Глава 5. Прошлое далекое и недалекое
— Полнолуние… полнолуние над Хогвартсом! Это было последнее воспоминание, которое отняли у меня дементоры. Это было первое воспоминание, которое я вернул себе, едва бросившись в море, — когда лунная дорожка повела меня. Взгляни на луну, Ритрос, она была полной вчера. Серебряный поток дарит одним мучительное безумие, другим — безумный восторг. Но мы четверо делим и восторг, и мучения поровну, глаза у трех моих спутников горят почти одинаковым блеском. Стучат копыта Рогалиса, мы переглядываемся с ним через голову Лунатика — его мягкие прыжки звучат в унисон с моими. Шуршит трава то справа, то слева, то спереди, давая нам понять, где бежит Лысохвост; время от времени он встает на задние лапы и заглядывает в лица нам всем по очереди. Нам шестнадцать лет, мы неразлучны, и нет для нас ничего невозможного в нашем заповедном Лесу.
Мы покидаем Хогвартс зная, что за его стенами идет война. Что ж, мы к ней готовились. Нас по-прежнему четверо, мы плечом к плечу вступаем в Ор… — прости, Ритрос, не могу, даже сейчас, даже тебе. Мы узнаем в полной мере и вкус смертельной опасности, и страх за близких, и боль потерь. Удары врагов ложатся рядом. Каждое утро встаешь с мыслью, что, может быть, не доживешь до вечера, каждый час твердишь себе, что они не могут победить. С этой мыслью я принимал от ближайшего друга на хранение венчальное кольцо. С этой мыслью я впервые взял на руки его новорожденного сына.
А потом, год с лишним спустя… Джеймс пришел ко мне со словами Дамблдора: Вольдеморт охотится за ним и его семьей с какой-то особой целью; кто-то… кто-то из близких дает информацию врагу. Для меня это означало одного из двух. Я был глупцом, последним глупцом! Один казался таким простым, все на поверхности, а другой — как тихий омут… Дурацкая поговорка, в сущности: «В тихом омуте гриндилоу водятся»… И такая удобная, подленько удобная мысль, что, если человеку отказывает в правах тупость министерства и предрассудки общества, он может обратиться к тем, кто эти права ему пообещает. Глупец…
Последние слова Сириуса были для меня совершенно непонятны, но я уважал его тайны и не переспрашивал.
— Дамблдор советовал Джеймсу укрыться под заклятием Fidelius, предлагал себя в Хранители тайны. От его помощи Джеймс отказался: забот у Дамблдора и без него хватает, просил меня. Разумеется, я сохранил бы его тайну, любой ценой! Но я решил поступить умнее. Пусть враг гоняется за мной, тайна будет не в моих руках. Она будет у человека, про которого никто не подумает. У Питера.
Та ночь на Хэллоуин… Почти двенадцать лет она снилась мне и вставала перед моими глазами наяву. Я не могу больше вспоминать ее. И следующее утро тоже. Я должен был кинуться к Дамблдору, я должен был послать по следу предателя авроров, но это я понял потом, когда было уже поздно. Тогда я знал одно: я должен был загнать в угол эту Крысу. Только я не понимал, что крыса, загнанная в угол, опасна. Я несу долю вины за гибель тех людей.
Слушай, Ритрос, у меня не осталось в жизни ничего — и никого, кроме моего крестника. Ритрос, эта Крыса рядом с Гарри, он в опасности. Я должен защитить его.
Вот так рассказал мне Сириус свою историю в следующую нашу встречу. Не слишком связный рассказ — отчасти, должно быть, потому, что это была его первая за долгие годы возможность выговориться. Начало рассказа — о том, что были у него в школьные годы три друга, и в полнолуние они вчетвером бегали в обликах оленя, волка, крысы и пса, было до того сбивчивым, что я не стал его приводить. Отчасти, впрочем, бессвязность объяснялась тем, что Сириус намеренно о чем-то умалчивал. Я сознательно не пытался догадываться, о чем именно. Впоследствии он кое-что дополнил (даже заставил себя рассказать о том кошмарном утре), но по-настоящему понятной вся эта история стала для меня лишь много позднее, когда я услышал ее в другом изложении.
А пока что, едва закончив рассказывать, Сириус засыпал меня сотней вопросов о Гарри. — Он счастлив? Ну, вообще, у него счастливый характер? Что такое с ним случилось летом? Он был испуган… и ужасно одет: эти люди, что, с ним плохо обращаются? — Грозное рычание как реакция на мой ответ. — Но в Хогвартсе ему хорошо? (Кстати, Полная Дама еще там? И Почти-Безголовый-Ник?) У него есть друзья кроме твоей хозяйки? Чтооо?.. Какая судьба… — Короткая пауза. — Но двое друзей — это здорово: трое — самое правильное число для хорошей компании. И среди них обязательно должен быть один — не больше! — разумный и с чувством ответственности. Твоя хозяйка — так я и думал. А наказывают их часто? Ну как за что, они же не зануды какие-нибудь, развлекаться умеют? Что, бывали в серьезных передрягах? Точно не знаешь? Если узнаешь, расскажи обязательно. А квиддич он любит? — Мой ответ (достаточно пространный) вызвал такую бурю щенячьего восторга, что я чуть не пробормотал, как Хозяйка: «Мальчишки!..» Кстати, при мысли о Хозяйке я сообразил, что об успехах крестника в учебе Сириус не спросил ничего.
Мысль о Хозяйке навела и на другие соображения, посерьезнее.
— Скажи мне, Сириус, — спросил я, — у тебя есть какой-нибудь план действий?
Должен признаться, что, глядя, как он бьет хвостом при упоминании о пойманных снитчах, я сильно сомневался в положительном ответе. Однако при моем вопросе Сириус мигом выкинул из головы квиддич и стал очень серьезен.
— Разумеется, есть. В виде собаки и в темноте я могу войти в замок, а там уж мне известны все ходы, выходы и переходы. Для того, чтобы проникнуть в Гриффиндорскую Башню, войти в спальню третьеклассников и схватить… этого, мне нужно только одно: никого не встретить ни по дороге к Башне, ни внутри. И есть только один вечер, когда это возможно: вечер Хэллоуина. Все будут на празднике, даже Филч.
Конечно, Ритрос, еще вчера моя задача была куда труднее: ведь я не мог с точностью утверждать, что этот Уизли — гриффиндорец, и, в каком он классе, точно не знал. Мне пришлось бы действовать наугад, с риском провалиться. Но теперь, благодаря тебе, — он весело усмехнулся, — все очень просто.
— Просто? — Я был в ужасе. — Но, Сириус, риск!
— Почти никакого. И лучшего плана у меня нет. Я не для того вырвался из тюрьмы, чтобы убийца Джеймса разгуливал на свободе и угрожал жизни Гарри.
— Хорошо, допустим, что твой план удастся. А что ты сделаешь с… этим?
— Убью его.
— Но, Сириус…
— Я знаю, что ты хочешь сказать мне, Ритрос. Я как будто слышу, что сказал бы мне Дамблдор. Ничего не могу поделать. Эту тварь надо убить, и я убью.
Я тяжело вздохнул. Что делать, я всего-навсего кот. Как я могу сказать человеку, и человеку с таким жизненным опытом: «Не убивай». Если он принял решение, не мне препятствовать ему. Впрочем…
— Ты убьешь его, и что дальше?
— Как что дальше? Он будет мертв. Он никому больше не будет опасен.
— Разумеется, но послужит ли его убийство к твоему оправданию?
— Как знать… После смерти он примет свой истинный облик. Может быть, произойдет новое расследование, может быть — нет. Я ни на что не надеюсь, Ритрос. Я хочу только безопасности Гарри и свободы для себя. А пока я анимаг — я свободен.
Я вновь вздохнул. Чудовищный риск ради того, чтобы совершить убийство, а потом всю жизнь оставаться изгоем… У меня было только одно утешение: до Хэллоуина еще есть время. Может быть, мне удастся придумать лучший план.
Пожалуй, к лучшему, — думал я в последующие дни, — что первое время моего пребывания в Хогвартсе прошло так тихо. Не знаю, как я вынес бы переход от бессобытийного существования в Магазине к нынешней почти бурной жизни. Моя служба, само собой, продолжала оставаться для меня на первом месте; мой аппетит к чтению рос, а прогулки в одиночестве просто необходимы всякому разумному коту. И вот, к этому прибавилась возможность увлекательнейшего общения с себе подобными и, как снег на голову, все, что связано с Сириусом.
Равным образом ради него и ради себя я принялся расспрашивать моих новых знакомых о первых двух годах Хозяйки в Школе. С величайшим воодушевлением, дополняя (но никогда не перебивая!) друг друга, коты Хогвартса поведали мне, как два года назад профессор, занимавший Постоянно-Освобождающуюся-Должность открыл свой разум и душу Тому-Кого-Людям-Нельзя-Называть. И о том, как они пытались украсть Философский Камень, который охраняли Семеро Профессоров во главе с Директором. И о том, как, в конце концов, козни Двоих-в-Одном-Теле пресек Гарри из Львиной Башни (да-да, тот самый) с двумя своими друзьями, причем Рон одержал величайшую победу в шахматах, а моя Хозяйка проявила холодную логику перед лицом огня.
Я слушал эту поистине захватывающую историю, затаив дыхание, хотя, признаться, волновался не больше, чем при чтении интересной книги. Опасности, о которых говорили рассказчики, казались далекими и не очень реальными. Но я гордился, очень гордился Хозяйкой и ее друзьями и, предвкушая столь же увлекательное продолжение, спросил о событиях прошлого года. И тут все мои собеседники придвинулись друг к другу и сжались в комочек; какой-то кот скользнул за угол. Я словно напомнил им о некоем кошмаре и заставил пережить его вновь.
— Счастлив кот, которого не было в Хогвартсе в прошлом году, — проговорил, наконец, кто-то.
— Особенно ты, Ритрос, — подхватила Нихта.
— Да. Да, конечно. Страшно представить себе… — раздались отдельные голоса.
— Уж на что я терпеть не могу миссис Норрис, но, когда я увидел…
Медленно, обрывками, запинаясь, они рассказали мне историю Прошлогоднего Ужаса, когда не были в безопасности ни люди, ни коты, ни привидения. Осторожно, постаравшись меня подготовить, Нихта сказала, что одной из жертв Неведомого-Тогда-Чудовища была моя Хозяйка. Шерсть встала у меня дыбом, не знаю, как дождался я конца рассказа — о том, как Гарри убил Василиска, а у Хранительницы Барсучьей Норы поспели волшебные плоды, исцелившие всех жертв. Хотя история и кончилась хорошо (о чем мне следовало бы догадаться сразу!), я продолжал дрожать, как беспомощный котенок, в то время как остальные смотрели на меня сочувственно.
— Это еще не вся история, — раздался голос, мелодичный и властный, который нельзя было спутать ни с одним другим. Все мы немедленно приняли Самую-Почтительную-Позу. Наша Леди (появившаяся внезапно, неизвестно откуда) вошла в круг и села, грациозно обернув лапы хвостом.
— Где Рубриус? — спросила она, чуть повысив голос. — Забился в угол? Пусть вернется. Я знаю, каково ему пришлось в прошлом году. Большинство жертв были мне почти как собственные котята. Конечно, ему тяжело вспоминать. Но Ритрос имеет право знать все. И да не скажет никто, что Гермиона из Львиной Башни была всего-навсего жертвой Чудовища.
В ответ на ее слова из-за угла вышел молодой кот, рыжий, как и я, но привлекательной наружности.
— Я исполню свой долг, миледи, — сказал он, выйдя на середину и усевшись в Самой-Почтительной-Позе. — Ритрос, я служу Пенелопе из Орлиного Гнезда. Мне повезло, что она никогда не заходила в твой Магазин: она обязательно выбрала бы тебя; рыжий — ее любимый цвет. — Я подумал, что он болтает о пустяках, чтобы оттянуть более серьезную часть рассказа. — Моя Хозяйка стала жертвой Чудовища одновременно с твоей, Ритрос. — Я содрогнулся. — Так вот, слушай, что она рассказала своей подруге на другой день после того, как Ужас кончился.
В то утро, после завтрака, когда все пошли на стадион, она забежала в библиотеку, чтобы уточнить какую-то дату. В библиотеке была незнакомая ей девочка из младших, она рылась в нескольких книгах одновременно. Хозяйка выяснила то, что ей было нужно, и побежала: она не хотела опоздать на матч с участием Львиной команды. Вдруг она услышала, как кто-то бежит за ней, раздался возглас: «Стой! Стой, у тебя есть зеркало? Это Василиск, он сейчас на охоте!» Скорее для того, чтобы успокоить младшеклассницу, Хозяйка достала зеркальце, и обе они заглянули в него перед тем, как свернуть за угол. Это все, что она помнит — до того, как очнулась в больничном крыле. Но если бы не та девочка — твоя Хозяйка, Ритрос, — ей не суждено было бы очнуться.
— Гермиона вырвала из книги листок с описанием Чудовища, — продолжила наша Леди. — Этот листок, хоть и с опозданием, нашли ее друзья. Гарри знал, с кем ему предстоит сражаться.
Я поблагодарил Рубриуса и Леди. Мне стало куда легче после их рассказа. Никто не скажет, что моя Хозяйка была всего-навсего жертвой!
Я возвращался в Башню, размышляя обо всем услышанном и особенно о чудесном вмешательстве нашей Леди, как вдруг мне пришла в голову мысль… вернее, сложился план, такой разумный, четкий и, казалось, беспроигрышный, что я в котячьем восторге вцепился в попавшуюся на моем пути занавеску и принялся на ней раскачиваться. Чопорного вида волшебница с ближайшего портрета обронила предположение о разлитой где-то валерьянке, и я, несколько устыдившись, поспешил спрыгнуть и удалиться с подобающей солидностью, но настроение у меня не испортилось. Напротив, с необыкновенной ясностью я представлял себе чудную, изумительную сцену…
— Уизли, будьте добры, покажите мне вашу крысу, — человеческий голос нашей Леди почти столь же мелодичен, как ее мяуканье, и не менее властен.
— М-мою крысу, профессор? — на лице и в голосе Рона предельное изумление, но кто мог бы не подчиниться этим негромким словам? Его рука послушно тянется за Крысой. Тварь, конечно, царапается и вырывается, но разве я не притаился у двери? Да и Леди, в случае чего, может мигом встать на четыре лапы… Путей для бегства нет. Тонкая рука взмахивает палочкой, раздаются несколько латинских слов (мне представилось что-то вроде Appareat Homo1, впрочем, возможности этого языка безграничны), — и вместо Крысы перед нами человек. Его облик в моем воображении неясен, но какое это может иметь значение…
— Мистер Петтигрю, если мне не изменяет память! — теперь голос у Леди как сталь. — Рада видеть вас живым. Так за чье убийство осужден Сириус Блэк?
Я вздохнул от счастья. Несколько моих слов — и эта картина осуществится. Но я не имел права выдавать тайны Сириуса без его согласия. Я должен был посоветоваться с ним. Кто может сказать, был ли я прав? Я не могу.
Следующей встречи с Сириусом я едва дождался (мы уговорились видеться не слишком часто). Разумеется, я понимал, что к принятию моего плана его надо несколько подготовить, — но, увы, я и понятия не имел, насколько осторожной и тщательной должна была быть эта подготовка.
— Слушай, Сириус, — начал я, — ты знаешь, что леди Минерва — Хранительница Львиной Башни — может оборачиваться кошкой?
— Разумеется, — ответил он, — сам видел.
— Я удостоился беседы с ней. И она позволила мне обращаться к ней, если понадобится.
— Отлично, Ритрос! Только постарайся не попадаться ей на нарушении ваших кошачьих правил. Я уверен, что, когда она становится на четыре лапы, то меняет исключительно внешность.
Я нашел тон Сириуса непочтительным, однако (мысленно извинившись перед Леди) решил пропустить это мимо ушей.
— Леди Минерва поистине мудра и проницательна в кошачьем облике, Сириус. Если я расскажу ей, кто скрывается под личиной Крысы Рона…
В одно мгновение он оказался в нескольких дюймах от меня, нависнув надо мной; его глаза сверкнули куда более свирепо, чем в нашу первую встречу, когда мы еще не знали, чего ожидать друг от друга.
— Ты намерен предать меня?! — прорычал он.
Признаюсь, я с трудом удержался от того, чтобы вспрыгнуть на дерево. Только некий инстинкт подсказал мне, что, если я сделаю это, то потеряю доверие Сириуса навсегда. Чудом мне удалось даже не попятиться.
— Будь добр, веди себя, как разумное существо, — сказал я как можно суше. — Я видел в Львиной Башне первоклассников, лучше владеющих собой. Я предлагаю тебе самый простой и надежный способ разоблачить эту тварь. Разумеется, у меня и в мыслях не было упоминать твое имя.
Сириус несколько утратил сходство с бегающим по торфяным болотам чудовищем из маглского детектива и стал похож на самого себя.
— Прости, я погорячился. Но что ты намерен сказать МакГонагалл? Неизвестно откуда тебе стало известно, что Крыса младшего Уизли — это Питер Петтигрю? Это потребует слишком основательных объяснений, друг мой.
— Я могу и Петтигрю не упоминать. Я просто скажу ей о моих подозрениях, что под личиной крысы скрывается человек. Она не сможет этого так оставить. А даже если она не поверит, — чем мы рискуем?
— Ритрос, Ритрос, ты же сам сказал, что она проницательна. Только ты не знаешь, до какой степени. Одно неосторожное слово с твоей стороны, и она вытянет из тебя все, поверь мне. Чем мы рискуем, говоришь? Я не жизнью своей рискую, к этому мне не привыкать, я рискую душой.
— Но послушай, Сириус, ты что, думаешь, что она так вот сразу пустит по твоему следу дементоров? Если есть вероятность, что ты невиновен? Неужели ты так сильно не доверяешь ей — ей?
— Ей… — отозвался Сириус и вновь, как в первую нашу встречу, напомнил мне щенка, только очень грустного и обиженного, как будто выкинутого на улицу любимыми хозяевами. — Чего бы я не дал, чтобы войти в ее кабинет, увидеть, как при виде меня она поджимает губы, выслушать пару-тройку язвительных замечаний… Ритрос, Дамблдор не шевельнул пальцем, когда меня отправили в тюрьму без суда. Я не виню его, ему нужно было приберечь свое влияние, чтобы вступаться за других, не заведомых преступников. А если в моей виновности уверен Дамблдор, то МакГонагалл уверена еще больше. Я никому не могу доверять, Ритрос. Я и тебе не смогу доверять, если ты не пообещаешь… не поклянешься, что будешь молчать обо всем, что касается меня.
Что мне было делать? Я поклялся ему честью Львиной Башни, зная, что отрезаю для него самый верный путь к возвращению в нормальную жизнь. Если бы я знал, каких чудовищных последствий можно было бы избежать, стоило мне только предать его доверие… Если бы я знал… — наверное, я поступил бы так же.
[1] Appareat Homo (лат.) — пусть появится (станет виден) человек.
