О вреде курения

Домишко стоит на отшибе. Можно сказать, вообще за окраиной, почти в лесу. Живет там пожилая пара, живет нелюдимо, в деревне их и не видят почти. Редко когда мальчишка ихний в лавку наведается: не то сын, не то внук, не то просто на побегушках — кто его разберет. Пытались расспросить, да он все зубы скалит да отмалчивается. Ну да на том и заглохло все. Живут себе и живут…

Солнышко зашло, на болоте коростель расскрипелся. Кто его видел, того коростеля? Вот то-то и оно-то… А слышали все. Раз скрипит, пора детей домой звать, да и камин растопить неплохо бы. Вон, как холодом из лесу потянуло…

Луна взошла. Оглянулась, прищурилась… Вроде все на месте. А кто это там на чердаке шуршит? Посмотреть, что ли? Да не из любопытства вовсе, а порядка для. Мало ли какая нечисть забрела…

— А, старый знакомый! Ну сиди, сиди… Вот узнает мастер, вот он задаст!

— Да откуда узнает-то?

— А я пожалуюсь!

— Ой, да ладно тебе! Ты и говорить-то не умеешь!

— Так уж и не умею! С тобой ведь говорю! Думаешь, ты один такой умный?

А он опять зубы скалит. Он вообще смешливый. И смешной. Голенастый такой, как кузнечик. Худой, длинный, рыжий… Сидит вот с книжкой, а коленки выше ушей торчат…

— Ужо тебе, охламон!

— Да ладно… Одну еще — и все!

Ну не охламон, а?!

Вытаскивает новую сигарету, прикуривает от свечки, затягивается и переворачивает страничку. Свечка больше копоти, чем свету дает, так он огонек на палочке зажег, палочку за ухо и читает. И добро бы дельное что читал-то! Детективы… Модного этого писателя, как бишь его… Ну, который про сыщика лондонского пишет. Маггловская однодневка.

— Аль!!! — гремит снизу, и сразу начинает скрипеть лестница.

Мальчишка вскакивает, воровато тушит сигарету и сует окурок в карман — времени нет на Evanesco.

— Аль! — на чердак, пыхтя, залезает хозяин дома — пузатый невысокий старикан в темной мантии. — Луна уже час как взошла, ты о чем думаешь, бандит?

Хозяин принюхивается.

— Опять курил?!

— Одну всего, — врет Аль. — И ту недокурил…

— Давай сюда! — под носом у Аля маячит пухлая ладошка.

— Чего?! Я ж немножко!.. — ноет Аль, отступая на шаг.

— Множко, немножко… — ворчит мастер. — Дыхание зельевара должно быть чище утреннего ветра, обоняние — острее, чем у королевской гончей, а вкус — тоньше, чем у нантского сомелье. А ты — немножко… Давай сюда свою отраву, и бросай это дело сейчас же. Лопнуло мое терпение!

Аль уныло смотрит, как заветные полпачки вспыхивают и растворяются в воздухе.

— Не можешь без баловства — лучше конфеты лопай, — продолжает кипятиться мастер. — Леденцы вон, лимонные. На кой вчера аж два фунта приволок? Ведь говорили ж тебе: шоколада не будет — купи чуть-чуть леденцов, на пробу. Чуть-чуть — это сколько по-твоему? Эх… — мастер вздыхает и смотрит на ученика с укоризной. — Все вы, юнцы, по молодости здоровье не бережете! Читаешь вон тоже — скорчился, в темноте… Хочешь в тридцать лет очки носить?

Аль ухмыляется. Вроде как, сегодня ему не влетит, а до тридцати еще дожить надо!

— И когда ж ты у меня человеком станешь… — мастер достает клетчатый платок, шумно сморкается и кряхтя лезет обратно в чердачный люк. — Пошли, чего стоишь?! — окликает он Аля. — Луна ждать не будет!

Аль покорно плетется за учителем в лабораторию. По дороге он стрелой влетает на кухню, вытаскивает из вазочки пару леденцов и сует их в рот.

Еще, чего доброго, Фламель про кариес вспомнит!