Глава 13. Слеза, которой нет
Мы никогда не боимся переплатить за правду, не задумываясь, стоит ли она того.
Оказывается, страх может быть нормой жизни. Вы просто перестаете его замечать. Для меня страха уже не существовало, так как я сама стала своим страхом. Казалось, все шло как обычно, каникулы закончились, и в Хогвартсе вновь забурлила нормальная жизнь. А мне очень хотелось снова стать ее частью. Отныне я буду спать по ночам и не позволю никаким тайнам тревожить мой покой, решила я в то утро, когда вновь осмелилась взглянуть на себя в зеркало. Но что бы я ни обещала себе, сидя на кровати в спальне, я знала, что не смогу сдержать этих клятв. Просто тогда, в тот вечер, что мы провели в потерянной гостиной, во мне что-то сломалось…
На занятии Коркуса было еще невыносимей, чем обычно. Профессор, ласково именуемый учениками не иначе как «кара небесная», свирепствовал, грозно возвышаясь над нашей аудиторией. Первым пострадавшим в этой неравной борьбе был Лукас, на котором он продемонстрировал, для большей наглядности, заклинание невесомости. Несчастный парень ударялся головой о потолок столько раз, сколько Коркуросу вдумалось размахивать своей волшебной палочкой. Следующей на очереди была Кардель — маленькая юркая студентка Хаффлапафа. Воистину для своих экспериментов он выбирал самых беззащитных. Несчастная девушка попыталась объяснить, что боится высоты. И в этом была ее ошибка, так как профессору Коркурусу сразу захотелось показать, насколько высоко можно подняться во время действия этого заклинания. Кардель пришлось порхать, как мотыльку, под самым потолком, пока изверг не решил, что с нее хватит и пора отыскать новую беззащитную жертву.
— Ну как, есть добровольцы на следующие заклинания? — Взглядом инквизитора обвел комнату профессор.
— Да. — Интересно, это сказала я или у меня просто слуховые галлюцинации?
— Похвальное рвение, мисс Маргус, — растягиваясь в садистской улыбке, заметил он.
— Всегда готова, — непринужденно, как будто обсуждая цвет новой мантии, поддержала беседу я, медленно спускаясь на свою гильотину. Меня же провожали взгляды сострадающих мне революционеров, которые так и не смогли свершить переворот. Нет, я определенно слишком часто перечитываю «Отверженных» — подумала я, встречаясь с взглядом мистера Коркуса.
— Итак, мисс, вы готовы?
Я согласно кивнула.
— Тогда приступим. Возьмите свою волшебную палочку и постарайтесь как можно внятней повторить за мной это заклинание — Верс Ле Сиель.
Вновь кивнув, дабы подтвердить, что поняла. Я вытащила волшебную палочку, но вместо того, чтобы взмахнуть ей и повторить слова заклинания, я положила ее на подоконник рядом с которым стояла.
— Что вы делаете, мисс Маргус? — Взбешенно вращая глазами, спросил профессор. Или ваших мозгов не достаточно даже для такого простенького приказа, как взять в руки волшебную палочку?
В аудитории послышалось пару смешков и недовольное шиканье.
— Ну, так как? Вы собираетесь выполнить задание? — с покрасневшим от гнева лицом продолжал профессор, — или мне стоит посадить вас на место и обратиться за разъяснениями к вашему декану?
— Если кого здесь и надо посадить на место, так это не меня, — почти шепотом ответила я, чувствуя, как во мне просыпается то, над чьими поступками я уже не властна.
— Ну что ж, ваша семья никогда не отличалась умственным здоровьем, но вы хоть не исчезаете на год не весть куда, как в свое время ваша сумасшедшая мать, хотя и не далеко от нее ушли.
— Замолчите, — внятно и тихо приказала я, осознавая всю обреченность профессора после этих слов.
— Говорите громче, мисс Маргус, класс вас не слышит, — почти что орал Коркус.
— Как прикажите, — моя рука скользнула верх на уровень глаз, которыми я впилась в образ ненавистного преподавателя, а голос повторил с какой-то совсем чужой интонацией. — Клаур Сур Ла Терра.
Не знаю, что я ожидала увидеть, после того, как произнесла это, доселе незнакомое мне заклинание, но никак не то, что произошло в следующий миг. Под гогот и полное недоумение класса, профессор Коркус распластался по полу аудитории. Казалось, что его придавило каким-то невидимым грузом, настолько тяжелым, что он был даже не в силах пошевелиться. «А так оно и есть» — в следующий момент поняла я. Мое заклинание изменило гравитацию в том месте, где еще секунду назад стоял профессор, и теперь он испытывал нагрузку покруче, чем в центрифуге. Но что самое странное, я не чувствовала угрызений совести, глядя на его перекошенное болью лицо.
— Сейчас же прекратите это мисс Маргус! — задыхаясь в попытке выдавить из себя слова, прошипел мистер Коркус.
— Прошу прощения, профессор, — по моему лицу блуждала улыбка, хотя внутри я сама содрогалась от ужаса тому, что говорю, — но этого мы еще не проходили.
С этими словами я развернулась и спокойной уверенной походкой направилась к выходу из кабинета.
Что со мной? Это вопрос должен был получить ответ и немедленно. Никогда мне не было так страшно, как сейчас. Влетев в свою спальню, я бессильно прижалась к двери, пытаясь отдышаться. Первая моя мысль была о книге, надо сказать, несмотря на то, что теперь она была открыта, прочитать ее от этого не стало легче. Написанный на древнем и давно мертвом языке текст, давался тяжело. Даже говорящий словарь из библиотеки не облегчал этой проблемы, ведь он не умел читать самостоятельно. Поэтому каждую фразу ему приходилось проговаривать вслух. А учитывая, что я понятия не имела, как правильно произносится и половина слов в книге, дела шли не быстро. Но сегодня это меня не в коей мере не останавливало. Наверняка я просто не там искала. Пришлось пару раз встряхнуть руками, чтобы ладони перестали дрожать. Пальцы нервно забегали по старым пергаментным листам. Многое из того, что находилось в книге, было интересным и поучительным, хотя написано слишком образно и метафорически, наподобие алхимических текстов. Все же, что попадалась пока мне на глаза, не имело никакого отношения к «демону» или чему-либо близкому. Возможно, дело в том, что я читала с начала, а эта информация может быть и в середине и даже в конце.
Прошел час, но нужного мне символа я так и не нашла. С раздражением захлопнув книгу, я подошла к окну.
— Возможно, эта книга и стоила того, чтобы создавать ведьмину печать, но спасать ее из рук похитителей смысла не было. В этой трухе нет ни одного упоминания о «демоне»! — В сердцах крикнула я. Но стоило мне произнести слово «демон» в слух, как за моей спиной раздался шелест. Кто бы ни создавал эту книгу, он определено любил летать. Фолиант вновь взлетел и начал переворачивать страницы прямо перед моим носом. Пестрая исписанная поверхность листов мелькала, пока не остановилась на одном из текстов.
— Это то, что нужно? — Вопрос был риторическим, но кто знает, если эта книга обладает такой маневренностью, что может играть в квиддич, возможно, она может и отвечать?
Я осторожно прикоснулась к поверхности листа и, прищурившись, попыталась прочесть его содержимое, к моему удивлению, этот раздел был написан на превосходном, хоть и устаревшем, английском языке. «Обряд, способный отделить семя от плевы в душах наших, был признан способом достичь высот в искусстве отцов ваших…»
— Что за белиберда? — Поинтересовалась я, глядя на книгу, — Мне не нужен путаный рассказ о каком-то древнем заклятье, мне нужно упоминание о «демонах».
Книга никак не реагировала на мое заявление, продолжая парить в воздухе передо мной.
— Ну ладно, — я решительно протянула руку, чтобы перевернуть страницу, но она будто прилипла, и чем больше я прикладывала усилий, чтобы пролистать книгу вперед, тем сильнее та сопротивлялась этому.
— Хорошо, — сдалась я, плюхаясь в кресла. — Хочешь, чтобы я прочитала, я прочту.
Будто только этого и ожидая, книга устремилась ко мне с грохотом, падая на колени.
— Ай, — поморщилась я, — готова поспорить, ты это специально! Итак из чего весь сыр бор?
«Лишь тот, кто не предвзят и не дает своим эмоциям взять верх, способен магом стать в сей сложный век. Нас четверо, сойдемся в круг, а пятый встанет в средине, и груз эмоции, как недуг, излечен будет тогда ими. Сердце камнем, как слеза, скользнет в последний миг проклятья, а чувства, память как река, уйдут, чтоб разум был прохладен. Холодный ум в пустой груди не будет ничего смущать, и сила демона пред ним поможет магом лучшим стать. Но берегись, в добре есть зло, безумьем полнится земля. И каждый, кто пройдет его, потерян будет для себя. Безумья — лучшее, что есть из двух дорог ведущих к раю. Другие потеряют честь, безмолвно души пожирая. Лишившись сердца теплоты и бремя сладостных эмоций, не ожидая доброты в искусственной попытке вспомнить. Но сколь не много смеха в тех, что рядом, все им будет мало. Да, их удел отныне грех, чужие чувства, ум, как жало. Они безмолвны, мы немы, то были лучшие сыны».
— И что это должно означать? — Перечитывая вновь и вновь эти строчки, я чувствовала, что содержание текста таило в себе куда больше, чем философско-поэтическое описания некой метаморфозы. — Итак, разложим все по полочкам, — пробубнила себе под нос я. — Это описание некоего обряда, который существовал для того, чтобы, лишив человека эмоции, дать ему возможность стать лучшем магом, нежели если бы он пытался достичь этого иным путем. Что за глупость…
Хотя я помнила, что когда в старину считалось, что магам не нужны эмоции и они только мешают в достижение мастерства, подобное заклятье, если оно когда-то и существовало, казалась мне варварством в чистом виде. Но не эти строчки взволновали меня… В один миг головоломка, которую я старалась собрать в течение года, стала складываться в единое целое. Теперь я знала, кто такие дементоры и понимала, насколько важна та книга, что лежала в моих руках, даже не столько важна, сколько просто опасна. Следующая страница отсутствовала, это говорило о том, что, ради чего бы этот фолиант ни похищали, злоумышленник свое получил. Обрывки станицы не ровно выпирали из переплета, сохранив лишь последнюю фразу раздела. «С тех пор на магглов вещи — чар запрет и колдовства в том мире нет». Несколько минут я размышляла над этой фразой, что общего у обряда и заперта заколдовывать маггловские вещи? Но этот вопрос волновал меня не слишком долго, слишком уж много было информации, неожиданно обрушившейся на меня.
Я вновь и вновь листала зловещее свидетельство прошлого, не в силах оторваться от простых слов, скрывающих темную сторону жизни, существовавшей так близко все это время. Теперь мне была понятна каждая буковка в книги. Все, что в ней было написано, так или иначе касалась «Слезы дементора». Так в последствие окрестили тот страшный обряд, за каплю падающую из глаза воплощающегося, в последние секунды и застывающую, наподобие камня. На страницах в моих руках были изложены все заклинания и зелья, создававшееся для лишения человека эмоций, мешающих чистоте колдовства. Считалось, что после перевоплощения, маг лишался ненужной человеческой мишуры, место которой в его теле занимала некая сила, дающая своему обладателю огромные возможности, но рано или поздно лишающая его разума или превращающая в существо, живущее за счет чувств, воспоминаний и эмоций других. Как кривая насмешка над всем трудом тех магов, эти существа возвращали себе то, что отняла у них «Слеза дементора». В последствие их так и окрестили, вернув им то, чего лишили своим пактом молчания — признания того, что привело к таким последствиям. И тем не менее, зная о всех побочных явлениях, которые рано или поздно проявлялись у проходящих через воплощения, все хранилось в тайне. Сотни лет лучшие колдуны и ведьмы, сами не ведая того, добровольно лишали себя будущего. Пока один из, хранящих тайну и сам некогда прошедший обряд, влиятельных в те времена волшебников, не пригрозил раскрытием секрета, если подобная практика не будет прекращена. Подробные описания самого обряда в течение многих поколений селившего безумие и ужас в тела тех, кого затронул, соседствовали с признаниями ошибочности суждений, приведших к катастрофе. Но во всех этих признаниях не было и капли раскаянья, казалось, они, скорее, были написаны в виду необходимости. Будто кто-то застал их за чем-то нехорошим и всем этим великим магам пришлось сознаться в содеянном, но никак не осознать свою неправоту. Обряд был запрещен, но было слишком поздно. Все эти годы страшные перемены, происходившие с прошедшими через «Слезу дементора», так или иначе передавались их детям, приведя в итоге к страшной мутации, дающей почти такой же эффект, как и сам обряд. Потомки воплощенных практически не обладали силой, дарованной «демоном», так как, в отличие от своих предков, не лишились человеческой части себя. Но все остальные последствия обряда они разделили наравне со своими отцами и матерями. Когда в министерстве магии, тогда еще только зарождающейся, на месте священного совета, организации узнали об этом, то и как их предшественники, приняли решение погрузить в омут молчания и забвения данный факт. Тайна, которую знали все, но о которой не говорил никто. Книга в моих руках была ни чем иным, как исповедью и оправданием того, кто принял это решение и того, чья угроза в свое время остановила «Слезу дементора» — Годрика Гриффиндора. Нарушение тайны, так или иначе, должно было караться тремя наказаниями, в зависимости от формы предательства. Осуществляли их при помощи трех заклинаний, составленных тремя из четырех предводителей совета. Именно тогда и произошел раскол, уведший из рядов священного круга Салазара Слизерина. В чем имена была суть дела, приведшего к этому, в книге не говорилось, но три заклинания были мне до боли знакомы. Первое от Пенни Хаффлапаф могло заставить человека испытывать сильнейшую боль, второе было создана Ровеной Рейвенкло и способно было сломить чужую волю, а третье, самое страшное, стало подарком Годрика, хотя он и утверждал, что его никогда не применяли, и оно служило исключительно в целях устрашения…
Я и не заметила, как за окном сгустились сумерки. Только теперь, с приближением ночи, глядя в окно, я подумала о завтрашнем дне. Всю эту неделю я старалась не вспоминать об игре и о том, что мне предстоит сделать. Нет, я не боялась. Все, что происходило вокруг, давно потеряло для меня четкость реальности. Возможно, мой мозг это делал специально, дабы не дать мне последовать в пучину наследственного безумия. Скорее я жалела. Жалела обо всем и обо всех. То, что недавно казалось мне долгожданной справедливостью — моя поездка в Хогвартс, возращение в лоно волшебников, друзья, обретенные здесь, стало утрачивать смысл и теперь вызвало только тоскливое сожаление, как сказка, которой так и не суждено было сбыться. Я узнала за это время такие вещи, которые навсегда отбили у меня охоту грезить о волшебном мире. На моих глазах творилось зло, которому удавалось остаться безнаказанным. Я видела, как рушатся чужие мечты, и поняла, что моя жизнь не настолько незыблема, насколько казалось в детстве. А самое ужасное было в том, что я и сама могу творить зло, более того, мне это даже нравится. Конечно, все это должно было рано или поздно случиться, являя собой элемент взросления и не ужасало бы меня на столько, будь это всего лишь теорией, а не испытанной практикой. Но эта книга, та, что спокойно покоилась в моих инстинктивно сжатых объятиях, в корне меняла все. Теперь я понимала, почему ее исчезновение или уничтожение так ждали. То, что было написано в ней, подрывало все основы мира, в котором я выросла, и все ценности, которые знала. Я и сама не прочь была зашвырнуть ее в огонь, если бы заранее знала, что она таит в себе. Но теперь для этого слишком поздно. То, что хранилось в моей памяти, а строчки, прочитанные на папирусных листах, будто впитались в мой разум, не уничтожишь огнем. Но как жить с этим, я еще не знала. Позвать кого-то и рассказать все. Но кого? Преподаватели вполне возможно и сами знали все это. Не даром же все записи о книге исчезли из библиотеки, стоило лишь кому-то из учеников подобраться к ней слишком близко. Похоже, заговор молчания и впрямь существовал не один год и устраивал всех его участников. Но об этом нельзя молчать, — волна гнева поднялась из тех потаенных уголков сознания, о существовании коих я доселе и не догадывалась. Интересно, каких действий ожидал от меня тот, кто подкинул эту книгу, и что на самом деле я могу сделать… Может, все же стоит попробовать забыть? Я в себе-то не могу разобраться, куда же мне до заговора, сотни лет хранящегося в обществе магов! От ощущения собственной беспомощности мне стало не по себе. А стены моей комнаты, будто нарочно, стали расти и давить на меня всей своей массой. Почувствовав, что не в силах оставаться здесь больше ни секунды, я соскочила с кровати и выбежала в коридор. Оказавшись на свежем воздухе, я поняла, что поступила правильно. Мои мысли были все такими же путанными, но голова больше не гудела. Мягкая озерная гладь успокаивала меня, а легкая рябь от теплого весеннего ветра на ее поверхности отгоняла все тяжелые моменты затянувшегося дня куда-то в даль. «Кажется, я могу сидеть здесь бесконечно», — подумала я, подтягивая ноги поближе к груди.
— Я почему-то, знал, что ты здесь.
Слабая улыбка коснулась моих губ. Признаться, сейчас мне не хотелось никого видеть, но и прогонять его я была не намерена.
— Что ты здесь делаешь, Том?
— Ты не поверишь, — тихо ответил он, садясь около меня.
— Сегодня меня уже не удивить.
— Просто я вспомнил, какое сегодня число и что завтра полнолуние… мне стало страшно…
— За меня? — Это откровение искренне поразило меня.
— А есть еще за кого? Даже сейчас он не смог удержаться от сарказма. — Это почти животный страх, в один момент я даже подумал, что могу силой заставить тебя не пойти… Меня даже не остановило бы то, что ты это никогда не простишь… Но потом … в общем я и сам себе этого не прощу. Что в тебе такого, что заставляет идти даже против себя?
— Не знаю, но это звучит как обвинение…
— Прости, я не хотел … Знаешь, мы ведь так и не говорили о третьем заклинании.
— В этом нет смысла, — пожала плечами я. — Палочка в моих руках никогда не будет орудием смерти, а если его направят против меня, то и способов защититься я не найду.
Выражение глаз Тома менялось с неимоверной скоростью. Казалось, что мои слова вызвали в нем целый шторм, но не один мускул на его лице не дрогнул, скрывая эту бурю. Молча, он приподнялся, подвигаясь ближе.
— Я знаю лишь одно — что не намерен тебя терять, что бы ни случилось.
Он говорил это так, как будто слова предназначались не мне, а ему. А потом замолчал, подобно мне, смотря в сторону, откуда дул ветер, играя в водной глади. Его рука нежно и, как мене показалось, неосознанно перебирала мои волосы, а я тихо замерла, опираясь на его плечо.
— Скажи, ведь Титучи — это не имя? — нарушил молчание Том, когда закат уступил место луне.
— Нет, это прозвище, которое дал мне отец, — удобней кутаясь в его объятиях, ответила я, — Правда на самом деле оно звучит как Литучи, но в детстве я не выговаривала букву «л».
— Так как тебя зовут?
— Хм, ты всегда спрашиваешь об этом у девушек, с которыми проводишь ночь? — ехидно фыркнула я, наслаждаясь своей неуязвимостью в его близости.
— В зависимости от того, как мы проводим эту ночь, — покачал головой Том, поднося мою руку к губам. — Но ты особенная.
— Литисия, меня зовут Литисия.
Больше мы не говорили. Долго и быстро… Все это время мы украдкой подслушивали мысли друг друга и вовсе старались не думать. Как приятно иметь близкого человека, с которым не обязательно говорить, чтобы понимать, и как страшно иметь близкого человека, который понимает все в тебе, даже если ты не рассказываешь ему ничего…
Возвращаясь в свою комнату, усталая, я была готова жизнь отдать за чашку горячего чая и пару часов сна. Безумно хотелось есть. «Зря все же пропустила ужин» — с жалостью думала я, входя в учительские апартаменты. Около окна маленькой гостиной, заменявшей и холл перед комнатами учителей, стояла высокая и слегка нескладная темноволосая девушка в гриффиндорской мантии. Казалось, она о чем-то задумалась, но нервная игра пальцев по подоконнику невольно выдавала ее. Я остановилась и оглядела комнату, она как всегда была полна уютным песочным светом, а мягкий отблеск камина оживлял причудливый восточный узор гобеленов, но гостиная была пуста, а девушка определенно кого-то ждала. «Ладно, в конце концов, это не мое дело», — подумала я и дернула за ручку своей двери, как внезапно за моей спиной раздалось горькое всхлипыванье, а затем еще одно и еще. Я развернулась на каблуках и стой же решительностью, с коей минуту назад пыталась попасть в комнату, проследовала к окну.
— Что-то не так? — Вопрос был нелогичным, конечно если она плакала, то что-то случилось или пошло не так, но других у меня не было.
— Простите, я не видела, что тут кто-то есть, — девушка глянула на меня затравленными зелеными глазами.
— Здесь моя спальня, — пожав плечами, объяснила я, указывая на дверь с краю, — может, если ты не хочешь афишировать своих слез, есть смысл зайти ко мне? Я-то все равно их уже видела.
— А можно? — На ее лице отразилась едва уловимая благодарная улыбка.
— Думаю, что нужно, — улыбнулась в ответ я, протягивая свой носовой платок. — Как тебя зовут?
— Друзья называют Гани.
— Ну что же, Гани, как ты смотришь на чашку чая в девичьей кампании?
Мою комнату нельзя было назвать образцом уюта, да, в общем-то, ее не нельзя было и вовсе брать за какой либо образец. Но раньше мне не было за это стыдно, так как тут никто, кроме меня самой, не бывал достаточно долго, чтобы это заметить. Сейчас же я оглядела ее столь же критично, сколько бы, если бы она была чужой. Самое лучшее, что было в моих апартаментах, — это нежно-синий палантин над кроватью, и тяжелые в тон шторы над огромным окном в кованом переплете. Небольшой камин вспыхнул, стоило закрыть дверь. Это был подарок Пини на новый год — несгораемое полено, зажигающееся при порыве ветра. Огонь осветил два небольших кресла, со слегка поеденной молью обивкой (надеюсь, это была волшебная моль, потому что обычная не переварила бы всех тех зелий, что я пролила на их обивку, набираясь опыта). Ничего, помимо этого и книжных полок с сундуком, подчас заменявшим мне стол, перед кроватью, в комнате не было. Хотя для такой маленькой комнаты и этой мебели казалось много, меня давно мучило смутное чувство, которое подсказывало, что это бывший чулан.
— Присаживайся, а я чего нибудь соображу, — предложила я Гани, указывая на кресло перед камином.
— Спасибо, — кивнула она, — у тебя здесь очень мило…
— Правда? — промычала я, пытаясь сотворить более-менее пригодный для жидкости чайник из маленькой литой вазы.
— Да, тебе повезло. Порой так хочется уединиться, убежать от всех, и просто не знаешь куда, — я услышала, как Гани тяжело вздохнула.
— Ты поэтому пришла в учительское крыло? Не лучший выбор для уединения, когда твои интимные слезы видит кто-то из профессоров, легче не становится… — Наконец, мои попытки увенчались успехом, и из маленького литого носика повалил пар.
— Нет, я пришла не поэтому, — отрицательно покачала головой Гани, помогая мне перетащить сундук к камину. — Я надеялась здесь кое-кого встретить.
Под ложечкой неприятно засосало, кажется, это будет очередная история не разделенной любви. Ладно, человеку хреново, и кто я такая, чтобы не выслушать ее.
— И кто он? — Спросила я передовая чашку Гани.
На секунду повисла неловкая пауза, похоже данный секрет не доверялся никому, кроме подушки.
— А ты никому не скажешь? — я понимала, что вопрос риторический, видно ей действительно было просто необходимо кому-то все рассказать.
— Нет, — я поймала взгляд Гани, — но ты можешь не говорить, если не хочешь.
Девушка неуверенно отвела глаза, казалось, внутри нее боролось желание наконец-то выплакаться и страх быть осмеянной.
— Хм, кажется, я поняла, — мысль, вертевшаяся в голове, была произнесена во имя победы над тишиной, — это учитель?
— Я этого не говорила, — снова это затравленное выражение глаз…
— Нет, но догадаться несложно, — пожала плечами я, — кого еще можно ждать в профессорском крыле?
— Угу, — Гани тяжело вздохнула, ставя чашку на сундук и подбирая под себя ноги, — он преподает преобразование.
— Что? — я пожалела, что не последовала ее примеру и не убрала чашку подальше от ошалелых рук.
— У него такие глаза… — продолжала она, мечтательно смотря в камин.
«Глаза, стало быть, что же нас вечно на них ведет?» — улыбнулась про себя я, теперь понятно, от кого Дамблдор получает букетики!
— И по какому случаю были твои слезы? — попыталась вырвать я Гани из мира грез.
— А?!? Да, вот ты о чем… — даже в свете камина было видно, как она покраснела, — я написала ему письмо, конечно анонимное, но у меня так и не хватило сил подсунуть его под дверь. — С этими словами она протянула измятый конверт, что сжимала в кулачке.
— И почему нет? — поинтересовалась я, вертя его в руках.
— Испугалась, что он узнает мой почерк, — еле слышно прошептала она.
— Ну, эта проблема легко разрешима, — я вернула Гани конверт.
— Как?
— Попроси кого-нибудь из подруг переписать его, ты ведь не называешь его по имени в письме и не намекаешь на то, кто он?
— Нет.
— Ну, так скажешь, что он парень из другого колледжа и ты боишься, что он узнает твои почерк.
С секунду девушка сидела в некотором оцепенении:
— Это гениально!
Да все же счастье — лучшее наше украшение, ее лицо так и лучилось.
— Апчхи! — внезапный чих моментально изменил это, и вот уже второй раз за сегодняшний вечер я пожалела, что чашка по-прежнему у меня в руках.
При чихе лицо девушки приобрело сероватый оттенок, и я была готова поклясться, что увидела кошачьи усы и ушки, хотя и всего на пару секунд.
— Ой, прости, — прочитав удивление в моих глазах, покраснела Гани. — Я анимаг, но еще не научилась управлять своей трансформацией.
— Ничего, я все понимаю, — ободряюще кивнула я. Внезапно, в моей голове родилась идея. — Хей, подожди… ты ведь та самая девочка из Гриффиндора, ученица Мисс Фигг. Это она учит тебя трансформации?
— Да.
— Прости, понимаю мой вопрос прозвучит глупо, но ты не в курсе, не теряла ли профессор в последнее время очков?
— Она не носит очков, — уверено заявила Гани. — Если ты не против, я побегу, мне не терпится воспользоваться твоей идей.
— Да, конечно, — понажал плечами я.
В то время как Гани уже соскочила с места и кинулась к двери, чуть не перевернув за собой кресло на пороге, видно вспомнив обо мне, и, остановившись, Гани обернулась.
— Прости, я так и не узнала твоего имени.
— Титучи Маргус.
— Очень приятно, а я Минерва МакГоналл, надеюсь, мы еще встретимся, Титучи. И еще раз спасибо!
— Не за что, — ответила я, оставаясь наедине с новой загадкой.
Если в том коридоре была не мисс Фигг, то кто?
