Дневник Марии Дикон

1 июня 1997 года

Я всю дорогу проревела. Нет, в Хогвартсе я спокойная была, и в Хогвартс-экспрессе тоже. Сидела себе тихонечко, делала вид, что дремлю. Впрочем, там с разговорами никто и не лез особенно, все какие-то пришибленные были. А потом села на поезд до Бристоля, и тут как нахлынуло. Сижу вся зареванная, слезы ручьем, люди на меня смотрят, как на ненормальную. А мне плевать. Знала ведь, что нужно заранее наплакаться, потому что если дома буду плакать, то мама с ума сойдет от волнения. Она и так, бедная, беспокоится. Дочка большую часть года неизвестно где, неизвестно с кем. Хорошо хоть, новости волшебные до нее не доходят, а то бы совсем извелась. Я ее стараюсь не пугать. У нее ведь кроме меня и нет никого — единственный свет в окошке.

5 июня 1997 года

Сегодня опять о нем думала. И ведь странно же — как его все ненавидели, анекдоты рассказывали про похороны «на бис». А как узнали, что он погиб, тут же жалеть начали, и про вредность его забыли, и про то, как он слизеринцев своих выгораживал. С другой стороны, каждый декан своих защищает, но не так же внаглую, да? То, что он делал, это совсем несправедливо. И не зря на него обижались.

Нет, читаю сейчас, и сама себе не верю. Как будто очернить его хочу, чтобы не так больно было. Это ведь не просто потому, что умер кто-то, кого я знаю. Вот когда Седрик погиб, я так не убивалась. Или слишком маленькая еще была, не понимала? Странно. Кто он мне? Учитель. Просто учитель.

7 июня 1997 года

И чего народ так зелья ненавидит? Мне этот предмет кулинарию напоминает. Как бабушка меня учила картошку в суп резать: если суп с рисом, то режешь кубиками, а если с вермишелью, то тонкими такими брусочками. И овощи для салата: крупно порежешь — нехорошо, а слишком мелко накрошишь — и вкуса нормального не почувствуешь, мешанина какая-то получится, а не салат. Так же и здесь — неужто корень асфоделя труднее нарезать, чем ведро капусты на засолку нарубить? Мне вот нравилось. И вся эта точность, скрупулезность… ну не знаю я, что в этом такого уж страшного. Хотя… хотя… помню мы с Келли поссорились. Она мне: «Ты зелье испортила, ты все на глаз бросаешь!» Я говорю: «Я всегда чувствую, сколько надо положить, а вот если бы ты огонь вовремя убавила, то все бы у нас получилось». Поспорили мы с ней. Она говорит: «Ну отмерь мне три грамма сушеных цветков зверобоя». Я щепотку на весы бросаю — точно три грамма. Она: «А теперь десять». Бросаю щепоть побольше — в точности десять грамм. Народ аж ахнул. Спрашивают, как это у меня получается, а я ответить ничего не могу. Сама не знаю. Я ведь когда тесто для пирогов замешиваю, тоже все всегда на глаз бросаю, и случая еще не было, чтобы тесто не подошло. Может, это способность такая от природы?

Помню, я дыню купила, а она зеленая оказалась. Так решила я из нее варенье сварить. Никогда не варила, дай, думаю, попробую, не выбрасывать же продукт. Поставила вариться, а день был жаркий, сморило меня, я и прилегла в комнате отдохнуть. Просыпаюсь, а варенье-то так загустело, что жидкости почти не осталось — одни кусочки дыни в сиропе. Разложила на подносе, подсушила еще немного. Получились конфетки. Самые натуральные конфетки. Слопали их, помню, на ура. Потом мама меня все убеждала, чтобы я еще раз попробовала конфет наварить. Я ей говорю: «Мама, это ведь случайно получилось. А во второй раз наверняка не получится — я же не знаю, сколько времени проспала». А она мне: «Чтобы вовремя уснуть и вовремя проснуться, это тоже талант нужен». Во как!

14 июня 1997 года

Лето какое-то бесконечное. Дни тянутся, как резиновые. Мама целыми днями на работе, а я по квартире шатаюсь и вспоминаю, вспоминаю. Как я его впервые увидела. Испугалась, ей-богу. Такой высокий, черный, глазищами сверкнул. Мне сказали, что он слизеринский декан, так я даже обрадовалась. Уже знала, что в Слизерин точно не попаду. Я же маггла наполовину, и жила среди магглов, а там сплошные «истинные арийцы». Хорошо хоть, не в Гриффиндор меня кинули, гриффиндорцев он ненавидит, ох, как ненавидит. За что, не знаю, но, наверное, есть причины. Не может быть, чтобы такая ненависть и из-за какого-то пустяка. А с нас-то что возьмешь? Он и не придирался ко мне особенно. Помню только, однажды я в класс со звонком вбегаю, а он мне: «Мисс Дикон, вы опоздали на семнадцать секунд». И ведь даже на часы не взглянул. Наверное, чувство времени — это и впрямь врожденный талант.

Девчонки говорили, что он урод. Но ведь это неправда. Мужчина и должен таким быть, по-моему. И мама всегда говорила, что красивый муж — это чужой муж. Была вон замужем за красавцем и что? Сколько лет уже одна живет. Только я у нее и осталась. Лучше уж такой, с кривым носом, но чтоб любил и на чужих баб не заглядывался. Глупая я, да? Я ведь сначала все фантазировала, как бы все было, если бы у меня был такой отец. Он бы маме не изменял, и не развелись бы они, и жили бы не в Бристоле, а в каком-нибудь его фамильном замке. Есть ведь у него замок, да? Только тогда я готовить бы не смогла, потому что в замках всю работу эльфы делают.

А потом что-то изменилось. И фантазии уже другие пошли. Как будто мы с ним вдвоем в этом замке, и не отец он мне вовсе.

А девчонки говорят, он неряха. Какой же он неряха? От него травами пахнет, а был бы неряхой, и пахло бы по-другому. Ну и что, что волосы жирные? У меня тоже жирные, каждый день мыть приходится. А вот так потолчешься целый день на кухне в жару, так такой у них вид делается, словно я их месяц не мыла. Ну и что с того?

Дуры они, просто дуры.

20 июня 1997 года

Я сегодня по улице шла, вижу: впереди человек. Черные джинсы, черная рубашка, волосы до плеч. И тут мне как в голову стукнуло — он! Почему так подумала, не знаю. В джинсах я его не видела ни разу (да у него, наверное, их и не было). Просто высокий, худой, сутулится слегка, да и волосы еще эти, и руки, руки… Господи, пальцы такие длинные, в полтора раза длиннее моих. Я бегом! Обгоняю — нет, молодой совсем парень, и не похож вовсе.

Шла домой — плакала. И сейчас плачу.

Что же это? Он мне уже в каждом встречном мерещится.

1 июля 1997 года

Только сейчас поняла: смерть — это уже навсегда. Словно захлопнулась дверь, и уже не откроешь, и ключа не подберешь — намертво, так и есть, намертво. И все, о чем я после Нового Года мечтала, никогда уже не сбудется. Может, и так бы не сбылось, ведь он на меня совсем внимания не обращал. Кто я ему — такая же ученица, как и остальные. Он же и не хвалил меня вовсе. Заглянет в котел, хмыкнет, и пошел дальше. Значит, все правильно. Было бы неправильно, отругал бы. Вернее даже не отругал бы, а… даже не знаю, как это назвать, высмеял, что ли? Он так припечатать умеет, что просто стоишь, воздух ртом хватаешь, и не знаешь, что ответить и как оправдаться, и чувствуешь себя полной дурой. Умеет…

Я в настоящем времени о нем пишу, а ведь его больше нет. Нет и все. И ничего у меня уже не будет. И не могло быть, потому что он мой учитель. И он бы пальцем ко мне не притронулся, даже если бы я ему нравилась. А я не могла ему понравиться, потому что я обыкновенная, и никаких у меня талантов особых нет, и внешность…

4 июля 1997 года

Я вчера не могла уснуть. Перебирала в памяти рецепты ядов. Так, чтобы сразу — не мучиться, боли чтобы не было, и тошноты, или, Боже упаси, галлюцинаций. И ведь знаю один состав, и все, что нужно, у меня с собой есть.

Хорошая привычка — ингредиенты по щепотке тырить, за четыре года такая коллекция набралась, гордиться можно. По пакетикам все разложено, подписано, срок годности везде указан. Если бы он увидел…

Не дай Бог, мама этот дневник прочитает. Я бы чары наложила, но на каникулах нельзя. Придется прятать.

7 июля 1997 года

Котел вот на плиту поставила. Хорошо — плита газовая, все-таки живой огонь, не электричество какое-то. Сидела, что-то крошила, толкла, нарезала. Словно во сне. Словно вел меня кто-то.

Приготовила, остудила, в стакан налила. Сижу и думаю. Вот выпью сейчас — и все. Ничего больше не будет, ни слез этих дурацких, ни мыслей. Кому я нужна? У меня даже друзей тут нет. Приезжаю из Хогвартса как в пустоту. Я же до сентября вся измучаюсь, а потом вернусь в школу, а его там нет, и зелья кто-то другой станет вести. И кабинет уже другим будет, этот новый зельевар все по-своему переставит.

А потом представила я себе, как мама моя с работы вернется и меня найдет. У меня же хоть Хогвартс есть, а у нее? Работа и я? Да еще бабушка, но она сейчас в России. А без меня что останется? Как она жить будет, бедная? Мне без мечты своей дурацкой жить тяжело, а ей — без живого человека?

Плачу, опять плачу. Но я не буду это пить, правда, не буду. Сейчас, успокоюсь немножко, и вылью в раковину, и котел вычищу, чтобы блестел. Котел, он всегда чистым должен быть.

25 ноября 2003 года

Сегодня шла по улице, и детка в животе толкнулась. Странно, обычно это вечером бывает, когда я музыку слушаю, а тут — неожиданно так. И подумалось мне почему-то, что если мальчик родится, надо будет Северусом назвать. Не знаю, откуда вообще такая мысль взялась. А потом страшно стало. Говорят ведь, если назвать ребенка в честь какого-нибудь человека, то он может судьбу повторить. А я не хочу, чтобы мой сын таким молодым умер. Нет, не надо.

И вообще, я почему-то уверена, что у меня будет девочка.

10 августа 2007 года

Разговаривала сегодня с Келли. Она меня зовет в Святого Мунго работать, зельевар им, видите ли, понадобился. Причем срочно. Я ей сказала, что у меня опыта работы совсем нет, а она говорит, что подсунула своей начальнице мазь от радикулита, которую я для Келлиной бабушки делаю, так теперь начальница горит желанием со мной встретиться и сразу же в штат взять, а как услышала, что я у Снейпа училась, так и вовсе в восторг пришла. А сколько я там у него училась? Четыре курса неполных.

В принципе, мне уже дома сидеть надоело, да и муж не против, чтобы я работала. Только вот придется няню найти для Джорджии, все-таки не хочу я ее в садик отдавать.

Смешно: я когда Келли сказала, что дочку назвала Джорджией, потому что папа Джордж, она заявила, что у меня совершенно фантазии нет.

Сейчас вот сижу, пишу, а дочка в кроватке посапывает, и муж спит уже, ему завтра рано вставать на работу. И такой он смешной во сне: лицо совсем детское. А я тут вспомнила, как зелье на газовой плите варила, и сердце у меня зашлось. Подумать только — ведь ничего этого в моей жизни могло бы не быть.