Переливчатая трель, надрывно тревожащая струны души, ударила в барабанные перепонки невероятной силой. Нет, не громкостью — звук едва слышен, но настойчив, точно лапа упыря, хватающего жертву.
Сириус стоял на пороге и не знал, что делать дальше. Молча рассматривал создание, целиком принадлежащее данному жуткому месту — плоть от плоти гниющей его.
Описание фиала удивительно совпадало с реальностью. Жрица — или Жрец, изможденное обнаженное существо не обнаруживало каких-либо первичных либо вторичных половых признаков, — сидела на усыпанном трупной трухой каменном полу узкой «камеры», и ничего не замечала, кроме неостанавливаемой мелодии — мольбы о смерти.
Впрочем, судя по ее (его?) виду она… он… оно, черт подери, — было практически мертво. Серая иссохшая кожа мумии, торчащие сквозь нее кости; неестественно длинные и тонкие, будто фаланги скелета, пальцы, увенчанные желтыми десятисантиметровыми когтями; многочисленные кольца цельного оникса в носу и ушах, через которые продернуты серебристые нити. Лысый череп инкрустирован гагатами, выложенными в форме астрологического знака Сатурна, это напомнило захоронения египтян, где мертвецов украшали с вопиющим роскошеством.
Глаза существа выглядели прикрытыми веками, похожими на горелую бумагу, и Сириусу почудилось святотатством пробудить Жрицу от транса. Он подумал о тех миллионах… биллионах… лет, что провела она тут, наедине со своим замогильным страданием, исказившим каждую клетку высохшего тела. Он задохнулся, словно полусвесившись в самую бездонную пропасть.
Свирель стенала. Жрица не меняла позы.
Сириус тоже.
«Духи Железных Врат были жестоки и кровожадны. От Демонов веяло безысходной непрекращающейся пыткой — их собственной и любого, кто ступит на их земли… Но Жрица — это умирание. Даже не Смерть — Смерть неопасна и добра рядом с ней, умирание и бытие нежити — вот что ужаснее всего. Взгляни на бесполую жуть, Сириус, и беги прочь, ибо Жрица Сатурна не отпускает… и „убеждать“ в чем-либо порождение предвечной Тьмы бессмысленно„.
Некуда бежать. Нельзя было приходить сюда — с самого начала, но бежать уже некуда.
“Ладно. Просто полудохлая нечисть. Еще одна. Я уже привык, верно, Рогалис?.. Собаки грызут кости, а?… Хотя, такие древние и грызть-то невкусно…»
— Але, — с противоречащим ситуации нахальством выдал Сириус. Сказать «але» — легче, чем торжественное «приветствую-тебя-о-Жрица-Сатурна»: разбить ауру проще, нежели вписываться в прихотливые ониксово-опаловые орнаменты.
— Копайте! Копайте скорее, он шевелится, он дышит! — визг создания смахивал на плач банши средь крон деревьев. Сириус отпрянул, он почему-то ожидал холодного отстраненного голоса, каким бы заговорил надгробный камень, но никак не срывающегося на рыдания вопля. — Закапывайте!
— ЭЙ! — выкрикнул Сириус.
Жрица перевела взгляд на него, и он снова отшатнулся: мертвые остановившиеся роговицы уставились на него, и влага сетчатки казалась подернутой плесенью или бельмами. В изуродованном гримасой рту блеснули неровные зубы.
— О заче-е-м, — плач банши повторно рванул слух. — В последнем сне смерти таилась я, ты же вернул меня — заче-е-ем?!..
— Кого… закапывайте? — выдал Сириус невероятно «умный» вопрос.
— Заче-ем? Пробудил? Ты… Жестокий свет, дитя, жестокий… Из сна — к страданиям, из моря — в пустыню…
«Отлично. Очередная беседа глухого с немым. Похоже, Жрица научилась у тощего Демона. Или тот — у нее…»
Сириус перевел дух, собрался с мыслями.
— Ты — Жрица Сатурна?
— Сатурну посвящена… посвящен… нет мне спасения…А ты, дитя, уходи, сферы черных теней смыкаются… Холодно, о как холодно, лишь мое тело холодней, — Жрица продолжала, и Сириус сообразил, что рыдающий монолог косвенно и к нему относится. Значит, не глухонемой разговор. Просто манеры у обитателей Страны Тьмы своеобразные.
Сириус скрестил пальцы, и выпалил одной цельной и обрушившейся летним ливнем, фразой:
— Меня зовут Сириус Блэк, и я хочу обратно в мир живых, отпусти меня, Жрица Сатурна!
— Живые? Пляска пред краем могилы, дитя — мир живых, суета сует — все суета…
— Не… неправда. Там солнце, — глупо высказал Сириус. Он соображал, какие аргументы выкатить еще, словно бочки с вином, дабы заморочить иссохшие мозги нежити. И первое, о чем вспомнил — солнце. Желтое и горячее, как жареный апельсин. И кожа делается коричневой от его ласки, и тьма трусливо сбегает прочь.
— Бессердечный огонь небес? Поклоняются в умирании выбросам трепетного ужаса, уголь и чернота следуют за солнцами, слышишь ли ты песни детей, приветствующих последний рассвет — их лица покрыты волдырями, их слезы гноящиеся шипят на камнях, и голоса их — голоса Апокалипсиса? — Жрица извернулась, взлохматив привязанной к локтям накидкой облачко бурой пыли.
Сириус потер переносицу.
— Об Апокалипсисе говорили Демоны… Жрица Сатурна, ведомы ли тебе… Демоны?
Нужно ж хоть за какую-то тему зацепиться. Наверняка, Стражи знакомы друг с другом, коль уж кто-то их поставил охранять Арку. Кстати, кто?..
— Память моя — вот, о Сатурн, отбери мою память целиком, одари снами… но сны не несут облегчения, лишь страдания! - швыряет горстями костные обломки, в изобилии валяющиеся рядом. - Демоны — живые… Пустота, все пустота… кости сгорают, и смыкается Тьма — за всяким пожаром следует Тьма, за всяким словом — молчание… Пустота…
Вязкая жуть наползла на Сириуса. Наверное, он чрезмерно пристально вглядывался в жуткий лик Жрицы, в ее кривляния, подобные танцам прикованных духов в хрустальных шарах некромантов.
«Да что ж это такое… бьюсь лбом в гранитные стенки…»
Переступая через отвращение, Сириус подскочил к Жрице, встряхнул ее за костистые плечи:
— Двое. Демонов. Арка. Выход. Говорили. Ты. Знаешь, — слова-маркеры. Сириус подумал об ударах лопаты — тюк-тюк, пока не вскроется червивое месиво, и не спустится гроб.
Без плакальщиц. Без маршей.
— Дыхание… рвется и затихает — твое… Дитя, кости твоей матери больше не попытаются преследовать тебя… но брось, ты пугаешь меня, ложь горячих вен плещется в тебе пурпурным океаном, а страна за морем давно сгинула в пропасть… Тьма… Пустота… — Жрица покачивалась в «объятиях» Сириуса, и он всерьез испугался, что древнее создание попросту рассыплется в прах, как достопамятный скелет. — Тьма… Пустота… Все пустота…
Худые руки-клешни раскинулись, слабо сжимая свирель. Сириус предположил, что Жрица ну очень глубоко — в ее трансе, завернута в него, будто в бархатистую ткань мушиного кокона.
— Да чтоб тебе! — выругался Сириус.
«Убедить», вещал фиал. Но как — убедить — то, что вообще не реагирует? С бОльшим успехом можно болтать с самыми неизлечимыми из лечебницы св. Мунго, они хоть иногда отвечают сколько-нибудь связно.
Темные камни знака Сатурна отразили перекореженное яростью лицо Сириуса. Он затряс Жрицу.
— Говори! Говори! Как уйти отсюда!
Жрица запрокинула лысый череп, снова бессмысленно вглядываясь в гостя.
— Пришедший… Дитя жестокого света, но всякое пламя…
— Смени пластинку! — Сириус не был уверен, что правильно использовал услышанное как-то маггловское выражение, но именно оно явилось на ум. Смени. Пластинку.
Даже зомби-Демон — через пень-колоду, да шел на контакт. А это…
(Джеймс предупреждал меня. Это Сатурн. Это вечный сон, это…)
Сириус вздрогнул. Проваляйся он еще чуточку на заплесневелом камне, и обратился бы аналогичной аутичной нежитью. Безумие родственно инфернальной мудрости, и по-своему Жрица права. В ее антиматериальном измерении комбинированно зло и добро, правда и ложь.
Ее истина болезненна — квинтэссенция Страны Тьмы. Но приходится считаться.
Бельма подрагивали, мягко фосфоресцируя, словно в глазницах Жрицы вправлены плутониевые кольца. Она видит меня, понял Сириус. Видит.
Только…
(да, Блэк, что ты такое, чтобы создания предрассветной Тьмы служили тебе гидами из царства смерти?)
Он разжал хватку. Восковое тело опрокинулось назад, шепча молитвы потрескавшимися, точно пустынная почва, губами.
Сириус сел на холодный пол склепа, уткнулся подбородком в колени. Зеркальным отражением Жрицы Сатурна: та полуотвернулась, любовно поглаживая свирель, и Сириус понимал, что если Жрица заиграет — отвлечь ее можно будет лет эдак через тысячу. В лучшем случае.
(что ж, у меня есть недурная вакансия: присоединиться к очаровашкам-скелетам у входа… одним меньше, одним больше… кто считает?)
«Пустота. Все пустота».
Философия Сатурна.
Не-отпускать.
«Эй, фиал — я бы убедил, если бы мы спорили… а так — это безнадежно».
Жрица сменила позу.
Гарь век запеленала плутониевые всполохи. Аудиенция окончена.
Сириус зашипел. Кокон Жрицы чудился клейкой паутиной, которую он тщетно драл клыками и когтями, но запутывался еще хуже. Паутина стлалась по глотке липкими жгутами, и многоножки с мокрицами маршировали по нему, и по Жрице тоже, но ей-то плевать…
А ему — нет.
Клятое существо, может, и мечтает поскорее сдохнуть — вернее, окончательно сдохнуть, но Сириус желал жить.
…Стоял, сложив руки на груди, и с ненавистью изучал чокнутое препятствие. Сладкая парочка Демонов — обаяшки по сравнению с этим… И как с ней вообще беседовать?
Молитвы о смерти расползались слизистыми водомерками. Сириус погрязал в них, с ужасом подмечая знакомую сонливость.
«Ну уж нет».
Второй раз в тот капкан он не сунется. Собаки хорошо обучаемы.
Собаки.
«Ты похож на Сгубита, когда перевоплощаешься», — так говорил Джеймс — в шутку… и Питер (Сириус поморщился, вспомнив предателя) — всерьез. Трусливый крысенок боялся облика Сгубита, даже зная, что на самом деле в черной шкуре вестника гибели — его друг.
Сгубит.
Вестник.
Гибели.
Сириус оскалился. Ну ладно, гермафродит с суицидальными наклонностями, и на тебя крючок найдется. И была в этом симметричная логика: со Зверем — первым из Стражей, он сражался в облике волкодава, а добавочная символика анимагической вариации сработает теперь.
Правда?..
Черная шерсть колюче проколола поры, и он согнулся пополам, вставая на четвереньки. Жрица пока игнорировала перевоплощение незваного гостя, запахнувшись в пыльную накидку, скверно прикрывающую иссохшее тело.
Тогда Сириус завыл.
Завыл с замогильной тревожностью, как псы смерти у могил, когда луна огромна и тянет щупальца к невинной Земле…
«Пой песни невинности Земле твоей, ибо возвратился ныне я к жизни»…
И чудилось Сириусу, что на жуткий его вой откликается самая Страна Тьмы с ее не-мертвыми обитателями, и соскребают они заплесневелую, сладковато-смрадную сырость с остывшей плоти, и, покачиваясь, бредут на зов.
Жрица сорвалась с места, швырнула свою костлявую фигуру к черному псу, обвив его ледяными, пахнущими дождевыми червями, руками — так обнимает ребенок любимую игрушку, так просят влюбленные о ласке. Жалко и чудовищно смотрелось посвященное Сатурну создание — на коленях перед лже-Сгубитом, и густые слезы, похожие на инкрустацию в черепе, сползают по впалым щекам; и перебирают когтистые пальцы шелковую шерсть цвета могильной почвы — любовно, никакая женщина не сумела бы одарить Сириуса более изысканной, искренней и — шокирующе-призывной лаской. Шерсть намокла от слез, замерзающих крупицами льда — так плакал бы дементор, сравнил Сириус. А еще он ощутил комок в горле… ведь Жрица поверила в то, что Сатурн услышал мольбы ее, бессмертной -страдающей от неживого бессмертия, и послал благую весть об избавлении. А Сириус лгал… чтобы добиться своего.
Он сглотнул, оборвав песнь-вой. Почему-то припомнил Демонов… особенно — экс-ангела…
(интересно, что бы сказал он на мой поступок?)
(я поймал Жрицу силой песни — его силой… но он-то пощадил меня, я же не в силах дать Жрице то, что ей нужно)
(как жаль)
Сириус, все еще обнимаемый существом Тьмы, принял человеческий облик. Так они и стояли посреди склепа, будто любовники, сплетшиеся в экстазе, иней стекал по полузажившим шрамам Сириуса. Оттолкнуть Жрицу он не мог, хоть естественная брезгливость — как к полусгнившему мертвецу из морга — и диктовала… но Сириус ответно обнял костлявое тело — бережно, будто страшась поломать тонкий позвоночник. Щека его прильнула к шершавой коже Жрицы, и та чудилась невероятно чувственной… и, черт возьми, Жрица далеко не безобразна.
Слишком чужая всякой жизни — да. Но особой красоты — не отнимешь.
(эй, Блэк, ты уже и в некрофилы подался?)
Он отшвырнул кощунственную мысль. Губы его сомкнулись с губами-трещинами Жрицы, мерзлыми и твердыми, словно наглухо прибитыми к неровным зубам. Он провел языком по искривленным устам, вталкивая в горло Жрицы собственное теплое дыхание — точно даруя страдающей жертве посмертия вторую жизнь, размягчая окоченение, и прерывистые рыдания стали затихать, и Жрица, крохотное хрупкое существо — бесценная макаберная статуэтка, выточенная из оникса — хоть уже, вероятно, понимая, что не Сгубит явился за ней — вжалась в Сириуса.
«Неплохо», — поцелуй проник внутрь рта, совсем не зловонного — лишь легкий аромат бабочек-махаонов с крыльями-черепами… сладкая пыльца смерти. — «Отнюдь не плохо…»
— Прости… я обманул тебя, — прошептал он в проткнутое изощренными украшениями ухо.
— Я знаю, — был ответ. Не злой. Не истеричный. — Но все же… спасибо, дитя…
Жрица отпустила Сириуса, медленно присела на пол.
— Итак, ты хочешь обратно?
Сириус утвердительно кивнул — упорно избегая взгляда — не мертвенных бельм, но чудных серебристо-лунных глаз. У всего — два имени, два облика… и ныне красота Жрицы ранила его, призывая…
(к чему — Блэк, к чему?)
Он кивнул еще раз.
— Скажи мне причину жить, о дитя — скажи, чтобы могла я засмеяться. Гниению собственного тела поклоняешься ты, и к солнцу боли стремишься — но не все ли равно где страдать? Ответь мне, дитя, что прекраснее смерти — но не найдешь ты слов, ибо Вечный Сон — драгоценность в темной деснице Сатурна, приют неприкаянных душ… Смежи веки, младенец с горячими венами, и упокойся…
На последней фразе пробилось рыдание, и Жрица жмурилась, прикрывая лицо. Будто Сириус и впрямь светился — бессердечными лучами рыжего светила, что дарит жизнь — живому и обращает пылью — нежить. Гриффиндорец. Золото — солнечный металл… и алюминий, черненое серебро, а так же камни Сатурна — не совместимы с ним. И фраза смахивает на очередной виток ленты Мебиуса.
Но Сириус улыбался.
— Жить… Что ж, наверное умереть проще. Как и заснуть. Ты права — мир жесток, и твои приятели — ну, Шестерка и те Двое… они говорят про войну, похоже я понял, что они имеют в виду. Да, клянусь Мерлином, они правы. Война. С Волдемортом. И не только… Ну, вообще, — Сириус пожал плечами, попутно отметив, что плутониевое мерцание внимает ему с предельным вниманием. — Жить тяжело. Но и хорошо. Вот так — убегать от всего, прячась за страданиями или сном… я так не могу. Я должен воевать.
«Войны никогда не исправят насилие», — процитировало подсознание Сириуса, однако он продолжал:
— Ты говоришь — пустота, все пустота. Это не так. Да, люди смертны, но их дела и память о них остаются среди живых. Я нужен там. Я просидел тринадцать лет в Азкабане, среди дементоров… ты знаешь, кто это такие?
Жрица моргнула:
— Первенцы Сатурна, — просто ответила она.
«Что ж, я не удивлен», — хмыкнул Сириус.
— Просидел, да… Не для того, чтобы уснуть здесь. Я — нужен — там.
Свирель чертила в слоях вековой пыли рунические знаки, Жрица размышляла. Сосредоточенно. Терминальное погружение покинуло ее, пусть и временно.
— Я выжил среди безумия, чтобы сражаться. Ради моих друзей… один из них умер, Джеймс Поттер, может, ты знаешь его? Его убил наш общий враг, Волдеморт. И я хочу отомстить. За него и себя — меня спихнула в Арку его приспешница Беллатрис. Подумай, Жрица Сатурна, разве справедливо, что Джеймс мертв, а она — жива? И еще… еще я хочу быть вместо отца сыну Джеймса — Гарри Поттеру. Это мой долг — Джеймсу, и я люблю Гарри… Он — мой — сын, понимаешь?.. И я не хочу умирать, пока я — нужен — там!..
Он запнулся. Есть что говорить еще, но он чувствовал: время замолчать.
— Ты так прекрасен, дитя с горячей кровью. Очи твои — зарница, и дыхание — гейзер, но не похож ты на жестокосердных Шестерых — ибо не алчность кровожадная ведет тебя, но священный пламень, что освещает путь странникам. Ты бунтарь — но не мятежник, неспособный переступить через свою гордыню, как Демоны, а правдоискатель и верный друг. И ты… способен любить, — Жрица выделила последнее, будто поражаясь собственному выводу. Свирель блеснула от свечения радужек. — Приходили ко мне до тебя… пытались говорить, но отвратительно мне было их присутствие, грубое, бесчувственное. Ты же… разбудил святым заревом — не жестоким, о дитя, кровь твоя — плавленое золото, ты прекрасен, дитя… И да, я понимаю слова твои, о живых, что ждут тебя — но война — боль… разве Демоны не поведали тебе?
— Поведали, — невесело усмехнулся Сириус. — Чуть не поработили.
— Не суди их, дитя. Старший — выбрал путь Одиночки, и гордость не позволяет ступить прочь со стези, младший же верен ему — до последнего, и страдания их — кара им самим… Так же, как и жажда убийства, что томит Шестерых. Не суди их, дитя. Каждому — свое.
(и все пустота, мысленно закончил за Жрицу Сириус, но коронная сентенция не прозвучала).
— Я согласен воевать. И, возможно, умереть во второй раз. У меня есть долг, Жрица Сатурна.
— И любовь, не так ли?
— И любовь, — согласился Сириус, исподлобья уставившись на пепел ресниц и гвозди гагатов в форме серпа: Жрица опустила голову, желтые когти заползали в дырочки свирели. «Она решает мою судьбу», — подумал Сириус почти безучастно — привык…
Привык, что собеседники и арбитры ему — демонические сущности, от которых с ужасом разбежались бы и самые храбрые ауроры из Ордена Феникса.
«А штука в том, что они абсолютно не страшные. Включая Шестерых… просто тогда я не догадался о правильном подходе. Они не страшные, они одинокие и несчастные. Все. Смешно — Стражи, но сторожат они, прежде всего, свою агонию. Чертово зазеркалье».
Жрица встрепенулась рывком неожиданным для скверно склеенной марионетки, с легкостью не иссохших мощей, но юной девы. Она протягивала тонкопалую ладонь Сириусу, будто приглашая…
— Что? — глуповато спросил Сириус. Да, он привык к заарочным созданиям, но их действия порой лишены и намека на логику. Большей частью.
— Станцуй… станцуй со мной, — медный жар вкрался под пелену бельм, словно в древнем болоте разгорелся торф. — Забирай мои мысли, мою душу и гордость — забирай, дитя… Наш танец — до финала, танцуй же, дитя…
«Вероятно, она согласилась… отпустить меня?» — предположил Сириус. Задал соответствующий вопрос.
— Танцуй! — воскликнула Жрица, и слоновая кость когтей врезалась в запястье Сириуса, увлекая за собой.
Он подумал, что в подобном ритуале как раз таки и обреталась та самая логика, невидимая им прежде. Девять Стражей. Три (хотя, по сути — шесть!) испытания.
Бой, музыка… и танец. Триединство.
Одна победа.
Совсем как на Тремудром Турнире.
Сириус поддался, а Жрица поднесла к губам свирель, и вслед полуслышимой мелодии окружающие декорации мрачного склепа принялись таять. Сириус сравнил их с потеками грязи на чистой стене, нефтяная чернота вяло стекала, уподобляясь ленивым рептилиям. Он ощутил запах полыни и дикой мяты, с наслаждением задышал им.
Он был готов рассмеяться: все так просто. Куда проще, чем опасался… Жрица распахнула Врата, и мятой пахнет его свобода. Прежде пахла шоколадом, который Сириус украл в маггловском магазине после побега из Азкабана — дабы исцелить себя от воздействия дементоров, а ныне — мятой…
— Танцуй! — выкрик банши.
Мята сгустилась до зеленых всполохов перед глазами. Сириус задыхался. Слишком резко. Авада Кедавра… не мята… страшное заклятье — зелень, ложь и…
— Танцуй!
Да. Это не бессмыслица-виньетка в потрескавшихся устах Жрицы, а руководство. Каждой тропинке — свои шаги, и тут…
— Танцуй!..
Он повторял за Жрицей прихотливые движения танца, и моментально травянистая удавка замедленной Авады Кедавры исчезла. Они танцевали — и окружали их тысячи тысяч пар, искристый бал, словно напоенный паром и рассеянными в пространстве блестками.
«Зеркала», — не сразу сообразил Сириус.
А когда врубился — едва не зашелся в выдирающем трахею из глотки вопле: посреди бесконечного лабиринта зеркал танцевали мертвецы.
Сириус полагал, будто его уже невозможно напугать… но вдумчивое танго под похоронный колокол, восстающие и мелькающие скелеты и полусгнившие трупы, набухшие посиневшие утопленники, удавленники с перетянутой лиловой шеей и высунутым языком, подернутым слизью, напоминающей поганки, — нервировало его.
Наверное, потому, что каждый из жутких танцоров был им самим — либо его странной «партнершей».
— Где…мы? — прошептал он, с трудом сдерживая тошноту и чудом не сбиваясь с ритма.
— Не говори об ужасах места, доверься… благословлены мы моими холодными друзьями, и маски их — не угроза, — успокаивающе пропела Жрица. Свирель чирикала сама по себе, Сириус понемногу вписывался в медленный и величественный ритм. Впрочем, сбиться — значило…
— Они все — самоубийцы, не так ли?
— Самоубийцы и потерянные души. Несчастные, не ведающие покоя… они пришли взглянуть на меня, ибо я — их повелительница, но главным образом на тебя, дитя с горячей кровью. Ты манишь их. Они любят тебя. Не бойся их, но и не пускай внутрь.
«Уж постараюсь», — Сириус поежился.
— Жрица Сатурна… пока… мы танцуем, — он едва не пропустил очередное па, мысленно поставил хронометр на отсчет аккордов. — Расскажи… про Арку. Про все, ну…
Запас блэковского красноречия исчерпался. Обнимающие ступни скелеты и прикосновения бахромы черной разложившейся крови не способствуют ораторскому вдохновению. «В зеркальных чертогах обитатели Страны Тьмы выглядят намного хуже», — отметил Сириус. Его передернуло, и предпочел он сосредоточиться на слабо тлеющих глазах Жрицы.
Она, несомненно, думала — что бы ответить гостю.
«Жрица ведает все», — вспомнились слова Демона. — «Но вряд ли скажет кому-либо».
И все-таки… и все-таки ему хотелось бы выяснить. Он наощупь подобрал ключики к цитаделям Крови, Агонии и Смерти — и заслужил хоть немного информации.
— Кто вы такие — Стражи, — настойчиво допрашивал Сириус. — Шестеро, Двое — и ты, Жрица? Кто — вы — такие? Что — такое — Арка?
— Ты никогда не хотел бы знать ответ на сей вопрос, дитя, — пробормотала Жрица неслышимо. Сириус удовлетворенно кивнул: собачьей телепатией он предвидел именно такую реакцию.
— А я хочу, — твердо повторил Сириус.
«Что-то же я должен вынести из моей одиссеи…»
Земляные черви и лужицы булькающей плоти, пожираемой личинками. Жрица легка, словно мотылек с перламутровыми крыльями полумрака.
— Крылатый говорил с тобой об Арке, не так ли? — вопрос Жрицы прозвучал без характерного надрыва и предплачущей интонации. Деловито. Сириусу потребовалось несколько секунд — отпихнуть синего суицидника с открытыми ртами вместо запястий, и додуматься — кого имеет в виду Жрица. Крылатый. Тот самый… старший из двоих, молчаливый музыкант преисподней.
— Да.
— Это его битва… разумеется… с самого начала — его боль, его Музыка. Младший — последовал, и Шестеро разбили оковы Созидания вслед за ним… Шестеро слишком любили свободу, а он — они, Двое — научили быть свободными…
— Но ты была раньше, Жрица, — утверждающе сказал Сириус. Он не ошибся. Стражи и впрямь неплохо знакомы друг с другом, будто на одном факультете учились. Он едва не хихикнул от этой ассоциации.
— Да, — свирель вильнула вправо, намекая на смену ритма. Мертвецы взвыли, зеркала задрожали лунным туманом. Сириус поспешно подстроился под новый танец. — Я была раньше, и я видела… Мне одной дарована память…А я мечтаю о забвении…
(пустота все пустота)
Сириус отпрянул от поцелуя искалеченной фигуры, подозрительно смахивающей на Жрицу Сатурна, только со швами патолоанатома по диаметру черепа. Одновременно из пещерной створки шести гладей выскользнули еще три «девушки», и почему-то ринулись к Жрице.
Сириусу показалось, что призраки угрожают ей. Он на секунду прервался, загородив собой хрупкое существо, и мертвецы, шипя, ретировались.
— Ты… защищаешь меня, дитя? — усмехнулся бесполый Хранитель Арки — к коему Сириус относился, будто джентльмен к красивейшей из дам на балу. Вероятно, Сириус сошел с ума. Но по-другому — невозможно…
— Ну… я бы не хотел затеряться тут, — солгал Сириус. Не ради себя он вступился за Жрицу.
Смех. Смех, похожий на очередную истерику, но все-таки…
— Ты прекрасен, дитя…
— Мне почти сорок, — буркнул Сириус, отчетливо сознавая, что ляпнул глупость: по сравнению со Жрицей он не «дитя», а просто-таки эмбрион. Полуобнял свою «даму» за тонкую талию, холодная кожа воспринималась почти приятной на ощупь, а серп Сатурна мигал созвездием.
В ложбинку меж его ключиц нырнуло ошеломляюще-чувственное прикосновение:
— Так ты… жаждешь увидеть… все? — спросила Жрица голосом юной прелестницы, в чьем разуме понятие смерти — набор звуков без смысла.
— Да, — Сириус закрутил партнершу.
— Не в моих силах остановить тебя… — она отвернулась, а потом снова взмахнула свирелью, мерно левитирующей подле владелицы.
Сириус зажмурился: зеркала разбились.
Он нерешительно всмотрелся в выткнутые волей Жрицы провалы — экраны в прошлое.
Колыхалась бурая масса, похожая на заросли ламинарии в глубинах морских. Масса не опознавалась как Тьма или Свет. Предрассветная мгла. Или предсумеречная.
Сириусу захотелось вырваться из бурого удушья, из жуткого осмысления абсолютной Пустоты. Абсолютной — и все же обитаемой.
«Древние боги, дитя… Древние боги сражались тогда», — услышал он спокойную фразу.
«Забыты их имена ныне, но тогда… тогда битва продолжалась вне времени и бескровные истерзанные души созданий Хаоса устилали Пустоту, и пожирала Пустота, подобная хищным паукам детей своих. Пустота была Сатурном….»
— Тобой? — спросил Сириус. Он не осуждал. Меньше всего — богов… «Богу — богово», древние его не интересовали, хоть и припоминались наводящие ужас имена в запретнейших книгах. Шуб-Ниггурат, например. Или Иог Софот. Или Сатурн.
«Я Посвящена — но я не бог. Смотри дальше, дитя…»
— Угу, — в дырах-аналогах думоотводов бесцветный туман обретал очертания. Кто-то побеждал, вытесняя прочих. Пустота ненасытного Сатурна служила упокоением для высших созданий, и Жрица — теперь Сириус заметил печальное — всего лишь немного печальное, точно медсестра на поле брани, создание — привидение с гагатами на затылке, собирала Изначальные души и забинтовывала неосязаемые неизлечимые раны, и порой жертвы не просыпались…
Жрица приходила из Арки — точно такой же, какая стояла в Министерстве Магии. Арка — коридор между мирами. Исток бесконечной свободы…
А Жрица вершила ее работу, усыпляя умирающих божеств.
«Я была всегда, я не помню… начала… И почему служила Сатурну… служу. До сих пор».
Водоросли всколыхнулись, словно вспоротые безжалостным лучом-кинжалом. Точно фиалом единорогов исполосовало безначальный мрак, и видны стали негниющие останки божеств, вместе с ручьями бурлящими, исчерно-золотыми — кровь детей Хаоса, сожранных им самим.
Остался один.
И назвался Единым.
А из тел богов, что еще тлели неуничтожаемой жизнью, сотворил Единый себе помощников. И радовался, что сумел повернуть все на благо себе, и что Сатурн не вмешивается. Пустоте нет ни до чего дела…
Но был среди помощников один — старший, Крылатый…
«Картинка» приблизилась к Сириусу. Он распознал памятного Демона — только тут он был похож на столп пламени, черного и неутолимого, а глаза его отнюдь не ассоциировались с вкрадчивым бархатом, но — с добела раскаленной платиной.
«Он пришел ко мне. Он говорил, что хочет знать правду. Совсем как ты, Сириус», — произнесла Жрица.
Видеоряд подтверждал. Подле массивной фигуры Демона Жрица выглядела уж как-то совсем ничтожно, но заметно было, кто Учитель, а кто — Ученик.
«В то время я еще не молила о забытье… Но в благодарность за истину подарил мне Крылатый — свирель, и с тех пор научилась я Музыке — или же трансу, что хоть и не заживляет моих страданий, пригвоздивших меня позже, но облегчает муку… Ирония… Крылатый был задуман как Целитель».
В плавный рассказ гида-Жрицы вплелась Музыка.
«Опять! Опять музыка!» — Сириус подскочил, сбив танго-ритм, а сердце его едва наружу не выпрыгнуло, а может, расцвело прямо в грудной клетке ромашками, пионами и…
«Темно-багровыми астрами».
Ибо Музыка — лишь слабейшее эхо подлинной — была Созиданием. Ее ткали трудолюбивые слуги Единого, и все было чинно и хорошо, будто на уроке МакГонагалл, пока…
«Да, Сириус. Я научила одного, но восстали — двое… Старший и младший».
Сириус отшатнулся — слишком много полыхнуло пожарищ. Впрочем, вряд ли это был огонь — ртутные переплетения, льдистое неистовство, оскал смерти, призываемый бешеным танцем худощавого Демона (и тогда он не был похож на зомби, но на спицу — тонкую, острую — в плазменной колеснице нарастающего безумия), какой-то скрежет — ржавый, выворачивающий наизнанку, но напоенный жуткой гармонией и красотой, и шепот… шепот умирающего от лихорадки, вопль о глотке воды.
О глотке свободы.
И да, наконец-то он видел Крылатого в подлинном действии. Крылатого… Иссиня-черные крылья, точно смоченные мазутом, и оттого — радужные в отблесках пламени, взметывались вестью о нескончаемом ужасе и битве. Война-вечна.
Демоны — в то не-время еще не Демоны, бунтари-ангелы — были ужасающи. И прекрасны. Сириус залюбовался ими, понимая, что в той «революции в раю» — корни всякого неповиновения. И не только.
Так и началась Вторая Война — восставшие слуги Единого приняли сторону ушедших Древних Богов, и нареклись ими, старшему имя — Тьма, младшему — Хаос…
Сириус пригнулся. Глаза невыносимо слезились от неразборчивых всполохов цвета плавленого серебра с примесью червонной крови.
«Танец… Танец жестокости… станцуй».
Символика Арки. Повтори Битву Первую — дабы покинуть Арку. Впрочем, тогда Демоны еще не были Стражами, а воевали — двое против всех, и Сириус видел, что сила их воистину велика.
И в ответ создал Единый людей — слабых и смертных созданий, и показал прочим ангелам, все еще преданным ему, и объявил людей детьми своими — не-свободными, прикованными к нему, но «любимыми».
«Но, дитя, я не понимала тогда — и сейчас не понимаю — такой любви…»
И была Третья Война. В ней к Демонам присоединились Шестеро, они воссозданы из предсмертного проклятия последних павших средь бурого Ничто, потому жажда чужой крови и сила невероятная дана им.
«Война. Война… бесконечность…» — набатом гудело в висках Сириуса, пока жуткие «кадры», уже и с гибелью первых, похожих на обезьян, пред-людей сменяли друг друга.
Однако полюбили Демоны людей, и освободили от предрешенности посмертия, и свободой воли наделили. И явились люди служить Демонам, так как бунтарская натура близка им была.
И Шестеро смеялись, потому что предвещали окончательную победу, и грызли глотки ангелам-слугам, и новая кровь — искристая сапфировая… светлая — залила землю, и задыхалась земля, и вспенилась рекой, окаменела в сердце своем — так появилось железо и прочие металлы, и слезы умирающих падали драгоценными камнями, но Шестеро продолжали террор, и смеялись — а пуще всех Зверь, ибо ненавидел собратьев-ангелов, служивших Господину-Единому, подобно как волк ненавидит песье племя, и обожал убийство.
В те дни Зверь стал божеством людей — Демоны редко являлись во плоти на землю, Шестеро же безраздельно властвовали, добивая оставшихся слуг Единого. И поклонялись люди Зверю, принося ему в жертву детей, и выгрызал он младенцев из чрева женщин, и алая кровь соединилась с сапфировой.
Но прознали Демоны о деяниях последователей, и в гневе объявил Старший войну Зверю, и сражались они — двое против шести, но о битве той нет преданий — нет и победителя, так как в решающий момент явились к людям гонцы Единого, и говорили — ослеплены вы владыками-тиранами и их прихвостнями, а они вам глаза и души вырвали, и сердца в хладный гранит превратили, и кровью младенцев ваших кормятся, и вино страданий ваших пьют, но Единый милосерден и всеведущ, он простит вас, коль покаетесь. И слушали люди, и соглашались — забыли уже о том, кто свободу им даровал, зато помнили о поступках Шестерых.
…Рассказ, подкрепленный картинками, пришиб Сириуса. Бесконечная мука и бои, переполненные воплями, расцветшие вырванными из остекленевших глазниц душами, врывались в него, точно осколки разбитых зеркал, в которых танцевали призраки, облепили его кровососущими насекомыми. Сириуса залил холодный пот, он стирал его, а руки дрожали. Жрица заметила его реакцию, крепче сдавила ладонь.
— Я могу остановиться сейчас, дитя, — предложила она.
— Нет. До… финала. Танец жестокости, да? Давай уж… полностью.
«Разделилось племя людей, и некоторые говорили: негоже выступать против тех, кто освободил нас, однако большинство, устав от Шестерых, твердили: «Освободители — бунтари, и нет им дела до нас, мы лишь игрушками в руках их были», и вышел от людей вождь, и сказал: «Избираем мы служение Единому, а лже-свобода не нужна, смертями нашими храм Темной свободы выстроен, мы же покоя жаждем».
Мерная, точно само посмертное танго, речь Жрицы вплетается в зрительные образы. Сириус впитывает.
…Вот высокий рыжеволосый мужчина неопределенного возраста, но с бородой, как у Дамблдора, идет по пустыне и в ладони его поблескивает серебро. Это серебро знакомо Сириусу — витые перстни, что приметил он на пальцах Старшего. Выкованные ангелами, освященные — людьми.
— Предательство, — сквозь зубы пробурчал он.
- Да, дитя. Старший верил своим избранникам-людям, и принял дар. И мнится мне, будто солгал вождь людей — будто поможет священное серебро усмирить Зверя.
Перстни врезались в кожу пальцев, подобно раскаленным прутьям с зубами кобр. Сириус пронаблюдал, как текла кровь — цвета темно-пурпурных астр, и тщетно пытался сорвать роковые украшения мятежный ангел, а те устремляются глубоко — до костей. Очевидно, боль была воистину невыносимой — даже для высшего создания. Сириуса передергивало всякий раз, когда «думоотвод» Жрицы показывал перекореженное агонией лицо бунтаря.
- Он был старшим из ангелов — но и ему не вытерпеть бы ужаса проклятых колец, если бы не принял на себя часть муки Младший, — сказала Жрица.
«Вот откуда язвы на теле тощего Демона», — подумал Сириус. — «А заодно и ненависть к роду человеческому…»
- Таков был конец войны — люди решили ее. Вернулись они к Единому и связал он их несвободой, приковал к предрешенному посмертию, а Арку — последний выход к иным мирам, — превратил в темницу поверженных созданий, отняв знание об истинном предназначении ее. Шестерых покарал Единый меньше других, ибо они лишь следовали. Двоим Демонам отвел бесконечную мукуи исказил суть их Музыки — от освобождения к порабощению, однако основная ярость Единого устремилась на меня -ведь я учила мятежного ангела… с тех пор я — то, что я есть, запертая в Стране Тьмы, без надежды на освобождение…
— А Сатурн? — задал вопрос Сириус. — Он… остался, не так ли? Почему он не освободит… ну, если не ту парочку, то хоть тебя?
— Пустота неспособна освобождать, дитя. Лишь поглотить… навеки, — она замолкла на полуслове: Сириус неосторожно пробежался шиповатыми сапогами по мокнущим ранам.
— Прости, — он смутился.
- Итак, вернулись люди к творцу своему, и радовались, что избавились от ига Шестерых, а Единый объявил себя Творцом всего сущего, и приказал людям служить ему, а Демонами — пугал, именуя Врагами… Не намного мягче был Единый — и ваша, человеческая история много говорит о катаклизмах и бедах, но все же не сумел отнять свободу выбора Единый — то, что даровали роду человеческому мятежные ангелы…Правда, Младший Демон проклял людей, но однажды Владыки Боли вырвутся на свободу, и пробьет час Последней битвы, и… никто не ведает, чем завершится она, каково будет решение победителя — но роковой час еще не настал, и терзает их вековечная боль, а Шестеро слишком далеко, чтобы помочь, да и сердит до сих пор Зверь на Старшего, и не торопится помогать бывшему владыке.
Однако нашлись среди людей те, кто вспомнил о Демонах. И обо мне. Являлись они к Арке, и в Страну Тьмы, и говорили… и тайно от Младшего Демона, я и Старший дали людям материальный вход в Арку… вместе с особой силой. Собственную кровь отдала я, а Старший — последние перья из крыльев вырвал… но добился шанса людям на будущую победу… магические силы.
— ЧТО?! — крыша Сириуса плавно съезжала по наклонной, он с трудом держал равновесие. Тер виски и всасывал слова-образы Жрицы, точно горькое молоко.
Истина — драгоценный хлеб, которым кормится он… до смерти. Или сумасшествия.
«А церковники-то магглские отчасти были правы», — ухмыльнулся. — «Маги и впрямь связались с „нечистой силой“!»
Сириус перевел взгляд на Жрицу. Огромная ватная усталость навалилась на него, и мозг верещал о перегрузке.
— Мы пришли, — сказала Жрица.
Сириус очнулся:
— Пришли…куда?
— К выходу.
Выход… а он и забыл, куда направлялся. Танец не утомлял его, невесомость зеркальной вселенной, словно гелий вдула, и он был готов танцевать еще вечность.
Вечность… как же близко подобрался он к понятию, которое математики обозначают мертвой восьмеркой.
Сириус стряхнул оцепенение:
— Да…спасибо тебе. Спасибо, что привела, — он дергано встряхнулся, точно выбравшаяся из озера собака.
Жрица стиснула его ладонь, а потом притянула к себе. Зеркала вокруг таяли, наверное, потому что изначальное — древнее богов, и наказанное ими существо вновь просило о ласке. Сириус ответил. Поцелуем в губы, что пахли махаонами и золотистой пыльцой крови предрассветных божеств.
Сириус почувствовал, как его ладони коснулось дерево. «Свирель?» — предположил он, и ошибся.
— Моя палочка? — изумленно заморгал он, изучая атрибут мага, будто чудо света. Не восьмое — Девятое. Ха-ха.
Ответа не последовало.
А потом Жрица оттолкнула Сириуса:
— Беги, дитя, беги — не оглядывайся… Торопись, торопись… — отстраненное безумие вновь перекорежило ее лицо, и сухая кожа потрескалась, и серповидный знак вспыхнул глубоким фиолетовым всполохом. — Беги!
Сириус, подхлестываемый стоном банши, будто кнутом, рванулся прочь.
Он бежал, задыхаясь. Превратился в собаку, не заботясь, что данный облик тревожит Жрицу Сатурна напрасными надеждами, мчался четырьмя лапами, а в зрачках трепыхался ужас.
«…Я бы остался… если бы она не повелела мне уходить…»
С данной — пугающей, и завлекательной, подобно тягучей опиумной жиже, точащейся из макового стебля, — мыслью он и выскочил…
Наружу.
Покатился по холодной земле, или полу. Собачий нюх проанализировал сигаретный дым, аромат дерева, камня, пыли и плодородной почвы… Солнца, росы, цветов…
«Я дома. Я на Земле».
Он засмеялся.