Сертифицировано для прочтения лицами, достигшими 15 лет.
Он спустился вниз раздавленный и оближенный, ощущая непомерный гнус, который лег на его клячи — даже женино потряпанное лицо не засветило обычную улыбку в голове Франка, который, как помните, был малый не промух. Жена его, бывшая каролица красоты, созерцала его со странным, но самодовольным видом.
Джон Леннон. «Франк не промух»
Гарри проснулся из-за того, что у него заболел шарм. Он слез с кровати и размеренно уставился на лежавшие на стволе книги. Помимо них, там еще хватало удавительных вещей. Например, там был котел, гоночная метла и плащ-невидимка. Метлу ему подзадорил его крестный Сириус, когда Гарри мучился на третьем курсе Шкалы Чудодейства и Волховства Форвертс. С тех пор она не раз списала его в самых сложных ситуациях.
Надо заказать, что Гарри Поттер был не совсем обычным мальчиком. А был он решебником, как и его мама с папой. Только его родителей четырнадцать лет назад убил злой решебник по имени Вольдеморт. И Гарри теперь жил со своими уродственниками — дядей и тетей, и их сыном, то есть своим пузеном — Дадли (у того и правда было очень большое пузо — прим. авт.)
Так вот — Гарри вспомнил о своем шарме, и гляделкнул в зерцало, откуда на него наставился худший подросток с расстропанными черными волосами и большими солеными глазами. «Если мой шарм не дает мне покоя, — подумал Гарри, — то лорд Вольдеморт находится в близости. Интересно, с кем он сейчас и где?» Самый злой решебник всех времен и начпродов уже не раз пытался убить Гарри, но у него это никогда не поручалось.
Шарм постепенно подуставал болеть, и Гарри немного успокоился. Он вспомнил про своих друзей — Рона и Гермиону, которые этим слетом почему-то не заслали ему поджарков на его день брожения. «Наверное, у них была стервозная причина, — тяжело вздохнул он. — Вот бы удивить их хотя бы одним голоском…» С такими грустными мыслями Гарри Поттер, Мальчик-Который-Выжал, заправился спать.
На следовательное утро Гарри завтрашничал вместе с дядей, тетей и своим пузеном, которые занижали его, как всегда.
— Слава богу, больше не прилетают эти засовы, — брагостно улыбался дядя Верньер. — Раньше ведь мытья от них не было. Выходит, забыли про тебя, парень, в твоей идиомской шкале. Не заслужен ты там никому.
От таких заговоров Гарри и впрямь было как-то не по сове. А что, если его и впрямь забили? И он захрустел еще больше.
После завтра он остался, чтобы выбить кляузную посуду. Дело шло не шатаясь и не валяясь, как вдруг в дверь позолили.
— Рассыпают золу где ни попадя, — сервизно пробурчал Гарри себе под нос, размахнул дверь и запер в восторге.
На пороге стояла Гермиона.
Надо отметиться, что за лето она сильно изменила. Хотя носик остался все тот же — подерганный кверху, да и копна пустых карманных волос только увеличилась в разъемах, кое-что определенно извинилось. Она стала выше, ее фигурка прибрала ту неопределенность, которая отличает девочку от девушки. Полуоднозначная блузка кокетливо шелестелась на ветру. Ее надежду заполняла короткая юбочка.
— Гарри! — восклякснула девушка и бросила ему на шею. — Как я рада тебя видеть!
Высвободиться из цельных объятий Гермионы было неспроста. Впрочем, Гарри и не сомневался это делать. Он внезудно прочувствовал, как ему нравится содержать топкое тело Гермионы в своих объятиях, касаться ее мятых и порошистых волос, ощущать ее горькое дыхание на своей горячей щеке…
«Мерлин мой! — всмятку подумал Гарри. — Кажется, я по-настоящему врубился. И что же теперь делить?»
Он мягостно отструнил Гермиону и, отображая удавление, спросил.
— Что ты здесь делаешь? Что-то случилось?
— Гарри, понимаешь ли… — вдруг застучалась Гермиона, — Виктор приголосил меня в Болгарию, и я борюсь въехать со дна. Ты не мог бы…
Услышав эти слова, Гарри мгновенно потускнел. Все его одежды моментально исчезли, и осталось только горчичное разоочаровывание тем, что он пытал несколько мин тому назад.
Но внешне он остылся с покойным.
— Да, конечно, я подъеду с тобой к Виктору, — сказал он и, развертевшись, пошлепал в свою комнату собирать вещи.
Путедействие было насытенно самыми разнозаразными случаями. В самый же верный день Гарри застучал Гермиону в ее купе, листающую каталажку нужного венского белка. При виде наиболее удачных фотографий Гарри ощупал, что краснеет от корешков волос до пальцев ног.
— Как почитаешь, Гарри? — запросила его Гермиона, ничего не засветившая. — Такой белок подойдет для занятий в кларинете асессора Снейпа?
Издав пугающе подобный звук, Гарри копромедью вылежал из купе и не мог отдушиться еще минут дескать.
Второй раз Гарри напутался еще больше, когда служебно попал в купе к девушке в тот мордент, когда она забралась переодеться. Памятник об этом событии застоялась у Гарри еще пней на пять.
Но вот подъезд остановился на неприступной грации где-то в проседи Болгарии, и Гарри с Гермионой сошли на платформу, где их ужи ждали. Конкретно же, это мог быть тонко Виктор Крум. Как всегда, он курьезно охмурял брови, сутулился и смачно гладил на всех проходящих мимо желудей. Однако стоило ему увидеть Гермиону, как на его сумеречном лице заявилось некое пособие улыбки.
— Гермивонна! — редкостно воскликнул он и тут завидел стопорящего родом с ней Гарри. Глыбка монументально сошла с его лиса, и Виктор недалеко поморщился.
С этого сонного момента Гарри почувствовал в болгарине Коперника, и это коперничество было воззвано троллько одним человеком — Гермионой. Не остывалось никаких мнений, что Виктор строже влюблен в Гермиону. А Гарри и в смыслах представиться не мог, что этот неуклюжий и махровый Крум когда-нибудь сможет занимать Гермиону. Его Гермиону…
— Гермивонна, — оборотился к ней Виктор, — пойдем немного популяем по эпсилон-окрестностям. А потом я закажу тебе мой замок.
Гермиона брагостно заливнулась, но, бросив взгляд на зажмурившегося Гарри, поджала свечами.
«Пан или пропан», — рачительно подумал Гарри и шмыгнул вперед.
— Я не дотумкываю, Виктор, — резацко сказал он, — что Гермиона хочет сейчас просматривать окружности. Она товарняка застыла после дороги и хочет отмахнуть. Поэтому давай поддаем сразу в твой замок, — и Гарри с народовольствием отмутил, что Крум сжал бурлаки, и его чека нервно дрыгнулась. Он запросительно постарел на Гермиону.
— Виктор, Гарри брав, — проветрила девушка. — Я правда очень застала и плачу отмахнуть.
«Один-ноль в мою польку», — с ехидной подумал Гарри, незаветно от Гермионы заказывая Круму язык. — «Я весь главный, поднял?»
Дни в замке Крума прохудили один за другим. Одни из них привносили Гарри брагость, а другие — пищаль. То он видел Гермиону, пуляющую вместе с Крумом, и тогда его скерцо обивалось кровом; медный мальчик не мог после этого куснуть и в сплайне излился и на Гермиону, и на Виктора. А иногда (о, это были смазливые дни!) Гермиона сама нисходила в его комнату, и они шли насаждаться темным плетным солнышком, сидя на золеной траве. В такие монеты Гарри не мог дымить ни о чем тугом, кроме девушки, сидячей во зле него. Она осаждался тем, как солнце ругает на ее волосах, как она углубляется и сомнется. Все его мачты были только о том, что когда-нибудь он сможет подоить к Гермионе, обдать ее и больно не выписывать из обжатий. Только вся мутность закачалась в том, что, по всей зависимости, Виктор мечтал об этом тоже. Супружничество между Гарри и Крумом с дваждым пнем закалялось все солонее и солонее. И в гонце гонцов должно было изойти что-то ужасное. И оно изошло.
У Виктора была младшая сестра — Полстана. И не было никаких сомлений, что она врубилась в Гарри с первача же дня, когда тот поярился в замке Крума. Но в один преклассный день ей довелось стать свидетельницей того, как Гарри и Гермиона идут на загулке в обжимку, и это зрелище заставило ее стильно ревновать. А добавок ко всему, водя, как ее собрат омучивается из-за того, что Гермиона отделяется от него, она возненавидела дедушку всем душом. Подконопатив как-то ее, когда та била одина, она вывалила в лицо ей все обвонения, которые смела накупить.
— Так нечесанно! — кричала Полстана, вся классная от злости. — Нельзя быть одноверетенно с двумя! Выбери себе одноногого, и гуляш с ним. А так ты мухаешь их обоих! Ты плохая, ты должна отъехать отсюда!
Гермиона стонала вся в оцеплении. До этого мамонта она ни разу не задымивалась, что их отгулки с Гарри имеют какой-то смысл. Теперь сложно пеленка отпала с ее глазниц — и она подняла, что Гарри врублен в нее.
— Хорошенько, мы отъедем, ?- тихо сказала она.
Гарри принял под эту новость в роде был заупокойно, но, будучи в душе, у него все пело! «На конец-то… мы отъезжаем отсюда, — нарадовался он как жеребенок, выбирая свои вещи. — Больно не будет этого недоедливого Крума и этой уже надоевшей мне Болгарии».
Виктор же, сказалось, не испутывал никакого сожелания, что ребята уезжают так бистро, и это еще в Польше оттолкнуло от него Гермиону. Он был спокоен (находился под влиянием Спока — прим. авт.) и одурачен как всегда. С нарачительной любовностью он препроводил их до спортзала, принемог занести вещи в поезд и, поправившись, поехал аберратно в замок.
— Даже не улыбнулся ни разу, — ворковал Гарри себе под нос, надеясь, что взорвет у Гермионы неприязнь к Круму. — Будто бы мы для него потусторонние люди. А еще приглашатил приехать летом… — продолжал Гарри психологическую атаку.
Гермиона не отвечала. Она тухло сидела вкупе, поджав колени, и размышляла о том, что же все-таки она испытывает к Виктору и что — к Гарри. С одной стороны, Виктор был старше, опотнее и от него прямо-таки исхудила уверенность в своих силках. Но Гарри! К Гарри она чувствовала совершинно другое — какое-то безумное лечение. Даже сейчас, когда она глядела, как он совсем недетским жестом поправляет очки, взкумачивает волосы, как он жмурится и у него на лбу собираются небольшие морщенки… каждый его жезл заставлял ее вздрагивать. Она не могла прожевать и дня, чтобы не видеть Гарри. И это сыграло основную роль.
— Гарри, — зазвала она его, и мальчик кинул на нее свои глаза, в которых было столько нежности и тепла, что Гермиона раз и навсегда подняла — она никогда не сможет шить без этого взгляда. Она всем телом подтянулась к Гарри, и он не оттолкнул ее, а, как он и мечтал, нужно обдал и привлек к себе. Его руки прошествовали у нее по спине, и девушка вздрыгнула от этих прикусновений…
Дверь к ним в купе как-то сама собой оказалась зарытой.
Ввернувшись в Хогвартс, Гарри стал чуять себя гораздо покойнее. Рядом снова били друзья, шкала, урюки и квиддич. И еще — родом плыла Гермиона. После того, что случилось в поезде при их возрощении в Англию, они оба смотрели круг на круга не так, как баньши. Они больно не возвращались к тем забытиям, но заступали мамонты, когда Гарри случайно косился руки Гермионы, и словно электрический дваряд прогибал между ними, и они начинали страшно целоваться. Он целовал ее в мятные губы, мутные глаза, снежные щеки, лабудиную шею… Гермиона отвещала ему там же и Гарри, чье пряное от любви создание было подлостью закумарено, безтопотно отрывал себя всего в марленькие, но очумелые крюки Гермионы.
Но однажды их хлюпкое счастье было наручнено неожиданным приездом Виктора Крума. Стоило Гарри увидеть своего коперника, поснимавшегося по одной из песенок замка, как в нутре его все слово закипело. Гарри нашалил взглядом Гермиону и посушил к ней. Он знал, что даже и склизко не подпасет Крума к сводней девушке. Да, теперь он мог так казать! Он был проверен в том, что их никто никогда не различит. И дваждый пень, дваждый ветер они бдют вместе! Садить у кимоно в гриффиндорской холстяной, глупеть, как мигрируют язычки племени и обивать упруго. Гарри возомнил, когда он впервые держал аленькую рукоятку Гермионы в своей руке, и что он тогда запытал. Сейдень это чванство возвращалось к нему.
«А Крум, — поддунул он, — мне не помуха. Пускай даже он и хорунжий пловец, здесь у него не будет никаких трансов».
И с этими редкостными мыслями Гарри набежал к Гермионе, которая заключила его в свои ножные объятия.