Глава 7. Путь в архипелаге
Мы помнить будем путь в архипелаге,
Где каждый остров был для нас загадкой,
Где воздух был от южных ветров сладкий,
А паруса — тяжелыми от влаги.
Мы шли меж остовов таких различных —
Необитаемых и многолюдных.
То с крепостей встречали нас салютом,
То с дальних мысов залпами картечи.
И снова, жёлтый глаз луны набычив,
Скрывала ночь от нас ближайший остров,
Не веря, что мы можем плыть так просто —
Не жаждая ни крови, ни добычи.
Мы шли меж островов и дни, и ночи,
Не ведая, чего желаем сами,
И кажется, что путь под парусами
Не кончен до сих пор ещё, не кончен…
В. Крапивин
Господи, как я устал от всего этого… от боли… от молчаливых слез… от нечеловеческих криков… Сколько времени прошло? Сорок лет? Сто? Вечность? Я ведь всего лишь мальчишка-который-все-таки-умер. Трудно быть фениксом. Но быть человеком еще труднее; ведь птица… она родилась на свет с такой целью, это ее предназначение — чувствовать страдания и стремиться облегчить их. Как вы думаете, от чего сгорает феникс? Может быть, так заведено природой, и он просто подчиняется вселенскому закону, который гласит, что все течет, все меняется? Но как тогда объяснить такой простой факт: от одного сожжения до другого всякий раз проходят различные промежутки времени. Ведь иногда птица живет, не сгорая десятками лет, а порой умирает каждые полгода. Сложный вопрос. Многие ученые-маги бились над ним, но никто ничегошеньки толкового сказать не смог. А ведь если хорошо подумать: при каких исторических событиях фениксы сгорают чаще? — Когда идет какая-нибудь война, когда свирепствует ненависть, бесится гнев, бурлит злоба… Вот вам и ответ на сложный вопрос: фениксы просто накапливают в себе людское горе, стремясь внести частичку света в нашу суровую жизнь, и, не выдерживая груза человеческих эмоций, погибают. И если одаренный провидец коснется пепла феникса, он увидит сотни разбитых судеб, услышит миллионы мыслей отчаявшихся людей, которые держатся над пропастью, только благодаря тому, что когда-то встретили на своем пути огненную птицу. Правда, почувствовав все это, ни один провидец не выживет… А мне за что такое наказание? Я не феникс, я уже даже и не человек… Слышать истерические всхлипы, постоянно чувствовать смертельную агонию, будто мне своей не хватило, — это выше моих сил. Оказывается, что люди умирают часто, и поговорка о том, что каждый миг на Земле кто-нибудь умирает, и взамен ему рождается новый человек, не лжет.
Каждый миг…
Каждый миг…
Сначала мне казалось, что это голоса «с того света», но постепенно они все усиливались, и теперь звучат в полную мощь, разрывая мое и без того израненное сознание на части, и я понимаю, что они с самого, что ни на есть этого света… Если постараться, то можно при желании выделить из всеобщей какофонии звуков чувства отдельных людей.
Хватит! Не могу больше… Я не образец для подражания, но такой муки я не заслужил. Что я должен сделать? Как заставить эти голоса заткнуться? Чем я могу им помочь? Вот сейчас где-то над Атлантикой падает самолет. Я кричу от ужаса вместе с пассажирами. Из калейдоскопа судорожных мыслей выделяется отчаянный призыв какой-то семилетней девочки:
— Не надо, Господи, я же хорошая! Я больше не буду поступать плохо, прости, что я подралась из-за конфеты с младшим братом, я не хотела… Мама… Я не хочу умирать! Не надо, Господи…
Крик обрывается. Всё. Может быть, это произошло из-за халатности диспетчеров, может быть, старый механик что-то не досмотрел. Я медленно падаю на колени в осеннюю грязь. Мне, неживому, все равно, я не чувствую холода. За что? За что??? ЗА ЧТО??? — В ответ только молчание. И, как муха в паутине, бьется в звенящей пустоте одна-единственная фраза: «Не надо, Господи, я же хорошая!». Если бы я мог, я бы рвал эту землю пальцами, кричал, бился в истерике, но даже слезы куда-то исчезли. Я застрял между двух измерений, и ничего не могу поделать. Как хочется забыться, уснуть, сгореть к чертовой бабушке… Сгореть… Где ты, феникс, появившийся на свет благодаря моей смерти? Может, подскажешь что-нибудь дельное, научишь, как помочь этим людям? Я очень хочу им помочь. Очень. Честно говоря, никогда не думал, что можно так переживать чужую боль. Наверно, это называется «любовью к людям». Что ж, теперь я хотя бы знаю, ради чего все это. Ради них, «человеков»… Ради этих идиотов, которые не ценят сокровище оказавшееся в их руках. Ведь нет ничего дороже человеческой жизни. И никогда не будет. Все наше существование — это путь в затерянном архипелаге от острова к острову, где каждый остров — это человек, загадочный и неизведанный…
Я не успеваю додумать эту мысль: слышится тихая мелодия, которая постепенно перекрывает шум, царящий в моем сознании. Музыка заполняет меня целиком, струится по венам, бьется в такт с сердцем, светится в глазах… По венам? С сердцем? В глазах? Я смотрю на свои руки… Понимаете: я смотрю на свои руки!!! Медленно поднимаюсь из лужи. Плащ на мне весь промок, но холода я почему-то не чувствую. Что за чертовщина?! Музыка смолкла, крики в голове возобновились, но теперь их, по крайней мере, можно терпеть. Я выбираюсь из глинистого месива. Нужно срочно установить свое местонахождение. Лужи, лужи, лужи… За хилой растительностью прячется какой-то трактирчик с поэтическим названием «На дне бутылки». Значит, это скорее всего какая-то провинциальная деревенька. Подхожу к ближайшему дереву и со всей силы ударяю по стволу кулаком. Потом с любопытством разглядываю ладонь: кожа сильно разодрана, капли крови мелким бисером начинают проступать на ране… Но я не чувствую боли. Абсолютно. Будто это не моя рука. Не мое тело, которое, тем не менее, почему-то меня слушается.
Ладно, если есть трактир, значит там должны быть люди. Осторожно, с оглядкой, как вор, подкрадываюсь к двери и проскальзываю в щель. В помещении темно, даже по сравнению с мрачной улицей. Я лихорадочно щурюсь, постепенно привыкая к слабому освещению. Обстановка в забегаловке начинает приобретать все более четкие очертания. Это именно забегаловка. При чем даже не третьесортная, но надо довольствоваться тем, что есть. Грязно до ужаса. Столики залиты чем-то липким, их уже года два никто не протирал. По-моему, лучше сидеть на улице в луже, чем в этом заведении. Раздается хриплый булькающий кашель заядлого курильщика — это хозяин в углу копошится. На нем давно нестиранная одежда, сальные волосы дают сто очков вперед Снейпу, а помятое лицо делает его похожим на зомби. Больше никого нет. Мрачновато.
— Э-э, сэр?
Молчание.
— Кхм… Сэр?
— Ты меня глухим считаешь? — я пошатнулся от мощного запаха перегара.
— Извините, вы меня видите?
— Парень, ты что, обкурился? Конечно, вижу. Что пить будешь?
— Ничего, спасибо.
— Как хочешь.
— Э-э, еще раз извините, а какой сейчас год?
— Две тысячи двадцать седьмой…
Я резко разворачиваюсь и выскакиваю из «Дна бутылки». Мне в след несется что-то очень похожее на «закусывать надо». Я захлопываю дверь и перевожу дыхание. Ф-фу… Я мотался по свету неприкаянной душой в течение двадцати пяти лет. Большой срок. Сколько же всего, наверно, произошло… Но теперь хотя бы точно знаю, что меня видят окружающие. Бросаю задумчивый взгляд в сторону давно не мытой никем витрины и чувствую, как в голове опять начинает шуметь с удвоенной силой. Ноги подкашиваются, и я сползаю по стене в грязь. К горлу подкатывает противная тошнота: в витрине отражается мое лицо. Вернее, совсем не мое лицо… Бледно-карие глаза, серые, как у мыши волосы, тонкие губы… Меня охватывает нервный смех. В воспаленных мозгах чьи-то голоса надрываются в предсмертном крике. Поттер, ты влип. Хотя, нет, ты уже не Поттер… Но влип ты все равно по-крупному. Соленые слезы перемешиваются с соленой кровью, сочащейся из прокушенной губы.
И как последняя зацепка за реальность звучит в ушах хрустальная мелодия неизвестного музыканта… Я внезапно осознаю: да ведь это же феникс! Мысленно хватаюсь за спасительную соломинку, закрываю глаза и изо всех сил стараюсь сосредоточиться на этой песне… птица где-то далеко… очень далеко… но в конце-то концов, я же и не из таких ситуаций выкручивался… или это был уже не я? Да черт с ним, какая разница. Главное — это песня. Я найду феникса, и все станет на свои места… во всяком случае, я на это очень надеюсь.
* * *
Приют имени св. Кристофера. Мрачное здание на туманной лондонской улице. Серое на сером. Но в окне кабинета старшей наставницы миссис Браун постоянно горит огонек. Наперекор всеобщей равнодушной ничейности и неприкаянности. Как маленький лучик в глухой беззвездной выси. Обитатели окрестных домов уже не мыслили жизнь без этого светлячка — за последние двадцать лет он ни разу не гас. Теплый такой, уютный, неяркий. Воспитанники приюта свято берегли свою тайну, и об источнике этого света никто не имел ни малейшего понятия.
Кэтти МакМилан стояла на пороге здания и тихонько улыбалась своим мыслям. Как давно все это было… Никогда бы не подумала, что можно так соскучиться по этим стенам. Она вспомнила свои последние дни в детдоме: столько планов, столько надежд на «свободную жизнь», а в итоге… Нет, она не жаловалась — это было не в ее правилах. Да и нельзя сказать, что ее судьба сложилась плохо. Славный муж, уютная, пусть и очень маленькая, квартирка, любимая работа в детской библиотеке Ист-энда1… Короче, что еще для счастья надо? А вот нет же, неймется ей… Мечты о принце на белом коне крепко засели в голове. Не о современном герое на дорогом автомобиле, нет. Она всегда ждала именно средневекового рыцаря, безудержного романтика, безбашенного искателя приключений, благородного пирата или на худой конец Грэя под алыми парусами. Но самое главное, чтобы он верил в чудеса и заставил ее тоже верить, как в детстве. Чтобы подснежники среди зимы, чтобы звезду с неба. И она за ним сквозь огонь, воду и медные трубы. «Наивная дура, ты еще зареви сейчас!!! Ну и ждала бы своего мифического героя, зачем за простого механика замуж вышла? Что, когда возраст подкатил к тридцати, стало наплевать на всю романтику?» — ехидно вопрошал противный внутренний голос. Кэт посоветовала внутреннему голосу молчать в тряпочку и решительно шагнула через порог приюта.
Сегодня Хэллоуин. Ее любимый праздник. Но муж работает в ночную смену, а Нат умотал в командировку куда-то на север Африки. Вот кто-кто, а Натаниэль мог найти романтику и чудеса везде: в луже по середине дороги, в кустах на обочине, в горшке герани, стоящем на подоконнике… А объяснение такому неординарному отношению к жизни — профессия зоолога. Второй Джеральд Даррелл, елки-палки… Посидев перед телевизором с полчаса в гордом одиночестве, Кэт решила пойти прогуляться, и ноги сами принесли ее к старому зданию детдома. Она внезапно вспомнила, что уже давно не навещала Брайтли, который из гадкого цыпленка превратился во всеобщего любимца, великолепную птицу с красно-желтым оперением и абсолютно человеческим взглядом грустных глаз. Кэтти медленно поднималась по лестнице, ведущей в кабинет миссис Браун, и мысленно ругала себя: ну надо же забыть про старика Снэджа и всех остальных… «Остатки совести потеряла», — поддакнул внутренний голос.
Кэт, глубоко вздыхая, добралась до конца коридора. На полу протянулась полоска мягкого света, из-за двери кабинета доносились приглушенные голоса. Такие усталые, такие знакомые. Снэдж и Браун. Старательно проглатывая непрошенный комок в горле, Кэт осторожно постучалась и, получив в ответ доброжелательное «войдите», толкнула дверь.
— Мисс МакМилан?
— Уже три года как миссис Лэнд.
— Мы очень рады за тебя, детка. Присаживайся. Чаю?..
— Да, спасибо.
Кэтти исподтишка разглядывала своих старых наставников. Оба ни чуть не изменились: те же мудрые морщинки на лбу, понимающий взгляд проницательных глаз… Бывшая воспитанница приюта и сама не заметила, как рассказала этим людям всю свою жизнь. Казалось, что ее слова зависали в воздухе, а потом медленно кружились вокруг как сухие листья, смазывая очертания предметов, накрывая глаза какой-то мутной пеленой. Комок в горле становился все больше, говорить было труднее… Холодный осенний дождь хлестал в окна, стоявшие на подоконнике цветы в игре светотени принимали какие-то неведомые фантастические формы. Брайтли слетел со своего насеста и осторожно сел на плечо Кэт. Комок в горле у той внезапно растаял и вылился мощным водопадом слез. Так плачут маленькие дети: отчаянно, навзрыд, содрогаясь всем телом от всхлипов и рыданий. Снэдж осторожно погладил девушку по голове:
— Не стоит… Не плачь… Сказки есть, надо в них только верить. Хочешь, расскажу историю той статуэтки? Ну, помнишь, стеклянный астроном, которого разбил Нат?
Кэт, не в силах выдавить из себя не звука, только кивнула. Старик улыбнулся ей, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, вспоминая:
— Это было… э-э… неважно сколько лет назад. Ты, наверно, удивишься, но я по образованию журналист, а не педагог. Я тогда работал в одной из ведущих лондонских газет. Мне было… А, какая разница, собственно, сколько мне было? Ну что сказать, все мы были молоды, все совершали необдуманные поступки, о которых потом жалели, и я не исключение. Я был очень любопытным человеком… Очень любопытным. В семидесятых годах двадцатого столетия в Лондоне происходили непонятные вещи. Загадочные смерти, бессмысленные убийства, странные люди в длинных плащах мелькали на улицах. Многие предсказатели обещали скорый конец света. Толпы репортеров носились наперегонки со службой спасения от одного места происшествия к другому. Разумеется, я тоже всегда стремился узнать обо всем первым. Как говорит старая пословица: любопытство сгубило кота… Но обо всем по порядку… Никто: ни спецслужбы, ни журналисты — не мог застигнуть убийц на месте преступления. А вот мне однажды «повезло»: я попал в самое пекло. При чем абсолютно случайно: просто решил сходить на бейсбольный матч. А на стадионе произошла крупная заварушка. Люди в черной одежде вдруг появлялись из пустоты, они направляли друг на друга палочки и выкрикивали какие-то слова на латыни… С палочек срывались разноцветные лучи… Кто-то падал замертво, кто-то кричал от ужаса. Человек в маске и черной мантии прицелился в меня… Честно говоря, я думал, что просто свихнусь от боли. Отвратительное чувство: разрываться на куски от болевого шока и не терять сознания… Потом я слышал голоса, которые, по-видимому, обсуждали жив я или нет. Мелькали незнакомые лица. Бессмысленные фразы: «Магл, а ведь выжил после такого сильного Круциатуса…» Чьи-то сильные руки несли меня куда-то. А потом — белый потолок и радостно-усталое лицо медсестры: «Жив!» И наконец-то долгожданный спокойный сон без сновидений. Первым, кого я увидел, когда проснулся, был старик с голубыми глазами и в очках-полумесяцах. Он улыбнулся мне и завопил: «Слава, Мерлину!» Я осторожно согласился, что Мерлин действительно был хорошим человеком. Чудак только весело расхохотался в ответ. Он проговорил со мной целый день. Так я узнал, что волшебство бывает не только в сказках. Потом я упросил его не стирать мне память и поклялся страшной клятвой, что если маглы и узнают о мире чародеев, то только не из моих уст. А на прощание волшебник подарил мне ту статуэтку…
Снэдж смолк. В камине уютно потрескивали дрова. Птица на плече у Кэтти тихонько запела…
* * *
В это же время где-то над Атлантикой падал пассажирский самолет.
А в какой-то английской деревеньке плакал и почти кричал от беспомощности и боли паренек с бледно-карими глазами и серыми, «мышиными», волосами.
Автор: Snowball,
Корректор: Южный,
