Сертифицировано для всех читателей.
Когда она родилась, мама очень боялась, что она тоже унаследует семейное проклятие. Ну да, проклятие, конечно. Неужели вы думаете, что быть вейлой — это так весело? Я всю жизнь хотела, чтобы меня оценили. Меня, а не вейлу. Училась как одержимая, сидела над книжками… А видели все равно только волосы и, простите, содержимое лифчика. У меня не было подруг, потому что девочки мне завидовали. У меня не было друзей, потому что мальчики не видели меня под красивой оболочкой. А взрослые — ахали и восхищались… И не воспринимали меня всерьез. Никогда. Знаете, как удивилась мадам Максим, когда меня Кубок… Но нет, это потом.
Ей повезло. Она родилась просто красивым ребенком. Да, мы похожи: глаза, нос, даже волосы… Но проклятье досталось мне. А Габи… Она просто Габи.
Мой лучший и единственный друг.
Это было ужасно! Вы не представляете, каково быть младшей сестрой школьной красавицы. Родители, понятно, любили нас одинаково, но их друзья, учителя в начальной школе, все эти взрослые — как у Экзюпери, помните?.. Они… понимаете, они сравнивали. И — жалели. И им было стыдно, что они сравнивают, и поэтому они меня сторонились. И я — тоже сторонилась. Потому что не люблю, когда меня жалеют.
Флер меня не жалела никогда. И не задирала нос. Наверное, все думают, что я ей завидовала… А как завидовать человеку, которого любишь? Своей единственной подружке…
Ну конечно, мы ссорились. Младшие сестры — это только в модных журналах сплошное умиление. Один раз она добралась до косметички… И «Reparo» моим теням было, простите за каламбур, что мертвому припарки. А когда она разрисовала своими каракулями любовно переписанное набело сочинение по трансфигурации, я ее чуть не убила, честное слово. А потом мы долго ревели: она у мамы на коленях, а я — у себя в комнате. До сих пор обидно: последний день летних каникул пришлось провести за письменным столом. А когда я уезжала в Бобатон, она долго махала мне рукой и бежала за каретой…
А мне было ужасно интересно: все эти ящички, шкатулочки, тетрадочки… Я обожала сидеть в ее комнате — даже просто так. Нюхать, как там пахнет, смотреть на картинки по стенам… А когда она уезжала в школу, я утаскивала ее наряды и украшения и красовалась в них перед зеркалом. Другие девчонки в моем возрасте играли в принцесс, а я играла во Флер. Потом от мамы попадало, конечно… Но она меня не выдавала!
Конечно, разница в девять лет — это много. Знаете, когда я поняла, что она — единственная? Когда испугалась, что могу ее потерять. По-настоящему испугалась. Да-да, там, на Турнире. Я же поверила, понимаете? Поверила этим водяным страшилам. Ох, я ведь тогда и по-английски-то толком не говорила… Пока догадалась, что делать с яйцом, уже срок подступал. А потом пришлось еще и слушать раз пять, чтобы слова разобрать. Боже, как я тогда перепугалась! Полезла в воду… Вода была ледяная, я чуть не выскочила из озера. А эти… эти… пялились на меня, представляете? А потом меня поймали гриндилоу… И тут я поняла, что Габи спасти не успеваю. Знаете, сердце просто ухнуло куда-то… Сначала почему-то испугалась, что же я маме скажу. А потом — как подумала, что ее больше не будет, что она не будет сидеть у меня в комнате на диванчике, не будет таскать украшения у меня из шкатулки, что я не буду расчесывать ей волосы после душа и читать сказки на ночь… Знаете, ей должно было как раз восемь исполниться через неделю, я ей купила браслет и бусы из красных кораллов. И вот я тогда представила, что пройдут годы, а бусы с браслетом так и будут у меня в шкатулке лежать… Или что ее в них похоронят… Я там чуть не утонула, правда-правда. Все заклинания забыла, руками от гриндилоу отбивалась. Вырвалась как-то — а время уже кончилось. Ну, все, думаю…
Ой, я почти ничего не помню, я же маленькая совсем была. Меня очень рано разбудила мама, потом мы пришли в какую-то комнату. Там был старик с длинной бородой — месье Дюмлёдор, мадам Максим, а еще две какие-то девочки и мальчик — все старше меня. Потом старик что-то сказал, взмахнул палочкой, и я заснула. А когда проснулась — ужас: все шумят, я в воде, холодно ужасно, меня какой-то мальчик держит… Я перепугалась, а потом слышу: Флер плачет. А я хочу сказать, чтобы она не плакала — и не могу, язык не слушается. Она кинулась ко мне, обнимает, бормочет что-то про какой-то там браслет — а у самой слезы по щекам текут, как у маленькой. Я тогда думала, что плачут только малыши…
Она всегда меня видела такой, какая я есть. Вы не представляете, как мне было это важно. Наверное, поэтому я очень рано начала с ней советоваться, как со взрослой. Ну, понимаете, маме не все можно рассказать… Приду к ней в спальню — и болтаем, пока глаза совсем не слипнутся. Она мне про свою школу рассказывает, я — про Бобатон, учителям знакомым кости перемываем… Мама, конечно, знала, что мы полуночничаем, но не ругалась. У нас вообще не мама, а золото!
Мне даже странно немножко было видеть, как остальные от нее с ума сходят. Не знаю почему, но на меня ее магия никогда не действовала: Флер всегда для меня была просто сестрой. Капризной, довольно своенравной, иногда просто врединой… Впрочем, я ведь тоже не сахар. Да, и мне ужасно льстило, что она со мной советуется. Сейчас я понимаю, что наверняка несла полную чушь, но Флер меня всегда выслушивала, кивала, вопросы задавала. Мы обе любили эти ночные посиделки. Когда в школе учительница сказала написать сочинение про лучшую подружку, я написала про Флер. Кто это слышал, понимающе так улыбались, думали, что я тоже… ну, как все. А я ее просто люблю, понимаете? Я бы и теперь про нее написала.
Она пошла в Бобатон в восемь лет — на год раньше, чем остальные, она всегда была умненькая… Что? Ну да, обычно в Бобатон идут с девяти. В Дурмстранг, я слышала, с двенадцати. Но в Дурмстранг полукровок не берут, так что там все с домашним образованием… Я тогда как раз закончила школу — и поступила работать в Гринготтс. Быстро пошла на повышение, и они перевели меня в лондонское отделение. Можно подумать, что на гоблинов моя магия тоже подействовала. Глупости, конечно, мы же их проходили на расоведении… Но отпуск я все равно проводила дома — и Билла с собой таскала.
Нет, мы не стали дальше друг от друга. В конце концов, от Лондона до Парижа всего два аппарационных прыжка. Ну, и Па-де-Кале, конечно. Интересно, а почему же все-таки нельзя аппарировать через текущую воду… Тема для диссертации: магические реалии, лежащие в основе маггловских суеверий. Вы извините, я запишу…
Да, она действительно вся в науке. Наша… как это по-английски… bluestocking, да? Синий чулок. Невыносимая всезнайка… Я ей иногда в шутку напоминаю ту сказку Перро про двух сестер: одна красивая, другая умная. «Рике с хохолком», помните? На самом деле это не так, я надеюсь. Она очень симпатичная, да и я тоже не совсем безмозглая, хоть и блондинка…
Знаете, я даже радуюсь иногда, что Флер живет в Англии. Останься она в Париже, мне пришлось бы всю жизнь быть «бедняжкой Габи, которая очень умненькая, но, конечно, лишена очарования старшей сестры». И я бы, наверное, начала на нее злиться. А так — и волки сыты, и овцы целы…
Родители, между прочим, просто в шоке были, когда я познакомила их с Биллом. Он же у нас принципиальный, сережку из уха за пятьсот золотых не вынет. А Габи посмотрела-посмотрела, а потом подошла и говорит: «Он тебя видит по-настоящему, да?» Она поняла! А ведь ей всего-то девять было…
Я ужасно радовалась, когда она приехала с женихом. Я же знала, как трудно, когда тебя никто не понимает… Билл, он смешной такой… ну, странноватый немножко, но забавный. И главное — он ее по-настоящему любит, понимаете? А не как эти… Ну, как все. А когда я встретила Такеши, я про него Флер самой-самой первой рассказала. Даже раньше, чем маме.
Мы разные. Не надо нас сравнивать. Но мы сестры. И мы гораздо больше похожи, чем кажется на первый взгляд. Понимаете?
Они встают и выходят из кафе — две высокие блондинки. Одна, несмотря на короткую стрижку, старые маггловские джинсы и неприступный вид, неминуемо привлекает взгляды всех мужчин от шести до ста шести лет. Вторая, помоложе, — в безупречно выглаженной бархатной мантии, элегантных очках и с неизменной книгой под мышкой — привычно держится в тени, но, похоже, ничуть от этого не страдает.
На улице они расстаются. Старшая сестра садится на багажник мотоцикла и крепко обнимает сидящего за рулем рыжего парня в кожаной куртке, младшей радостно машет с другой стороны улицы худощавый японец в строгом деловом костюме.
Прежде чем исчезнуть со сцены окончательно, они оборачиваются и — одновременно — улыбаются. И становится ясно, что они действительно похожи. И действительно разные.
