Вакансия

— Так почему это не попало в газеты?

— Отчего же — попало. В «Пророке» было.

— Ох, не смеши меня! Читала я эту заметку в три строчки!

Полчаса назад они случайно столкнулись в магазине, немедленно и безапелляционно прозвучало предложение зайти в соседнее кафе, и вот уже официанты, напуганные грозным натиском величественной, как маггловский пароход, клиентки, бегают вокруг них на задних лапках, хоть и заказали они всего лишь по чашке чая… И идет допрос с пристрастием. Давно Минерва МакГонагалл не чувствовала себя припертой к стенке.

— А чего бы ты хотела?

— Прости, дорогая моя, но ты не можешь не видеть, что это несоизмеримо — его популярность, серьезность увечья, и три строчки на пятой странице! Да по-хорошему «Пророк» должен был бы все лето только об этом и кричать! На первой полосе! Фотографии, интервью с безутешными родственниками, архивные материалы… Выдержки из опусов этого фанфарона… Тем более летом, в мертвый сезон! Им же писать сейчас совершенно не о чем! — она резко отставляет свою чашку, перья немыслимой птицы на шляпе возмущенно колышутся. — А я почему-то узнаю об этом только в больнице, когда прихожу к Фрэнку…

— Августа, прости, но я не понимаю, почему ты вообще так близко к сердцу это все принимаешь!

Врешь, Минерва, все ты понимаешь. Хоть от себя бы не скрывала! Ох, как тошно — и ведь права Августа, права. И Минерва прекрасно знает, что сейчас скажет ее визави…

— Минерва, я не могу не принимать близко к сердцу происходящее в школе, где учится мой единственный внук.

Нет, не то. Конечно, совершенно очевидный мотив — для обычного человеческого беспокойства, но никак не достаточный для обличительного тона и очень плохо скрытого подтекста в разговоре.

— Минерва, это же не первый случай… В прошлом году — этот идиот ведь погиб!

— И Квиррел тоже — не первый случай. Ты просто раньше не интересовалась, пока Невилл не поступил, — наверно, так чувствуют себя преступники, внезапно решившиеся на чистосердечное признание.

Августа ничего не говорит, лишь укоризненно качает головой. Минерва пытается смотреть ей в глаза и выглядеть Деканом Гриффиндора и Заместителем Директора, а не провинившейся школьницей.

— Минерва, я прекрасно помню мощь обаяния Дамблдора… Ты скажешь, мне легко говорить, потому что я с ним давно не общаюсь, меня уже не берет. И все-таки, дорогая моя, задумайся, что происходит! Ведь на вашей ответственности дети.

Прощаясь с бывшей однокурсницей, Минерва ловит себя на чистой радости ученика, которого отругали, но к доске не вызвали: Августа не поинтересовалась, кого пригласили преподавать Защиту на следующий год.

Хорошо, хоть жив остался… Эта мысль, вернее, то, что она вообще так подумала, настолько поражает Минерву, что она повторяет вслух: «Хорошо, хоть жив остался!»

Карета скрывается за поворотом, и Минерва отходит от окна. Так что же получается: она ждала чего-нибудь в этом роде? В глубине души она и не допускала, что этот учебный год кончится без происшествий, что Рем Люпин останется в Школе. Надо наконец себе в этом признаться и… и что? И идти говорить с Дамблдором. Который год это продолжается? Минерва глубоко вздыхает и садится за стол. Машинально перебирает бумаги: важно — неважно, заняться срочно — можно отложить. Сама понимает, что мухлюет — кучка «срочно» оказывается намного больше, добрая половина этих бумаг запросто могла бы подождать и до завтра, и до послезавтра, и до августа, — и ненавидит себя за это. «Нет худа без добра: так ты все дела на три месяца вперед переделаешь!» — говорит она вполголоса и тут же слабо улыбается этой попытке сыронизировать над собственными колебаниями. И обрушивается на самое себя с немой гневной отповедью: дело слишком серьезное, надо взять себя в руки и сделать его, а не откладывать, прикрываясь надуманными предлогами! Ни с одной из этих бумаг не произойдет ровным счетом ничего, если она покинет кабинет на полчаса — вряд ли разговор займет больше времени! Ничего не изменится, никто не умрет… Но ведь никто не умрет и если отложить разговор с Альбусом на час… на день, на два… У них есть передышка почти в два месяца — до того, как необходимость приглашать нового учителя надвинется во всей своей блистательной неотвратимости!

Одним движением руки перемешав только что разобранные бумаги, она встает и выходит из кабинета.

Коридор, лестница, коридор… Минерва пытается продумать, что ей сказать Дамблдору, но чем ближе вход с горгульями, тем больше путаница у нее в голове. В одном она уверена: надо поговорить, надо наконец убедить его, что это не может быть случайностью.

— Минерва, дорогая, я всегда думал, что Дистанционная Легилименция — плод воображения маггловских поэтов!

— Простите? — Минерва ошарашенно замирает посреди кабинета. Он улыбается, позволяет ей поймать его взгляд, они долго смотрят в глаза друг другу — пока Минерва не отводит взгляд первой, не в силах справится с мурашками, бегущими вдоль позвоночника.

— Присаживайтесь. Я как раз думал послать за вами.

— Боюсь, Директор, я не уловила ваш зов. Я пришла по своей инициативе. Мне надо с вами поговорить.

Гордись, Минерва, — ты сумела это сказать. Правда, если не смотреть ему в лицо, то ничего — говорить легче.

— Я весь внимание…

— Альбус… Увольнение Рема — это ведь не случайность…

- В каком смысле?

Мерлин, да скажи уже, хватит ходить вокруг да около! Только не поднимать глаз, не смотреть на него. И желательно не дышать.

— Альбус, уже много лет с учителями Защиты в конце года что-то случается.

— Я знаю, Минерва. Вы хотели разделить со мной радость за Рема — мало кому так везет?

Минерва сильно прикусывает губу, переводит дыхание и продолжает:

— Альбус, а если все-таки с должностью… что-то не так?..

— Не так, конечно, не так! Уверен, у Росмерты в пабе только об этом и говорят! А в «Кабаньей Голове» — скажу вам по секрету — принимали ставки, удержится ли Люпин на этой работе! Вот, жду теперь Аберфорта — когда придет в долг просить…

— Альбус, я не Росмерта, и вы не Аберфорт, при всем моем уважении к вашей семье.

— Да, увы, мне не свойственно такое благородство — поставить на заведомо безнадежное дело из одной только братской солидарности!

— Альбус… — Минерва почти стонет. Дамблдор, кажется, понимает ее состояние, резко меняет тон:

— Минерва, вы, как сами верно заметили, не Росмерта. Поэтому прекратите забивать себе голову глупыми деревенскими сплетнями! — Минерва хочет ответить, но он не дает, продолжает без паузы: — Давайте теперь перейдем к тому, о чем я хотел поговорить. Учитывая все, что случилось этой ночью, и все, что нам предстоит на будущий год, я подумал, что надо пригласить человека как можно более опытного в практической Защите, пусть и не смыслящего ничего в преподавании. И мне показалось, что лучшей кандидатуры, чем Аластор Грюм, нам не найти. Думаю, он и вам поможет разрешить ваши сомнения — я не знаю человека более бдительного! Если с должностью действительно что-то не так, как вы изволили выразиться, Аластор этого не пропустит.

Минерва понимает, что проиграла, чувствует досаду и облегчение одновременно: с ее плеч снова сняли этот груз, ее снова убедили, что все в порядке и тревожиться не о чем.

Этой ночью Минерва долго не может заснуть. А потом как-то сразу — из яви в сон — видит ясные, ничего не выражающие глаза Гильдероя… а потом видит Рема — и читает в его взгляде укор… А потом вдруг, пристукивая деревянной ногой, приходит Аластор, почему-то под ручку с хохочущей Росмертой. Почему Росмерта, при чем здесь Росмерта, она понять не может — переворачивается в постели, утыкается лицом в подушку, и все они исчезают. Она понимает, что это сон, и что утром будет болеть голова.

Это. Надо. Сделать.

Это надо сделать — выстукивают ее каблуки по мраморной лестнице больницы Святого Мунго. Ей показалось, или Дайлис Дервент посмотрела с портрета сочувственно? Не останавливаться, не заговаривать с Дайлис — как будто это предательство какое-то, за спиной Альбуса расспрашивать Великую Дервент. А ведь хочется спросить, правда, Минерва? Не лги себе самой, ты уверена, что Дайлис что-то знает, и могла бы поделиться с тобой. Или не могла бы — Мерлин ее разберет, эту древнюю магию директорских портретов, могут ли они помогать Заместителю… да еще вроде как против действующего Директора. Ну вот ты и сказала это, Минерва. Или подумала — какая разница? Нет, нет, ни о каком «против Директора» и речи быть не может — цель-то одна!

А сейчас она всего лишь пришла в больницу навестить коллегу. Бывшего коллегу. Нет, не так — старого приятеля, так и не бывшего коллегой. Все верно — Альбус послал ее, своего заместителя, потому что ему некогда, он в самом деле очень занят. Еще бы, после того, что произошло … Ну и вдобавок ей по-человечески удобнее — они ровесники, давно знакомы. Не будь директорского поручения, она и сама обязательно сходила бы. Наверно, сходила бы. Если бы сумела выкроить время… А если бы не сумела? В конце концов, он ведь ненадолго попал в больницу — всего лишь лег на обследование, иначе Поппи бы не угомонилась. Ох, Минерва, не сходила бы ты никуда…

Только как она сможет посмотреть ему в глаза? Но она должна — и она сделает.

Хорошо, что коридор быстро закончился, привел ее к палате — Мерлин знает, до каких крамольных мыслей она бы додумалась.

— Привет, Аластор. Как ты?

Она блаженно вытягивает ноги и отхлебывает чай. Хорошо вернуться домой — в смысле, в Школу. Хорошо, что никто, кажется, не заметил ее отсутствия — выкручиваться и врать нет сил, а правду о своей поездке в Лондон она не расскажет никому. Тьфу, даже вроде в жар бросает от неловкости… И в то же время — на душе-то легче стало, никуда не деться, что уж от себя таить, Минерва. Но лучше никому не знать. Она ни за что не признается, какие кошмары ее мучили последние две недели. Наверно, так сходят с ума.

Минерва машинально берет конфету, разворачивает, отправляет в рот. Кривится от сладости — и как это может нравиться? Быстро запивает чаем, но приторно-шоколадное послевкусие остается. Все-таки поразительно мерзкое создание, Долорес Амбридж. Но тем не менее — Минерва убедилась сегодня, что та жива-здорова, на работу на своих ногах ходит, — хотя лучше сидела бы дома, больше пользы было бы отечеству! — и гора с плеч. Стыдно вспомнить, конечно… Кто-то ей рассказывал, что у магглов так принято: преследовать кумиров и, не решаясь подойти, хоть из кустов наблюдать за их частной жизнью. Вышел из машины, вошел в ресторан, вышел из ресторана, сел в машину. Поклонник в кустах счастлив. Минерва улыбается этим мыслям — вот и она так же, только ей проще: с утра кошкой пристроилась на скамейке напротив дома Амбридж…

Глупость, конечно, невероятная. Но зато теперь она твердо знает, что Амбридж проклятие почти пощадило. Обошлось, значит, моральным ущербом… ну да на оскорбленные чувства Долорес Джейн Амбридж Минерве глубоко плевать.

Оказывается, она до сих пор мнет пальцами конфетный фантик. Скатывает его в шарик, подбрасывает, перехватывает взглядом, направляет к камину… вот так, все верно — отслужил свое, и прощай, фантик… Минерва встряхивается, берет палочку и трансфигурирует шарик в крошечный снитч. Несколько секунд следит за бестолковым мельтешением и обрывает заклинание, провожает глазами безвольное падение мертвой ненужной бумажки.

А может, нет никакого проклятия? Мерлин Великий, сколько раз она задавала этот вопрос Альбусу! И всего-то ей нужен короткий, но правдивый ответ: «Да», «Нет», «Не знаю». Тогда бы они сели вдвоем и что-нибудь придумали. Не бывает нерешаемых проблем, бывает нежелание их решать… А скоро начало учебного года. Смутная мысль давно уже бродит в голове Минервы: а ведь она сама весьма и весьма сильна в Защите. Интересно, как бы отреагировал Альбус?..

Короткий стук в дверь, ее вежливо-неприветливое «Открыто!» — и на пороге стоит Дамблдлор, усталый, но улыбающийся вполне лучезарно.

— Вы уже вернулись? — они произносят эти слова хором и одновременно замолкают, глядя друг на друга. О его отлучке знали все, а вот откуда он знает, что ее не было в Школе? Минерва улыбается, выходит ему навстречу.

— Мы с Гарри сделали крюк, — сообщает он, устраиваясь в кресле. — Навестили Горация.

— И как он поживает? — подсчитать бы, сколько тысяч раз за время их знакомства она давала себе клятву ничему не удивляться…

Дамблдор довольно улыбается, берет из вазочки конфету. Больно смотреть, как неудобно ему разворачивать фантик пальцами одной руки.

— Очень оригинальный вкус… Надо запомнить название. Гораций согласился вернуться на работу.

— На какую работу?

- В Хогвартс, разумеется, — не Директор, а воплощенная безмятежность! — Признаюсь, без Гарри я бы вряд ли сумел его уговорить.

— Извините, на что?

— Естественно, на Зелья!

— А Северус?

— А Северус с этого года переходит на Защиту от Темных Сил.

Мерлин Великий! Не может же он пожертвовать Снейпом! Как бы она ни относилась к Снейпу, но допустить такое…

— Альбус, значит ли это…

— Минерва, это значит лишь, что я наконец удовлетворил его давнюю просьбу. Замечательные у вас конфеты.

Одним щелчком отправив фантик в холодный камин, Дамблдор выходит из кабинета.

— И Дамблдор с самого начала знал об этом…

Бокал, выпущенный Минервой из рук, падает мягко, разбивается почти беззвучно, деликатно, всего лишь на три аккуратных осколка — хоть со студентами «Reparo!» отрабатывай. Вырвавшееся на волю шампанское пузырится крупно, оседает с легким шипением, растекается золотистым озерцом — и это даже красиво.

Никто не шелохнулся, никто не выхватил палочку — только Нимфадора чуть переступила, отодвигаясь от лужицы шампанского, или просто прижалась к Рему еще теснее…

— Рем, откуда вы знаете об этом?

Минерва не узнает собственного голоса, привычный тембр искажает отчаянная надежда услышать очередную версию надоевшей сплетни…

Рем смотрит серьезно и грустно, Нимфадора впечатывается в него уже почти непристойно. Аластор медленно протягивает руку, предупреждающе поддерживает Минерву под локоть. Вот ведь как странно: несколько минут назад он подошел пригласить ее на танец. И услышал разговор.

— Я знаю от Гарри, а Гарри — от самого Дамблдора.

— А, вот вы все где? А танцевать кто будет? — что за ерунда, откуда здесь взялся радостный голос? Это Билл, милый мальчик, такой красивый сегодня, под стать невесте, и — надо же! — страшные шрамы совсем не выглядят уродливыми… Надо что-то ответить, наверно, не стоит портить ему праздник… Но Рем заговаривает раньше:

— Дамблдор показал Гарри свои воспоминания.

Минерва пятится, ноги почему-то не слушаются. Ей немного стыдно — она всем весом навалилась на руку Аластора. Билл смотрит удивленно и, кажется, обиженно. Нимфадора — вот умница девочка, кто бы мог заподозрить в ней такой такт! — отлепляется от Рема, подхватывает Билла под руку и увлекает в противоположный конец зала, мило щебеча что-то ему в ухо.

Рем стоит прямо перед ней, боковым зрением Минерва видит лицо Аластора, на которого она, кажется, уже почти упала. Рем и Аластор, Аластор и Рем… Если она отведет глаза от них — живых и легко отделавшихся, — перед ней возникнут другие лица, придут другие, мертвые и безнадежно искалеченные, и этого она не вынесет. И обиженные — как больно, оказывается, быть виноватой перед той, кого ненавидишь…

— Это не ваша вина, Минерва… — твердо говорит Люпин.

— Минерва, ты здесь при чем?! — гремит бас Аластора. — Ты же не могла знать!

Она берет себя в руки и находит силы не ответить: «Я давно подозревала и ничего не сделала». Сказав это, она публично признает свою вину. А ей нужно время разобраться с собственной совестью и подумать, как быть дальше.

Она чувствует себя преданной и предавшей — но предавший ее мертв, а преданные ею живы. И теперь отвечать ей.

— Я ищу кого-нибудь на Трансфигурацию…

— Не хочешь попробовать не бросать преподавание? Ты же любишь это дело — никогда не понимал, честно говоря, почему…

— А я и не собираюсь бросать преподавание, Аластор…

— Извини, не понимаю! Ты… Ты что… Минерва… ты с ума сошла?!

— Зачем так кричать…

— Минерва! А если смерть Дамблдора не сняла проклятие?!

— У меня почти год, чтобы это выяснить.