Неудачник

Кто-нибудь может мне объяснить, почему все, что я делаю (или не делаю), всегда воспринимается в штыки? Думаю, вряд ли. Поэтому я не удивляюсь, когда, в очередной раз не выполнив задание по Трансфигурации, не могу найти никого, кто дал бы мне списать.

— Надо было самому делать, — а то я не знаю.

— Нечего на товарищах паразитировать! — можно подумать — можно подумать! Когда кто-нибудь другой просит, просто молча протягиваете тетради, а не корчите тут непонятно что.

И так далее, и тому подобное. Так было всегда, и изменить вряд ли что удастся. Просто на свете есть такие люди — неудачники.Это те, кому все время не везет, с чьим мнением не считаются, кого ни во что не ставят. Так вот я отношусь к таким людям.

— Дай пройти, что встал на проходе? — я действительно стою посреди коридора, разглядывая большой красочный плакат, кричащий о том, что через месяц в нашей школе состоится слет юных колдунов и волшебниц, посвященный теме «Усовершенствованные методы защиты от темных сил при помощи стандартной магии и магии высшего уровня». Всем желающим поучаствовать в этом предлагается написать доклад, который состоял бы как из теоретической, так и практической части. Что это значит, я не понимаю: свои заклинания предлагать, что ли? Ну, может, Грейнджер и в состоянии выдать что-то подобное, но вот насчет остальных меня терзают смутные сомнения…

Впрочем, я отправляюсь дальше по коридору, стараясь не замечать снисходительных ухмылок, направленных в мою сторону. К ухмылкам я привык, тем более что стоит мне взглянуть на ухмыляющегося, как его лицо тут же принимает серьезное, даже озабоченное выражение. Потому что за подобного рода гримасы я могу съездить в челюсть, причем совершенно бесплатно. Пожалуй, это единственное, что я могу сделать бесплатно.

Впереди маячит фигура Малфоя. Малфой — это такой невысокий, белобрысый болезненного вида пацан, который может минут за семь заполучить почти любую девушку в пределах досягаемости, если только она не Грейнджер или не полная уродина, что, кстати, одно и то же. Малфой призывно машет рукой, и я устремляюсь за ним на улицу, к небольшому фонтану.

— Нет, ну ты представь, что сегодня на Зельях выкинул Уизли! — начинает кипятиться он. Зелья — это такой предмет, которого у меня с этого года больше нет, потому что СОВ по нему я не получил. Гадкий такой предмет, который ведет противный профессор, хоть и плохо так говорить о декане своего факультета.

— Что же он выкинул на этот раз? — я вдруг чувствую, что от мантии Малфоя исходит странный запах.

— Этот идиот… мы работали сегодня в парах, так вот мне повезло готовить состав именно с ним, ты представляешь?! — отчего же нет? Я прекрасно знаю, что у профессора Снейпа фантазия не просто изощренная, а очень изощренная, как и чувство юмора. — Так вот, Уизли забыл положить в котел тертых каракатиц, и котел… черт! Хорошо хоть взорваться не успел — я удалил термоядерную смесь — зато обрызгало нас порядочно! Ненавижу! Объясни, почему не сделают отдельный класс для умственно отсталых?! — я только пожимаю плечами.

— По-твоему, было бы лучше, если бы Уизли все время учился со мной? — Малфою нравится моя шутка, и он усмехается, а потом великодушно тянет:

— Ну, по сравнению с Уизли ты не такой уж отсталый!

Ура! Ура! Комплимент от великого Малфоя! Становится противно, как всегда после подобных «комплементов». Я усаживаюсь на бортик фонтана и останавливаю взгляд на резвящейся малышне. Малфой какое-то время молчит, а потом достает из мантии яблоко и начинает грызть его, голодными глазами поглядывая по сторонам в поисках компании поинтереснее. Он обожает яблоки.

— Слушай, — вдруг говорит он, — а где, собственно, Крэбб? Что-то давно его видно не было.

— Откуда я знаю? — я недружелюбно передергиваю плечами. То, что мы с Крэббом все время вместе, вовсе не значит, что у него не может быть своей жизни. Личной. Крэбб — это такой неудачник, который не понимает того, что он неудачник, и мнит себя ровней Малфою. Но я-то знаю, кто он на самом деле, и поэтому мне жаль его.

— Ну, я пошел, — Малфой независимо поправляет мантию и устремляется в сторону Монтегю, который весело болтает с девчонками.

Я продолжаю сидеть на бортике фонтана, стараясь делать вид, что все нормально, так, как и должно быть. Это лучший способ скрывать, что ты — неудачник. Пусть все думают, что тебе просто все равно, потому что ты самодостаточный и независимый.

Мимо проходит Пэнси под ручку с Джулией. Они смотрят на меня, перешептываются и вдруг начинают хохотать в голос. Понятия не имею, над чем они смеются, но чувствую, что краснею. Я всегда краснею, когда дело касается девчонок, и неважно, каким боком.

— Ты бы слез отсюда — у тебя спина мокрая, — я оборачиваюсь, но только для того, чтобы отвернуться снова — передо мной стоит полоумная Лавгуд и задумчиво оглядывает меня. Спина действительно намокла — брызги от фонтана разлетаются слишком далеко — но я нарочно не слезаю. Полоумная Лавгуд — это такая девчонка, которую даже нельзя назвать неудачницей. Она хуже, чем неудачница, потому что у нее «не все дома». Что самое интересное, ее все это нисколько не беспокоит.

Не получив от меня никакого ответа, она еще какое-то время переминается с ноги на ногу, а потом проходит мимо.

— Гарри, ты читал, что пишут про тебя в «Пророке»?.. — слышу я ее спокойный голос. Таких людей не любят за то, что на вопрос: «Как у тебя дела?» — они начинают в подробностях описывать, как у них дела. Да уж, Лавгуд как раз из таких.

Наконец, мне надоедает мокнуть под фонтаном, и я решаю пойти на поле и полетать немного — все равно уроки делать неохота. Уроки — это чушь несусветная. Вот знает Малфой все эти заклинания, составы зелий, правила ухода за соплохвостами, и что? Хоть раз, хоть один единственный раз удалось ему обставить Поттера-который-его-бесит? Да ни разу. А мне, например, удалось пару раз дать ему в глаз так, что у Золотого мальчика искры посыпались. И без всяких там заклятий.

Подхожу к сараю для метел и вытаскиваю на свет свой «Нимбус-2001». Эта модель давно устарела, но с тех пор, как папаша Малфоя попал за решетку, благотворительных вливаний в нашей команде не предвидится. Моему старику, например, вообще наплевать, на чем я летаю, как учусь и соблюдаю ли правила. Правила я, кстати, соблюдаю потому, что просто нет повода их нарушать.

Я выхожу на пустое поле и, оседлав метлу, взлетаю. Сначала медленно, потом постепенно набирая скорость, я кружу над полем, пролетая через кольца и выделывая разные трюки. Летать я умею. Потому что невероятно люблю это занятие. Пожалуй, полеты — единственный предмет, на который я всю жизнь хожу с удовольствием. Иногда бывает обидно, что ловцом назначили Малфоя, а не меня, но в глубине души я понимаю, что музыку заказывает не тот, кто лучше танцует, а тот, кто больше платит. Я стремительно проношусь над трибунами, огибаю судейское кресло, возвышающееся высоко над землей, и стремительно лечу вниз. Это моя любимая игра: нужно как можно дольше не выравнивать метлу, чтобы иметь возможность пролететь как можно ниже над землей. Опасно, конечно. Когда Поттер проделал что-то подобное на третьем курсе, я слышал, как мадам Помфри сказала, будто он мог сломать себе шею, если бы не выровнял метлу в последний момент. Но я почему-то не боюсь. Выжимаю из метлы все, на что она способна. Земля приближается очень стремительно, и я считаю секунды до выравнивания: четыре, три, две…

— Осторожно! — чужой голос вырывает меня из моего мирка. Я сбиваюсь со счета, пропускаю момент и лечу вниз, уже не контролируя ситуацию. Даже не успев испугаться, мешком падаю на землю и замираю на несколько мгновений, приходя в себя от обрушившейся лавиной боли.

— Черт! — только и могу прошептать я, чувствуя, что все мои внутренности перевернулись внутри и, наверное, встали не на свои места. Как это ни печально, но кто-то подбегает ко мне и начинает активно дергать за плечи в попытках перевернуть. Поскольку этот кто-то находится у меня за спиной, я не могу видеть его лицо, зато слышу нервные причитания:

— Я так и знала, что когда-нибудь это произойдет!

Знала она, что что-то там случится! Тоже мне, Трелани нашлась!

Все мое тело изнывает от боли, которая усиливается от каждого прикосновения доброжелательницы

— Отвяжись, а? — говорю я невидимой «помощнице», надеясь, что мой голос звучит достаточно грубо, чтобы напугать ее.

Но она не обращает на протесты никакого внимания, упорно тормоша меня. Еще пара попыток — и вот я лежу на спине, смотрю в голубое небо и достаточно нецензурно ругаю омерзительную Лавгуд, которая почти заботливо подкладывает мне под голову свернутую мантию.

Мне больно. Мне обидно. Мне противно. И я ругаюсь, не выбирая особо выражений, а полоумная идиотка смотрит на меня, моргает огромными рыбьими глазами навыкате и спокойно слушает все, что я говорю о ней.

— Тебе легче? — говорит она, когда я, наконец, выдыхаюсь. — Ну, тогда я пойду позову мадам Помфри.

И она поднимается и уходит прочь, а я пытаюсь встать на ноги. Это нетрудно: сначала надо опереться на руку, потом согнуть ту ногу, которая гнется, затем опереться на нее и, наконец, при помощи метлы принять вертикальное положение. Мне удается. Думаю, это потому, что мне жутко не хочется в больничное крыло. Это во-первых. А во-вторых, не сказал бы, что мечтаю выслушивать в свой адрес презрительные шуточки Малфоя, да и всех остальных, о том, какой я неуклюжий, и неповоротливый, и просто глупый.

Продолжая опираться на метлу, медленно ковыляю к раздевалке, надеясь, что там смогу спокойно прийти в себя и разобраться, где у меня что сломано. Закрыв за собой дверь, падаю на скамейку и, тяжело дыша, начинаю осматривать поврежденную ногу. Судя по тому, что боль вполне терпимая, у меня вывих или, в лучшем случае, ушиб. Превозмогая боль, пробую все-таки пошевелить стопой, и после небольшой борьбы с самим собой мне это удается. Точно, не перелом. Значит, можно приложить лед или забинтовать посильнее, и все пройдет само. Я всегда стараюсь жить по этому принципу: на мне, как на кошке, все заживает довольно быстро. Главное — не обращать внимания на боль.

Со стороны душевых кабинок до меня доносятся какие-то стоны и всхлипы, словно кому-то еще хуже, чем мне. Вообще-то, мне наплевать, но любопытство — страшная штука, и я снова встаю и ковыляю к кабинкам в надежде посмотреть, кто получил по мозгам на этот раз. Надеюсь, это не Малфой — иначе он замучает жалобами, вроде: «почему тебя никогда нет, когда ты нужен». Можно подумать, он хоть раз оказался рядом, когда был нужен мне.

Как назло, все эти странные звуки раздаются из самой дальней кабинки, так что мне приходится хромать довольно долго, хватаясь за перегородки и ругая про себя того слабака, который даже не в силах потерпеть и не ныть, как последняя девчонка.

Однако трудно описать мое изумление, когда, нечеловеческими усилиями добравшись до последней кабинки, я обнаруживаю там самую настоящую девчонку, да еще и связанную. Она валяется на полу и, извиваясь, как уж, пытается вырваться на свободу. Из глаз текут злые слезы, но она не сдается, упорно дергая плечами, рассчитывая на то, что со временем веревки ослабеют. Слишком увлеченная своим занятием, она не замечает меня, и я имею возможность какое-то время наблюдать за тем, с какой отвагой она борется с ситуацией, не желая сдаваться.

— Развлекаешься, Грейнджер? — в моем голосе появляются малфоевские нотки, и я нависаю над ней, стараясь не показать, что мне самому не так уж хорошо и весело.

— Отпусти меня, ты, жалкий… — она не договаривает, руководствуясь, вероятно, правилами приличий, и я улыбаюсь. Не злобно, нет, просто улыбаюсь оттого, что, представив себя на ее месте, мне в голову приходят такие отборные ругательства, что хочется тут же произнести их. Жаль только, повода нет — ведь я не на ее месте.

— С чего бы это мне вдруг тебя отпускать, грязнокровка? — интересуюсь я совершенно искренне. Действительно, что дало ей повод так думать?

— С того, что меня будут искать, и тогда вы все вылетите из школы! — она говорит не очень связно, продолжая брыкаться.

Я продолжаю делать вид, что получаю от сего зрелища истинное удовольствие, хотя моя нога начинает отекать и болеть еще сильнее. Я хочу ответить ей что-нибудь остроумное, но в голову ничего не приходит. Наверное, это потому, что я вовсе не остроумный. Меня вообще частенько называют тугодумом, хоть и «за глаза».

В общем, я молча наблюдаю за жалкими попытками Грейнджер освободиться и размышляю о том, зачем вдруг Малфой решил заняться похищением гриффиндорок. Я-то всегда считал, что дотрагиваться до грязнокровок ниже его достоинства…

— Ну, что уставился, — говорит, наконец, Грейнджер, с ненавистью глядя мне в глаза. — Пойди скажи своему хозяину, что я все равно ничего не скажу про его отца!

— А ты знаешь что-то действительно ценное? — устав стоять, я опускаюсь на пол возле нее и протягиваю больную ногу. Грейнджер некоторое время наблюдает за моими движениями, чем заставляет меня покраснеть, а потом вдруг произносит насмешливо:

— Я смотрю, до хозяина ты не дойдешь! — она делает упор на слове «хозяин», и я не выдерживаю.

— Это тебе Фадж хозяин, — грубо говорю я, сплевывая в сторону, — а у меня хозяев нет!

— Ты и вправду так думаешь? Бедный мальчик! — она начинает издеваться уже открыто, и я думаю, что это нечестно — она ведь понимает, что я не смогу придумать достойного ответа.

— Дура! — отворачиваюсь я, бормоча себе под нос что-то нецензурное.

Разглядывать красно-сине-желто-зеленую плитку вовсе не интересно, но видеть ее нагло улыбающуюся физиономию я просто не в состоянии.

— О! Кого я вижу! — в дверях появляется Малфой в сопровождении Крэбба. — Тебя полоумная Лавгуд на пару с Помфри по всей школе разыскивают! А ты тут сидишь! Решил посторожить грязнокровочку? — он наклоняется ко мне и приветственно жмет руку, оглядывая отек на раздувшейся лодыжке.

— Говорят, ты с метлы свалился? — Крэбб, подражая Малфою, тоже пожимает мне руку и тянет на себя, помогая подняться.

— Было дело, — коротко говорю я, не рискуя вдаваться в подробности.

— Мерзкий Хорек! — доносится из кабинки визг Грейнджер, которую Малфой старательно поливает из душа. — Прекрати! Немедленно!

— Ну, что ты орешь, грязнокровка, — покровительственно говорит Малфой. — Кипяток, конечно, не смоет всю твою грязь, но, может, сделает тебя хоть чуточку почище…

— Прекрати!.. — воет она, пытаясь увернуться от горячих потоков, но Малфою это только доставляет удовольствие.

— Ну что, будешь говорить? — спокойно спрашивает он, и я начинаю понимать, как выглядят настоящие Пожиратели смерти. Пожиратели — это такие совершенно обыкновенные люди, способные спокойно смотреть на чужую боль и унижение.

Кожа Грейнджер краснеет, и мне становится противно. Не то, чтобы мне жаль грязнокровку — в конце концов, что ей мешает сделать то, о чем просит Малфой — просто неприятно смотреть на ожоги. Вообще не люблю наблюдать чужие повреждения, и меня тошнит от одного вида крови.

— Ладно, вы тут развлекайтесь, а я, пожалуй, пойду прилягу, а то нога что-то сильно болит, — я хватаюсь за перегородку и ковыляю прочь.

— Лед приложи, — советует Малфой абсолютно дружелюбным тоном, — опухоль спадет.

Я киваю и выхожу в раздевалку, а потом и на улицу. Стемнело. После душной душевой воздух кажется холодным, и все тело начинает покалывать. Ежусь с непривычки и потихоньку хромаю к школе. Мне непонятно, как у Малфоя получается с равным спокойствием причинять боль и давать добрые советы? Наверное, никогда не смогу понять этого.

Вообще, что-то в этой ситуации кажется мне неправильным, но я никак не могу понять, что именно. Я столько раз дрался, столько раз ломал другим руки, бил и даже кусался, но никогда прежде не испытывал такого неприятного чувства, как в этот раз. «А что будет, если Малфой обожжет ей все лицо?» — почему-то думаю я, продолжая брести к замку. Что-то меня развезло сегодня. Может, это потому, что мне самому больно?

В школе стараюсь быть как можно незаметнее, чтобы не попасться на глаза любителям колдомедицины. До лестницы добираюсь без проблем, а там… Чья-то мантия падает мне на голову, сильный удар валит с ног, и я лечу с третьей ступеньки куда-то вниз, навстречу новой боли.

— Есть! — слышу я из темноты чей-то хриплый шепот. — Петрификус тоталус! — все мое тело словно наливается свинцом и кажется чужим. Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, даже кричать не могу — рот не слушается. Потом наступает неприятное ощущение левитации — меня транспортируют куда-то, а затем резко отпускают, и я падаю на каменный пол, пребольно ударившись спиной.

— Отлично, — произносит второй голос, в котором я узнаю голос Уизли, и все встает на свои места. Со мной поступили так же, как Малфой — с Грейнджер. И, скорее всего, будут бить. Последняя перспектива вовсе не радует, но, с другой стороны, что я могу поделать?

Удар не заставляет себя ждать. Ногой по почкам — это не оригинально, зато очень действенно — я издаю тихий стон.

— Где она? — рычит Уизли, ставя ногу мне на грудь.

— Откуда я знаю? — глухо отвечаю я из-под мантии.

— Ври больше! — Уизли злобно пинает меня еще раз, но уже не так сильно. Кажется, я переоценил противника: гриффиндорцы добрые.

С меня сдергивают мантию, и я жмурюсь от яркого света факела, оказавшегося перед самым моим носом. Я нахожусь в небольшой круглой комнате без окон. Вокруг меня стоят Поттер, Уизли, Финниган, Лонгботтом и Томас — полным составом. Все они смотрят с отвращением и даже ненавистью.

— Ты знаешь, где Малфой держит Гермиону, — из последних сил сохраняя спокойствие, цедит сквозь зубы Поттер. — И ты скажешь нам. Иначе мы будем держать тебя здесь очень и очень долго.

Я молчу, понимая, что любое слово может быть направлено против меня. Малфоя сдавать не хочется. По многим причинам… Где-то я даже понимаю его — все-таки, отец в тюрьме, а тут есть шанс его вытащить…

— А, может, обменяем его на Гермиону? — предлагает Финниган, направляя на меня палочку. Он не понимает: то, что каждый из них готов пожертвовать собой ради этой жалкой грязнокровки, вовсе не значит, что Малфой поступится своими интересами ради меня.

— Транталлегра! — смачно произносит Томас, стоящий по другую сторону, и мои ноги пускаются в неистовый пляс, выделывая невероятные пируэты. Ситуация осложняется еще и тем, что я продолжаю лежать. Наверное, жалкое зрелище. И очень смешное. Только никто из гриффиндорцев не смеется. Они сосредоточенно смотрят на меня и ждут, когда я все выложу. В это время мне в голову приходит образ Грейнджер, которая не сдавалась, и это придает сил. Что я, слабее какой-то девчонки?

— Фините инкантатем! — говорит Поттер, которому, очевидно, наскучило наблюдать за тем, как я извиваюсь. — Ты будешь говорить или нет?

— Нет, конечно, — серьезно говорю я.

Уизли бросается на меня и начинает мутузить, пользуясь моей беспомощностью, но Поттер вдруг оттаскивает его и, пытаясь успокоить, говорит:

— Послушай, Рон, ты бы на его месте так же поступил.

— Слизеринская свинья! — бесится Уизли. — Я ему покажу! Я бы на его месте… — он осекается, понимая, что никогда не предал бы друзей. Даже если бы оказался на моем месте. Значит, мы в равном положении.

— Ладно, лежи здесь, — выплевывает Поттер, — пошли, ребята, мы придем, когда найдем Гермиону, а его, — он тыкает в меня пальцем, — пусть сожрут крысы.

И они гордо удаляются, забирая с собой факел. Остаюсь в полной темноте. Пробую покричать — так, для проформы, но понимаю, что никто не услышит.

Действия всех заклятий постепенно проходят окончательно, а вот боль остается. Я усаживаюсь, облокачиваюсь на стену и начинаю тихонько поглаживать опухшую ногу -кажется, будто от этого становится легче. Абсолютно ничего не видеть тяжело только первые несколько минут — потом привыкаешь и перестаешь вглядываться. Вскоре и мысли приходят в порядок. До меня доходит, что же именно так не понравилось мне в поведении Малфоя. Я много видел всего, много дрался и много раз сам издевался над другими. Но одно дело, когда ты выступаешь против парней, которые хотя бы теоретически в состоянии дать отпор, и совсем другое, когда ты мучаешь слабую, жалкую девчонку. Но, может, это просто я такой умный, а Малфой не понимает?

Время тянется очень медленно. Со всех сторон раздается писк крыс. От сидения в одной позе затекает спина, и я потягиваюсь, размышляя о том, как бы поудобнее устроиться, чтобы прикорнуть до следующего визита Поттера и компании. Интересно, им удастся отбить Грейнджер? Наверное, удастся. Их же пятеро, а Малфой с Крэббом вдвоем.

Найдя, наконец, более менее удобное положение, я сворачиваюсь клубком на полу и закрываю глаза, стараясь сосредоточиться на завтрашнем дне. Малфой много раз говорил, что я толстокожий. Вероятно, он прав, иначе как объяснить, что мне сейчас наплевать на то, что происходит за стенами этой комнаты. Просто хочется спать…

— Мистер Гойл, просыпайтесь! — я надеюсь, что это все еще сон. — Вставайте немедленно!

Открываю глаза. Теперь комната освещена тусклым светом свечей, плавающих в воздухе над моей головой.

— Посмотрите, как у него нога распухла, — неужели и полоумная Лавгуд здесь?! Ей-то что надо?

— Разве Вы не видите, что он не может встать, — желчно обрывает беспокойную мадам Помфри декан моего факультета. — Вингардиум Левиоса!

Снова чувствую, что поднимаюсь в воздух — Снейп левитирует меня в больничное крыло. Полоумная Лавгуд плетется следом и, судя по выражению лица Помфри, уже в сотый раз рассказывает историю о том, как я упал с метлы.

И вот я лежу на отвратительно белой больничной простыне и ожидаю, когда заживет моя многострадальная нога. Пытаюсь притворяться спящим, но кто-то все время приходит и дергает меня. То Снейп допрашивает, что именно делал со мной Поттер, намереваясь поставить вопрос об его исключении ребром. То Дамблдор выведывает, что произошло с Грейнджер, явно желая упечь в Азкабан и младшего Малфоя тоже. То Помфри требует полного отчета о моем самочувствии, которое становится с каждой минутой расспросов все хуже. Наконец, от меня отстают. Все уходят, оставляя меня в гордом одиночестве, чему я очень рад: так я пойду на поправку гораздо быстрее. Лежу на мягкой подушке, накрытый теплым одеялом, и наслаждаюсь тишиной…

Вдруг дверь распахивается, и на пороге появляется полоумная Лавгуд. Она быстро проходит к моей кровати, а потом, словно вспомнив о своем имидже невозмутимой сумасшедшей, тихо говорит:

— Как ты мог? Я-то думала, что ты не дружишь с Малфоем, а просто общаешься с ним, потому что больше не с кем. Я-то думала, что ты — настоящий человек. Я каждый раз наблюдала за тем, как ты летаешь, и была уверена, что ты очень страдаешь из-за того, что тебе приходится общаться с Малфоем. Я думала, ты свободен. Ведь только по-настоящему свободные люди могут так здорово летать… А оказалось, что ты просто гнусный, ограниченный, никчемный придурок, верный цепной пес Малфоя!.. Как я в тебе ошибалась! — конец своей речи она произносит с надрывом, на ее глаза наворачиваются слезы, и она опрометью выбегает из палаты, хлопнув дверью.

Я лежу и ничего не видящим взглядом смотрю на белую стену. Только полоумная Лавгуд могла разглядеть в таком неудачнике, как я, человека. Что дало ей повод думать, будто я благородный? Неужели она считает, что желать свободы и быть свободным — одно и то же? А чего она ожидала? Что я пойду против всего факультета и сдам Малфоя? Или что я защищу Грейнджер там, в душевой? Мне непонятно. Я считаю, что поступил правильно, во всяком случае, так, как должен был. Почему же мне теперь неспокойно? Почему в глубине души начинает копошиться совесть?

Может, Луна не такая уж полоумная?