меня! — она стала похожей на фурию и, что удивительно, совершенно некрасивой. Лорна бросилась на Тома, пытаясь выцарапать ему глаза. Ее абсолютно не волновало, что мальчик не мог даже дотянуться до злосчастной вазы. Том забился за диван.

— Вылезай оттуда, — острые ногти Лорны впились ему в ногу. С помощью мужа она извлекла Тома из-за дивана и дала две увесистые пощечины. Никто не услышал щелчка неожиданно сработавшей фотокамеры и не обратил внимания на вспышку.

— Вот как ты решил ответить на мою доброту, — прошипел Гридингс. Несмотря на толстый слой «слоновой кости», его лицо пошло бурыми пятнами. Он изо всех сил ударил Тома подвернувшейся под руку небольшой статуэткой из черного дерева. Щелчка камеры и вспышки снова никто не заметил.

— Мама, он ничего не сделал, — Ориель бросилась к ним, — я видела: он даже не подходил к полке.

— Как ты любишь якшаться со всяким отребьем, юная леди. Марш к себе в комнату! Лоренс, запри его в подвале и не выпускай больше, пока я не скажу! Ни обеда, ни ужина он сегодня не получит.

Лоренс оттащил Тома в подвал. Мальчик плакал от боли и душащей его злобы. Даже Кобыле Броди для того, чтобы избить кого-нибудь, нужен был повод. В подвале было очень душно, и ему страшно хотелось пить. От голода сводило живот.

Том вздрогнул, когда дверь подвала приоткрылась. Ориель в клетчатой пижаме прошмыгнула внутрь.

— Привет. Я принесла тебе кое-что. Прости ее. Для мамы внешность очень много значит — она же не может сниматься в кино исцарапанная, — девочка протягивала ему банку с арахисовым маслом и бутылку лимонада. Том хотел сказать что-то обидное насчет того, что не нуждается в подачках, и она может убираться к своей идиотке-мамаше, но только молча взял бутылку лимонада и жадно выпил. Впрочем, благодарить ее он тоже не стал.

— Знаешь, это еще цветочки, мама отходчивая. Но завтра привезут Кукусю.

— Кого? — Том с трудом говорил, потому что его рот был набит арахисовым маслом.

— Кассиопею Гридингс. Это дочь мистера Гридингса, он всегда берет ее на каникулы. Она терпеть не может нас с мамой. Ты ей тоже не понравишься.

— Слушай, Ориель, а почему ты ко мне приходишь? Тебя же могут за это наказать.

— Я их не боюсь. Просто я не люблю, когда с кем-то поступают несправедливо. И ещё у меня мало друзей, — она вздохнула. Тому показалось странным, что у этой доброй и смелой девочки проблемы с друзьями, но он промолчал. Вот у него точно не было ни одного друга. Приютские дети жили, как пауки в банке, приворовывая друг у друга; каждый старался запугать других и сам до смерти боялся стать объектом насмешек. Кобыла Броди всячески поощряла издевательства воспитанников друг над другом, считая, что это поможет им вырасти сильными. Впрочем, Том не тяготился одиночеством. Он всегда был достаточно хитрым и расчетливым, чтобы избежать откровенных издевательств со стороны Люка, а самолюбие не позволяло унижаться, добиваясь его дружбы. Другие дети в приюте казались ему абсолютно неинтересными, да и от дружбы с ними не было никакой пользы. Интуитивно Том всегда верно определял минимальную дозу общения с подобными людьми, позволяющую не прослыть законченным одиночкой, хотя никогда не задумывался о том, почему так поступает.

Они еще немного поболтали, и Том узнал, что Ориель приехала в Англию год назад, когда ее мать вышла замуж за Гридингса, что она собирается стать актрисой, как мама, и в этом году поедет не в обычную среднюю школу, а в школу драматического искусства синьоры Кривлянти.

Перед тем, как Ориель пошла спать, Том спросил:

— А у тебя есть какие-нибудь книжки?

— Конечно, как же я не догадалась! Я принесу тебе мои любимые: про волшебника из страны Оз, про Алису в зазеркалье, про Бемби и Питера Пэна. Они тебе нравятся?

— Не знаю, я их не читал, — в темноте Том сильно покраснел.

На следующий день Лорна была в бешенстве. Хотя царапина была тщательно загримирована, ей казалось, что она выглядит ужасно. К семейной идиллии Гридингсов добавилась невероятно толстая белобрысая девочка с поросячьими глазками, точь-в-точь, как у главы семейства. Она беспрестанно что-то жевала. Сегодня они фотографировались за обеденным столом. Тому положили на тарелку огромный аппетитный кусок пудинга, но Лорна ядовито предупредила его, что, если он хотя бы понюхает лакомство, она утопит его в бассейне. Обида и унижение опять захлестнули Тома. Кукуся, сидевшая между ним и Ориель, успела сожрать свою порцию ещё до того, как началась съемка. Ей принесли еще один кусок, которого хватило на пять кадров.

— Достаточно, Рик, — резко сказала Лорна. Крохотная царапина, скрытая под толстым слоем грима, казалась ей огромной кровоточащей раной. К тому же жирная и прожорливая Кукуся не без оснований казалась Лорне не фотогеничной. Рик пожал плечами и собрался уходить, пообещав к вечеру принести эскизы агитационных плакатов.

Как только он ушел, Кукуся бесцеремонно придвинула к себе тарелку Тома и вонзила ложку в пудинг. «Чтоб ты подавилась, корова», — с отвращением подумал Том. К его удивлению, Кукуся действительно закашлялась, кусок пудинга вылетел у неё изо рта и приземлился на толстый живот, обтянутый белой блузкой. В ярости Кукуся стукнула по краю тарелки, пудинг взлетел и тяжело плюхнулся ей на колени с противным чмокающим звуком.

— Это он, — заорала вдруг Кукуся. Том подскочил как ужаленный. Его глаза бегали так, как будто его действительно поймали на месте преступления. Но как эта толстуха смогла догадаться, что он всей душой желал ей подавиться?

— Он опрокинул на меня пудинг, — голосила Кукуся. У Тома отлегло от сердца, но лишь на долю секунду. Со стороны все выглядело именно так, как если бы он действительно перевернул тарелку на жирную дочку Гридингса. В следующую секунду оплеуха сбила его с ног. И снова никто не заметил, как сработала оставленная Риком в столовой фотокамера.

— Он этого не делал! Кукуся сама его опрокинула! — закричала Ориель.

— Ориель, веди себя прилично, — прошипела Лорна. Она никак не могла понять, кого ненавидит больше: Тома или дочку Гридингса.

Поздно вечером Ориель снова пришла к Тому — на этот раз она принесла сэндвичи с беконом, кусок злосчастного пудинга и апельсиновый сок.

— Я же говорила, что ты не понравишься Кукусе.

— Она как будто из нашего приюта. У нас любой поступил бы также.

— И ты тоже?

Том снова сильно покраснел и порадовался, что в подвале довольно темно. Он не мог объяснить ей про вечный голод и холод, про Кобылу Броди и карцер.

— Знаешь, вечером приходил Рик и принес Гридингсу эскизы его плакатов. На одном он вручает старикам дыроколы, правда, они там размазаны, так что можно подумать, что это что-то полезное. И написано: «Гражданин Гридингс помогает единицам. Депутат Гридингс поможет всем». На втором он с таким одухотворенным лицом (мама с ним полдня репетировала) обращается с плаката, указывая на тебя пальцем, а наверху надпись: «А ты поддержал кандидата Гридингса?» Он остался в восторге. Завтра их, все сто тысяч штук, привезут сюда.

Том представил эти творения и решил, что на самом деле это должно выглядеть так: Гридингс сбивает его с ног оплеухой, рядом вопит его дочка, измазанная пудингом, и тут же надпись: «Гражданин Гридингс отравляет жизнь единицам. Депутат Гридингс достанет вас всех». Или вот так: Гридингс с перекошенным от ярости лицом нехорошего бордового оттенка тычет пальцем с плаката, а наверху написано: «А ты послал кандидата Гридингса куда подальше?».

На следующий день Том не смог принять участие в съемках, потому что его щека распухла. Зато его заставили перетаскать все плакаты в подвал. Завтра их должны были развезти по всему округу и развесить. Таская тяжеленные пачки, Том радовался только тому, что они в оберточной бумаге, и он не видит физиономии своего мучителя. Иначе его точно стошнило бы прямо на эту макулатуру. К вечеру он совсем выдохся, все тело ломило. Глядя на то, какой он измученный, Лорна даже позволила ему выпить стакан чая без сахара. Том заснул тяжелым сном, прямо на пачках проклятых плакатов, так и не дождавшись Ориель. Утром его ждал кусок копченого осетра, хлеб и лимонный мармелад.

Щека Тома выглядела гораздо лучше, и после обеда ему позволили выйти из подвала — к Гридингсу собирался приехать его коллега по лейбористской партии, которому было известно, что он взял сиротку на каникулы. Лорна с мужем не спускали с него глаз, как будто мальчик мог взорваться. Хотя, скорее, это угрожало Кукусе, непрерывно евшей все подряд. Гридингс обсуждал с женой прошедшие вчера скачки, когда в комнату вбежал бледный Лоренс, сжимая в руках два больших листа дорогой глянцевой бумаги.

— Мистер Гридингс, я сорвал это с соседнего дома! — он дрожащей рукой развернул плакаты. На одном было изображено, как озверевший от ярости Гридингс дает Тому оплеуху, Кукуся ревет, а у великой, совершенной Лорны Грай злое, некрасивое лицо. «Гражданин Гридингс отравляет жизнь единицам. Депутат Гридингс достанет вас всех», — гласила надпись. Со второго невероятно злой, с перекошенным лицом Гридингс показывал пальцем. «А ты послал кандидата Гридингса куда подальше?» — вопрошал плакат.

Лицо Гридингса стало зеленым. Он тяжело хватал ртом воздух. Лорна побелела. Даже Кукуся перестала жевать.

— Что это? — наконец выговорила Лорна дрожащим голосом.

Том был ошеломлен. С одной стороны, ему казалось, что он видит счастливый сон: позеленевший Гридингс, к которому вернулся дар речи, орал на кого-то по телефону, Лорна Грай рыдала, не заботясь о том, что лицо покраснеет и опухнет. С другой стороны, если то, что Кукуся по его желанию подавилась, еще могло быть просто совпадением, неожиданное превращение плакатов в полном соответствии с его вчерашними мыслями… С ним определенно что-то происходит. И злополучная змея снова всплыла в его памяти.

— Это опять ты! Будь проклят тот день, когда мы решили взять тебя на каникулы. Этот змееныш кусает даже того, кто его кормит! — заорала вдруг Лорна Грай. — Это он носил плакаты и был ночью в подвале, где они лежали.

— Лорна, — бледный Гридингс подошел к ней, — этот маленький негодник определенно гнусен, но я не думаю, что обычный ребенок мог за ночь перерисовать сто тысяч плакатов, — он сделал ударение на слово «обычный».

— На что ты намекаешь, Годфри?!

— Я говорю о том, что тот, кто совершил это, должен обладать просто сверхъестественной, волшебной силой.

— Если это не он, значит, нужно срочно связаться с типографией! Я не хочу больше слушать твои грязные подозрения в адрес моей дочери!

— Я был в типографии, когда плакаты печатались. Они были в полном порядке. Вывод один: над ними поработали здесь. И я, кажется, знаю, кто мог бы это сделать.

Том весь обратился в слух. Даже отвратительный липкий страх куда-то испарился.

— Заткнись, Годфри! А ты, паршивец, почему до сих пор не в подвале? Поговорим вечером, — Лорна с ненавистью смотрела на Тома. Он понял, что услышал что-то такое, о чем ему знать не положено.

Ночью к нему снова спустилась Ориель с куском сыра, булочками и двумя ломтями яблочного пирога. Вид у нее был слегка расстроенный.

— Гридингс думает, что это я испортила его плакаты, — она вздохнула.

— Почему? Ты ведь даже не прикасалась к ним, — Том с аппетитом жевал булочку.

— Ты не понимаешь, — она опять вздохнула, — я ведьма.

— Что? — он поперхнулся.- Ведьмы бывают только в сказках, и обычно они выглядят, как злые старухи.

— Нет, Том, со мной постоянно происходят всякие странные вещи. Когда мне было пять лет, я отчаянно хотела, чтобы мой отец остался со мной еще на денек, и его костюм вдруг уменьшился в несколько раз, и он не смог уехать на съемки. Когда Молли пытается меня накрасить, у неё ничего не получается, если я сама не захочу. А в прошлом месяце к маме приезжал смешной господин в мантии и колпаке и сказал, что я ведьма и он приглашает меня учиться в специальной школе для ведьм со следующего года.

— А ты?

— Мы с мамой отказались. Мама, по-моему, так и не поверила во все это до конца, а я не хочу становиться злой ведьмой. Поэтому я поеду в школу драматического искусства синьоры Кривлянти.

— Но, может быть, бывают не только злые, но и добрые ведьмы.

— Добрые ведьмы называются феями, как в Питере Пэне или Синдерелле. А он назвал меня именно ведьмой.

Том не нашелся, что возразить, но подумал, что, если бы ему предложили учиться в школе ведьм, он ни за что бы не отказался. Чего стоит только возможность заколдовать Кобылу Броди!

Фотограф Рик в это время проявлял пленки, отснятые у Гридингсов. К его удивлению, ни один из сделанных им снимков с Томом не получился. Везде лицо мальчика было странным размытым белым пятном. Зато прекрасно вышли другие фотографии, которых Рик никогда не делал: Лорна Грай и Гридингс со свирепыми лицами вытаскивают Тома из-за дивана, Лорна дает ему пощечину, И, наконец, три снимка, на первом из которых кандидат в депутаты замахивается на бледного, испуганного Тома, на втором дает ему оплеуху, а на третьем Том падает. Это с лихвой компенсировало не получившиеся слащавые семейные портреты. За такие фотографии Колин Кукишингс, основной соперник Гридингса на выборах, заплатит кругленькую сумму.

На следующий день Гридингс отвез Тома обратно в приют. На заднем сиденье кабриолета лежал свежий номер «Таймс», в котором Том прочитал небольшую заметку.

Агитация без правил, или стоит ли выбирать в Палату Общин хулигана

Сегодня весь Лоренвилльский округ, в котором, как известно, идет подготовка к выборам нового депутата палаты представителей, был шокирован очень эксцентричной агитацией одного из основных кандидатов, Годфри Гридингса. Жители округа с удивлением обнаружили на стенах домов очень оригинальные плакаты, фотографии которых мы приводим ниже. Остается надеяться, что Годфри Гридингс все-таки объяснит нам, что же он хотел донести до своих избирателей столь странным методом. Вчера он отказался от комментариев, а вот его основной соперник, Колин Кукишингс, заметил, что наконец-то Гридингс показал свое истинное лицо. Также мистер Кукишингс представил нам эксклюзивные фотографии, на которых его соперник избивает своего воспитанника — сироту из приюта Босоногого Патрика. В прошлом номере мы рассказывали о визите Гридингса в этот приют, где, по его словам, он испытал жалость и симпатию к одному бедному брошенному мальчику и забрал его на каникулы в свой дом. Если жалость и симпатия мистера Гридингса проявляются таким образом, избирателям Лоренсвилля следует хорошо подумать, кому доверить представлять их интересы в Палате Общин.

В приюте мучитель Тома с плохо сдерживаемой яростью рассказал Кобыле Броди, что, несмотря на то, что он окружил мальчика любовью и заботой, как собственных детей, тот швырнул в Лорну вазой и напал на его дочь.

— Вы, очевидно, были слишком добры к этому испорченному мальчишке. Злоба и ненависть сжигают его душу. Надеюсь, Ваше доброе сердце не помешает Вам быть с ним достаточно строгой и он понесет наказание, способное помочь ему справиться со своими дурными наклонностями. Ещё я с прискорбием сообщаю Вам, что, как председатель попечительского совета, я решил сократить расходы на Ваш приют на тридцать процентов. Мне было нелегко принять это решение, но я делаю это только для блага Ваших воспитанников, которые слишком избалованы. Вам нужно быть с ними построже.

У Кобылы Броди было такое лицо, что Том пожалел о том, что вообще родился на свет. Она схватила его за ухо и поволокла через весь парк, награждая на каждом шагу увесистыми затрещинами.

— Маленький ублюдок, да как ты посмел наделать гадостей в доме мистера Гридингса? — кричала она. — Ты теперь не выйдешь из карцера!

Следующие две недели он провел в холодном, душном, темном карцере. Кобыла Броди приходила к нему каждый день, но только для того, чтобы сломать об его спину несколько прутьев. Вся еда Тома состояла из стакана грязной воды в день, а здесь, в приюте, не было никого, кто, как Ориель, принес бы ему хоть корку хлеба. Раны на спине не заживали. Том уже смирился с мыслью, что умрет с голоду и через много лет в приютском карцере обнаружат его скелет.