Сертифицировано для прочтения лицами, достигшими 12 лет.
На носу серебряная свадьба. Столько лет прошло… И как я тебя терплю?
У тебя сегодня опять был «такой» день. Очередной Лонгботтом взорвал очередной котел, Макгонагалл недобро покосилась на педсовете, заявку на участие в конференции до сих пор не подтвердили, Малфой снова прислал приглашение на годовщину свадьбы, хотя прекрасно знает, что ты не пойдешь…
Ты пришел домой поздно и начал сцеживать накопившийся яд уже с порога. Распознающее голос заклятье давно пора наложить заново, оно понимает пароль только с третьего раза. Мое пальто нужно отдать Люпину на подстилку, а лучше выкинуть на помойку — жена Мастера Зелий престижной школы (профессора, доктора алхимии, члена Королевского алхимического общества и прочая и прочая) не должна расхаживать по улице в обносках, как свихнувшийся домашний эльф. Ужин, разогретый три раза, — это не ужин, а Мерлин знает что, и только присутствие дамы мешает тебе назвать его тем словом, какого он заслуживает. Тебя БЕСИТ эта дурацкая клетчатая скатерть, и ты уже УСТАЛ повторять, чтобы я не застилала ею стол. Что за манера все время делать назло?! Что за идиотская привычка?! Мало на работе неприятностей, так еще и дома…
Ты схватил с полки чашку, шваркнул ее о стенку и ушел, хлопнув кухонной дверью.
Я аккуратно собираю в кучку разноцветные черепки. Ты подарил мне эту чашку на первое Рождество после нашего знакомства, помнишь? Долго мялся сначала, а потом невнятно пробурчал, что раз уж я взяла обыкновение пить чай ведрами, и при этом исключительно в твоем кабинете, то будет только справедливо выделить мне отдельную посуду. На чашке — взъерошенный черный котенок гоняет по ковру разноцветные клубки шерсти: катает их туда-сюда, путается в нитках, смешно чихает, пытается почесать себя за ухом и заваливается набок… Я долго выспрашивала, где ты откопал такую прелесть, но ты молчал не хуже, чем на допросе у Того, чье имя теперь уже начинают забывать…
Сколько раз она разбивалась вдребезги за эти годы? Не сосчитать… Сколько раз я боялась, что наш брак разобьется точно так же? Для чашки есть Reparo, а для нас?
Я часто повторяю себе, что знала, за кого выхожу. Знала, что в тридцать семь человек уже не изменится. Разумеется, знала — я же не дура, как бы ты ни уверял меня иногда в обратном. И все-таки… все-таки, конечно, жила в душе шальная надежда, что когда-нибудь ты сбросишь свою дурацкую скорлупу и превратишься… Когда я начинала думать, в кого же ты превратишься, меня разбирал смех. Ты — и в роли принца на белом коне! Я ярко представляла себе, как ты вручаешь мне букет роз, грациозно опустившись на одно колено… А в следующее мгновение — заявляешь, что это никакие не розы, а самая что ни на есть Гвоздика Мерлина, и что только такая тупица, как я, не может отличить Rosaceae от Caryophyllaceae — ведь это же два совершенно разных семейства. И все-таки… все-таки…
Ты не изменился. По-прежнему язвишь и ворчишь по пустякам — иногда больше, иногда меньше. За чистотой твоих мантий следим мы с Милли (мне пришлось встать перед выбором: либо бросать работу, либо брать в дом эльфа). Чтобы ты соблаговолил вымыть голову, мне нужно попеременно подлизываться и угрожать не меньше суток, а уж подстричься ты соглашаешься исключительно под страхом остаться без кормежки на неделю. У тебя всегда на первом месте работа. Ты пропадаешь в школе допоздна, приходишь и ныряешь в домашнюю лабораторию. Иногда я удивляюсь, как мы ухитрились завести двоих детей, — ведь когда ты появляешься, наконец, в спальне, я обычно уже вижу десятый сон…
Впрочем, иногда ты вообще не приходишь ночевать. Возвращаешься дня через три — и с невозмутимым видом заявляешь, что был в Берлине — искал какое-нибудь редкое зелье. Или, скажем, проводил важный эксперимент, который требовал твоего постоянного присутствия…
Я знакома с одним из твоих «экспериментов». Это было… Мерлин, ведь шестнадцать лет прошло… Она пришла сюда одним субботним вечером, когда ты аппарировал в Оксфорд вести семинар по психотропным зельям, и заявила, что «Северус здесь долго не задержится». Сказала, что вы встречаетесь уже два месяца, и что только твоя исключительная порядочность мешает тебе развестись со мной и жениться на ней. Я ответила, что неволить тебя не собираюсь, и предложила решить вопрос миром. Честно рассказала, какие блюда ты любишь, а какие не ешь ни под каким соусом. Предупредила, что ты сладкоежка, но ни за что в этом не признаешься. Что можешь, если дать тебе волю, слопать полфунта салями всухомятку, а потом неделю будешь мучиться от гастрита. Что ты жутко любишь корчить из себя ценителя классической музыки, но от Шостаковича и Рахманинова тебя клонит в сон, а от Баха — стабильно начинает болеть голова. Что у тебя аллергия на овечью шерсть, так что с этим милым свитерком ей придется расстаться. Что, покупая газету, ты в первую очередь прочитываешь в ней анекдоты на последней странице, но упаси ее Бог тебя в этом уличить…
Мы расстались подругами. И переписываемся до сих пор. Недавно она прислала мне обалденный рецепт рольмопсов. Я забыла сказать ей, что рыбу ты ешь только речную и только жареную или, в крайнем случае, тушеную. Ничего, вот уедешь ты на свою конференцию, я достану банку из тайника — и всю неделю буду питаться одной селедкой! А потом ты будешь лечить меня от изжоги и ругать на чем свет стоит.
Через неделю после того разговора с твоей «будущей второй супругой» ты притащил мне коробку пирожных. Мои любимые эклеры — «вульгарные маггловские сладости, ужас, ужас, ужас, как такое можно есть, на это и смотреть-то противно, дай один…»
О разговоре я тебе так и не рассказала. А восемь месяцев спустя родился Брайан.
Звонит телефон… Никогда не забуду, как ты вздрагивал от всех этих «маггловских штучек» в первый год. Как ты изощренно ругался и как дулся, когда тебе казалось, будто я улыбаюсь.
Телефон звонит снова. Я нехотя встаю с пола и поднимаю трубку. Это Мелисса. Хочет подбросить нам свое «хулиганье» на выходные. Для порядка надо бы, конечно, спросить тебя — и ты потом будешь долго меня этим попрекать, но я просто соглашаюсь. Потому что ты обожаешь внуков, хотя и ворчишь постоянно, что они мешают тебе работать. И потому что сейчас с тобой все равно без толку разговаривать.
Мелисса, бедная девочка, унаследовала от своей непутевой матери чутье на чужое настроение. Слыша мой голос, она сразу настораживается и спрашивает, что случилось. Объясняю, что ничего страшного не происходит, все как обычно. Она вздыхает в трубку: «Мать, как ты его только терпишь…»
«Как ты его терпишь…» — вздыхала моя подруга вечером после второй вашей встречи, когда ты без лишних церемоний заявил ей, что даже длительное общение со мной не оправдывает ее полную неспособность к логическому мышлению. «Как вы его терпите!» — картинно поднимал брови Драко, в точности копируя твой любимый жест. «Я бы на вашем месте давно врезала ему хорошенько!» — Минерва не любит намеков и туманных фраз. И в самом деле, как я тебя терплю…
На кухню осторожно заглядывает Милли. Отправляю ее заниматься стиркой, а сама начинаю убирать со стола. Бросаю взгляд на часы. Прошло минут двадцать. Я прекрасно знаю, что ты сейчас делаешь. Заперся в лаборатории и швыряешь в стену свои любимые колбы и реторты. Когда посуда под рукой закончится, ты сядешь на табуретку и уставишься в одну точку. А после — встанешь, восстановишь свои стекляшки, сваришь какое-нибудь особо сложное и особо вонючее зелье и успокоишься.
Потом ты поднимешься сюда и остановишься у дверей кухни. Я услышу, как ты переминаешься с ноги на ногу и сухо кашляешь, но виду не подам — таковы условия игры. Наконец, ты войдешь, молча возьмешь у меня из рук последнюю вымытую тарелку и будешь долго ее вытирать — как будто желая убедиться, что там не останется ни одной молекулы аш два о…
Потом… Потом ты поставишь тарелку на стол, бросишь сверху полотенце и посмотришь, наконец, на меня. Скорчишь рожу, которая, по-твоему, должна означать «ну вспылил, ну с кем не бывает, ну ладно тебе, не сердись», шагнешь вперед и прижмешь меня к себе. И я уткнусь носом в твою мантию, от которой пахнет немного травами, немного лягушачьими внутренностями, а больше всего — просто немолодым уже, совсем немолодым мужиком. И, может быть, я зареву, и ты будешь гладить меня по голове, а потом достанешь палочку и восстановишь разбитую чашку, и мы будем пить чай с пирожными. Конечно, пирожные — это только для меня, но надо же тебе проверить, что за гадостью я отравляю собственный организм…
И у меня потеплеет на душе, и я снова подумаю, что посуда бьется, в сущности, к счастью…
Потому что я знаю, что ты меня любишь. И я тоже тебя люблю. Язва моя ходячая, горе мое луковое, чудо мое носатое, моя самая главная головная боль… Я люблю тебя.
Наверное, поэтому я и терплю тебя так долго…